Записки из скорой помощи

– Спасибо, мы подумаем, – вежливо ответил Данилов.

От предложения на версту разило мошенничеством, к тому же участок в Саратове никому не был нужен.

– Формовская пятьдесят два, второй подъезд, женщина, девятнадцать, болит живот, – озвучил Данилов следующий вызов.

– Аппендицит или внематочная, – уверенно заявил Петрович.

– Молчи, Кассандра! – ответил Данилов.

Дверь открылась без звонка, стоило только Данилову и Вере подойти к ней.

– Как быстро! – восхитилась девушка лет двадцати, запахнутая в длинный, до пола, махровый халат.

– К себе вызывали? – осведомился Данилов, заходя в квартиру.

– К подруге, – ответила девушка.

Моя руки в ванной комнате, Данилов поразился ее убогости. Облезшая наполовину масляная краска на стенах, доисторические ванная и раковина в потеках ржавчины и чего-то черного, похожего на обычную грязь.

«Наркоманки, – подумал Данилов. – Или просто неряхи, живущие в съемной квартире».

Больная лежала на диване, попеременно поглаживая живот обеими руками. Джинсы были расстегнуты и спущены, футболка задрана кверху, выставляя напоказ небольшие крепкие груди со втянутыми сосками.

– Что вас беспокоит? – Данилов присел на краешек дивана.

– Неприятное ощущение в животе, – ответила страдалица.

– Какое именно ощущение? Боль? Жжение? Колика?

– Нет, – девушка отрицательно помотала головой. – Ощущение… Ну, доктор, знаете как это бывает?

– Не знаю, – честно признался Данилов. – А поконкретнее вы объяснить можете или нет?

– Но я же не врач! – обиделась пациентка. – Это вы должны мне объяснить, что я чувствую!

– Вот именно! – поддакнула подруга, стоявшая за спиной у Данилова.

– Попробую, – Данилов приступил к осмотру. – Снимите майку и джинсы!

– Трусы тоже? – осведомилась пациентка, послушно выполняя распоряжение.

– Трусы пока можно оставить, – разрешил Данилов.

Зрачки у девушки оказались нормальными, не суженными, следов от инъекций не было нигде – ни на руках, ни на ногах. Ногам, будучи по работе хорошо знакомым с наркоманскими повадками, Данилов уделил особое внимание, так как многие наркоманы, желая скрыть свое пагубное пристрастие, делали инъекции в разные места на ногах, гордо демонстрируя окружающим чистые, без малейших следов инъекций, руки.

Живот был мягким и совершенно безболезненным при пальпации.

– Где тут ваше ощущение? – спросил Данилов.

– Оно везде, – ответила пациентка.

– Месячные давно были?

– Позавчера закончились.

– А что вы сейчас чувствуете?

– Щекотку! – призналась пациентка.

– Сдается мне, что вы здоровы, – сказал Данилов, закончив осмотр. – Но я, как и все люди, могу ошибаться, недооценивая глубину и тяжесть ваших замечательных ощущений. Так что, ради нашего общего спокойствия, можно проехаться до больницы, там вас понаблюдают в течение суток и, если потребуется, окажут помощь.

– В больницу страшно! – высказалась подруга. – Лучше пусть пока дома полежит.

– Пусть, – согласился Данилов. – Ощущения могут пройти сами собой.

– Кажется, они уже прошли, – улыбнулась пациентка. – Точно – прошли!

Она пошлепала себя по животу.

– Здорово! Вы доктор – кудесник! Спасибо вам! Я могу встать?

– Вы можете делать все, что вам захочется, – разрешил Данилов. – Только «скорую» больше не вызывайте, ладно?

– Зачем вызывать? – пожала плечами исцелившаяся. – Ведь вы меня вылечили!

Выйдя из квартиры, Вера прошептала:

– Можно было бы и психбригаду вызвать.

– Какой повод? – тоже шепотом спросил Данилов. – Если даже она не в себе, то ничего опасного для себя или общества пока не делает.

– Сейчас еще к какому-нибудь дураку поедем, – Вера перехватила ящик в другую руку. – Закон парных случаев.

– Лучше бы он на зарплату распространялся, твой закон парных случаев, – ответил Данилов.

Следующим пациентом оказался самоубийца-симулянт – молодой парень, который, поругавшись с родителями, аккуратно поцарапал себе оба запястья, изображая готовность настоять на своем даже ценой собственной жизни.

К приезду бригады кровь на царапинах уже успела свернуться.

