Я смотрю на звёзды

Октябрь 1972. Вчера ходили с Вадимом (мой двоюродный брат, сын Вени Разина) в Первый медицинский институт. Он показывал мне лаборатории. Аудитории, кабинеты и, главное, деканат. Это место для него в институте самое родное и знакомое. Через какое-то время его перевели с лечебного факультета на стоматологический, и я шутила: оказывается, все стоматологи двоечники! Вышли из института в 5 вечера, и вдруг навстречу, кто бы вы думали, Ален Делон! Это прозвище Александра Дюриса – одного типа из нашего класса. Явный дурак, ходит за мной уже второй год, как тень. По национальности он какой-то прибалт. Парень красивый, но этого мало, так считаю я, но некоторые наши девочки считают, что это неважно, есть ли в этих красивых глазах хоть одна мысль. Этот идиот Вадька подумал бог весть что и убежал, оставив меня с ним. Влюблённому типа этого только и надо. Еле отделалась от него, уверенно продвигаясь к дому.

Ноябрь. Каникулы! Еду со студентами в Таллин. Билеты уже в кармане, рюкзак собран, настроение отличное. До встречи!

Я, Лариса Мино и Ковальский. 3-й ряд большого зала филармонии. Беспрестанные остроты, шутки, навязчивое ухаживание. Я занимаюсь изучением этого нового знакомого, естественно, исподтишка. Внешне напоминает Гойко Митича. Внутренне – загадка. Ведёт себя просто, можно даже сказать, развязно. Он сидит между нами, его правая рука покоится на спинке моего кресла. Нога на ногу, не хватает только большой трубки и ароматного дыма, окружающего эту «загадочную» личность. Я тихонько подсмеиваюсь над строящей ему глазки Ларой. Боже как весело. До начала уже немного. Прошу принести программку. Лара, захлёбываясь от восторга, рассказывает о своём впечатлении о К. Вернулся, ловлю его взгляд на своей груди. Я в чёрном платье с большим декольте, очень идущим мне. И вот наконец концерт. Вот они зрители – спят, скучают, тихонько переговариваются с соседом, во все глаза разглядывают органиста и его замечательную лысину. А Бах звучит, наполняет всё вокруг звуками, одними звуками – торжественными, лиричными, сильными, нежными и очень красивыми. К. наклоняется очень близко к моему лицу: «Я восхищён!» Всё испорчено – он идиот.

Итак, голубое озеро, десяток вигвамов, довольно добродушно настроенные индейцы, у которых, кроме кухонных ножей и пламенных сердец, нет никакого другого оружия. За лагерем огромный и, наверное, дремучий лес, два плота, небольшая пирога – вот всё, чем я сейчас дышу. Тут чудно – большое доброе солнце, вода изумрудная, цветы только полевые, люди только хорошие. Весь день стоит чудесная погода, но к вечеру набегает прохладный ветер и отнимает у нас солнце. Проходит пятнадцать минут в ожидании – нет, оно сегодня больше не придёт. И тут появляется мяч, и все устремляются на волейбольную площадку. Мяч удивительного ярко-оранжевого цвета – на время это наше солнце. Вот мяч взвивается над площадкой, и я не могу оторвать от него глаз. Он как будто запутывается на секунду в облаках, на мгновение задумывается и, вращаясь как маленькая планета, бесстрашно летит вниз. Меня убирают с поля, так как «я мечтаю, а не играю». Но проходит некоторое время, и меня зовут с берега, где бросаю камешки, стараясь добросить до огромного валуна. Мало игроков, поэтому я вновь возвращаюсь и вновь наслаждаюсь. Как немного нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. В этом я убеждаюсь, не только анализируя себя. Ты помнишь тот день, который был твоим днём? Ты был счастлив или почти счастлив, а я не могла или не хотела заглянуть тебе в душу. Но твоя улыбка, твои глаза говорили всё. Часто ты надолго замолкал. Никогда не думала, что это тоже бывает приятно просто молчать. А обычно, когда рождается тишина, молчание, одна или другая сторона начинают судорожно рыться в памяти, что-то отыскивая, и тут всё разрушается, а разрушать это нельзя. Мне кажется, что у любого человека две жизни – жизнь внешняя и жизнь внутренняя. Вторая жизнь интереснее и богаче первой, но это жизнь одного – туда никому нельзя. Но получив разрешение, нужно торопиться – нужно войти и не просить, а брать – ведь тебе доверили.

