Чистые

Мальчик опустил глаза, не ожидавший, что она подловит его.

– Я не сержусь, – успокоила она. -Кто дал тебе эту одежду? – резко перешла она к делу.

– Триста шестьдесят первый, Рыжий. Он спас меня.

– А-а-а, тот рассыльный, значит…Его точно насторожило твоё имя… Вовремя ты всё-таки ушёл оттуда. Идём, мальчик, нам предстоит преодолеть немалый путь. Но… – Мара вдруг согнула голову к грудке, рванула на ней пушистый чёрный мех и подбросила в воздух. Плывя по ветру к Симусу, тот стал увеличиваться. Шерсть скручивалась в нити, те ткались, искрясь и переплетаясь между собой.

Мара мяукнула:

– Лови же! Испачкается!

В его руках оказался чёрный плащ с капюшоном. Мальчик накинул его вместе с ним, застегнул серебряный аграф, в котором сияли синие, как его глаза, камни – цвета предгрозовых туч.

– Береги эту накидку. Она меняет одежду, иногда -внешность, но её ненадолго. Чем чаще будешь пользоваться этим – тем хуже удастся перевоплощение, тем меньше будет время существования этой маски. Чтобы преобразиться достаточно тронуть аграф и представить нужный образ, будь то одежда или внешность. С одеждой всё просто, а вот с внешностью… Первый раз новое лицо может существовать сутки, а дальше – с каждым разом на час меньше.

– Спасибо за подарок, но…разве тебе не больно?.. – Симус, нахмурясь, сел на корточки перед Марой.

– Я линяю, почти не чувствую, – муркнула кошка, утаив, что на деле эта магия причинила ей куда больше боли, чем выдернутая шёрстка.

– Тогда ладно, – повеселел Симус. – Куда нам нужно идти?

– Забыл, что говорила Аполлинария? Эх, сомневающийся чудак… – намекнула она про его сомнения в предупреждениях бабушки Липы и притворилась расстроенной.

– Я… Я знаю, помню! Она сказала про первый свет, значит… значит…

– Значит?

– Значит нам в сторону утра!

– Утра? – тут же переспросила Мара, искренне удивлённая таким ответом. – Это ты так рассвет называешь?

– Да… наверное, – вновь засмущался Симус.

– Что ж, хорошо, что ты всё-таки слушал внимательно, пусть и переиначил на свой лад. Идём. Нам нужно скорее покинуть город, пока его не закрыли в поисках тебя.

Глава 11. Старый дом (Часть 1)

Облазав весь дом, собрав на свою одежду несчётное количество застарелой пыли, паутины и каких-то пушинок, Сирша добралась до кладовой. В ней, к радости девушки, обнаружилось немного мёда, пчелиного воска и масло.

– Жалко, что бабулину мазь нельзя уже использовать, – огорчилась Сирша, вертя в руках баночку желтоватого вещества, засохшего и растрескавшегося от времени. – Она стоит тут больше двух лет…

Коленка продолжала напоминать о себе саднящей болью, отвлекая и требуя внимания. Но девушке было некогда: старый, но крепкий дом был пылен и холоден, отдавал резким запахом нежилого, и до вечера нужно было это исправить.

В той же комнате она откопала много необходимых вещей: вёдра, уйму котелков и пару сковород, пестик со ступой из дерева, вырезанные дедом, что-то ещё… Сбегав во двор, наломала голик из свежих веток.

– Чего-то я ещё хотела… не хватает… – увлечённо рассуждала она сама с собой. – Точно! Печь!

Веничком она сняла пыль, скопившуюся на посеревшей от времени махине.

– Гу! – труба глухо ухнула в ответ на её вопль. Сирше становилось весело: вновь начиналась игра, в которой правила устанавливала она.

Схватив вёдра, она побежала за дом, заминая ногами высокую траву. Та ложилась внахлёст наподобие густой косы, и Сирше казалось, что она идёт по голове закопавшегося великана. Тогда она несколько сбавила шаг, чтобы не ступать тяжело и не причинять великану неприятные ощущения.