– Ах, мальчик чуть не истек кровью! – намекая на то, что ждать помощи пришлось бесконечно долго, причитала толстая родительница, то и дело поднося платок к покрасневшим глазам. – Еще бы чуть-чуть…

– Еще бы чуть-чуть, и эти царапины зажили бы, – докончил начатую ею фразу Данилов, разглядывая «мальчика» – тощего нескладного юношу, с длинными сальными волосами, неопрятной щетиной на лице и маленькими бегающими глазками.

Зрачки у него были размером с булавочную головку.

– Наркотики принимаете? – не то спрашивая, не то утверждая, произнес Данилов.

Парень молча отрицательно помотал головой, мать выдавила из себя деланно – негодующее «Ну что вы!», а отец, до тех пор сидевший в ногах сыновней постели, возмутился:

– Вы приехали, чтобы оказать помощь или издеваться?!

– Чтобы оказать помощь, – поспешно подтвердил Данилов, чутьем угадав в отце скандалиста по призванию. – Просто положено, при попытке самоубийства интересоваться…

Ложь пришлась кстати – родители больного тут же успокоились, убедив себя в том, что им удалось скрыть свою беду от посторонних.

– Вера, наложите, пожалуйста, повязку, а вы, молодой человек, собирайтесь в стационар.

– Он никуда не поедет! – хором сказали оба родителя.

– Я все равно жить не буду! – добавил сын, морщась от перекиси, которой Вера обрабатывала его раны.

– По существующему положению, все суицидальные попытки подлежат непременной госпитализации в психосоматическое отделение для стационарного лечения, – объяснил Данилов, больше обращаясь к матери пациента. – Это обусловлено необходимостью предотвращения повторных попыток. Кстати, ваш сын только что заявил о том, что он не отказался от своего решения.

– А я никуда не поеду!

– Поедешь! – рявкнула мать. – А будешь упираться – я тебя на руках в машину отнесу! Связанного!..

Психосоматических отделений в Москве немного. Несостоявшегося самоубийцу пришлось везти в Первую градскую, через пол-Москвы. По дороге мать, не переставая, честила свое чадо на чем свет стоит и надоела всем так, что, едва избавившись от нее и ее сына, Вера вздохнула и сказала:

– У такой мамаши и колоться начнешь, и вены резать.

– Он пока еще «колесами» балуется, – обронил Данилов, – руки чистые, без следов.

– А у нас на курсе один парень в вены яичка кололся, – поведал Эдик. – Удобно и место невидное.

– Тогда откуда ты знаешь? – поддела его Вера, с каждым дежурством проявлявшая все больше интереса к симпатичному стажеру. – Вместе кололись.

– Нет, ну что вы, – уши Эдика зарделись. – Его декан в туалете застукал.

– А декан тоже уколоться зашел? – заржал Петрович.

Эдик замолчал, не желая давать больше поводов для насмешек.

– Привыкай, – посоветовал ему Данилов. – Это – «скорая помощь», где шутник на зубоскале сидит и юмористом погоняет. Тебя еще не разыгрывали ни разу?

– Нет.

– Значит, все у тебя впереди…

На подстанцию удалось заехать только в шестом часу вечера, когда никого из начальства уже не было – ни заведующей, ни старшего врача, ни старшего фельдшера.

– Что тут было! – увидев входящего в диспетчерскую Данилова, начала диспетчер Валя Санникова. – Выговоры сыпались градом, молнии летели в разные стороны, Лжедмитрия чуть кондратий не хватил!

– С чего бы так?

– Огреб неполное служебное соответствие. И вдобавок выговор за ослабление контроля.

– А кто еще пострадал?

Данилов протянул Вале заполненные карты вызовов. Он предпочитал писать их в машине, на ходу, чтобы не заниматься писаниной поутру на подстанции. Диспетчеры это ценили – им было важно, чтобы карты вызовов сдавались вовремя.

– Язов и Сорокин получили за отсутствие комплекта чистого белья в машине, Петров и Саркисян – за неработающий «ан восемь», Рябчиков и Кокс – за неполностью укомплектованный ящик, а Жгутиков – за выезд на вызов без наладонника.

– Опять в туалете забыл?

– Естественно! Пришлось возвращаться с полдороги. Хоть на вызов и не опоздали, на Ферганский бульвар был вызов, но выговор Артем Иванович получил.

– Расстроился, наверное?

