Прошлое в наказание

– Зачем? – недоверчиво поинтересовался он.

– Механизм обратной связи.

– Тебе мало Думы?

– Это разные вещи, – азартно принялся объяснять я. – В Думе партии. А в Общественной палате – всевозможные общественные организации. Они будут представлять неполитические интересы. Самый широкий спектр неполитических интересов.

Филонов обещал подумать, но как-то вяло, а мне очень хотелось добиться своего. Поэтому я схитрил: при первой возможности отправился к помощнику президента Льву Сухатову. Напомнил ему суть идеи, уже обкатанной, оставил записку. Сухатов сказал, что постарается ознакомить с ней Бориса Николаевича.

Через два дня меня вызвал Филонов, показал мне на стул, а потом положил передо мной мою записку, на которой рукой президента в правом верхнем углу было начертано: «Филонову. Прошу разработать меры по реализации. Б. Ельцин». Я сразу понял – сейчас будет разнос.

– Зачем ты мне отдавал, если ты напрямую с президентом работаешь? – Он говорил скорее устало, чем раздраженно. – Может, я вообще здесь не нужен?

– Сергей Александрович, я за дело переживаю. Очень важно, чтобы появилась Общественная палата. Для страны важно.

– Есть много чего важного для страны… Ладно, разрабатывай меры. Когда разработаешь, мне дашь, а не президенту. Мне. Потому что вон там, наверху, написано: «Филонову». Ясно?

– Ясно.

Через день я вручил Филонову проект указа, предложения по организации работы палаты, регламент работы и список общественных организаций, которые могли делегировать в нее своих представителей. Большинство из них уже делало это в прошлом году. Теперь мне оставалось только ждать. И заниматься другими делами, которых, как всегда, хватало.

Меня продолжал мучить вопрос: кто стрелял в людей прошедшей осенью? Все мои усилия не дали результата: не удалось ничего узнать. В конце концов я опять пошел к Льву Сухатову. Попытался убедить его, что надо попросить президента дать распоряжение органам безопасности разобраться во всем. Выслушав меня и поразмышляв, он предложил:

– Ты для начала вот с кем переговори, – Сухатов назвал имя главного охранника. – Возможно, он что-то знает. В любом случае, ему проще информацию получить по своим каналам. А Бориса Николаевича не стоит беспокоить, пока надежной информации не будет.

Идти к главному охраннику ой как не хотелось. Не нравился он мне. Но я пошел. Очень уж настроился докопаться до истины.

– Да они сами стреляли, – услышав, о чем речь, без тени сомнения выдал главный охранник. – Те, которые в Белом доме сидели.

– В своих соратников? – усомнился я.

– Да. Чтобы нас потом обвинить. Они и в солдат стреляли.

– Солдат ранили, а своих убили? Да еще столько?.. – Я с сомнением покачал головой. – Не могу поверить. Чтобы обвинить, достаточно убить пять, ну десять человек. А там около сотни погибло.

Он пристально смотрел на меня.

– И кто это, по-твоему?

– По-моему, это ваши бывшие коллеги, – четко выговорил я.

– Да? – картинно удивился он. – И зачем они это делали?

– Хотели скинуть Ельцина.

Он задумался, посмотрел в окно, на Ивановскую площадь, на соборы, поднимающиеся за ней, шумно вздохнул и вновь глянул на меня.

– Слушай, не лез бы ты в это дело. Победили, и слава богу. Виноваты те, кто затеял переворот. И они за это ответят.

Через две недели после нашего разговора Государственная дума приняла решение об амнистии для лиц, участвовавших в событиях сентября-октября девяносто третьего, независимо от квалификации их действий по статьям уголовного кодекса. Расследование, начатое в ноябре, не было завершено: следственную группу распустили. Я не сомневался в том, кто уговорил президента отказаться от попыток ворошить недавнее прошлое. У всех были свои скелеты в шкафу. У людей из ближнего окружения Ельцина – тоже.