Трава была влажной от утренней росы, которая, ещё не высушенная солнцем, сверкала и переливалась в его лучах ярким разноцветьем. Штанины тут же пропитались искрящейся влагой, потяжелели и облепили ноги, мешая идти, но для Сирши это было частью новой игры с домом. Ей хотелось видеть его снова живым, как в детстве.

За домом, в глубине разросшегося и одичавшего сада, Сирша отыскала родник. Весело журчала вода, перекатывала крохотные песчинки, переворачивала небольшие камушки, любуясь их гладкостью – своей упорной работой. У больших камней она рассерженно вскипала, не в силах сдвинуть такую тяжесть с места. Ей оставалось лишь, обиженно шипя, потихоньку облизывать их, чтобы хоть по крупицам бороться с глыбами своей мягкой, но верной силой.

Сирша набрала в ведра мокрого песка и воды и принялась яростно тереть их круглые бока. Потемневший металл, от безделья слегка тронутый ржавчиной, начал очищаться, весело поблёскивая под напористыми движениями девушки. И вот оба ведра, вымытые, стоят вверх дном, а неугомонная хозяйка тащит котлы и сковороды, подвергая их той же участи.

Оставив посуду сохнуть, Сирша потащила в дом воду. Пока она чистила утварь, вспомнила, где взять кремень и дрова. В саду же нашлось множество сухостоя, который был тут же притащен в дом. Вместе с взятым девушка прихватила сухой коры и мха.

Дрова нашлись за печью, словно поджидавшие её прихода. Приготовленные ещё бабушкой, они лишь немного отсырели в закрытом доме, напившись влаги из воздуха.

Всё было уложено в печь таким образом, чтобы сырые поленца были сверху, а в середине – сухие ветки и мох, которые точно сразу займутся огнём. Волнуясь, Сирша зашарила рукой по лежанке. Ничего. Поочерёдно заглянула в тёмные печурки, и вот тут-то повезло: в глубине одной из них, под трубой, нашлось огниво, которое она и искала. Девушка просияла довольной улыбкой: огню быть!

Через несколько минут печь осветилась шаловливыми язычками пламени. Дрова ещё не взялись, лишь дымились, подсушиваясь от набирающего силу пламени. Немного понаблюдав за огнём, Сирша прикрыла окно печи заслонкой.

– Ну вот, теперь огонь выжжет эту противную вонь осиротевшего дома, – пробурчала она под нос, морща его от всё ещё стоявшего запаха нежилого. – А хорошо бы что-то поесть… – заметила она и, взяв из бабушкиного шкафа какую-то книгу, снова вышла в сад.

Освещённый полуденным солнцем, он казался живым существом, что-то тихо шепчущем зелёными устами. Сирша вздохнула: птиц до сих пор не было слышно, и это напрягало.

Взятый травник помогал отыскать съедобные травы и коренья. Составленный заботливой бабушкиной рукой, он разворачивался подробными рисунками и советами по использованию того или иного растения. Вооружившись лопатой, Сирша выкапывала всё новые и новые коренья, оборачивала их громадными листьями и складывала возле сушащихся котлов у ручья. Туда же отправлялись и найденные грибы. В ряд лежали они с лапчаткой, лакричником, пастернаком, одуванчиком и диким луком.

«И питьё, и еда, да даже сладкое у меня будет! Вот вымочу и приготовлю вечером. Пир будет!..»

Стало грустно. Пир для одного человека?.. Сирша вспомнила, какие устраивались совместные с Ладой посиделки, их неугасимое веселье, несмотря на разницу в возрасте, приготовление новых необычных кушаний. Принимала участие и Марка, вертясь возле стола в ожидании угощения.

– Что это я! Сижу, а дел ещё!.. до зари не управиться! – встряхнулась она от грустных мыслей.

Действительно, дел всё ещё не становилось меньше. Девушка поворошила прогоревшие дрова, подбросила новые. Печь начинала нагреваться, пыхтела, раздувая каменные щёки, с треском пережёвывала свою деревянную пищу огненными зубками. Она благодарно гудела свою дымную песенку, аккомпанируя себе ветром в трубе.

Вымытые в ручье коренья, травы и грибы Сирша порезала, замочила в котле.

