Назад дороги нет

Выворачиваю руль и выезжаю на пустынный проспект, где в самом конце, почти в тупике находится клуб “Магнолия” – место, способное помочь избавиться от любых печалей. Наверное, именно это мне и нужно – неограниченное количество алкоголя и красивые согласные на всё женщины вокруг, чтобы перебить этот гнилостный привкус тоски.

На парковке яблоку негде упасть, и приходится постараться, чтобы поставить автомобиль хотя бы в шаговой доступности, а не в соседних дворах. Достаю телефон из кармана, набираю номер Карла в тайной надежде, что он может оказаться здесь. Мне нужен сегодня кто-то, с кем хорошо молчится.

– Ты где? – спрашиваю, дождавшись всё-таки, когда Карл соизволит взять трубку.

– Рядом с гаражами, парочка дел образовалась. Что-то стряслось?

Знаю, что только намекни ему, что мне хреново, бросит всё и приедет, но мне не двенадцать, чтобы требовать к себе безраздельного внимания, потому уверяю Карла, что всё в порядке и прерываю звонок.

Возле клуба посетители курят и смеются, а я оглядываю площадку в поиске знакомых лиц, но все кажутся чужими, посторонними. Просто люди, невыразительные тени, в которых почти нет ничего особенного. Даже лиц, порой, не различаю.

Тяну на себя тяжёлую дверь и попадаю в полутёмное помещение, в котором раздаются тихие возгласы, и царит атмосфера почти порочная. На небольшой сцене изгибается, точно кошка, в страстном танце девушка, которой на вид не больше двадцати. Красивая, стройная, гибкая, а я представляю, что на её месте Ася и сатанею от собственной тупости. Понимаю, что всё это – дурь и блажь, которая пройдёт с рассветом, но пока что не могу избавиться от наваждения.

Прохожу к барной стойке, возле которой ещё есть парочка свободных мест. Присев на высокий стул, жестом подзываю бармена и заказываю двойную порцию виски. Это именно то, что мне нужно сейчас – виски, сигареты и одиночество в толпе.

Делаю большой глоток, пропуская обжигающую горечь через себя, наполняясь ею. Второй, третий глоток и ослабевает постепенно узел, в котором слишком сплетены все эмоции. Осматриваю просторный зал клуба и замечаю, как непривычно оживлённо здесь сегодня. В полумраке не видно лиц, лишь нечёткие силуэты, и это к лучшему – в “Магнолию” приходят не за тем, чтобы демонстрировать новые наряды или фальшивые улыбки.

Не знаю, сколько так сижу, пока мелодия мобильного не отвлекает от созерцания толпы.

– Почему не сказал, что в “Магнолию” намылился? – раздаётся голос Карла, а я ухмыляюсь.

Я знаю, что он где-то рядом, чувствую его пристальный взгляд на своём затылке. Оборачиваюсь, поднимаю глаза к потолку, а потом машу рукой, уверенный, что он меня видит. Там расположены его владения – VIP зона, где стекло во всю стену, за которым Карл, наверняка, и находится сейчас.

– Зачем тебя от важных дел отвлекать?

– Заботливый какой, – хмыкает в трубку и продолжает: – нечего там киснуть, у барной стойки. Ко мне поднимайся.

И бросает трубку.

В этом весь Карл – он не спрашивает, не предлагает, не даёт времени сомневаться. Просто говорит, что делать, а ты уже сам решаешь, нужно оно тебе или нет.

Я решаю, что нужно.

– Ещё трезвый? – интересуется, когда переступаю порог VIP комнаты, стены которой обтянуты чёрным бархатом, а вся немногочисленная мебель – в тон.

Мрачно, но со вкусом. Как и хозяин этого заведения – мрачен, но не без странного очарования.

– Ещё не успел надраться, хотя очень планирую это сделать.

Карл сидит в кожаном кресле на фоне открывающегося за стеклом потрясающего вида на зал. Молчит, потому что он вообще не большой любитель болтовни, словно боится сказать лишнее, весь натянут, точно струна.