Февраль принес не только разочарования – появилась наконец Общественная палата. Созданная распоряжением президента, она была правомочна обсуждать самые разные вопросы и давать рекомендации президенту. Мне и моей группе предстояло обеспечивать ее работу. На следующий день я приехал к Топорнину, назначенному председателем палаты. Я обсуждал с ним первое заседание нового органа.

– Он должен открыть заседание, а фактически работу палаты, напутственным словом, – говорил я.

– Лучше Бориса Николаевича вообще не тревожить. – Топорнин, тоже Борис Николаевич, был весьма осторожным человеком. – Поговорим о направлениях работы, составим какой-то план. И его ознакомим.

– Нельзя начинать работу без его напутствия, – возбужденно настаивал я. – Он создал палату своим распоряжением. Он должен сказать какие-то слова в начале ее работы.

– Откуда возьмутся эти слова?

– Я их напишу. – Он смотрел на меня с большим сомнением, и я добавил с некоторой небрежностью: – Уже не раз писал.

– Ну… вы мне хотя бы покажите, перед тем как отдадите президенту, – с какой-то беспомощностью попросил он.

Я этого не собирался делать. Но и отказывать ему впрямую не хотелось.

– Борис Николаевич, все будет нормально.

Он хмуро кивнул, хотя было видно – неспокойно у него на душе, ой как неспокойно.

Покинув кабинет директора, я тотчас направился к Насте. И не нашел ее. Пришлось выяснять у коллег, где она. Оказалось, болеет. Подумал, что позвоню ей, когда вернусь в Кремль. И вдруг понял, что вряд ли смогу сделать это: я знал только домашний телефон Эдуарда. Если они развелись, где она теперь живет? В другом месте? Как узнать номер телефона? Или она осталась там, где и прежде? Не хотелось попасть в ситуацию, когда я прошу брата позвать к телефону бывшую жену.

Я додумался попросить Настин телефон у той худенькой женщины в очках, которая сказала мне про ее болезнь.

– Вы хотите позвонить ей по работе? – строго посмотрев на меня, выговорила она.

– Нет. Я – ее родственник.

Немного поколебавшись, она достала блокнот, нашла нужную страницу, продиктовала номер. Он отличался от домашнего номера Эдуарда.

Появившись в своем кабинете, я первым делом позвонил Насте. И услышал в трубке женский голос, немолодой, бархатистый:

– Слушаю.

– Здравствуйте. Нельзя ли позвать к телефону Настю?

– Простите, кто ее спрашивает?

– Олег.

– Сейчас…

И через какое-то время ее теплый, как мне показалось, обрадованный голос:

– Олег, добрый день.

– Добрый. Я был у Топорнина. Потом заглянул к тебе. Оказалось, ты болеешь. Что с тобой приключилось?

– У меня грипп. Провалялась пять дней. Но сегодня температуры уже нет. Скоро выпишут. А что ты делал у Бориса Николаевича?

Я рассказал про Общественную палату, про наш разговор с Топорниным.

– Конечно, президент должен сказать напутственное слово, – для нее это было очевидным.

– Топорнин – хороший человек, но вечно чего-то боится, – насмешливо произнес я. – Хоть он и академик.

– Его можно понять. – Настин голос звучал примирительно. – Весь опыт его жизни принуждает к осторожности. Юриспруденция – слишком политизированная сфера деятельности. Откуда ты взял мой телефон?

– Мне его дали у тебя в отделе.

Последовала пауза.

– Да, я теперь у мамы живу.

– Одна?

– Нет, с Василием.

После некоторых колебаний я спросил:

– Вы все-таки развелись?

– Да. Сейчас мы с мамой решаем вопрос о переводе Васи в другую школу, поближе к нынешнему дому. Маме тяжело каждое утро отвозить его в такую даль, а вечером привозить. Тут на Фрунзенской есть школы. Хочется выбрать лучшую. Но поближе к дому.