– Как приберусь – наготовлю вкуснятины! – пояснила она кому-то, поучительно выставив палец.

Окна и дверь были распахнуты настежь, даже небольшие форточки не отворяющихся окон были открыты, и в них волнами врывался свежий воздух, вытесняющий старый. В воздухе стоял туман взметнувшейся пыли. Он золотисто клубился в солнечных лучах, ясно рисуя их, как по линейке, чтобы затем, в сумрачной глубине комнаты, растворить в своём нутре.

Грязные вещи Сирша комом выволокла на улицу.

– Потом постирать что ли… – она отнесла узел к ручью и, подумав, вывернула вещи прямо в воду, придавив камнями. – Пускай промываются от пыли, а потом уж я доделаю оставшееся.

Голик девушка умудрилась насадить на черенок от лопаты, сделав себе ладную метлу, которой она принялась шуршать в доме, наполнив его оживлённой работой.

Подкладывая иногда в печь дровишки, Сирша выскребала все углы от мусора, скопившегося за годы. Она двигала мебель, обметая пыль с её поверхностей, снимала паутину и труху со стен, потолка, подоконников. Метла мелодично шурхала, потрескивали в печи поленца. Сирша затянула песню, слова которой въелись в память каждой буковкой, множество раз петые матерью и бабушкой.

Свет в тебе –

Разгонит мрак.

Не отдай его за «так»,

Не продай за звон монет!

Ты позволь ему гореть;

Он согреет в холода

И поможет, коль беда.

Силами тебя не обделит.

Коль затушишь – аконит…

Стоит только раз упасть –

Разверзает бездна пасть,

Темнота затянет в омут,

Закружат грехов водовороты…

Ты гори, свети, не гасни!

Знай, ведь это не напрасно!

Твой огонь пускай кипит:

Люсдельбена цвет растит…

Сор сгорел в печке так быстро, что Сирша и зевнуть не успела. Она засмотрелась на огонь:

«Вот так года горят, в мгновение, в жарком огне жизни. И не заметишь, как прогорят, оставив только остывшие угольки…»

По порядку вымыла она окна, полки, протёрла мебель и полы. В доме разлился аромат чистоты, гуляющий воздух всё быстро высушил. Сирша прикрыла все окна и дверь, оставив открытой только одну форточку – пусть теперь дом нагревается.

– Ну, теперь тут снова можно жить! – усмехнулась она, любуясь проделанной работой.

Хорошенько отжав занавески и половички, выполосканные, Сирша развесила по ветвям деревьев на просушку.

«Нужно украсить дом цветами. Как праздник чтобы было! Только, чтоб подольше стояли…»

За садом простиралось поле, волнами вздрагивавшее на поднявшемся ветру.

– Вот и ветер! – рассмеялась Сирша, и, расставив руки в стороны, зажмурилась, закружилась, позволяя воздушному хулигану играться с её волосами как ему вздумается.

Ей казалось, что она и ветер, и это поле с пляшущими стебельками трав – единое целое, не было уже отдельного «Я» – была только спиралью ввинчивающаяся в синь вечность.

Ноги сами согнулись, и девушка, упав в объятия ароматных трав, распахнула глаза. Она смотрела в бесконечно высокое небо:

«Вот оно, вечное и доброе, смотрит на меня, вливается в мои глаза, огромное и великое. На меня, такую песчинку, а я – как можно мне смотреть на него вот так просто, с такой наглой бесстыдностью?»

И продолжала смотреть, не ощущая своего тела, слившись в одно целое с держащей её в своих шершавых и тёплых ладонях землёй.

«И правда, великанша, – вспомнилась ей травяная коса. – Но пора…»

Нехотя поднявшись, Сирша отряхнула волосы и комбинезон от налипших травинок.

За полем обнаружился ельник, значительно разросшийся с тех пор, как она последний раз его видела. Он возвышался игольчато-синей массой над широким простором. Внутри ельника было прохладно. Лапы елей, не пропускающие вглубь солнечные лучи, бережно сохраняли зеленоватую тень. Несмотря на желание пройтись по лесу, девушка не пошла далеко, а сорвала несколько больших ветвей с шишками и покинула ельник скорым шагом.

