Золотой стандарт копейки

Примерно треть зала представляет собой приподнятый помост, на котором располагаются отделённые друг от друга ширмами «кабинеты». Устраиваюсь за свободным столом, и ко мне живо подбегает половой. «Пряник» – по своему особое заведение, отличающееся от прочих наличием в меню блюд кавказской кухни. В своё время вполне заурядный трактир был выкуплен его нынешним владельцем Кобой Цихисели. Лидер кавказской общины Петербурга пожелал и в столице кушать блюда родной Грузии. Вскоре многие оценили прелесть Аджахури по Аджарски, чуреков, Люля и прочих изысков, и «Пряник», сохранивший старое, не отвечающее нынешней сущности название, стал весьма популярен в определённых кругах.

Заказываю Кучмачи с телячьими потрохами, жаренную с грибами картошечку, и, в ожидании заказа принимаюсь за мигом принесённую официантом бутылку красного сладкого вина под горячую лепёшку из тандыра.

Не успеваю покончить со вторым стаканом вина, как к моему столику присаживается крупный молодой человек. Возрастом слегка за тридцать, в элегантном костюме добротного сукна, он распространяет вокруг себя запах кёльнской воды. Если не знать заранее, признать в моём визави уличного попрошайку Захара Полепина, известного под прозвищем «Гнилая нога» невозможно. Захар кидает пару слов официанту, и перед нами из ниоткуда появляются запотевший штоф, крупно нарезанное сало, очищенная луковица и краюха свежайшего, ещё тёплого ржаного хлеба. Грузинская кухня моего собеседника явно не прельщает.

Я знаю Захара давно, и он чётко представляет с кем имеет дело, потому играем в открытую. Не скажу, что мой визави рад делиться информацией, но большого выбора у него и нет – завербовал я его более десяти лет назад, на самой заре карьеры успешного попрошайки, когда он не брезговал совмещать свою «благородную профессию артиста» с банальным воровством, а в «нерабочее» время подряжался на разгрузку контрабанды.

Вот во время одного из таких «дел» молодой Захар и попал по крупному. Надо же было этому идиоту зарезать таможенного чиновника, нагрянувшего с внезапной проверкой на уже ошвартовавшийся, но ещё не прошедший досмотра бриг, с которого Захар со товарищи как раз сгружали французскую галантерею. Так то, с грузчика какой спрос – отсидел бы пару дней в каталажке, да и отправился восвояси, а вон оно как обернулось.

Угостили Захара перед работой трубочкой с опиумом, привиделось ему Бог весть что, и отправился бы мил человек в Сибирь как минимум, потому как убийство коллежского регистратора при исполнении им служебных обязанностей уже не мелкая шалость с контрабандой.

На счастье, то дело попало в мои руки, и я решил, что молодой, явно талантливый в своём роде парень может замолить свои грехи и в столице. Если, конечно, будет честно сотрудничать лично со мной и выполнять всё, что скажут без сомнений и колебаний. Нетрудно предугадать выбор, который сделал неглупый юноша. С тех пор Захар с опиумом завязал, благо привыкнуть к нему не успел, а у меня появился достаточно перспективный агент, поднявшийся не без помощи управления полиции до приличных высот на избранном поприще.

Потягивая очень неплохое вино, начинаю расспрашивать Захара о жизни, о новостях «дна» столичного общества. Спешить тут не следует, часто в такой вольной беседе узнаёшь гораздо больше, чем при допросе. Просто потому, что здесь всплывают факты, о которых ты не имел никакого понятия и не догадался бы спросить. Но сейчас всё не так. Нервно озираясь, мой визави выпивает стакан водки, и показывает глазами на выход. После чего смачно закусывает луковицей, встаёт из-за стола и направляется к чёрному ходу. Это что-то новенькое!