– А то! Запыхтел и сказал, что уйдет работать в поликлинику. Короче, Вова, вам с Верой повезло – вовремя удалось смыться.

– Предопределенное – неизбежно, – пошутил Данилов. – Мой выговор от меня никуда не денется.

– Ну и свезло нам, – покачала аккуратно уложенной прической Валя.

Будучи диспетчером, сутки проводящим в помещении подстанции, она могла позволить себе подобную роскошь – на линии прически выдерживали недолго. Ветер, теснота и все такое прочее.

– Пойду сделаю пробную яйцекладку…

В переводе на обычный язык Данилов сообщил, что не прочь чуток вздремнуть в паузе между вызовами.

– Попробуй, – сказала Валя, а ее напарница Лена Котик оторвалась от компьютерного монитора и елейным голоском спросила:

– Владимир Александрович, а правда, что вас планируют назначить вместо Кочергина?

– Впервые слышу, – опешил Данилов. – Откуда такие новости?

– Ну ведь вы же в хороших отношениях с новой заведующей, – протянула Котик, – все знают, что вы вместе учились и не только…

«Как они узнали? – изумился Данилов. – Неужели Елена принародно пускалась в воспоминания? На нее непохоже».

На самом деле, Новицкая не пускалась ни в какие воспоминания. В первый день ее работы в новой должности она попросила старшего врача заочно представить ей сотрудников подстанции. Когда дошли до Данилова, Елена Сергеевна сказала:

– Доктора Данилова можно пропустить, Дмитрий Александрович, мы вместе учились, и я хорошо его знаю.

– Хорошо, – ответил Лжедмитрий и перешел к доктору Пыжненко, толстой невозмутимой врачихе из Таганрога.

Разумеется, сразу же по окончании представления Дмитрий Александрович поспешил разнести по подстанции новость, изрядно ее приукрасив, и – совершенно неожиданно – попал в цель. Его ложь случайно оказалась сильно похожей на правду.

– Я действительно учился вместе с Еленой Сергеевной с первого курса по пятый. К пятому курсу она вышла замуж и вскоре взяла академический отпуск по беременности. С тех пор мы с ней не виделись…

– Какой ужас! – Котик закатила глаза кверху.

Данилов почувствовал хорошо знакомую пульсацию в висках. Чтобы не сказать дуре Котик какую-нибудь грубость, он поспешил уйти из диспетчерской в комнату отдыха, где в одиночестве скучал доктор Саркисян.

Обрадовавшись приходу Данилова, он попытался обсудить с ним новости:

– Вова, представляешь – мне дали выговор! За какую-то совершенно незаметную утечку закиси азота!

– Страдание очищает душу, Артур, – Данилов уселся в кресло и прикрыл глаза.

Саркисян понял, что разговора не получится, и затих в ожидании новой жертвы…

По окончании утренней конференции заведующая встала, нашла взглядом утомленного дежурством Данилова и попросила:

– Владимир Александрович, загляните, пожалуйста ко мне. Прямо сейчас.

«Ну теперь нас точно произведут в любовники», – подумал Данилов.

Кабинет заведующего подстанцией преобразился. Чистота, порядок, кактус на подоконнике. Перехватив взгляд Данилова, Новицкая улыбнулась:

– Кактусы всегда были моей слабостью.

– Я помню, – отозвался Данилов.

– А что ты еще помнишь? – заведующая уселась за стол и жестом указала Данилову на один из четырех свободных стульев, протянувшихся в ряд вдоль стены.

При Тюленькове стулья обычно стояли в центре кабинета или у стола. На одном из них обычно висел пиджак хозяина, на другом – лежали папки с документами, на третьем – фармацевтический справочник, на четвертом – еще что-нибудь.

Данилов сел и выжидательно посмотрел на начальницу.

– Что ты еще помнишь? – повторила свой вопрос та.

– Елена Сергеевна, дежурство выдалось утомительным, но скучным, – глядя прямо в ее зеленые с искорками глаза, ответил Данилов. – Вспомнить нечего. Разве что вся подстанция обсуждает наши с вами мнимые взаимоотношения и прочит мне место старшего врача.

– А из вас мог выйти неплохой старший врач, Владимир Александрович, – принимая вызов, перешла на «вы» Новицкая.

– Навряд ли, – ответил Данилов. – Я не люблю поучать людей.

Глава третья. Заговор

На подстанции – чрезвычайное происшествие. Авария. Машина четырнадцатой бригады перевернулась на повороте, возвращаясь с последнего вызова на подстанцию. За рулем был «чужой», подменный водитель, присланный вместо заболевшего бригадира Терещенко.

