Идеальный мир

Макс, насколько это было в его силах, постарался успокоить Линду, задал ещё несколько уточняющих вопросов, после чего, уже заканчивая разговор, чётко и медленно, словно зачитывая некую мантру, произнёс:

– Не волнуйся, с нашей дочерью всё будет в порядке, – Я немедленно приступаю к поискам… Ты помнишь часы с GPS-навигатором, которые я подарил девочкам?

– Боже мой, я совсем забыла! Конечно же… Вики не расстаётся с ними, – всхлипнув, подтвердила Линда, – и в это утро, они тоже были на ней.

– Отлично, – Макс постарался скрыть едва заметный облегчённый вздох, – думаю, это может здорово помочь… Тем не менее, необходимо поставить в известность полицию… Сделай это сразу после нашего разговора…

Открыв приложение, Макс несколько секунд смотрел на экран, обращая особое внимание не только на территориальное местонахождение дочери с момента её выхода из здания школы по настоящее время, но и на временные интервалы, которые возникали на пути её следования. Согласно этим данным, уже на подходе к дому, Вики остановилась на несколько минут недалеко от семейного минимаркета, после чего скорость её передвижения увеличилась, траектория резко изменилась и стала прямо противоположной. Сделав несложные вычисления, Макс с наползающим на него плотным, всё сильнее сжимающим похолодевшее сердце ужасом, пришёл к выводу, что преодолеть такое расстояние она никак не могла пешком. Точка её нахождения стремительно мерцала в северо-западном направлении, а мобильный GPS-навигатор с равнодушной беспристрастностью свидетельствовал, что Вики уже находится за пределами города.

Уже через несколько минут Макс сосредоточенно смотрел на летящее ему навстречу шоссе и старался не думать о том, что могло произойти с его младшей дочерью, а также о том, где и главное с кем она сейчас находится. Игнорируя показания спидометра, Макс вдруг вспомнил, что не слишком удивился, когда узнал, что Вики пропала. Он почувствовал будто то, чего он подспудно опасался, то, что таилось в глубине его души тёмным, смутно угрожающим комом, и о чьём существовании всегда подозревал, просто случилось и всё. Сейчас он мог себе признаться, что ощущал это с тех самых пор, как Вики стала подрастать. А сегодня Линда лишь озвучила то, чего он боялся, но словно ожидал. Как такое возможно? Почему с его дочерью должно было произойти что-то подобное? И какое чувство подсказало ему купить своим дочерям часы с GPS-трекером? Николь, глядя на подарок, равнодушно пожала плечами, и слушала рассеянно, когда он рассказывал об их функциях, а Виктория, его малышка Ви, – Макс сделал движение головой, словно с трудом проглотил что-то, – она была в восторге.

Больше всего ему хотелось сейчас вдавить педаль газа до самого упора. И только одна мысль удерживала его от этого. Он подумал, что если автомобиль потеряет управление и с ним что-нибудь случится, уже никто не сможет помочь его маленькой девочке. Никто и никогда. Эта уверенность появилась в нём гораздо раньше, чем он осознал её.

Солнце только начинало уплывать за горизонт, когда Макс выехал за город. Он летел на огромной скорости, уставившись неподвижным и хмурым взглядом в лобовое стекло. Он не чувствовал ничего. Он запретил себе испытывать что-либо. Так же, как не допускал в сознание тёмных мыслей и трагических сценариев. Особенно после того, как скосив глаза, заметил, что навигационная точка, в которой с точностью до трёх метров находилась сейчас Ви, сначала замерла, а затем и вовсе погасла. Макс, стиснув зубы, задержал дыхание. Не нужно было быть компьютерным гением, чтобы понять, что это означает.

– Не сметь, – приказал он себе. Причиной может быть что угодно. Ребёнок мог выронить часы, потерять, их могли у неё отобрать, разбить, в конце концов… Или она просто сейчас находится в месте, где GPS не ловит. И хотя Макс знал, что специальная, армейская программа с высокочувствительным навигационным модулем, которую он установил на свой телефон, а затем вывел на приборную панель автомобиля, практически не даёт сбоев, думать об этом было категорически нельзя.