Сегодня красивый закат, он похож на оленя. Ты же похож на капризного ребёнка, который ещё не умея говорить, отлично знает слово «дай». Он протягивает свои ручонки к матери и требует, требует – это его право. Она даёт ему только то, что может дать. Я независимый человек, люблю свободу, потерять это – потерять себя. Подозреваю, что ты такой же, но жертвуешь этим. Да, я дарю тебе надежду, это очень хрупкая вещь – постарайся беречь её. А мне нужно во всём разобраться, я буду думать, на это мне нужно много времени. Тебе же надо запастись терпением и выдержкой. Я слышала, что нижегородские мужики довольно терпеливы. Посмотрим, жив ли ещё русский мужик. Ибо, как говорится в Книге Мудрости, кто имеет, тому дано будет и приумножится. Больше я ничего не могу сказать тебе. Очень я холодная девчонка, просто ледяная.

14 июня 1973 года

Опять мне не до тебя, мой дневник! Экзамены, экзамены… Но не они виноваты в том, что я не писала тебе ничего так долго. Экзамены только оправдание, и я разрешила себе покривить душой и свалить всё на них. Бедные. Сейчас они виноваты во всём: и в том, что мало времени, и в том, что я похудела, побледнела и т.д. А во всём виновата я сама. Не знаю почему, но я чувствую себя очень счастливой. Наверное, оттого, что мне 17, оттого, что я сильная, здоровая и, может, даже красивая. Оттого, что люблю, оттого, что любима, оттого, что лето, что у меня много друзей, умные, замечательные родители, оттого, что у меня есть Натали – немного глупая, дерзкая, капризная девчонка. Но в тоже время это родная, нежная, ласковая сестрёнка, без которой я не знала, как бы жить. Мне нравится в ней целеустремлённость, нечеловеческая усидчивость, твёрдость характера. Её труднее учиться, чем мне. Все 10 лет я работала не в полную силу – учение давалось мне легко. В том, что я не стала круглой отличницей, виновата лень. Но теперь со школой покончено, расстаюсь с ней без сожалений.

Знакомство с будущим мужем – Володей (Владимиром Васильевичем Баженовым)

Это удивительное знакомство было очень романтичным. Весна 1973.

Я оканчивала школу № 197, которая находилась в Ленинграде. Мои родители жили в местечке Грибное, по дороге на Ладогу, железнодорожная станция с милым названием «Борисова Грива». Папа служил в воинской части 03209, где находился зенитно-ракетный комплекс. Папа был командиром дивизиона. В этой же части служил юноша из города Горького (теперь – Нижний Новгород). Он был солдат, к моменту нашей встречи получивший звание сержанта. Я приезжала к родителям на выходные из Питера. Юноша заметил меня и влюбился, стал писать письма на папин адрес, при этом подписывался – «Вова». Я читала письма сестре Наташе, и мы весело смеялись над непосредственностью этого человека, не понимая, что это была моя судьба. В ту пору у меня было несколько ухажёров, в том числе молодой лейтенант Володя Перистый из Днепропетровска. Он серьёзно ухаживал за мной. Однажды я возвращалась с прогулки с букетом полевых цветов, незнакомый молодой человек подошёл ко мне (а надо сказать, что это был лес и дорога шла через него) и сказал: «Я тот человек, который писал вам письма!» Это был, несомненно, Вова. Он сразу мне понравился. Темноволосый, зеленоглазый, с усиками. Красивая атлетичная фигура и румянец от волнения во всю щёку. Мы начали встречаться. Цветы, признания в любви, объятия, поцелуи. Это была дикая страсть двух сильных темпераментных молодых людей. Надо было сдавать экзамены, поступать в университет, а тут такое сильное чувство. Встречались по ночам, я готовилась к экзаменам у родителей. Вове было трудно уходить из казармы, но он всё равно пытался и у него получалось. Романтик по своей природе, он придумал всё так, как у Шекспировских героев («Ромео и Джульетта»). Покидать квартиру через входную дверь я не могла, дверь охраняла моя собака овчарка Алдан, которая громко лаяла, если кто-то к двери приближался. Поэтому я спускалась с балкона нашего дома, со второго этажа по верёвочной лестнице (на самом деле это была старая рваная волейбольная сетка), оказывалась в объятиях Вовы, и мы убегали в лес. Когда наступили холода и дожди, Вова построил маленькое убежище из палок и брёвен. Там была скамейка, на которой мы лежали, прижавшись друг к другу и от счастья не могли говорить.