Положив трубку, я с вялой усмешкой подумал о том, что, несмотря на все различия, мы с Эдуардом сходны в семейной жизни: разведены, имеем сыновей, но живем отдельно от них, видимся урывками – как еще можно видеться занятому человеку с ребенком, живущим в другом месте? Случайно ли это совпадение или нет? Бог его знает. Но оно есть.

«Я давно не видел Кирилла, – такая мысль явилась мне в итоге. – Надо навестить его и Марину в ближайшее воскресенье…»

Президент явился на первое заседании Общественной палаты. Мне было приятно услышать, что его выступление в значительной мере повторяло текст, переданный мной Сухатову неделю назад. Я с довольным видом оглядывал зал и видел почти сплошь знакомые лица. Эти люди участвовали в Конституционном совещании, теперь им предстояло обсуждать важные проблемы нашей жизни.

Вслед за президентом выступил академик Топорнин, был избран Совет палаты, в который вошли наиболее известные общественные деятели, после чего всех пригласили на фуршет. Я постарался выпить и поговорить со многими членами палаты.

– Я тебя поздравляю, – сказал мне Вольский. – Это твой успех.

– Аркадий Иванович, это наш успех, – мягко возразил я.

– Наш. – Он согласно кивнул. – Но прежде всего – твой.

Мы сдвинули фужеры, глотнули вина. Я решил сказать ему нечто важное для меня.

– Аркадий Иванович, я на вас как на члена Совета палаты надеюсь. Топорнин – слишком осторожный человек. Он постарается избегать острых тем. Но зачем тогда палата, если их не обсуждать? Нужен разумный баланс.

– Не беспокойся, обеспечим разумный баланс, – заверил меня Вольский. – Думаю, против Совета Борис Николаевич не пойдет.

Марлен Мартынович Хуциев, известный кинорежиссер и невероятно обаятельный человек, говорил мне о важности поддержки отечественного кино, а Володя Дашкевич, теперь уже давний мой соратник – о настоятельной необходимости становления институтов демократии. Я согласно кивал в ответ на их слова. Мне действительно казалось важным и достойным обсуждения в палате то, о чем они говорили. Проблемы были у всех: у инвалидов и предпринимателей, у ветеранов и театральных деятелей, у банковской сферы и малых городов, а еще у летчиков, авиадиспетчеров и докеров, представленных новыми профсоюзами, у самих профсоюзов. Я ожидал, что так будет, – свои болячки всегда ближе к телу. Но я не сомневался, что мы найдем темы, которые удовлетворят всех членов палаты. Ну или почти всех. Темы, важные для страны.

Праздник прошел. Дальше мне и моим сотрудницам следовало готовить первое рабочее заседание палаты. Но прежде должен был собраться только что избранный Совет.

Ближайшие выходные я решил посвятить сыну. И не только воскресенье. В субботу приехал к Марине. Погода была мерзкая – метель гуляла по улицам, занося снегом город, бросая пригоршни обжигающих снежинок в лицо. Я решил никуда не тащить Кирилла, а побыть с ним дома. Почитать какую-нибудь книгу или поиграть во что-то. Из библиотеки, сохранившейся у Марины с детства, Кирилл выбрал «Таинственный остров» Жюля Верна. Читать он начал сам, сбивался, бубнил без выражения и быстро утратил интерес, тогда за дело взялся я. Мне доставляло удовольствие демонстрировать выразительное чтение. Я старался подчеркнуть характеры героев. И видел, что Кирилл слушает меня.

– Читать куда интереснее, чем смотреть кино, – убеждал я сына через некоторое время, – потому что кинофильм – это зафиксированное на пленке видение режиссера, оператора. А ты, когда читаешь, можешь представить что-то свое. Понимаешь? Ты – творец своего фильма, который прокручивается перед твоим внутренним взором. Хочешь, герой будет таким, а хочешь – другим. Хочешь, пейзаж будет выглядеть так, а хочешь – по-иному.