– С Викторией ничего не случится, – повторял он вполголоса, сворачивая, согласно указанию навигатора на грунтовую, резко уходящую влево дорогу, – с моей дочерью всё будет в порядке… Каменное лицо Макса ничего не выражало. Многолетняя практика по волевой саморегуляции, пусть и не сразу, но сработала, всё-таки случай был сейчас неординарный. И он практически утратил способность чувствовать. Если бы этого не произошло, майор Максимилиан Корвин, видел бы перед собой, в какую бы сторону ни смотрел, улыбающееся или изумлённое личико младшей дочери, отражающееся в стеклянном, прозрачно-голубом пространстве океанариума, которое он наблюдал всего несколько дней назад, и не смог бы сделать ни единого шагу. Он постарался абстрагироваться настолько, насколько это было возможно в его ситуации, и относиться к произошедшему, как к очередному заданию.

Любую проблему, – размышлял он, – необходимо переводить в разряд задач, а любую задачу можно решить, составив алгоритм. Он выдохнул, сжимая руками с побелевшими костяшками руль, и остановился прямо перед железными воротами, закрытыми с внутренней стороны на литой, толстый засов. Он в каком-то исступленном, отчаянном порыве снова посмотрел на застывшую в глухой безучастности навигационную точку. Именно тут последняя, слабая ниточка, связывающая его с дочерью, пусть и посредством усовершенствованной программы слежения оборвалась. Но Вики совсем недавно была в этом месте. А возможно, и до сих пор здесь. Мужчина встряхнул головой, чтобы собраться с мыслями. В первую очередь следовало сориентироваться на местности и уже тогда наметить план дальнейших действий.

Макс вышел из машины, и осмотрелся. Он знал это место. Раньше здесь был военный аэродром. Сейчас, судя по всему, территория с невзрачным, приземистым зданием чуть поодаль и несколькими ангарами позади него, находилась в частных руках, и назначение её было неизвестно. На многих участках лётного поля виднелись островки с густо поросшей на них тут и там буро-зелёной, выгоревшей травой. Небольшая площадь бывшего аэродрома была обнесена разнородным забором. Со стороны пустынной дороги, откуда он приехал, слева и справа от ворот, широким, пыльно-серым частоколом, спускались и поднимались по неровному склону бетонные плиты, которые вдалеке, насколько Макс мог заметить, сменяла армирующая сетка. И бетонные плиты, и сетка оказались снабжены сверху сигнализационным ограждением. А вот это было гораздо хуже, чем камеры слежения, которые майор заметил ещё раньше, установленные сразу на нескольких опорных столбах, под разным углом, а также над самими воротами. Проехать на машине или пробраться незамеченным на огороженный участок с другой стороны, нечего было и думать. Слева зеленело совсем юными кукурузными побегами огромное поле, полого спускающееся в неглубокий, но растянутый перпендикулярно дороге, вдоль всего огороженного участка овраг, а справа, на рыхлой, заваленной буреломом волнообразной поверхности располагалась густая, малопроходимая лесополоса. В некотором отдалении от неё, выглядевшая точно такой же запущенной, как и сам аэродром находилась военная база, на которой однажды он уже был. Вот почему, чем дольше он тут находился, тем больше это место казалось знакомым. Это было лет пятнадцать-шестнадцать назад, на заре его армейской службы и тогда вся эта местность, да и сам ландшафт, выглядели совсем по-другому. В то время они, зелёные лейтенанты, вновь назначенный командный состав отрядов специального назначения, проходили здесь учения.

Он решил лишний раз не привлекать к своей особе внимания, вернулся к машине, и намеренно демонстрируя, что уезжает, отъехал на приличное расстояние. Затем оставив машину у обочины, достал из багажника рюкзак, и пешком, через лесополосу, проскочив по касательной учебную базу, вернулся к аэродрому, стараясь держаться около деревьев и не выходить из-под их укрытия. После этого Корвин накинул маскировочный халат, достал из рюкзака армейский бинокль и, утопая по щиколотку в глинистой, рыжей почве, поднёс его к глазам.