Оставляю на столе трёшку – за нашу еду и приличные чаевые, накидываю пальто, и выхожу через парадную дверь. Никто не проявляет особого интереса, но ведь не станет же опытный агент просто так паниковать, а Захар явно паникует.

На улице быстро идём вдоль канала, сворачиваем в подворотню, где нищий подхватывает узел с каким-то тряпьём и протягивает мне замызганный до последней крайности клифт. Всё это молча. На ходу переодеваемся, прячем волосы под шапками, делаем на лицах несколько грязных разводов, и выходим на соседнюю улицу. Темно, но я представляю, что выглядим мы сейчас двумя мастеровыми, возвращающимися после тяжёлого трудового дня.

Ещё один поворот, очередной проходной двор, неприметная дверь без вывески, и мы оказываемся в кабаке очень нижесреднего пошиба. Как раз для таких работяг, какими мы сейчас и выглядим. Присаживаемся к крошечному, грязно-липкому, но отдельному столику. О меню в подобном заведении речи, понятно, не идёт, но по щелчку пальцами поднятой руки и здесь очень быстро появляется мальчишка в засаленном переднике с подносом, на котором возвышается штоф, пара неизменных луковиц, тарелка солёных огурцов и краюха хлеба. Выпиваем по первой. Отрава редкостная! Как вообще можно пить нечто подобное и не помереть?! Но деваться некуда, вокруг все пьют именно «это», и мы продолжаем начатую беседу.

Для начала Захар объясняет, почему нам пришлось покинуть «Пряник» – те самые личности, что глушили водку в общем зале, людишки Митьки рыжего, их Захар узнал сразу. Один из них шепнул проходящему мимо Захару, чтоб тот сматывался – мол, скоро «начнётся» – люди рыжего будут «учить» нового авторитета Пашку Викинга – тот совсем не по правилам зарезал предыдущего «смотрящего» и творит беспредел, вот и надо его «окоротить». Очень-очень интересно!

Слушаю излияния «нищего», и делаю для себя зарубочки на память. Новый главарь бандитов забрал под себя почти всех «профессиональных попрошаек», после того, как зверски убил предыдущего смотрящего. На Невском открылись несколько кафе, в которых торгуют напитками, сдобренными настойкой кокки, о чём клиентам не сообщается. С этими господами нужно поработать, вежливо объяснив, что подобные способы привлечения «постоянных клиентов» неприемлемы.

Стоп! А вот это, похоже, то, что нужно! Не показывая обострённого интереса, вслушиваюсь в слова своего визави, а они становятся всё занимательнее. Речь снова о новом, внезапно возникшем в столичном уголовном мире вожаке – Пашке викинге. Это настоящий отморозок – убивает людей направо и налево, чувств никаких не изведав. Нескольких, отказавшихся платить усиленную дань нищих показательно «привёл в соответствие» – отрубил конечности, которые до того ловкие бродяги лишь изображали отсутствующими. В общем – зверюга! Но дело это не моё – это вопрос к полиции, а вот то, что викинг стал требовать дань непременно копейками уже интересно.

Захар нищий непростой – он элита! Он не платит доли с дохода – только фиксированную мзду. Иные, даже и очень известные, нищие не решаются на такое – ведь заплатить нужно очень немало, и большой вопрос – не останешься ли в минусе. Но Захар с самого начала карьеры не мог иначе! Достаточно один раз посмотреть на унизительную процедуру ежедневного сбора дани, когда грубый «смотрящий» может по малейшему подозрению в укрывании самой мелкой полушки приказать раздеваться догола и шмонает по грязному тряпью. И, не приведи Господи, что-то найдёт! Плеть у «смотрящего» всегда под рукой, а потом будет и штраф. Нет! Это не для привыкшего к самоуважению Захара!