Бригадиров среди водителей трое – по одному на каждую смену. Работают бригадиры только на суточных бригадах.

Вообще-то «скорая помощь» – это не одна, а две разные организации «в одном флаконе». Дело в том, что у всех прочих экстренных служб – у пожарных, у милиции, у спасателей, автомобили собственные, принадлежащие той же организации. Автомобили московской «скорой помощи» принадлежат не станции, а автобазе «Моссанавтотранс», которая находится в Филях. Этой автобазе принадлежит вообще весь государственный санитарный транспорт в столице. Медицинские учреждения берут у нее в аренду автомобили вместе с водителями. Разумеется – за деньги. Автобаза ежемесячно выставляет станции скорой и неотложной помощи счет и станция оплачивает аренду.

Машина перевернулась по вине водителя, так что с аварией предстоит разбираться автобазе – это ее ЧП. Подстанция в который уже раз слушает рассказ доктора Сафонова и радуется, что с бригадой ничего не случилось.

– Представляете – плавно так легли на бок и, вращаясь юлой, еще метров сто по асфальту проскрежетали! – взахлеб рассказывает в диспетчерской Сафонов.

Сначала метров было двадцать, потом стало пятьдесят, а теперь уже сто. Фантазия Сафонова не знает границ. Он вразвалочку сидит на стуле и делится с товарищами пережитым.

– Я чуть ящиком по голове не получил! Слава богу – обошлось.

– А вылезали как? – интересуется фельдшер Лена Еременко, не слышавшая еще эту историю.

– Мы с Коксом через задние двери, а наш «раллист» через свою. Завалились же на правый бок.

– Виталь, ты ему хоть по морде разок успел съездить? – спрашивает доктор Могила. – Я бы не удержался.

– Какое там – по морде! – машет рукой Сафонов. – Нас снимали со всех сторон. Мы даже обалдели. Вылезаем со Стасиком и видим вокруг лес рук с мобильниками. Человек двадцать, не меньше, столпилось вокруг и фотографировали. Толкались, спорили, ракурсы выбирали, но ни одна собака не поинтересовалась: «Может помочь чем-нибудь?»

– А я решил подшутить, – говорит фельдшер Стасик Кокс, богатством фантазии превосходящий Сафонова. – Ломанулся от машины, вроде как в панике, и ору: «Спасайся, Виталь Иваныч, у портативной рентгенустановки контейнер с ураном треснул! Сейчас облучимся! А-а-а!» Всех фотографов словно волной смыло. Вместе с идиотом водителем.

– Наверное, он задумался за рулем! – многозначительно произносит доктор Жгутиков и под дружный смех коллег покидает диспетчерскую.

– Артемушка опять на вызове начудил, – говорит Еременко, убедившись, что в диспетчерской нет старшего врача, обожающего подкрасться потихоньку и слушать разговоры сотрудников. – Могут и жалобу написать.

– Опять женщину с больным животом полтора часа осматривал? – Сафонов недоволен тем, что вниманием аудитории пытается завладеть кто-то другой.

Артем Иванович Жгутиков – старый холостяк. В Твери у него осталась мама, звонящая ему на мобильный по десять раз на дню. Мама напоминает сыну, чтобы тот не забыл зонт, не забыл поесть, не забыл надеть шапку, не забыл выключить утюг, не забыл завести будильник… Про наладонник мама не напоминает, и поэтому Жгутиков то и дело забывает его, преимущественно в туалете. К этому уже все привыкли.

Артем Иванович сносно разбирается в медицине, не пьет спиртного, не курит и отличается поразительной невозмутимостью и редкостным миролюбием. Никто на подстанции за пять лет не видел его в раздражении или гневе. Самые скандальные больные утихают, когда Артем Иванович советует им «попить водички мелкими глоточками», чтобы успокоиться.

У доктора Жгутикова всего один недостаток – тяга к длительному осмотру и ощупыванию молодых женщин. Столь интенсивное внимание никогда не влечет за собой никакого продолжения. Артем Иванович живет по принципу – натешился и забыл. Но тешится он долго. Водители, привезя доктора Жгутикова на вызов с поводом «женщина тридцать лет, болит живот», усаживаются в своем кресле поудобнее и закрывают глаза в предвкушении полутора, а то и двухчасового сна. То, что норма времени на обслуживание обычного, ничем не осложненного вызова, равна сорока минутам, доктора Жгутикова не волнует совершенно. «Все люди разные, – терпеливо объясняет он старшему врачу, – у некоторых сбор анамнеза проходит очень долго. Буквально клещами приходится вытаскивать сведения».