Кирилл послушно кивал в ответ, но я прекрасно понимал, что столь легко сына к чтению не приобщишь.

После обеда мы с ним играли в настольный хоккей. С каким неистовством и я, и мой сын двигали рычагами, приводя в движение хоккеистов. Какие крики наполняли комнату. Теща поначалу испугалась, прибежала глянуть, что происходит.

Перед моим отъездом обсуждали планы на завтра. Решили, что мы с Кириллом отправимся в Политехнический музей, а Марина – по своим делам. С тем я и удалился домой.

Метель на улице поутихла. Снег приятно похрустывал под ногами. Я шел по улице, наслаждаясь прогулкой. Радовался редкой для меня возможности идти не спеша, беззаботно глядя по сторонам. Бойкая, но изящная мелодия Партиты № 2 Баха вертелась в моей голове. Тут я подумал, что неплохо бы пригласить в музей Василия. А вместе с ним – его маму.

Появившись дома, позвонил Насте. Так приятно было услышать ее голос в трубке.

– Хочу завтра сводить Кирилла в Политехнический музей, – сообщил я. – Думаю, Василию тоже будет интересно побывать там. Что скажешь?

– Сейчас спрошу у него. – Последовала пауза, я слышал невнятный разговор, потом вновь ее голос. – Вася согласен. Во сколько и где встречаемся?

В назначенный час я увидел Настю и Василия в холле музея. Ее лицо – похудевшее, немного бледное – выглядело еще более благородным, чем раньше.

– Здравствуй. – Она сдержанно улыбалась.

Мы спустились в гардероб, разделись, и дети сразу направились влево, туда, где располагалась автомобильная экспозиция. Дружной парочкой они принялись осматривать старые машины и мотоциклы, обсуждать их достоинства, читая вслух надписи. Мы с Настей не спешили за ними.

– Как твои дела? – спросил я.

– Нормально, – ровным голосом отвечала она. – Я выздоровела, давно уже хожу на работу.

– Чем ты там все-таки занимаешься?

– Конституционным правом. – Увидев недоумение на моем лице, добавила: – Отрасль права, закрепляющая основы взаимоотношения личности и государства.

– Это интересно?

– Это очень важно. Для страны и людей. И это интересно для меня.

Помолчав, я полюбопытствовал с легкой улыбкой:

– Твое мнение о новой Конституции не изменилось?

– Нет, – спокойно отвечала она. – Слишком много полномочий у президента.

– Будем надеяться, что он воспользуется ими во благо страны.

– Будем. – Ее лицо стало невеселым. – А что еще остается?

Я предпочел промолчать.

Мы дождались, когда мальчики насмотрятся на технические новинки давних лет, потом пошли вслед за ними на первый этаж, на второй, а закончили на третьем, где была представлена космическая техника. Я старался не вмешиваться в разговор Кирилла и Василия, лишь в тех случаях, когда они обращались с вопросом, давал пояснения.

– Вон там вырывается струя, горячая-горячая, и он в космосе движется, – объяснял Кирилл, показывая на заднюю часть спутника.

– Нет, его ракета разгоняет, чтобы он в космосе летал, – возразил Василий.

– Да. А потом он сам может лететь! Когда уже в космосе. – Кирилл повернулся ко мне. – Правда, папа?

Я подтвердил его правоту, хотя не слишком разбирался в спутниках и ракетах.

Когда мы спустились в гардероб, я предложил Насте пообедать в одном из ближайших ресторанов, в Большом Черкасском переулке.

– Там хорошая кухня, – заверил я. Она согласилась. Покинув музей, мы направились к началу Ильинки. Погода была неплохая – небольшой снежок ласково опускался на тротуар и проезжую часть. Но там, где проходили люди или проезжали машины, таял, оставляя мокрый след на асфальте.