Он ведь и попрошайкой был не простым. Не изображал ничтожного калеку, и не давил на жалость. Захар был скорее уличным скоморохом, избравшим необычное амплуа нищего. Обычной тактикой Захара было найти в толпе подходящего человека, находящегося в раздраенных чувствах, и привлечь его внимание. Тут годилось всё! Нищий мог, к примеру, сплясать, старательно изображая, притом, болезнь правой, вечно гниющей ноги. Когда по улице толпой шли подгулявшие солдатики, Захар запевал строевую песню, да так ловко её искажал, что всегда попадал в такт совершенно неслаженным движениям служивых. Толпа приходила в восторг, и «калека» собирал немалые деньги.

Но сейчас не об этом. Суть в том, что Захар платил свои десять рублей в месяц, и пользовался полной свободой заработка на центральных улицах столицы. А тут ему в крайне невежливой форме предложили платить «налог» исключительно копейками, да по курсу сто двадцать копеек за рубль. Да ещё и устроили для «вразумления» просмотр публичной расправы над несогласными: двоим нищим отрубили руки. И весь этот беспредел творит новый «смотрящий» – некто Паша Викинг. Этим персонажем определённо стоит заняться.

Закончился вечер безобразно. Отвратительное пойло лилось рекой, и я с трудом нашёл извозчика, согласившегося отвезти моё бренное тело до избушки. Но, пожалуй, оно того стоило! Теперь нужно повидаться с викингом. Захара для организации встречи привлекать нельзя ни в коем случае, ну да у меня есть способы передать главарю бандитов приглашение. Вот только встречу нужно подготовить со всем тщанием. Такие мерзавцы, как этот Паша понимают исключительно грубую силу, продемонстрировать которую нужно в полной мере!

V

.

Пашка викинг – высокий, стройный, ладно скроенный парень лет двадцати пяти-тридцати, не более. Всё в нём располагает: большие весёлые синие глаза, удалой клок светло-пшеничных волос из под сдвинутой набок кепки, небрежные, уверенные манеры духаря – уголовника, не боящегося ничего и никого. Эдакий синеглазый «добрый молодец», почти Иван царевич, если не знать, сколько на его счету смертей. Встречались мне душегубцы, но этот – особенный!

Судя по тому, что удалось о нём узнать, Пашка убивал людей не ради денег, не ради выгоды – он убивал просто так, не испытывая никаких мук начисто отсутствующей совести. Небывалая жестокость выделила его из серой массы уголовного мира, привлекла внимание высоких покровителей, и вознесла на вершины – сейчас Пашка слыл одним из главных «авторитетов» столицы. Нелюбимый даже и в уголовной среде, Пашка вызывает у этих людей смешанное со страхом почтение, и держит под контролем целые «сферы» преступной деятельности. Под его «патронажем» находятся, в том числе, попрошайничество и работорговля.

Когда я говорю о работорговле, я не имею ввиду крепостных, хотя их часто называют рабами. Я о настоящих, полностью бесправных рабах, которых нелегально вывозят на продажу, как правило, за границу. Есть, увы, и в нашей стране спрос на этот «товар». Не перевелись садисты и извращенцы в среде самого высшего общества. После ряда громких процессов, когда кое-кто был лишён дворянского звания, а другие серьёзно поражены в правах, бесчинства по отношению к собственным крепостным слава Богу почти сошли на нет, но вот тогда… тогда в столице заработал чёрный рынок рабов, на котором можно купить нигде не учтённые «души» и делать с ними что заблагорассудится.

Но не будем отвлекаться. Было далеко за полночь, и я сидел за столом в своей загородной избушке, коротая время за чтением затрёпанного томика Руссо. Я ждал его, и, всё равно, появление душегубца стало неожиданным.

Викинг вошёл в комнату не постучавшись, не снимая кепки, в руках его сверкнула сталь, и со стола посыпались сметённые небрежным взмахом кавалерийского палаша бумаги.