– Хуже, – Еременко понижает голос. – Сейчас были на детском вызове…

– Мальчик два месяца, температура тридцать девять? – уточняет диспетчер Сиротина. – Ташкентский бульвар, дом восемнадцать?

– Да-да.

– Там повтор. Пятая бригада с шестьдесят четвертой поехала.

Пятая бригада – педиатрическая. Детские вызовы – ее хлеб, ее профиль. Правда, педиатров на всех детей не хватает, и тогда вместо них на детские вызовы едут обычные линейные врачи.

– Короче – приезжаем мы на вызов. Открывает нам дверь мамочка. Такая вся из себя фигуристая и аппетитная, – Еременко руками показывает впечатляющий размер форм молодой матери. – Все так из халатика и норовит вывалиться. Артем Иваныч как увидел ее, так сразу покраснел, запыхтел и говорит: «Учитывая, что ребенку два месяца, вначале я должен осмотреть мать. Вдруг у вас какая-нибудь инфекция…»

– Юморист! – вздыхает Люся Сиротина.

Люся – землячка Жгутикова и оттого считает себя обязанной покровительствовать ему. Старается выгородить перед начальством, угощает пирожками собственной выпечки, одалживает небольшие суммы денег, которые Жгутиков исправно возвращает. Артем Иванович принимает ее заботу, как должное. Он привык к тому, что о нем кто-то постоянно заботится.

– Крутил-вертел он ее битый час! – продолжает Еременко. – Ощупал все, что только можно и что нельзя. Натешил душу и говорит мне: «Пойдемте, Елена Викторовна». Я встаю, подхватываю ящик и иду к дверям.

– А что мамочка? – спрашивает Сафонов.

– А мамочка удивляется: «Разве вы, доктор, ребенка смотреть не станете?» Артем Иваныч ей отвечает: «Нет, не станем. Мы вообще-то «взрослая» «скорая помощь». К ребенку вызывайте детскую».

– Так и не посмотрел младенца?! – ахает Сиротина.

– Так и не посмотрел, – подтверждает Еременко. – Я ему в лифте замечание сделала, так он стал утверждать, что вызов к мамаше был, пока повод в наладоннике не посмотрел. Замкнуло его при виде женских прелестей.

– Так можно было вернуться, – замечает Кокс.

– Не захотел, – разводит руками Еременко. – Да и что ему там делать? Опять мамочку щупать? Педиатры поехали – и ладно.

– Если они эту историю услышат в мамочкином исполнении, да стукнут на Центр… – Сафонов многозначительно округляет глаза.

– Дадут еще один выговор, – машет рукой Лена. – Этим нашего Жгутикова не проймешь. Он вообще хочет уйти в поликлинику работать, там спокойнее.

– Зато не так интересно – к терапевту одни старухи ходят, – шутит Стасик…

Пока свободные бригады обменивались новостями в диспетчерской, в крошечном кабинетике старшего фельдшера шло тайное совещание с участием самой хозяйки, старшего врача и выездного врача Людмилы Рогачевской.

На повестке дня стоял всего один вопрос: «Что делать?»

– Проверкой ящиков и машин она не ограничится, поверьте мне, – Казначеева говорила еле слышно. – Это такая стерва! На шестьдесят четвертой до сих пор не нарадуются, что избавились от нее. Въедливая, настырная…

– Чего вы хотите, Надежда Константиновна, девушка делает карьеру. На кого еще надеяться матери-одиночке, как не на себя саму?

Обе женщины были внешне сильно похожи друг на друга – высокие шатенки, с правильными чертами лица, с почти одинаковыми короткими стрижками. Разнились только глаза – у Рогачевской они были большими, «кукольными», а у Казначеевой прятались в глубине глазниц.

– Я тоже мать-одиночка, Людмила Георгиевна, если кто забыл. Но я же из-за этого не лезу со своим уставом в чужой монастырь. Можно подумать, что все вокруг дураки, а она одна умная. Екарный бабай!

– Бабай тут ни при чем, – оборвал Казначееву Лжедмитрий. – Хватит слов. Теперь нам надо действовать с учетом обстановки. Осторожно и аккуратно. Но – действовать, а не сидеть сложа руки. Использовать любой повод, любую возможность…

– Дима, ты надеешься, что Елена Сергеевна даст тебе повод? – усмехнулась Казначеева. – Не будь наивным – повод нужно создать.