– Тоскливо, брат? – спрашивает, указывая рукой на соседнее, точно такое же, кресло.

Располагаюсь, наслаждаясь мягкостью и комфортом, вытягиваю ноги и откидываю голову на спинку. А ещё поражаюсь почти нечеловеческой интуиции Карла.

– Я так плохо, что ли, выгляжу?

– Я тебе что, баба, вникать, как ты там выглядишь? – усмехается и тянется за бутылкой виски, стоящей на столике между нами. Наполняет хрустальные стаканы на добрую половину, искоса поглядывая на меня своими красным глазами истинного альбиноса и усмехаясь. – Просто сюда ты приезжаешь, когда всё совсем хреново.

Пожимаю плечами, беру в руку стакан, а Карл подталкивает ко мне ближе девственно чистую хрустальную пепельницу.

– Ну, как тебе сказать… тосковать, вроде, и нет причин, просто…

– Взгрустнулось, да? – интересуется Карл, болтая янтарную жидкость в стакане.

– Что-то вроде того.

– Ну, давай выпьем, может, отпустит?

И мы пьём, потому что иногда спиртное – единственный способ избавиться от всего, что гложет. Главное, не скатиться в алкогольную яму, из которой точно не выберешься, потому что не останется уж на это сил.

– В “Бразерсе” проблемы? – интересуется, закуривая, а я следую его примеру и достаю сигареты.

– Нет, там всё терпимо, охранника только уволить пришлось, но это мелочи.

– Если нужна будет помощь в подборе кадров, свистни. Мы Волка, кстати, ищем, но пока глухо.

Киваю, а Карл щурится, потирая шею. Он кажется уставшим больше моего, потому не хочется его загружать ещё и своими непонятными проблемами. Потому что слишком хорошо знаю, на что он бывает способен, если его попросить.

– Учту.

– Что-то ещё, кроме охранника? Говори, может, что вместе придумаем. Я помню, ты у нас гордый, но я пока готов слушать, лови момент.

Смеётся, а я делаю новую затяжку, рассматривая танцующих внизу. Световые шары, прикреплённые под потолком, рассеивают разноцветные вспышки по силуэтам посетителей, и это зрелище кажется почти зловещим.

– Может быть, тебе нужно просто трахнуться хорошенько? Сколько у тебя уже бабы не было?

Отмахиваюсь и делаю новый глоток. Говорить о своей личной жизни не хочется, но, наверное, придётся, чтобы, проговаривая, что-то для себя самого понять.

– Давно. А нормальной бабы у меня, наверное, вообще никогда не было.

– Так в чём проблема?

У Карла всё очень просто – захотел, переспал и нет повода париться. Он вообще очень просто относится ко многим вещам, не позволяя чему-то слишком сильно пустить корни в душе.

– Во многом, Карл, во многом.

Карл молчит, а я собираюсь с духом и пересказываю события сегодняшнего вечера. Об Асе, о том, как учил её стрелять, а потом поцеловал.

Не знаю, на черта эта сиропная хрень нужна Карлу, но он же сам сказал, что готов слушать. Теперь пусть не жалуется.

– Ну так? Трахнулись бы и дело с концом.

– Что-то тебя вообще жизнь испортила, брат, – усмехаюсь, а Карл надсадно смеётся. Ворон-альбинос, не иначе.

– Да ладно тебе, усложняешь только. Она тебе понравилась, ты ей понравился. Не вижу проблем.

– Я тоже не видел, пока она не сказала, что замужем.

– А что же эта счастливая жена тогда с тобой обжималась? – усмехается Карл и делает большой глоток виски. – Подумал бы над этим на досуге. Вдруг, что-то бы для себя и понял.

– На шалаву она не похожа… – размышляю, потирая подбородок.

– Тем более. Значит, что-то там не так, – говорит и закуривает новую сигарету.