Я продолжал сидеть на своём месте, изображая на лице полнейшее равнодушие, хотя мне, на мгновение, и сделалось не по себе. Пускай в лесу притаились верные жандармы, пускай под столом закреплены два взведённых пистолета, а взмахни Пашка сейчас своим палашом, и лично для меня всё будет кончено. Но викинг пришёл говорить. Остальное – игра.

Проигнорировав стул, Пашка присел на край стола, заняв «господствующую», в его понимании, позицию. Он достал из кармана изящный деревянный футляр, из которого извлёк дорогую сигарету, оловянный пенал со спичками, и закурил, пуская колечки дыма в потолок и всем своим видом изображая наслаждение от этой модной забавы, завезённой в Россию Екатериной Великой.

– Вот ты, говорят, хотел увидеть меня, мол, толковище есть, – начал Пашка без приветствия после того, как пару раз пыхнул сигаретой. – Так о чём базар? Моё время, оно, знаешь, дорогое.

– Паша, хватит ломать комедию. Тобой заинтересовались серьёзные люди, а не фраера дешёвые, – сказал я, доставая «корону». – Мы всё о тебе знаем, и серьёзных претензий к тебе до последнего времени не имели. Но вот афера с копейками…Монетный двор понёс существенный ущерб, но пока готов договариваться. Ты понял? Пока! И только на условиях полной, с твоей стороны, откровенности. Ты, викинг, здесь, сейчас и в подробностях расскажешь зачем тебе копейки в таких немыслимых количествах, откуда деньги на их покупку, и только после этого мы обдумаем, что с тобой делать дальше.

– Туфту гонишь! Говорить будем на моих условиях, а то ведь можно тебя – «кряк», а потом с хозяевами твоими поговорить, – хищно улыбнулся Пашка. Мои слова он явно всерьёз не воспринял, а зря.

– а ты сходи до окошка, Паша, выгляни на улицу, может, что интересное увидишь, – с доброй улыбкой промолвил я.

Пашка метнулся к окну, мельком выглянул на улицу, и рука его дёрнулась к палашу.

– А вот это не советую! – Между глаз викинга смотрел взведённый пистолет. – Шансов на силовую акцию у тебя, Пашенька никаких, так что отбрось ножичек вон в тот дальний угол, и садись в кресло. Пора, наконец, поговорить.

Не скажу, что поведение собеседника стало для меня неожиданностью, ведь я знал, что он увидел из окошка: строй солдат, стоящих с приставленными к головам его подельников ружьями. Подельники, что характерно, стояли на коленях с забитыми кляпами ртами и связанными за спиной руками. Наши люди умеют работать тихо – никто не спугнул главного разбойника вознёй, тем более не позволил крикнуть или выстрелить ни одному из бандитов. Всех скрутили очень тихо и деликатно, после чего организовали показательную мизансцену и мигнули в окошко солнечным зайчиком от фонаря.

Нужно отдать должное, страх, метнувшийся в глазах Пашки, когда он увидел текущий расклад сил, почти неуловимо быстро сменился напускной уверенностью. Бандит отбросил палаш в угол, и развалился в кресле, привинченном к полу посередине комнаты.

– А ты и впрямь не фраер, Григорий Петрович, весело улыбнулся бандит. – Убери пушку, – гуторить будем. С чего начинать то?

– С начала, Паша. С того места, где ты познакомился с людьми, надоумившими тебя перейти нам дорогу. Можно подробно – время у нас есть.

– Ну, с начала, так с начала. Сталбыть, пару лет назад отбывал я срок на Алдане. Та ещё была работёнка – долбить руду в золотой шахте. Надоело мне это быстро, и я с одним корешем надумал оттедова оборваться. Толика руку знаешь? Высокий такой, рябой. С клешнями у него порядок, а вот с головой не очень – любит он ворогам пальцы отрубать. За что и поплатился – свидетелей убивать нужно, а не калечить, ну да сейчас не о том.