Размётка и сигнальные огни, с этой стороны, по крайней мере, почти не просматривались. Ангары были наглухо закрыты, а на самом поле не наблюдалось ни одного самолёта или вертолёта. Но, несмотря на всю эту внешнюю заброшенность, территория была явно обитаема. Ему были хорошо видны посадочные прожекторы, необходимые для успешного приземления воздушного судна в ночное время, к тому же, поросшую бурьяном взлётную полосу, которую Максу удалось разглядеть слева, несомненно, использовали по назначению. Хотя он и не смог с этой позиции выяснить что-то более конкретное и узнать, например, как часто это происходило. Но самое главное, он сразу заметил, как в одном из маленьких окошек серого, унылого, с почти плоской крышей здания, загорелся тусклый, желтоватый свет, приглушённый спущенными жалюзи.

– Вот она моя цель, – глядя на это узкое, слабоосвещённое окно, – прошептал Макс, убирая бинокль, ввиду его полной бесполезности из-за наступающей темноты. – Вот кому я смогу задать вопросы, сразу, как только найду способ проникнуть на территорию. А я его обязательно найду, – добавил он уже про себя.

Постепенно наползала плотная и неприятно ощущаемая всеми органами чувств темнота. Словно она была материальной и имела массу, вкус и запах. От влажной земли, где замерев в абсолютной неподвижности, внимательно всматриваясь и вслушиваясь, готовясь уловить нехарактерные звуки окружающей его обстановки находился Макс, тянуло пряной сыростью. В воздухе не было ни малейшего движения. Стояла напряжённая, словно затаившаяся тишина. У майора Корвина, абсолютно неотличимого от кряжистого клёна, к которому он прислонился, возникло стойкое ощущение, что это оцепеневшее молчание, и неумолимо надвигающаяся ночная темнота, и этот лес, и умолкнувшие до утра птицы и биение неизвестной ему, находящейся в отдалении жизни, и даже те приглушённые, едва различимые звуки, что доносились до его чуткого уха, всё затаилось в каком-то едином порыве, словно в старой игре «замри», и точно так же, как он сейчас, к чему-то жадно прислушивается.

Бесшумно передвигаясь, он вытащил складной нож, срезал несколько длинных веток, сложил их определённым образом и устроил себе нечто вроде короткой лежанки, на которую и опустился, скрестив по-турецки ноги. Вокруг, по-прежнему, было тихо и безветренно. Макс достал телефон и позвонил своему бывшему сослуживцу Леону Барра. Перед этим, проанализировав создавшееся положение, майор пришёл к выводу, что ему может понадобиться помощь определённого рода. А лучше всех с таким неординарным заданием мог справиться именно Барра. В этом Макс не сомневался. Лео – это тот человек, который был ему сейчас необходим. Он доставит то, в чём нуждался майор, максимально быстро и не задавая лишних вопросов.

Так и получилось. Леон его выслушал, кое-что уточнил, и сказал, что ему понадобится около трёх часов, чтобы доставить товар. После этого он посоветовал Максу время ожидания провести с пользой, по возможности отдохнуть, но при этом не терять бдительности.

Корвин грустно улыбнулся: старый, добрый Лео, его друг, земляк и прирождённый военный, которого стечение обстоятельств вынудило оставить военную службу, для которой он, вне всякого сомнения, был рождён. Леон, как и раньше верен себе. Только он мог «особый жилет», о котором просил его майор, с подкладкой, «утеплённой» гексогеном и С-4, назвать товаром, говоря при этом таким тоном, словно речь шла о доставке заказа из интернет-магазина. После того, как его уволили из армии, он вернулся в родной город и с головой ушёл в семейный бизнес, строящийся на весьма рискованных сделках с недвижимостью. И там с его приходом, дела пошли в гору. Макс знал, что Лео в настоящее время очень состоятельный человек. Возможно, действительно, талантливая личность талантлива во всём. А может, причина была в наивно-искреннем и беззаветном отношении Барра к тому, чем бы он ни занимался. Он так отдавался делу, что полностью растворялся в нём, забывая обо всём остальном. Да, в каком-то смысле из-за этой безоговорочной веры и фанатичной преданности в идеалы добра и справедливости, которым он так самоотверженно служил и далеко не всегда миролюбиво отстаивал, Барра и заработал репутацию, мягко говоря, весьма эксцентричного человека, а также прозвище «Чокнутый Лео». Но только Макс, в том, что касалось Лео Барра, был уверен, как минимум, в двух вещах:

во-первых, зелёные береты, вне всякого сомнения, потеряли в лице Барра, одного из лучших своих бойцов, а во-вторых, Макс не верил тем, кто говорил, что у чокнутого Лео основательно поехала крыша. Хотя справедливости ради стоит заметить, что для этого были все основания. После того, как его контузило в Ираке, он долго восстанавливался, но всё-таки вернулся в строй. И служил с той же, если не большей самоотдачей, что и раньше, пока не случился тот нелепый инцидент, когда Лео такой же бледный, как огромное и слепящее, словно эмалированное солнце, которое высоко в бесцветном небе висело над ними в Багдаде, оттирая рукавом окровавленный рот, выстрелил в своего командира. Тот оказался серьёзно ранен. Дело постарались спустить на тормозах и это почти удалось. После скоротечного военного суда, Леона наскоро комиссовали с неприятной, но не очень разборчивой записью в медицинской карте, и теперь уже без права на восстановление. Самое интересное, что и Ричард, сержант, с которым у Лео случился конфликт, тоже вскоре после этого срочным порядком уволился из армии.

Никто так и не узнал, что между ними тогда произошло. Кто-то списывал всё на взрывной и конфликтный нрав Лео, кто-то говорил о том, что здесь не обошлось без женщины, самая же меньшая часть очевидцев этого события, к которой принадлежал и Макс Корвин, были уверены, что Лео стало известно о массовом, зверском уничтожении гражданского населения, в котором не последнюю роль сыграл и их сержант.

Вот такой он был Леон Барра, бесстрашный фанатик и надёжный друг, ограниченный солдафон, которому Устав заменил Библию и примерный семьянин, в чьей груди, надёжно запрятанное, билось горячее и доброе сердце. Вот кого вытянувшись сейчас на самодельном, из ветвей и листьев топчане ждал майор Корвин, в тот самый момент, когда до его уха долетел утробный, мерно нарастающий звук свернувшей на грунтовую дорогу грузовой машины. Корвин быстро и бесшумно скатился с лежанки и распластался на животе, полностью сливаясь с лесным ландшафтом. Хотя в этом не было особой необходимости. Разглядеть его в темноте с дороги, вряд ли представлялось возможным. Военный грузовик М-939, крытый брезентом, остановился возле открывающихся ворот, которые пропустив транспорт, глухо щёлкнув, сомкнулись за ним.

Макс снова посмотрел на часы. Машина стояла у ворот не меньше семи секунд. Какая возможность упущена! А до приезда Леона оставалось ещё около двух часов. И это при условии, что всё пройдёт гладко, и не случится ничего непредвиденного. Макс набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. У него появился чёткий и довольно простой план. Он усмехнулся, при слове «простой». Наверное, рассуждал Макс Корвин, действительно нет однозначно плохих или хороших событий. Только неплохо было бы понять, какие плюсы у этого испытания. Он сжал кулаки и резко помотал головой, чтобы избавиться от хлынувших в просвет оставленный переживанием о дочери, тревожных мыслей. Затем, чтобы переключиться, бесшумно и пружинисто поднялся и сделал несколько разминочных и дыхательных упражнений. После чего, ещё раз осмотрев окрестность и прислушавшись, позвонил бывшей жене. Линда ответила мгновенно, словно держала телефон в руках и с нетерпением ждала именно его звонка. Хотя, скорей всего, – подумал он, так оно и было. Из разговора с женой Корвин узнал, что известий о Вики всё так же никаких не было, но полиция взялась за поиски немедленно.

– Они прямо не говорят, но судя по всему предполагают киднеппинг, потому что несколько раз у меня спрашивали, не звонили ли нам с какими-либо требованиями, – женщина прерывисто вздохнула, – Макс, они и тобой интересуются, спрашивают, где ты… Возможно, им кажется подозрительным твоё отсутствие… Я, разумеется, постаралась их убедить…

– Линда, я понял, послушай меня, – тихо проговорил Макс, – просто, запомни, если я не выйду на связь в ближайшие несколько часов, сообщишь полиции, где, согласно программе слежения наша дочь была в последний раз. В трубке раздались глухие рыдания.