– Пусть так, Надя! – согласился старший врач. – Предложи вариант, при котором никто бы не погорел.

– В смысле?

– Ну никому ведь не хочется ложиться грудью на амбразуру…

– Скажите пожалуйста – грудью на амбразуру, – глумливо передразнила его Казначеева. – Тебе вообще, кроме работы, на линии ничего не грозит. Это нам с Людмилой Георгиевной, если что, перед наркоконтролем придется отдуваться.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – Рогачевская поплевала через левое плечо и одновременно постучала по деревянной столешнице.

– Надо дать вал, – продолжала Казначеева. – Чтобы посыпались жалобы от населения, чтобы линейный контроль сидел на подстанции, не вылезая, чтобы все видели, что в сравнении с Тюленьковым, Елена Сергеевна никуда не годится.

– И тогда Прыгунов заберет ее обратно, – улыбнулся Кочергин. – А я, с божьей помощью, как говорится, стану заведующим.

– Ишь, размечтался, – хмыкнула хозяйка кабинета. – Да он небось рад без памяти, что отделался от такой ведьмы! Думаешь, для чего он ее наверх продвинул? Иначе никак от нее избавиться не мог.

– Да ну? – не поверил старший врач.

– Ты людей послушай, которые с ней работали, и все поймешь…

– Значит так – жалобы от населения я обеспечу, – пообещала Рогачевская, переводя беседу в деловое русло. – Штук двадцать – тридцать, если не больше. Есть такая возможность.

Рогачевская жила рядом с подстанцией.

– Только уж постарайтесь, чтобы все жалобы шли не только из одного вашего дома, – попросила Казначеева. – Чтобы все было… красиво.

– Учите других, которые помоложе, – огрызнулась Рогачевская. – Я ведь не тупая – соображаю помаленьку.

– Ну и славно. А тебе, Дима, придется поработать над созданием определенного мнения о новой начальнице на Центре. Ты получил шершавого за сдачу – смену без проверки – устрой несколько проверок так, чтобы по их причине пошли задержки… Нет, не так. Лучше попроси, настойчиво попроси Сорокина, Бондаря и Сафонова долго и придирчиво принимать смену. Пусть «встанут» вызовы, ты вмешаешься, поднимешь шум и выставишь новую начальницу не в лучшем свете. Сам знаешь, что для Гучкова один свет в окошке – отсутствие задержек. Пустячок – а полезно. А я поговорю с Кутяевой – пусть устроит Елене Сергеевне какой-нибудь демагогический скандалец в своем репертуаре.

Ирина Кутяева происходила из крепкой своими пролетарскими устоями семьи потомственных сварщиков. Даже муж ее – и тот был сварщиком. Наследственность и среда сделали фельдшера Кутяеву стойким борцом за свои права, ущемление которых мерещилось ей постоянно. Суровый муж-сварщик находился у нее под каблуком до такой степени, что совершенно не мешал своей любимой супруге почти в открытую крутить роман с водителем Колей Селивановым. И прежний заведующий, и Лжедмитрий избегали делать Кутяевой замечания – берегли нервы и репутацию. Как-то раз линейный контроль поймал Кутяеву, в одиночку работавшую на перевозке больных, на заезде в супермаркет. Кутяева не ограничилась скандалом, устроенным контролеру прямо у машины. В тот же день она написала письменную жалобу на имя главного врача станции, в которой заявила, что контролер остановил их машину во время следования в сто пятнадцатую больницу за больным, нуждавшимся в транспортировке, и начал откровенно домогаться у нее физической близости. После категоричного отказа честной женщины контролер взъярился и устроил пакость – обвинил бригаду в самовольном заезде в магазин.

Кутяеву, вместе с водителем Селивановым, вызывали на Центр, к заместителю главного врача Сыроежкину, который пытался найти правду, устроив всем участникам инцидента очную ставку, и был сражен обилием красочных подробностей происшедшего, вываленных честной женщиной и невинным водителем. Выговора Кутяева с Селивановым так и не получили – отбазарились, отбрехались.

– Да, эта троица возражать не станет, – протянул старший врач, имея в виду докторов Бондаря и Сафонова и фельдшера Сорокина, которым он многократно «спускал грехи на тормозах» за вознаграждение в виде небольшой суммы денег или одной-двух бутылок хорошей водки.