Оборвались мы гладко и на Лене, сталбыть, смыли с одного склада форму приказчиков Ленской золотой кампании. Бухала у нас были, липовые паспорта тоже – мы их получили в одном шалмане. Вот енто мы с Толиком на левом баркасе и отправились по Лене шерудить как приёмщики золота от старателей. Выбирали, понятно, мелкоту, чтоб не засветиться раньше времени.

Работали культурно благородно: мы высаживались, фраеры без слов несли золотую мазуту. Мы им, обратно, муки, солонины, иной харч подкинем, расписочку напишем и распрощаемся, трудитесь, мол, дорогие, кампания о вас помнит, и шлёп-шлёп дальше.

      Собрали пуда по три золотишка, и поняли, что пора сворачивать лавочку, а то не ровен час кампания своих охотников варнаков вышлет, а оно пострашнее солдат будет.

В том же малиннике дали нам наводочку: в Красноярске живёт один старый еврей, человек верный, скупает золотишко. Мы рванули туда, рыжую мазуту ентому фраеру предъявили, а когда он деньги принёс, мы его вот так – кряк.

Тут Пашка весело крякнул, задорно подмигнул одним глазом и стукнул выставленным большим пальцем о подлокотник.

– Сделали того деда начисто, а с его деньгами и нашим золотишком мотанулись в Омск, повторить цирковой номер ещё разок. Здесь, конечно, фраернулись – еврей то, оказалось, не сам по себе, а под англичанкой ходил. Заказали нас с Толиком, но и мы не фраера голимые! Троих варнаков мы положили, Толика зарезали, а меня к самому ихнему главному привели.

В компенсацию ущерба забрали всё наше золотишко, и предъяву сделали – надобно, мол, нескольких людишек в Омске и Красноярске отправить на беседу с апостолом Петром, пущай тот их за грехи земные поспрошает. Ну, мне что, я тех беспечных фраеров быстренько кряк и всё – это не с варнаками дело иметь.

С тех пор заказы частенько приходили, в столицу перебрался. Порядок тут навёл, а то, понимаешь, каждая падла норовила сама нищенствовать и в общак не платить! Совсем тут разболтались без Паши Викинга! Но я их всех к ногтю! Всего то и пришлось парочку наглых урок крякнуть, да за спиной посматривать, чтоб какая сволочь пером селезёнку пощекотать не надумала. Зато с остальными договорились – теперь все падлы попрошайки подо мной, и фурштатская сторона целиком только мне дань платит!

– Хорошая карьера, Паша, ну а дальше то что?

– А дальше просто. В прошлом году явился ко мне сэр Генри Роджерс. Он, сталбыть, главный у них в Петербурге. По-русски, собака, говорит, да так, что вот от тебя и не отличишь! И, значится, заводит такой разговор. Мол, хватит тебе, Паша, мелочёвкой пробавляться. Видим мы, что не фраер ты дешёвый, а конкретный человек – можешь крупняк потянуть. И, значит, большой такой свёрток мне протягивает – а там тридцать тыщ целковых! Это, говорит, тебе задаток, а нужны мне копейки. Но не просто копейки, а много – мешками! И платить пообещал вдвое от собранного! Но при одном условии – раз в месяц их корабль уходит в Лондон, так вот, на каждом должно уехать не меньше мешка с копейками.

От таких предложений не отказываются! Напряг я, сперва, шпану и попрошаек своих, мол, сдаём доходы, меняем копейки на рубли. Но этот гадский сброд не захотел по-хорошему нести хабар! А ведь я им предлагал рубь за каждые 110 копеек! Щедро! Пришлось кое-кому стать настоящими калеками! Но всё равно… и сейчас, уверен, больше половины дохода утаивают, падлы! В общем, в пересчёте на мешки, товару собиралось мало, не стоила игра свечей, а отказаться никак!