– Линда, милая, я прошу тебя, – быстро заговорил Макс, – это ничего ещё не значит… Я найду нашу дочь, обещаю тебе…

– Где ты, Макс? Мне страшно…

– Я там, где ещё пару часов назад находилась Вики, а возможно и до сих пор здесь… Сейчас я пришлю тебе точные координаты, передашь их полиции, если я до утра не свяжусь с тобой…

Макс вытянулся на лежанке и прикрыл глаза. Он знал, что ни один посторонний, не относящийся к естественным звукам шорох, не ускользнёт от него. Грузовик назад пока не выезжал. Корвину оставалось только ждать, а затем привести свой план в исполнение. Он подумал, о том, что позади него находится учебная база, на которой он был однажды полтора десятка лет назад. Когда сегодня он возвращался сюда, то заметил полуразрушенную военно-спортивную полосу препятствий, покорёженные штурмовые лестницы, выгоревшие учебные мишени для пулевой стрельбы. Всё было уныло и заброшено. Майору почему-то было неприятно смотреть в ту сторону. Возможно потому, что всё это одинокое, постепенно растворяющееся в небытие место уже не относилось к миру живых, и потому казалось дурным предзнаменованием. В связи с этим, Макс размышлял о странном зигзаге, который сделала его судьба. Разве он мог подумать тогда, пятнадцать лет назад, что снова окажется здесь, да ещё и при таких обстоятельствах? Что будет прятаться в унылой лесополосе, в которой тоже чувствовалось что-то временное, что-то уходящее? Он вспомнил, как сегодня у забора прочитал несколько предупреждений, висевших, надо полагать, по всему периметру. Одно из них особенно ему запомнилось. На продолговатом прямоугольнике из листового алюминия крупными, чёрными буквами было написано – Частная территория. Вход воспрещён. В случае вторжения будут приняты меры вплоть до самых крайних.

– Ну да, – шёпотом проговорил майор Максимилиан Корвин, – понятное дело… Это, конечно справедливо, но только и вы тогда уж будьте добры, не обессудьте, – Люди у которых похищают детей, готовы к самым крайним мерам… Более того, ради спасения своего ребёнка, эти люди часто совершенно сознательно на них идут.

Глава 4

После пресс-конференции Мэй Каллиган сидела в полутёмном, ночном баре пятизвездочного отеля и внимательно смотрела на стоящий перед ней стакан с виски. Едва дождавшись окончания этого несуразного, явно провального мероприятия, она собиралась сделать хоть что-нибудь для того, чтобы отключить свою голову и остановить этот бесконечный, выводящий её из себя поток негативных мыслей. Впрочем, других у неё в последнее время и не было. Но даже на то, чтобы элементарно напиться, у неё уже не хватало внутренних ресурсов. К тому же этому сильно препятствовала отупляющая апатия, ведущая к почти полной ликвидации желаний. Хотя нет, одно у неё всё-таки было. Больше всего на свете ей хотелось бы заснуть и не просыпаться. Закрыть глаза, и не видеть, не чувствовать, не знать. А больше ей ничего не хотелось. Все её честолюбивые и не очень намерения куда-то бесследно исчезли, растворились в бесконечной мути её насыщенной, расписанной на пять лет вперёд жизни. Рассеялись без остатка в воздухе, сверкнув напоследок в свете софитов. А ведь они были. Сколько себя помнит, Мэй всегда чего-то хотела достичь, к чему-то стремилась, о чём-то мечтала.

Уже в семь лет она чувствовала, что жизнь ее, так или иначе, будет связана с музыкой. А в четырнадцать, когда они с подружками организовали в школе музыкальную группу «Шоколадные кошечки», была уверена, что станет знаменитой певицей. Там, на её родине в Пуэрто-Рико всё было просто и понятно. Хорошенькая, темнокожая девчушка со светло-карими глазами и сильным, чарующим голосом. Никто не удивился, когда продюсер Элиот Робертс, согласившийся прослушать кошечек у себя в отеле, отметил именно её. И пригласил их с матерью в свою студию в Нью-Йорке. Да и потом, всё тоже было здорово. И не так уж сложно. Она занималась тем, что любила делать больше всего. Она пела, как и раньше. Только теперь ей за это ещё и весьма неплохо платили. Всё шло как будто само собой, но именно так, как она мечтала. Сначала была первая её работа, вошедшая в десятку лучших альбомов. Затем, почти без промедления – второй альбом. За несколько стремительных, безумно-ярких лет – десять песен, которые и сейчас входят в список лучших поп-синглов. Пять альбомов за пять лет! Словно кто-то там наверху наметил для неё пунктиром определённую траекторию, и ей оставалось лишь двигаться согласно этим маячкам. Она и двигалась. Без перерывов и остановок. Легко и охотно. Не задумываясь о том, что она будет делать в следующем году. Тем более что она всегда и так это знала. А если даже не знала, то обязательно находился тот, кто говорил ей об этом. Словно кем-то всемогущим для неё был заготовлен определённый план. И почти всегда оказывалось так, что он не просто её устраивал, а казался самым правильным, желанным и необходимым. Словно она сама, любовно и тщательно занималась его составлением, выбирая для себя самое лучшее. Вернее, даже не так. Сама она вряд ли смогла бы быть настолько продвинутой и дальновидной. Создавалось впечатление, что этим занимался кто-то, кто очень хорошо её знал. И не просто хорошо, а гораздо лучше, чем она сама себя знала. И всё было в порядке, пока её желания совпадали с тем, что ей надлежало делать. Но это скоро закончилось. Стало сокращаться количество желаний. Они стали просто куда-то пропадать. А в тех, что ещё оставались, она либо быстро разочаровывалась, либо они также стремительно приедались.