Поле дышало и волновалось, доверчиво тянулось к синеве. На ходу Сирша срывала цветы и понравившиеся стебли.

Солнце уже наливалось румянцем, уставшее и сонное. Свет стал мягче и золотистее, даже скачущий по ветвям деревьев ветер лениво присмирел, тихонько укачивая зелень макушек.

Наскоро разместив высохшие занавески и половики, Сирша принялась украшать дом.

Во всех углах и щелях появились яркие невянущие цветы и еловые ветви. Шишки нашли себе место на подоконниках. Дом, убранный как к празднику, стоял нарядный и благоухающий, живой. Единственная его комната словно стала выше, просторнее и светлее.

«Как невеста или… покойник…» – содрогнулась внезапно Сирша. Странная мысль напугала её.

– Вот глупости выдумала! Кому тут играть свадьбу или умирать?.. – затихшим голосом произнесла она вопрос, который звучал слишком тяжело.

– Нужно готовить! – разрушила она начинавшую стягиваться тишину, вспомнив о собранных запасах.

Стоило поторопиться: растаявшее солнце стекло к горизонту багровой лужицей и грозило совсем скоро ухнуть в своё ложе, залив всё ночной синью.

Глава 12. Старый дом (Часть 2)

Ещё после уборки Сирша набрала огромный чан воды, с трудом взгромоздив посудину на плиту.

– Тут не только на чай, тут искупаться хватит, – усмехнувшись, припомнила она железную ванночку за печью. Вымытая, теперь она стояла у пыхтящей печи, дожидаясь своего часа.

Порезанные грибы, коренья и травы отправились в котелке в печь. Корни лакричника Сирша поставила вариться в отдельном котелке, добавив туда мёда. Девушка помнила, что в сваренном виде этот корень сладок, как морковь, и потому собралась сделать из него сладкое пюре.

Корень одуванчика весь день сушился на горячей печи. Сирша довольно хмыкнула и вооружилась ступой и пестиком.

«Разотру в порошок, будет напиток, почти как этот, как его, у короля… кофе, точно!» – вспомнила она бродящие россказни о дворе и его хозяине.

Она принесла из кладовой несколько свечей: Мирана всегда хранила их большой запас, потому как любила вечерами просиживать над травником.

Дверь была плотно притворена. Сирша, подумав, накинула на петлю крючок и задвинула до упора щеколду. Совершенно не хотелось, чтобы в дом посреди ночи забралось какое-нибудь животное или бродяга. Занавески были задвинуты, чтобы свет из дома не привлекал лишнего внимания.

Звонким тиньканьем пестика корни превратились в коричневатый порошок, который Сирша ссыпала в небольшой тканевый мешочек и завязала, оставив чуть-чуть себе для напитка.

Из огромного чана горячей воды она набрала немного в отдельный котелок, оставив его на плите: пусть будет горячая вода для одуванчая – именно так окрестила она свой будущий напиток.

Ожидая, пока приготовятся коренья, она занялась постелью. В шкафу отыскались подушки и свёрнутые одеяла, увязанные от пыли в громадные мешки. Сморщившись и чихая, Сирша вынула их содержимое, попутно жалея, что не догадалась хотя бы потрясти всё это на улице днём, до уборки. Но уже было поздно, и прощальные лучи солнца, сонно махнув из-под земляного одеяла, погасли, окуная мир в сумеречную сиреву.

Но в согретом воскресшем доме гудела песенки печь, бормоча что-то на своём теплом печном языке. Она была сыта, и язычки огня уже не с таким яростным голодом бросались на дрова, вытанцовывая дрожащими тенями на стене. Зажжённая пара свечей тоже участвовала в танце, но отдельном – спокойной и медленной парой плыли их огни в лёгком сумраке комнаты.

Сирша соорудила себе постель на лежанке печи, уложив туда столько одеял и подушек, что её место для сна вполне могло сойти за надёжное гнездышко. Довольная девушка спрыгнула с печи.

Она опустила ванну перед печью и вылила в неё весь чан горячей воды, разбавив слегка холодной. Но просто ванна была скучной, хотелось усилить атмосферу необычного вечера.