Но Пашка викинг не дурак! Куда все падлы пропойцы да попрошайки последнюю копейку несут? Правильно – в кабак! А жёнушки их затруханые? Опять верно – в мелочную лавку да к старьёвщику! Короче, пришлось мне поступиться – теперь уже я за 90 копеек рубь платил, но вся эта шушера, все старьёвщики да трактирщики моим сявкам доход несли! Пошли дела! Зимой, ясен пень, шнявы не ходят, но сэр Генри всё одно по таксе хабар принимает, ждёт весны! А что сейчас будет? Ни в жисть не поверю, что твои хозяева в убытке от того, что копеек меньше! Вы ж их шлёпаете пудами! Небось прознали, да в долю хотите?

– Умный ты больно, – подмигнул я бандиту. Ни к чему ему знать мой настоящий интерес. Предложенная им самим версия идеальна, и позволит не спугнуть более крупную дичь, чем этот мелкий подонок. Признаюсь, мне поднадоело слушать этого морального урода – выродка даже среди бандитов. По-хорошему, нечего ему на этом свете делать! Не должно существовать таких людей! Аж палец зачесался на спусковом крючке пистолета, но нельзя давать себе волю. Дело наклёвывается слишком уж важное, раз вмешались в него англичане, и спугнуть крупную рыбу устранением одного мерзавца – глупо.

– Значит так, Паша. Отныне лавочников ты оставляешь в покое. Нас не интересует, как ты будешь разбираться с попрошайками, но торговцы должны иметь расходный фонд копеек и ломать налаженный большим трудом круговорот денег мы не позволим. Сам по себе факт наличия нового покупателя нашей «продукции» нам, как ты понимаешь, только на руку, но получать монеты отныне будешь только от моего человека и по твёрдой цене рубль за 80 копеек. Торговаться не надо даже пытаться, нам проще найти нового человека на твоё место, а то и выйти на твоих «хозяев» напрямую. Сейчас свободен. Через неделю придёшь сюда же за первым мешком с товаром и заявкой на потребное количество. За мешок с тебя три тысячи рублей ассигнациями.

Совсем не расстроенный бандит весело подмигнул, отвесил шутовской поклон, подобрал палаш и направился к двери. Я подал сигнал, и пашкиных подельников отпустили. Мои люди скрылись в лесу, а бандиты отправились к городу на двух тройках, на которых приехали на переговоры.

VI

.

Тринадцать закопченных труб. Тринадцать закопченных труб, извергающих клубы густого жирного дыма сырых дров, медленно ползущие по низкому тусклому небу. Тринадцать закопченных труб, на которые я часами смотрю уже третью неделю, когда больше не могу смотреть на то, что происходит внизу.

После разговора с главарём банды мне стало ясно, что необходимо срочно увидеться с шефом. Нужно принимать политическое решение, возможно, задействовать агентуру в Англии, Франции, германских княжествах. Увы, но самостоятельного выхода на нужных людей у меня нет.

Александр Христофорович ощутимо сдал. Не знаю, что послужило тому причиной, но обычно очень энергичный, следящий за собой мужчина предстал передо мной разбитым стариком. Он едва нашёл в себе силы выслушать мой доклад, но во взгляде его читалась апатия.

Шеф, однако, одобрил все мои действия и приказал установить над бандой самое пристальное наблюдение. Увы, но в тайну заграничной агентуры меня вновь не посвятили, более того – запретили даже думать хоть краешком высунуть нос за пределы России. В Англии будут работать совсем другие, неизвестные мне люди. Вот от результата их деятельности и будет зависеть судьба операции, а пока…Пока я и мои ребята должны быть готовы ко всему, вплоть до уничтожения всех бандитов в любой момент. Что ж, не самый плохой вариант! В конце концов, мне нет и сорока! Давненько я не работал «в поле». Пора и освежить навыки! Не могу, да и не хочу перепоручать наблюдение за викингом другим.