Мы пришли в тот самый ресторан на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков, где я бывал вместе с Эдуардом. Впрочем, я не собирался говорить об этом Насте. Свободных столиков оказалось много, мы устроились у окна, долго и шумно изучали меню. Как только определились и был сделан заказ, я с тихой улыбкой посмотрел на Настю, сидевшую напротив.

– Так приятно никуда не спешить. Гулять, спокойно обедать. Увы, пауза совсем недолгая – вчера да сегодня. Завтра опять в колею. Не успеваешь закончить одно дело, а другое уже падает на голову.

– По-моему, тебя это устраивает. – Некоторое недоумение проявилось на ее лице. Я добродушно усмехнулся, а Настя после небольшой паузы продолжила: – По крайней мере, так мне показалось… Ты как-то читал стихи Леонида Губанова. Мне очень понравилось. Я спрашивала в книжных, есть ли его книги. Оказалось, что нет. Его не издавали?

– В советское время точно не издавали. Это было невозможно. А сейчас вполне могли издать. Но я не знаю. Надо Наташе Шмельковой позвонить. Она должна знать.

– Ты был знаком с ним?

– Нет. Он умер в начале восьмидесятых. Кстати, как и Пушкин, в тридцать семь. Наташа его хорошо знала. Дружила с ним. Она прекрасно читает стихи Губанова, с его интонациями. Заслушаешься. Честно говоря, благодаря ей я и познакомился с творчеством Губанова.

Она перевела задумчивый взгляд на меня:

– А кто она, Шмелькова?

– Писатель, литературовед, публицист. И очень хороший человек. Она дружила не только с Губановым, но и с Венечкой Ерофеевым.

«Надо бы навестить Наташу. – Некоторые угрызения совести шевельнулись во мне. – Или хотя бы позвонить ей. Совсем забыл старых знакомых. Нехорошо это. Скверно…»

– А ты прежде работал в издательстве?

– Да. Редактором… Такое чувство, что это было ужасно давно.

Мы заканчивали обед, когда я увидел Эдуарда, входящего в ресторан. Честно говоря, я растерялся. Это настолько отразилось на моем лице, что Настя, глянув на меня, тотчас посмотрела в ту же сторону. Она сохранила спокойствие.

Эдуард увидел нас, подошел. Вежливая улыбка покрывала его лицо.

– Надо же. Здравствуйте. Какими судьбами?

– Водили детей в Политехнический музей и решили пообедать. – Я почему-то испытывал неловкость.

– Папа, классный музей, а мы с тобой туда не ходили. – Василий уже стоял рядом с отцом, схватив его за руку.

– А теперь ты сходил. Благодаря дяде Олегу. – Он глянул на меня с некоторой иронией.

Мне это не понравилось, но я предпочел сделать вид, что меня его слова не тронули.

– Возьми стул, присоединяйся, – предложил я.

– Спасибо, но… не могу. – Он картинно развел руками. – Вы уже почти закончили, а я даже меню не полистал. Сяду там, в сторонке… – Вася потянулся за ним, но услышал: – Оставайся здесь. Вон, с Кириллом поговори о чем-нибудь.

Наше общение за столом было скомкано. Обед мы заканчивали в молчании. Даже Кирилл с Василием перестали болтать.

Невольно я наблюдал за братом. Он занял место в углу, а вскоре к нему присоединился мужчина средних лет. Они принялись оживленно беседовать.

«Вот ведь человек, – подумал я с осуждением, – не мог сказать, что у него деловая встреча. Конспиратор хренов… Но я тоже хорош – не понял, что у него тут место для постоянных встреч… А может, не только у него?..»

Я оглядел достаточно просторный зал, и подозрения в правоте моей догадки усилились: столы были заняты мужчинами, сидевшими по двое, по трое и поглощенными разговорами.

Когда мы покинули ресторан и двинулись в сторону «Детского мира», я с некоторой неловкостью произнес:

– Я никак не предполагал, что он туда придет.