В воду с гулким бульканьем полетели ароматные веточки, оставшиеся у Сирши после украшения дома. Горячая вода высвободила их аромат, а он расплылся мягкой головокружительной волной в воздухе, расслабляя и успокаивая. Возле ванны она поставила заваренный одуванчиковый порошок.

– Сейчас вернусь!

Всё в том же шкафу отыскались огромное полотенце и длинная, до пят, ночная рубашка. На дверце обнаружился детский костяной гребешок Сирши, покрытый резными узорами.

Одежда, скользя и тихонько шурша, упала к её ногам, оголив хрупкое молодое тело. Мягкий свет смазывал все неровности, и в оранжевых отсветах стояло нечто божественно прекрасное, сияющее золотым ореолом.

Девушка, заражённая торжественно-таинственной атмосферой, медленно забралась в ванну.

Горячая вода нежно покусывала, не причиняя боли, но рассыпая по телу приятный бег крохотных мурашек. Сирша осторожно села, подобрав колени: ванна не вмещала её нынешнюю во весь рост. Но это не мешало ей. Она съехала на дно, оказавшись под водой, и, немного погодя, распахнула глаза.

В ушах стоял нежный звон, как от тысяч далёких серебряных колокольчиков: это вода, движимая её телом, терлась о железные бока ванны. Свет, искажённый водой, плыл в глазах золотыми змейками и яблочками. Сирша прищурилась. Змейки закрутили хвостами, поедая яблоки, но вместо тех появлялись всё новые и новые.

Чувствуя подступающую нехватку воздуха, девушка вынырнула, села поустойчивее в скользкой ванне и взяла одуванчай. Горячий напиток приятно отозвался теплом внутри.

На длинных ресницах остались капельки воды, иногда бесшумно падающие в её кружку. Тогда Сирша тихонько смеялась и в очередной раз отпивала.

Оставим её наедине с тем кратковременным спокойствием, которого она так желала. Пусть отдохнёт от тревог, поужинает и уснёт в своём уютном одеяльном гнезде. А нам нужно увидеть ещё одно важное событие, случившееся в самый разгар этой ночи…

Глава 13. Мать

– Я говорил вам, что в Тиве будут чистые? А мы проверили только два дома, – Первый с гордостью в голосе повернул маску на спутников, плетущихся следом за ним.

Пятый нёс небольшую ёмкость с закупоренным отверстием. На его шее как шарф, болтался шланг, один конец которого был подключен к сосуду. Другой напоминал жало: острое треугольное лезвие со стеклянной полой трубкой свешивалось, изредца чиркая по мантии Виллэда.

Лица, как несущего прибор, так и всей группы, были скрыты масками, как и всегда. Никто не должен знать лиц убийц, тем более – под эгидой власти. А жаль. Но убийцы охранялись молчанием стада и обезличивающими масками.

Пять одинаковых бесформенных фигур. Пять масок, различных лишь номерами да цветом у Первого: у всех были чёрные, у него же, как у приближённого короля – белая. Даже рост идущих был одинаков: при дворе каждому подбирали обувь с платформой такой высоты, чтобы по итогу все были одного роста. Так стиралась напрочь личность и её особенности, оставляя голые механические навыки, нужные королю. И тот, кто смел выделяться без особого дозволения – карался…

– Сюда, – коротко бросил Первый, указывая на крохотный голубой домик, осевший и поросший лишайником. Он, казалось, съёжился и присел, не в силах полностью спрятаться от надвигающейся беды в лицах Пяти. Одинокое окно скудно светилось, единственное во всей деревне.

– Лада целый день провела в тревожном одиночестве. После того, как она пришла навестить Сиршу, казалось, прошла вечность, за которую старость ещё сильнее надавила своею безжалостной ладонью на её обычно живое лицо. От это жестокой длани резкими линиями выступила сеть глубоких морщин, лицо посерело, осыпанное пеплом тревоги. За день постарела Лада словно на десять лет.