И мне до чёртиков хочется ему верить, его почти дьявольской интуиции, но, мать их, как же не хочется быть идиотом, который упорно прыгает на одних и тех же блондинистых граблях. И пусть ситуации тогда и сейчас немного разные, но доверчивым придурком с распахнутым сердцем я уже был однажды, на всю жизнь запомнил.

Вдруг дверь открывается, и на пороге появляется полуголая девица с подносом в руках. Абсолютно молча, сияя обворожительной улыбкой, расставляет на столе тарелку с мясной нарезкой, блюдце с маслинами, ещё одну бутылку виски и меняет пепельницу. И так же уходит, сопровождаемая лишь стуком собственных каблуков по паркету.

– Красивые у тебя бабы здесь работают, – замечаю, чтобы немного отвлечься от темы беседы.

– Ну, зачем мне страшные? – улыбается и накалывает маслину на вилку. – Придумаешь тоже…

Молчим, допивая виски, ещё плещущийся на дне стаканов.

– Она мне, кстати, свой номер телефона дала, – говорю, снова возвращаясь в мыслях к событиям вечера, потому что никак не могу выбросить их из головы. – На хрена только, я так и не понял.

Карл бросает на меня насмешливый взгляд и поддевает вилкой тонкий ломтик балыка.

– Вик, ты же не тупой, зачем прикидываешься?

В самом деле.

– Да, вроде, нет.

Пожимаю плечами, сжимаю пальцами переносицу, вдруг ощутив, насколько сильно устал.

– Значит, позвони ей. Если бы она была гулящая, то дала бы тебе там, прямо в кабинете. Согласен? А так, может, порядочная баба.

Задумываюсь над его словами, но что-то внутри сопротивляется такому повороту событий.

– Ты же помнишь, что я не ищу никого. Тем более, порядочных.

– Ага, ты же у нас – убеждённый одинокий волк, принципиальный, – хмыкает, прожигая меня снисходительным взглядом, словно у меня мозги набекрень съехали. – Яйца ещё не лопнули?

– Всё с ними в порядке, я ж не монах. И вообще, ты что-то слишком много внимания стал уделять моей половой системе.

– Ну-ну, – хмыкает и переводит на меня тяжёлый взгляд.

– Что?

– Ничего. Просто думаю, куда делся весёлый мальчик Витя, от которого все бабы в восторге трусы выжимали. Не видел его?

– Сдох он, Карл, давно сдох.

Мы молчим, а я размышляю о том, что мальчик Витя слишком рано понял, что такое предательство. Хлебнул бабской подлости по маковку, чуть не захлебнулся однажды. И спасибо, больше не хочется.

– Знаешь, Вик, я вот часто думаю о том, какими мы были когда-то. Старость, наверное, на пороге, сентиментальным стал.

– Были да сплыли, Карл. Чего об этом горевать?

– Да я-то не горюю, – ухмыляется и постукивает пальцами по бедру в кожаных брюках. – Тебе тоже не мешает иногда вспоминать, каким ты был.

Молчу, потягивая виски, и думаю о том, что моя жизнь однажды поделилась на до и после. А между "до" и "после" – период горького счастья, когда во всём мире был только я, мой сын и друзья. А потом из этой цепи выпало самое важное звено – сын, – и всё рухнуло. Жизнь стала бессмысленной чередой дней, когда сам факт существования превратился в муку, а покончить с собой не хватило сил. Или силы воли.

И я плавал в липкой тоске, нарезая извечные круги в алкогольном тумане, пытаясь занавеситься от всего мира. Чтобы не трогали, не мешали скорбеть. Я винил себя – не доглядел, не уберёг, профукал. Вина давила мраморным надгробием, и сколько бы ни пытался избавиться, не выходило. Просто, потеряв его, не знал как жить дальше, не умел, не помнил.

Похоронить своего ребёнка – страшнее разве можно что-то придумать? Ребёнка, которого долгих шестнадцать лет растил сам, когда его мамаша – блондинистая сука – свалила в туман, не оглядываясь. И эта тварь даже не пришла на похороны, хотя я и сообщил.