Она даже помнит отлично, когда именно это произошло: два года назад перед её концертом в Лондоне. Она стояла в проходе перед самым своим выходом на сцену и не испытывала ничего, кроме тотального, поднимающегося в ней откуда-то снизу отвращения. Ко всему на свете: к этому великолепному залу, к зрителям, к себе самой. Пожалуй, к себе претензий у неё было больше всего. Она тогда решила, что это всего лишь случайность. Досадное стечение обстоятельств. Мэй и подумать не могла, что теперь это её состояние примет хроническую форму. Временное облегчение приносил лишь алкоголь или наркотики. Но в последнее время и этот способ всё чаще давал осечку, так как чтобы достичь желаемого эффекта, всё время приходилось увеличивать дозу. Лёгкие наркотики или слабый алкоголь с этой задачей уже давно не справлялись. Но в любом случае, за это приходилось расплачиваться. Плохим самочувствием, испорченным внешним видом и всё больше засасывающей её по утрам чёрной меланхолией.

Мэй подняла свой стакан виски и посмотрела сквозь него на жёлтый, тускло горевший абажур лампы на соседнем столике, отпила и оглянулась по сторонам. Разумеется, в баре кроме неё никого не было, да и быть не могло. Она же звезда первой, мать её, величины. Её верный Тони даже бармену велел не светиться. Девушка залпом допила виски и подумала про косячок с марихуаной, лежащий в её сумочке. Но доставать его не стала, а только тяжело вздохнула и откинулась на высокую спинку. Ей это уже не помогало. Трава спустя короткое время вызывала странное, очень неприятное беспокойство, а алкоголь сонливость и тошноту. Нужно было менять что-то кардинально. Но Мэй не имела представления с чего, в этом случае, следует начинать. У неё не было такого опыта. Она с семнадцати лет в шоу-бизнесе и до сих пор всё решали за неё, причём не слишком даже интересуясь её мнением. Видимо, безусловное согласие и неизменный восторг по поводу заключения очередного контракта, организации концертного тура или запланированный выпуск ещё одного, крупного студийного альбома, предполагались само собой.

Мэй поправила упавшую на лицо прядь длинных волос и услышала, как глухо и мелодично звякнули браслеты на левой руке. Она вряд ли бы обратила внимание на этот звук, если б он вдруг не отозвался тихим, многоголосым эхом в её голове, и не пробудил в ней то, что она так хотела забыть, но не только не могла, но в глубине души была уверена, что этого никогда не произойдёт. Этот нежный перезвон на самом пике своего звучания перекинул мостик в её детство и направил течение её мыслей совсем в другую сторону. Туда, где она девятилетняя девочка, наблюдая, как кричит мать на возбуждённого и находящегося явно под кайфом отца, закрывается в своей комнате. Она сжимает в ладонях свою голову, разрывающуюся от пульсирующей, адской боли. Это началось ровно год назад, боль появлялась всегда внезапно, как правило, являясь следствием сильного волнения или страха накануне. Впрочем, иногда она возникала и без какой-либо видимой причины. Мэй массировала виски и морщилась, стараясь не реагировать на доносившееся снизу выкрики, ругательства и звуки ударов. Слышно было только мать. Отец бил её коротко и молча.