Из окна крохотной мансарды в большом запущенном доходном доме, расположенном в самом центре Лиговки открывается «шикарный» вид на грязную подворотню и тринадцать закопченных труб, венчающих дома этого в высшей мере «фешенебельного» района. Что ж, меня сюда никто не звал, я сам, совершенно добровольно и осознанно выбрал для себя это пристанище. Тем более, на самом-то деле я выбрал именно эту комнату именно из-за вида в окно. Ведь если опустить глаза книзу, на грязный внутренний двор, то взгляд невольно цепляется за оживляющие его сценки из жизни местных жителей.

Лично меня интересует лишь один из достойных обитателей нашего, теперь общего, дома: Паша викинг. О, нет! Он не живёт в этом вонючем притоне! Для жизни у сего достойного мужа имеются вполне приличная квартира на Петроградской стороне и роскошная вилла в пригороде. Но именно здесь, на Лиговке, главарь каждый вечер встречается с подельниками, выслушивает отчёты, проводит «воспитательную» работу с должниками. Потому за виллой и квартирой поставлены наблюдать другие люди, а я поселился в этом приюте обездоленных.

Да, надо уточнить! Здесь и сейчас я старый, практически древний еврей из Варшавы Лазарь Моисеевич Нахамкес. Лазарь Моисеевич приехал в Петербург месяц назад, после того, как в Варшаве умерла его жена Ревекка. После смерти жены, единственным близким для старика существом осталась двадцатипятилетняя дочь Мариам, уехавшая пять лет назад в столицу искать счастья, да так и не вернувшаяся в родное гетто.

Увы, молодой вертихвостке, уже почти-таки захомутавшей купца третьей гильдии Сёму Бримана было не до престарелого родителя, появившегося в самый неподходящий момент, и могущего испортить все её высокие планы на жизнь. Марьям со своим шлемазлом женихом прогнали старика, и велели ему возвращаться домой! А куда-таки ехать старому еврею, если его, как есть, нигде не ждут?! Нет, лучше уж он останется здесь и хоть изредка сможет видеть дочь. Глядишь, со временем у неё заработает голова, и отношения наладятся, а он подождёт! Нахамкес видел в жизни многое и на кладбище пока не собирается!

Обо всех этих обстоятельствах своей нелёгкой жизни Лазарь Моисеевич поведал квартирной хозяйке, у которой снял каморку в мансарде за две копейки в неделю в первый же вечер. Жизнь старого еврея отличалась завидным постоянством привычек. Просыпался он поздно, но в каморке своей по утрам не засиживался – шел слоняться по городу. Аккуратно сопровождавший в первые дни старика мальчишка – смешно с моим то опытом было его не заметить – доложил «смотрящему», что новый обитатель бандитского гнезда попрошайничеством не занимается.

Шатается часами по городу, чаще всего в районе лавки мелкого купца Семёна Бримана и его же дома, сидит на скамейках, греется в чайной, где, однако, спрашивает только голый кипяток, и вообще – неинтересная личность. Ест мало, обходится подачками мясника в ближайшей лавчонке, который за копейку в неделю отвешивает ему обрезки шкур и хрящи, в изобилии скапливающиеся к вечеру. У булочника, держащего небольшой киоск напротив мясника, Лазарь Моисеевич берёт черствый непроданный за неделю хлеб и тем довольствуется.

На второй день в каморке нового постояльца случился обыск. Пока старый еврей ходил по городу, всё его нехитрое добро тщательнейшим образом переворошили, не нашли ничего представляющего интереса или ценности, и, что характерно, сложили в том же порядке. Как и не было ничего. Но вот волосинки, оставленной на кармане аккуратно повешенного на стул старого лапсердака, я вечером не обнаружил. Были и другие приметы тщательного обыска: сложенное ровной стопкой бельё, которое я укладываю с небольшим винтом, отсутствие полудюймовой щели между стенкой древнего чемодана и краем уложенной в него широкополой шляпы цадика. В общем, проверка пройдена!