Наверное, ненависть к ней и помогла не сдохнуть. Хоть какая-то эмоция, почему нет? Потом всё кое-как устаканилось, утряслось, но боль – вот она, всегда со мной. И в каждом проходящем мимо парне, ребёнке, взрослом мужчине я ещё долго искал черты Яна, словно это смогло бы хоть на миг, но вернуть его. Потому и запретил себе однажды вглядываться в лица, чтобы не будоражить память лишний раз.

От воспоминаний отвлекает Карл, снова разливающий виски по стаканам. Молча пьём, поглядывая через стекло на посетителей "Магнолии", а я думаю о том, что нужно уезжать отсюда, пока ещё хоть что-то могу соображать, хоть и с перебоями. Давно я так не напивался, даже забыл, каково это, когда мир вокруг идёт рябью. Зато не лезут лишние мысли в голову.

Поднимаюсь на ноги, ощущая в голове шум, а перед глазами слегка плывёт. По части алкоголя всегда был выносливым, но сегодня у меня, наверное, особенно тоскливое настроение, вот и пробрало. Карл следит за мной взглядом и молчит. Мы и так слишком многое сегодня друг другу сказали, можно и побыть в тишине.

– Вик, найди себе кого-то. Трахни и все дела.

– Озабоченный придурок.

– Я старая мудрая птица, я херни не посоветую.

Хрипло смеюсь и растираю лицо ладонями. Кожу покалывает, а перед глазами стоит образ Аси, когда ко мне грудью прижималась, кусая губы, постанывая, а я почти взял её, не думая о последствиях, впервые наплевав на все правила и табу.

Да что это за хрень такая?! Она же обычная баба, чего у меня мозг заклинило? Может, правда, найти кого-нибудь, спустить пар и тогда полегчает?

Выхожу из комнаты, закрываю за собой дверь и спускаюсь по винтовой лестнице в зал. Запахи алкоголя, кальяна и чужих тел сливаются, а я осматриваюсь по сторонам. Посетителей, кажется, стало ещё больше, и основная масса сосредоточилась у невысокого помоста, на котором извивается блондинка. Стройная, почти голая, красивая. Длинными ногами обхватила пилон и повисла вниз головой, медленно сползая вдоль шеста. Подхожу ближе, по пути отпихнув кого-то.

Складываю руки на груди и слежу за её движениями – плавными, выверенными и отрепетированными до малейшей мелочи, и размышляю о том, что вполне мог бы её вот даже сейчас трахнуть. Залезть на сцену, схватить в охапку и утащить в приватный кабинет. Сопротивлялась бы она? Возможно. Я не насильник, не моральный урод, но вариант почти кажется заманчивым. Может быть, трахнув кого-то, перестану загоняться о белокурой валькирии?

Чёрт знает что, в самом деле. Я давно уже не верю в любовь – лет двадцать как. Особенно с первого взгляда. Это всё гармоны, длительное воздержание, стресс, её отказ. Всё вместе дало такой эффект, когда в мыслях только она и никак не избавиться.

Меня толкают в плечо, а оборачиваюсь и замечаю Карла.

– Подогнать тебе кого-то? На пару часов? – говорит, склонившись к уху. – Блондинку, брюнетку, лысую? Выбирай, кого хошь.

Кидаю взгляд на сцену, а перед глазами всё песком осыпается. В душном зале клуба алкоголь ещё сильнее бьёт в голову, и я отхожу от сцены, потому что в таком состоянии я мало, на что пригоден.

Отрицательно машу головой, а Карл, вроде как, улыбается и, отвернувшись, уходит.

И я иду за ним, а светлая макушка – маяком перед глазами. Вокруг снуют какие-то люди, раздаются крики, восторженные возгласы, льётся музыка, а я почти вырубаюсь, держась на ногах из чистого упорства.