Похоже, что свидетелей нашей любви было много, но все молчали и не доносили отцу. Вове грозил бы штрафбат, а мне … Секса не было, но были страстные объятия и поцелуи. Я поставила условие, секс – после свадьбы. Это плоды маминого воспитания. Вова уважал это решение, хотя физически очень страдал. Наконец наступило лето. Однажды мы поехали на Ладогу, на побережье. Купались, бегали друг за другом, целовались. Из прибрежного домика вышла старуха, похожая на ведьму, и сказала противным дребезжащим голосом: «Дура, он же тебя бросит, вот закончит службу и уедет». Я разревелась от её наглого вмешательства в наши нежные отношения. Но что Вова меня не бросит, была почему-то уверена. Часто я ждала его дома допоздна, а он не мог вырваться. Я брала в кулачок кактус и если засыпала, рука сжималась и кактус кололся. Я просыпалась и продолжала ждать своего Ромео. Когда Вова уволился из армии и уехал домой, мы продолжали перезваниваться и встречаться в разных городах (Москва, Ленинград, Горький, Таллин). К тому времени родители уже всё знали и смирились с обстоятельствами. Вова поступил на юридический в университет в Горьком, я на исторический в Ленинграде. Собирались пожениться, но у его семьи не было денег на свадьбу. Нас отговаривали, просили подождать год, я не соглашалась. Мне необходимо было вырваться от деда с бабой. У деда был деспотичный характер, к тому же он был запойный.

В октябре 1975 года я пришла работать в Эрмитаж лаборантом в лабораторию научной реставрации монументальной живописи. Вова переехал в Питер, перевёлся в ЛГУ, устроился на работу на фабрику музыкальных инструментов. Сняли квартиру на Тверской в центре.

Благодаря моему упорству 23 августа 1975 года мы поженились. Учились, сдавали экзамены, работали, любили друг друга. Хозяином квартиры был бывший капитан дальнего плавания, поэтому в нашей съёмной квартире было много интересных вещей (нелегальная литература, самиздат, порно и даже пистолет). Вова благополучно нашёл пистолет и играл с ним, до тех пор, пока неожиданно не нагрянул хозяин квартиры. Вова всё отрицал: «Не видел никакого пистолета, ничего не знаю». Потом пистолет вернули хозяину, и нас простили. Конечно, мы были ещё детьми, 20 и 21 год, влюблённые, непосредственные, любознательные. Жить было так захватывающе интересно. Мы только вступали во взрослую самостоятельную жизнь и были безмерно счастливы, несмотря на трудности. Учёба, работа, усталость, отсутствие своего дома, безденежье. Но мы вместе, вдвоем, рядом!

Поступление в медицинский институт

«Жизнь – трагедия для того, кто чувствует и

комедия для того, кто мыслит.»

Жан де Лабрюйер

В 1973 году я закончила 197-ю ленинградскую школу. Училась там 9-10 классы, она находилась на улице Петра Лаврова (ныне Фурштадская). Мы на этой улице и жили, в доме № 15 около метро «Чернышевская». Жила у бабы с дедом, но при каждой возможности ездила к маме и к папе в Борисову Гриву. Очень скучала по семье. В первый медицинский сдала биологию на «5», а химию на «2». Забрала документы, и мой дядя Валерий, психиатр (муж папиной сестры Тамары), устроил меня на работу в институт физиологии им. Павлова в Колтушах. Лаборантом в лабораторию кортико-висцеральной физиологии и патологии. Заведующим там был Курцин. Моей шефиней была Вера Васильевна, неплохая тётка, но с определённым сдвигом. Она познакомила меня с творчеством Владимира Высоцкого – дала послушать магнитофонные записи его песен. Тогда, в 1973 году, о нём вслух не говорили – Высоцкий был неугоден власти. Через меня и папа влюбился в этого гениального барда. Много позже, работая в Эрмитаже я наблюдала стадное увлечение песенным творчеством Высоцкого. Вера Васильевна помогла мне купить на первую зарплату (60 рублей) собаку, немецкую овчарку с родословной. Алдан был крупным чёрным щенком с чепрачными лапами. Очень активный, непослушный и весёлый. Я была счастлива, наконец, у меня появился мохнатый друг. Но когда мы с Вовой поженились и стали снимать квартиру, хозяева запретили жить там с животными и детьми. И вскоре собаку пришлось отдать на службу на финскую границу. Мы с Наташей страшно переживали в связи с расставанием с собакой. А Алдан был озабочен встречей с другими собаками, особенно суками. Их везли с Финляндского вокзала в обычном пассажирском вагоне.