Настя ничего не сказала.

Мы шли рядом, за нами тянулись наши дети, увлеченно обсуждавшие, чья школа лучше. У входа в метро наши пути расходились.

– Ты на меня обижаешься? – спросил я.

– Мне на тебя не за что обижаться. – Ее лицо осталось серьезным.

– Нехорошо получилось.

– Ты в этом не виноват.

Я не стал объяснять ей, что мог бы догадаться о вероятности такой встречи. Промолчал.

В метро было немноголюдно. Для меня и Кирилла нашлись места.

– Папа, мы еще куда-нибудь сходим? – спросил он.

– Сходим, – без колебаний отвечал я.

– А куда?

– Куда?.. Можно сходить в Оружейную палату. Она в Кремле, где я работаю. Там много интересного. А можно в Третьяковскую галерею. Или в Пушкинский музей. Там картины. Много хороших картин.

– А мы Васю возьмем с собой?

– Тебе хочется?

– Да.

– Тогда обязательно возьмем.

Доставив сына домой, я отправился к себе. Вновь на общественном транспорте. С любопытством разглядывал пассажиров, большей частью мрачных, с усталыми лицами, и размышлял о том, что уже два месяца прошло с принятия новой Конституции. Появились Государственная дума, Совет Федерации, а кроме них Федеральная служба контрразведки, Общественная палата и много еще чего. Но жизнь людей не изменилась, да и не могла измениться за столь короткий срок – я прекрасно понимал это. И все-таки хотелось видеть перемены. Осязаемые, явственные. Хотелось прикоснуться к будущему, уверенно входящему в нашу жизнь.

Зыбучие пески жизни

– Миша повесился, – произнес мужской голос.

– Какой Миша?!

– Манцев.

Никаких мыслей в голове. Ни что это глупая шутка, ни что это ужасно. Хотя это было ужасно.

– Съездил в Испанию, вернулся и… повесился. – Я узнал наконец голос Лесина. – Похороны завтра.

– Почему он сделал это?

– Да все эта сучка. Жена… Увидимся, расскажу.

Положив трубку на аппарат, я замер в растерянности. Мой добрый приятель умер. Повесился. Завтра похороны. «Ему не было сорока, – в оцепенении думал я. – Зачем он это сделал? Неужто есть такие обстоятельства, что дальше жить нельзя? Неужто можно дойти до такого отчаяния в наше далеко не худшее время?» Не было ответа на эти вопросы.

Утром я приехал в судебно-медицинский морг Института Склифосовского. Леня, Дима, Саша Лесин и еще несколько бывших студийцев уже находились здесь. Я подошел к Мишиной матери, сказал слова соболезнования. Она молча кивнула в ответ. Ее лицо было спокойным, хотя и хмурым. А вот Марьяна, десятилетняя дочь Миши, стояла с разбухшими веками, красными от слез глазами. Когда вывезли на каталке гроб, она тихо заплакала.

Никто ничего не стал говорить. Мастера слова замерли у гроба в молчании. Я тоже не имел желания произносить речи, я смотрел на Мишино лицо, потемневшее, незнакомое, на котором застыло какое-то удивленное выражение. В самом деле, о чем говорить? О том, что он писал очень даже неплохие рассказы, повести, но ему не удалось издать ни одного произведения? О том, что он был хорошим человеком, но любил выпить и порой уходил в запой?

Мы стояли в тишине минут пять, каждый наедине со своими мыслями, затем работник морга подал знак: пора. Накрыл гроб крышкой, покатил к выходу, где его ожидал открытый зев задней двери автобуса. Мы помогли переместить гроб на пол автобуса, зашли внутрь. И старенький, скрипучий пазик поехал на Даниловское кладбище.