Кажется, Карл укладывает меня на кровать в своих личных апартаментах, даже, вроде как, чем-то укрывает, а я проваливаюсь в сон, в котором не существует никаких мужей, а я не долбаный идиот.

Глава 6 Ася

Рассвет наступил незаметно, а я всё сидела на подоконнике с бокалом вина в руке, пила маленькими глотками и думала о том, как так вышло, что я потратила всю жизнь на такого мудака? Почему не прислушалась к тому, что говорили все вокруг? Любовь слепа? А была ли там вообще любовь, или мне просто удобно было прятать голову в песок и искать смысл там, где его и в помине не было?

Не знаю… я так запуталась, что и не разобраться. Внутри клокочет обида, скребётся острыми когтями боль, потому мысли и ощущения путаются, сплетаясь в какой-то гротескный комок.

Мы с Сашей так давно познакомились, что, казалось, это будет длиться вечно. Я влюбилась с первого взгляда – в такого правильного, целеустремлённого, амбициозного. Он был совсем не похож на тех мальчиков, которые обращали на меня внимание, и это подкупило. Ну, или, возможно, в пятнадцать у меня просто не было в голове мозгов, вот и повелась чёрт пойми на что.

Мы поженились, едва мне исполнилось восемнадцать, до этого ходили, держась за ручки, и изредка целовались. Такие трогательные, молодые. Хотя родители, друзья и просто случайные знакомые убеждали, что нельзя торопиться. Обещали, что пожалею… да только умею ли я кого-то слушать? В итоге да, пожалела, но далеко не сразу.

Сначала у нас было всё хорошо – мне казалось, мы действительно любили друг друга, наслаждаясь острым счастьем, царящим вокруг. Когда всё начало рушиться? Когда наша семья превратилась в фикцию, мыльный пузырь? Эх, знать бы ответы на эти вопросы, но у меня не получается их найти.

От вязких мыслей и пятого по счёту бокала вина меня отвлекает звонок в дверь. Никого не хочу видеть, абсолютно. Пусть катятся ко всем чертям эти гости. Звонок не утихает, словно стоящий за дверью на сто процентов уверен, что я дома. Только один человек может так настойчиво требовать моего внимания.

Нащупываю рукой пульт, навожу на плазму, висящую на стене, и активирую видео с домофона. Так и есть. Мама.

Эту женщину бессмысленно игнорировать, потому что, не открой я сейчас, она взломает дверь, поставит на уши всех соседей, вызовет полицию, и уже через пару часов окрестность будут прочёсывать со сворой собак на поводках. Наверное, пыталась до меня дозвониться, но из-за погибшего мобильного так ничего у неё и не вышло, вот и всполошилась, беспокойная женщина, на месте ей не сидится.

Спрыгиваю с подоконника, нажимаю в коридоре кнопку, открывающую ворота, потому что ужасно лень выходить на улицу. Оглядываюсь вокруг себя, а устроенный накануне мною лично бардак в утреннем свете, заливающем кухню, кажется ещё грандиознее. Кажется, я перебила к чертям абсолютно все тарелки, которые имелись в доме. Да и вообще всё, что можно было, я раскрошила о стены, да о Сашу. При воспоминаниях о том, как пригибался и падал на пол, точно война началась, принимаюсь смеяться. Это нездоровый смех – истерический, надрывный, но ничего не могу с собой поделать.

– Ася? – спрашивает мама, возникая на пороге.

На ней, как всегда, самый красивый костюм из возможных. Белый, льняной, идеально отутюженный, а длинные светлые волосы собраны в замысловатую причёску. Она идеальная, всегда была такой. Мама – из тех женщин, на которых стремятся быть похожими во многих смыслах.

– Мама? – вторю, наблюдая, как вытягивается её лицо, когда она смотрит на усыпанный черепками пол кухни.