Работая в институте физиологии, я выяснила, что медицина это кровь, гной, рвота, моча, кал, слюни. Это страдания и боль. В лаборатории ставили опыты над собаками. В спинной и головной мозг собак вживлялись электроды. Я, как лаборантка, должна была обрабатывать ватными тампонами с фурацилином раны. За день вокруг инородных тел образовывался гной. Я гуляла с собаками, кормила их сырым мясом, замоченным в молоке с булкой. Ребята – аспиранты приглашали: «Ирина, приходи, мы кролика зарезали, будем его есть и спирт пить!». Присутствовала на операциях, где препарировали собак и кроликов. Сидела, обняв бутылку с нашатырём. Рядом был антропойдник и виварий. Антропойдником заведовал человек с откусанными пальцами. Ему объели пальцы его же обезьяны, которые обиделись, что он надолго уехал. Вернувшись, он взялся за прутья клетки, а шимпанзе укусил его за кисть и долго не отпускал. Фамилия профессора – Фирсов.

Делаю вывод: моя врожденная брезгливость положила крест на медицинскую карьеру.

Карате

«Не повторяется такое никогда»

Осень, 1973-й год. Институт физиологии имени Павлова. Все организации, институты, музеи и библиотеки участвуют в жизни страны, и поэтому сотрудники ездят в колхозы и на овощебазы – помогают сельскому хозяйству. Нас 6 человек, самых молодых, отправляют в колхоз. Живём в бараке, убираем турнепс – двухлетнее растение семейства капустных (кормовая репа). Выращивают его на корм скоту. Мне – 18 лет. Мужики приехали отдохнуть от семей, начинают ухаживать. Один, особо наглый, заваливает меня на топчан, ложится сверху. Я с трудом вырываюсь, ору, приходят люди. Спасаюсь, но ужасно неприятно и чувство незащищённости не покидает до конца пребывания в колхозе. Возвращаемся домой. В метро на эскалаторе со мной заговаривает биолог из нашего института: «Хочешь заниматься карате? Сможешь сама себя защищать». Он был свидетелем той сцены «изнасилования». Конечно, я хочу. Биолог, он же тренер, Володя Кустов, назначил встречу в Мухинском училище, сейчас это училище Штиглица. Он там организовал полуподпольную секцию карате, снимал зал. Надо иметь в виду, что в СССР с конца 30-х годов все восточные боевые искусства были под строгим запретом. Мастера подвергались жестоким и безосновательным репрессиям. Многие были уничтожены как японские шпионы. Советские спортивные функционеры занимались пропагандой превосходства самбо над любыми единоборствами. В СССР существовали только самбо, борьба и бокс. В 1972 году было легализовано дзюдо, предпринимались попытки организовывать секции по занятиям карате в полулегальном режиме. Карате стало легальным видом спорта только во времена «перестройки» в 1989 году.

И вот первая тренировка. Вокруг – одни парни в белых кимоно, я – единственная девушка. Чтобы не выделяться, попросила бабушку сшить кимоно. У неё не было белой ткани, и она сшила из голубой. Заниматься было круто – полубалет, полугимнастика, очень нравилось – хорошая физическая нагрузка плюс растяжка. Приходила в голубом кимоно с длинными распущенными волосами, выглядела эффектно. К нам в секцию просилась страшненькая натурщица из училища, но её не взяли. Мальчики-каратисты были очень галантны и воспитанны. Но наступала другая эра – эра университета и с карате пришлось расстаться. Но это был очень интересный опыт. Однажды аспиранты-генетики из института физиологии позвали в поход. Мама не отпускала. «Они взрослые дядьки, а ты – ребёнок», – говорила она. «18 лет – ничего себе ребёнок». Я тайно собрала рюкзак и двинула в прихожую. Мама наперерез: «Не пущу!» Я разбежалась и с криком: «Поберегись!» снесла всё на своём пути и ушла в лес. Только сама, став матерью, я поняла, что могла чувствовать моя мамочка в этой ситуации.