Мишу похоронили рядом с его первой женой. Когда все закончилось и трое кладбищенских рабочих обровняли лопатами холмик, я увидел, как Лесин дал им деньги. Они удалились, а мы, постояв немного, стали прощаться. Мишина мать негромко благодарила Сашу за помощь, он, смущаясь, бормотал: «Ну что вы… Я должен был… Все-таки друг…» Мы ушли, оставив у свежей могилы Мишину мать, Марьяну и еще какую-то немолодую женщину – дальнюю родственницу.

Предложение Александра заглянуть в ресторан и помянуть Мишу было встречено с одобрением. Но Лесин не был бы Лесиным, если бы пошел в первый попавшийся ресторан. Мы поймали машину, и он назвал адрес достойного заведения на Солянке.

– Ну приехал он туда, в Барселону, – сидя на переднем сиденье, рассказывал Саша, – отыскал то варьете. А оно публичным домом оказалось. Нашел эту суку. Глянул ей в глаза, но даже не обругал. Повернулся и поехал назад, в Россию.

– А ты откуда все это узнал?! – удивился Леня.

– От него. Как приехал, меня вызвал. Когда выпивали, он и рассказал. А на следующий день повесился.

Едва мы оказались в ресторане, Лесин с ходу заказал водки, соленостей, мясную и рыбную тарелки. Принесли пузатый графинчик и закуску, мы помянули Мишу. Потом выпили еще и еще. Пришлось заказывать второй графинчик. Как раз под горячие блюда.

Через час Леню с Димой заставили покинуть нашу компанию неотложные дела. По-моему, они просто решили, что выпито достаточно. А мне категорически не хотелось никуда уходить. Лесину – тоже.

– Как твой бизнес? – живо поинтересовался я.

– Прекрасно. Фирма работает. Выпускаю диски, занимаюсь мелкооптовой торговлей.

– Короче, стал предпринимателем, – резюмировал я.

– Почему стал?! Я им был. Фарцовщик – прежде всего предприниматель. Масштаб изменился. Раньше я один работал, а теперь у меня пять сотрудников. Ну и диски. Раньше я их покупал по одному и продавал, а теперь я их заказываю по многу и продаю по многу.

– Где заказываешь? – удивился я.

– В Екатеринбурге.

– А у них откуда?

– У них оборудование. Купили, наверно.

– А диски какие?

Он смотрел на меня снисходительно:

– Те, которые я скажу.

– А откуда они записи берут?

– Я даю.

Наконец до меня дошло: ему делали пиратские копии.

– Значит, ты теперь начальник. – Я усмехнулся не без доли ехидства. – Отдал распоряжения – и можешь отдыхать.

Саша энергично замотал головой.

– Вовсе нет. Мне расслабляться никак нельзя. За сотрудниками пригляд нужен. Только отвлечешься, пригляд ослабишь, они от работы начинают отлынивать. Ненадежный народ. Двоих уже выгнал.

Тут я глянул на него пытливыми глазами:

– За что тебя благодарила Мишина мать?

Саша невесело усмехнулся.

– Денег дал на похороны.

– Молодец.

– Кто б я был, если бы не дал…

Мы с Лесиным выпили немало, но пьяными, покидая ресторан, не были. Горечь потери держала нас.

Весна принесла новые заботы. Помимо Общественной палаты пришлось заниматься Договором об общественном согласии. У Филонова теплилась такая идея – усадить за один стол разные общественные силы, побудить подписать согласованный документ. Церковь тоже участвовала в этом начинании, посему на совещания стал приходить молодой священнослужитель, отец Всеволод, круглолицый, пышущий здоровьем и демонстрирующий вполне рациональный взгляд на мир. То, что значительная часть нашей совместной работы пришлась на Великий пост, отнюдь не мешало ему употреблять мясную пищу в нашей столовой. «Считать рыбой», – бодро говорил он, осеняя крестом блюдо, содержащее в том или ином виде мясо, после чего без всяких колебаний съедал его. А когда важный документ был наконец закончен и готов к подписанию, мы в первый раз на пару пошли в ресторан, где изрядно выпили водки.