– Асенька, я, конечно, никогда не лезу не в своё дело, но что случилось? Телефон молчит, Саша трубку не берёт, здесь бардак…

Обводит холёной рукой с идеальным маникюром комнату, не находя слов, чтобы выразить по этому поводу мнение.

– Вот так мама, выглядит, развод. Красиво, да?

Она морщится, но по глазам вижу – слово “развод” обрадовало её. Чувствую, сегодня вечером они с отцом напьются, и будут плясать джигу, отмечая это знаменательное событие.

– Дочь, но есть же и более цивилизованные методы, не обязательно разбивать фарфоровые сервизы.

– Не обязательно, но очень хотелось.

Она хмыкает, пожимает плечами и аккуратно переступает через горку фаянсовых черепков, бывших ещё вчера любимой чашкой моего мужа. Так ему и надо, пусть теперь сам себе всё покупает, придурок.

Надо ещё фотографии свадебные изрезать. Вообще все фотографии наши, общие, изорвать на мелкие кусочки и спустить в унитаз. Не хочу, чтобы хоть что-то напоминало о потраченных годах. Начну жизнь заново, вычеркну всё, с Сашей связанное, из жизни и пойду вперёд.

– Ася, поехали отсюда, – предлагает мама, вздыхая. – Прогуляемся, в кафе позавтракаем, поболтаем. Давно мы с тобой, милая моя, никуда не выбирались, только вдвоём. Согласна?

Внутри борются два желания: утонуть в тоске и развеяться. Всё-таки, хорошенько поразмыслив, выбираю второй вариант. Всё равно не хочу и не могу больше оставаться в этом доме, пустом и безжизненном.

***

– Не хочешь рассказать, что произошло? – спрашивает мама, когда обсуждать всякую ерунду уже надоедает.

Отворачиваюсь к окну автомобиля и слежу за тем, как молодая мамочка толкает впереди себя коляску с младенцем. В сердце что-то ёкает, когда понимаю: у меня ведь тоже могли быть дети.

Я часто думала о том, что хочу иметь ребёнка – маленького человечка, которому смогу отдать весь нерастраченный запас нежности, которого буду любить безо всяких условностей, только за один факт его существования. Но Саша постоянно откладывал, убеждал, что ещё не время – в двадцать семь ему совершенно не хотелось брать на себя такую ответственность. А я молчала, потому что искренне считала: рождение детей – обоюдное желание. Ну и дура, зато сейчас не было бы так одиноко.

Так и тянулись годы – унылые и безотрадные, в которых мы с Сашей кружили по заведомо знакомому маршруту, кольцуя обоюдное одиночество. Одиночество вдвоём.

– Ничего особенного, мам, – говорю, когда молчать уже становится невозможным. – Просто я вдруг поняла, что не люблю его. Вот и всё.

Эта самая приемлемая версия правды. Не хочу вдаваться в подробности о Полине, пощёчине, любовнице… всё это лишнее, маме не очень-то и нужное. Пусть примет всё, как факт. Большего мне и не нужно.

Не очень люблю, когда копаются в душе.

– И как он воспринял эту новость? – Мама останавливает машину на обочине и поворачивается ко мне всем корпусом, внимательно глядя в глаза.

– Истерил, конечно, уговаривал… в общем, прикладывал усилия, чтобы что-то спасти. – Помолчав, всё-таки не выдерживаю и продолжаю: – Только перед этим привёл в наш дом какую-то бабу, которая называла его “Сашенькой”. Вот такие пироги, мама.

– Собственно, моё мнение ты и так знаешь, – произносит мама, отводя взгляд.

– Знаю. Только давай сейчас ты не будешь повторять всё сказанное уже тысячу раз. Я и так знаю, что сама виновата, что дура и прочее, не нужно мне об этом напоминать.

– Ася, прекрати истерику! – повышает голос, и от этого снова чувствую себя маленькой, когда мама одним словом могла прекратить любые мои страдания, успокоить.

У неё есть поразительная способность без лишних слов – одним кивком головы, жестом, полунамёком – объяснить свою позицию и сделать так, чтобы другие шли следом. Единственный раз, когда её метод дал сбой – мой брак с Сашей.