Сенат и Синод

После института физиологии им. И.П.Павлова я, поступив на истфак Университета (сейчас СПБГУ), устроилась работать в Государственный исторический архив, который находился на Сенатской площади в здании Сената и Синода. Архитектурный стиль – ампир. Архитектор Карл Росси. Сейчас там Конституционный суд. А тогда в здании хранились архивные материалы с 1700 по 1917 год. Из окон моей работы я видела памятник «Медный всадник», Неву и справа Исаакиевский собор. Моя должность называлась «архивно-технический сотрудник». В 18 лет неплохо. Утром тебе выдавали запросы на архивные дела и к обеду их надо было найти и в тележке привезти в читальный зал. Здание Сената и Синода очень красивое и величественное. Но, заходя в него, каждый раз поражаешься грандиозностью. Огромная широкая мраморная лестница располагалась перед входом и вела на верхние этажи здания. Далее в залах находились отделения геральдики, литературы, цензуры, благотворительности и т.д. В несколько ярусов от пола до потолка стояли деревянные полки, сплошь заполненные толстыми "делами". Дела были тяжелые, сшитые из многочисленных бумаг. Работа немного напоминала деятельность такелажника. Ищешь дело по номеру, затем грузишь в тележку. Набираешь штук 10 и везёшь выгружать. Коллектив состоял из молодых девчонок-студенток. Платили мало, работа скучная, но жить очень весело и рабочее время пролетало незаметно. Летом загорали на крыше. Там часть здания выходила на бульвар Профсоюзов. Впоследствии я также загорала на крыше Зимнего дворца. По бульвару прогуливался народ, а мы в трусах и лифчиках изучали свои университетские конспекты, делились теоретическим сексуальным опытом. Много распечаток по этому поводу распространялось между подругами. Иногда изучали архивные дела. В них всё было интересно. Особенно отдел "цензуры" – запрещённые стихи и проза всех известных нам поэтов и прозаиков (в том числе эротические). В архиве я встретила свою любимую Любочку Склюеву-Попову. Мы до сих пор сохранили нежные чувства друг к другу. Она из моей юности.

Проработала я в архиве 8 месяцев и почти уже стала архивной крысой. Но для моего темперамента эти месяцы были тяжелым испытанием. Мне нужен был экшн. Я попросила папу использовать свои связи и устроить меня в Эрмитаж. Очень хотела в отдел Востока, в сектор Ближнего Востока (я занималась Византией) собиралась поступать в аспирантуру, заниматься наукой, даже тему уже выбрала – «Раннее христианство и роль епископата в нём». Но провидение распорядилось иначе.

Люба с мужем Сашей

P.S. Первоначально эти здания были построены для двух государственных органов Российской империи: Сената и Святейшего Правительствующего Синода. С 2008 года в одном крыле здания размещаются основные подразделения Конституционного Суда Российской Федерации. В другом крыле здания с мая 2009 года размещается Президентская библиотека имени Б.Н.Ельцина. В 2010 году в библиотеку пришла работать замечательный профессионал и моя любимая племянница Елизавета. Так что налицо преемственность поколений.

Эрмитаж

«Vita brevis, ars longa».

«Жизнь коротка, искусство вечно.»

Я пришла в Эрмитаж в октябре 1975 года, мне не было ещё и 20 лет. После первого курса университета 25 августа у меня была свадьба. Я была замужней женщиной и студенткой. В Эрмитаже меня зачислили на должность лаборантки в лабораторию научной реставрации и консервации монументальной живописи. В мои обязанности входило материальное обеспечение реставраторов, изготовление растворов для работы, сбор подписей на бумагах и т.д. Коллектив состоял из 12 человекоженщин. Мне было 19, Баст и Дисталятор было по 28 лет, остальным – по 40 и старше. В полдень все садились обедать за большой стол, обитый железом. Приносили из дома бутерброды и салатики и вместе ели. На каждую неделю назначался дежурный, который мочил тряпки у входа и накрывал на стол. Открывал и закрывал помещения, опечатывал дверь. Утром включали радио и слушали советские новости, правительственные выступления, а также пили чай и разговаривали по телефону. В 11 часов я проводила зарядку. Все её очень любили. Показывала упражнения на все группы мышц. Иногда я была совершенно не в форме – очень уставала. Но меня всё равно вынуждали заниматься физкультурой. За столом во время обеда любили поговорить, особенно о болезнях. В 1979 году к нам пришла работать моя будущая близкая подруга. Мы с ней, как самые молодые, разговоров о болезнях не переносили. Однажды мы всё им высказали и попросили больше на медицинские темы не говорить. Но надолго их не хватило. Чтобы не портить себе аппетит, стали ходить в столовую.