Я успокаиваюсь и потираю вмиг озябшие ладони. Кончики пальцев неприятно покалывает, но это хоть какое-то ощущение за истекшую с момента скандала ночь.

– Сейчас мы поедем завтракать, потому что ты бледная и выпившая, нужно прийти в себя. А там уж подумаем, что делать со всем этим дальше.

– Разводиться нужно.

– Это-то ясно, – улыбается и снова заводит мотор. – Если мужик привёл в супружескую спальню другую, то это полный конец. Измену можно простить, иногда даже нужно, но только не такую наглую. Саша твой всегда был ещё тем мурлом, но до такого он не опускался.

Я молчу, потому что на её слова мне возразить абсолютно нечего. Хотя даже без этой его выходки не собиралась жить с ним дальше, продолжая изображать счастье. Просто измена стала последней каплей, после которой мне не хочется сохранять даже видимость дружеских отношений.

Мама тем временем выкручивает рычаг громкости аудиосистемы, и салон заполняется звуками ариозо Иоланты из одноимённой оперы Чайковского. Мама всегда любила оперу, ну а мне всё равно, лишь бы не в тишине. Я устала от неё.

Когда мимо мелькают знакомые пейзажи, и показывается вывеска “Бразерса”, сердце предательски трепещет. Вдруг он всё-таки звонил? А вдруг?

– Мама, высадишь меня возле какого-нибудь салона мобильной связи? – прошу, впиваясь взглядом в парковку перед клубом, когда автомобиль останавливается на светофоре совсем рядом с центральным входом.

Сейчас бы выскочить, ворваться в клуб и увидеть Викинга. В момент, когда до него рукой подать, понимаю, насколько соскучилась. Глупость, да? Мы знакомы один вечер, у меня в жизни творится полный хаос, а мне хочется заглянуть в серые глаза со стальным отливом и понять, что мне не померещилось, не приснилось.

Когда выхожу из салона с белой прямоугольной коробкой, в которой лежит новенький мобильный, мама машет мне рукой, стоя на другой стороне дороги, на тротуаре возле симпатичного кафе. Мне не терпится вставить карточку в телефон, чтобы понять, звонил ли мне Викинг, потому присаживаюсь на выступ, окаймляющий здание магазина, не обращая внимания на призывы мамы и проходящих мимо людей. Я должна убедиться, что он забыл обо мне точно так же, как я пытаюсь забыть о нём. Просто так будет проще и легче, для нас обоих.

Открываю крышку, вставляю дрожащими пальцами в слот симку, а мобильный, включаясь, мигает экраном и переливается разноцветьем заставки. Когда сеть наконец найдена, приходят смс о пропущенных, а у меня замирает сердце, потому что кажется – каждое из этих пятидесяти только от него. И хочется, чтобы это было так, да только всё это – ерунда и блажь, потому что расстались мы некрасиво. Да и всё наше общение – череда бессмыслиц и нелепиц, от которых так сладко щемит сердце, а лицо горит от смущения.

Когда окончательно убеждаюсь, что в череде пропущенных ни одного незнакомого номера, становится тоскливо и светло одновременно. Я никогда не чувствовала такой широкий спектр эмоций по отношению к какому-то конкретному мужчине, малознакомому мужчине, всё проведённое время с которым – молниеносные несколько часов, проплывшие, точно во сне.

Выбрасываю в урну коробку, прячу телефон в сумку, потому что понимаю – всё это слишком бессмысленно, чтобы сидеть на холодном бетоне и чего-то ждать. Смотрю на кафе, куда так активно зазывала меня мама, а перед глазами всё плывёт. Нет, не плачу, просто почему-то так пусто на душе, а внутри лишь одно желание – развернуться и пойти домой. Там меня ждёт гулкая тишина, в коконе которой можно спрятаться от всего, что так давит и лишает покоя.