Эрмитаж – уникальный храм искусства. В нём хранится около 3-х миллионов экспонатов. Общая площадь залов музея – около 24 квадратных километров. Подсчитано: если на осмотр каждого экспоната Эрмитажа тратить всего одну минуту, то потребуется 10 лет жизни, чтобы осмотреть всю экспозицию.

Работая в Эрмитаже, готовила себя к научной деятельности. В секторе Ближнего Востока работала старшим научным сотрудником Алиса Владимировна Банк, которая занималась Византией. Её я избрала в научные руководители. В университете мой научный руководитель – Георгий Львович Курбатов, заведующий кафедрой. Умнейший, интеллигентнейший человек. Его жена – тоже учёный. У них двоё детей Маша и Ваня. Никто из них не пошёл по стопам родителей. Когда я приезжала к Курбатову на консультацию домой, он предлагал попить чайку. Чистых чашек не было и помыть их не было возможности, так как раковина забита посудой. Родители заняты, они всё время что-то изучают.

В 1980 году я защитила дипломную работу на тему: «Епископ Синезий и некоторые проблемы эволюции муниципальной аристократии и муниципального самоуправления в ранней Византии IV-V веков» с оценкой «отлично». Диплом по специальности «История», присвоена квалификация историка, преподавателя. К тому времени Алиса Владимировна Банк умерла. И я решила учиться реставрации. Меня зачислили в штат. Монументальная живопись, которая реставрировалась в нашей мастерской, была пастельных тонов, т.к. написана была на штукатурке либо во Пскове, либо в Новгороде в XIV веке, либо в Согдиане в VIII-X веках. Сохранность живописи оставляла желать лучшего. Первой моей работой стала мозаичная икона XIII века (Византия). Икона изображала апостола Петра с фолиантом под мышкой и ключами от рая, в пурпурном гематии на золотом фоне с надписью на древнегреческом. Мозаика походила на ёлочную игрушку в этом мире монументальной живописи, довольно сдержанном в красочном отношении. На кафедре медиевистики я получила дополнительно к историческому ещё и филологическое образование: древнегреческий и латынь, поэтому могла прочесть надпись на иконе.

После защиты диплома на кафедре медиевистики

Курбатов Георгий Львович – третий справа

Вторая очень интересная работа – картонаж египетского жреца, находящийся на мумии. Картонаж был в плачевном состоянии, весь раздробленный и осыпающийся, с большими утратами красочного слоя. Он соединялся с сильно фрагментированной маской жреца. Сама мумия и её мумийные бинты почти превратились в труху, и при малейшем прикосновении облако из коричневой пыли взвивалось над древним экспонатом. Хранилась мумия в Некрополе Государственного Эрмитажа, в деревянном большом ящике, похожем на гроб, только более глубоком.

Ирина и Шацкий Валера

Ада Бляхер и Ирина. Творческий процесс

Работать пришлось прямо на месте из-за габаритности экспоната. Каждый день, приходя на работу, я видела перед собой мёртвого египтянина, замотанного в коричневые мумийные бинты, лежащего на фанере на полу посреди Некрополя. Каждый день я просила у него прощения за несправедливость этого мира. Он не тронул меня, как тех археологов, которые потревожили гробницы в пирамидах. Когда я сняла с мумии маску с причёской, то обнаружился почти голый череп с проломленной в нём дырой. Оказалось, что дыру в черепе сделали студенты Военно-медицинской академии. Жрец в качестве экспоната находился там в музее, как образец мумифицирования в древнем мире. Очевидно, студенты искали золото-бриллианты, но не нашли. Ведь обычно внутренности, в том числе мозг, печень, желудок и т.д., вынимались из тела усопшего и хранились в отдельных сосудах законсервированные. В освободившиеся места (например: череп) ничего не вкладывалось, а драгоценности обычно размещались рядом с мумией, а не внутри. Малюсе было 9 лет, и она часто приходила ко мне, бесстрашно подходила к жрецу, засовывала руку ему в череп – проверяла, что там есть хорошего. Вокруг стояли сосуды с внутренностями людей, лежали взрослые и детские мумии. В витринах лежали и стояли различные обрядовые африканские символы и оружие. Ребёнка ничего не пугало, и всё было интересно детскому пытливому уму.