– Что же это?.. Что случилось с моей девочкой? – беспокойно охала старушка, увидев пустой дом, в котором горел ядовито-зелёный свет, забытый пропавшей хозяйкой. Но больше всего поразила Ладу зияющая пасть пролома, изрыгающая гнилой запах. Женщина почувствовала прилив тошноты и поспешила вернуться в своё одинокое обиталище, пытаясь разгадать тайну исчезновения девочки.

В эту ночь старушке не удавалось уснуть. Она поминутно открывала глаза, ворочалась, пытаясь найти удобное положение затекающим членам, положение, в котором старые кости не будут давить встревоженное сердце. Положение не находилось, и, намучившись, Лада зажгла свечу и стала вязать свитер для Сирши, который уже завершала. Руки механически совершали привычную работу, в то время как перед глазами Лады проносились воспоминания её длинной и горькой жизни: её некогда счастливая семья, страшный день, пропажа единственного сына… к этим горестным воспоминаниям присоединилась и тревога за Сиршу.

Когда на пороге заслышалось громыхание сапог, старушка уже закончила вязать и вслушивалась в движения набирающей силу ночи. Услышав грубый стук чужих шагов, она вздрогнула и горько улыбнулась. Что-то быстро написав на желтоватом листе бумаги и завернув его в свитер, Лада спрятала вещь в первый ящик стола, в то время как Пять выламывали запертую на крюк дверь. Наконец, петли слетели, и дверь пластом рухнула, открыв чёрный проём и белую единицу.

«Значит, судьба моя такова…»

– Вот она, номер отсутствует, – Первый незаметно кивнул Пятому. – Бабуль, ты чего это в поздноту такую не спишь?

– Я, сынок, стара, это молодым сон важен, а мне уж и не в пору, – прошелестела старушка. -Чтой-то вы, голубчики, дверь сломали? Я б и так открыла, нешто нельзя постучать?

– Не для того пришли, чтобы ждать, бабка. Где твой номер?

– У меня есть имя, сынок.

В то время, как Первый и Лада вели странный и бессмысленный диалог, Пятый запустил прибор, пользуясь отвлечённостью внимания женщины. Цилиндр осветился изнутри четырьмя яркими огоньками, светлячками метавшимися в стеклянном сосуде.

– Это нас не интересует. У всех должны быть номера.

– Всех бешеных собак не пересчитаешь, – улыбнулась старушка, прищурясь на Первого. – А огни вас интересуют, это вот я вижу своими, пусть и слеповатыми, глазами.

Первый оскалился от дерзких слов рухляди, который раз благословляя маску, скрывающую всё, что не в силах был удержать он.

– Да как ты…

– Не серчай, милок. Мне уж столько, что и помирать не страшно, наоборот, ждёшь своего часа. Нет мне смысла вам сопротивляться. Лягу я только, да забирайте… – смиренная трескотня старухи и её покорность судьбе изумили Первого, он ощутил странное чувство, будто её голос был ему знаком. Глупости…

– Только просьба у меня есть…

– Говори, – холодно бросил Первый, всё больше погружаясь в странное чувство, тревожившее его своей непривычностью.

– Вы дверь, пожалуйста, поставьте обратно. Негоже дому без неё. Всё равно что молодцу без чести.

Первый ничего не ответил. Лада села на край застеленной постели, мысленно прощаясь с Сиршей и пропавшим сыном.

Пятый ткнул в какую-то кнопку и с размаху всадил острие жала в середину всхлипнувшей груди старушки. Она не вскрикнула, лишь закрыла, вздрогнув, глаза. Её губы беззвучно шевелились. Первый, внимательно следивший за смертью, похолодел, читая по губам: «Джадис, надеюсь, ты жив и стал достойным человеком… А этих людей я прощаю, они итак наказаны…»

По тонкому прозрачному шлангу в цилиндр влетел пятый огонёк. Он заметался среди всполошённых, уже находившихся там, словно узнавая в них знакомых, и вдруг, мерцая, – осел на дно, словно обессилев.

Довольный Виллэд отключил прибор, огоньки потухли. То, что уже не было Ладой, медленно отклоняясь, упало спиной на кровать. Глаза медленно затянуло чем-то чёрным и склизким, такой же чернотой хлынула изо рта густая кровь…

Первого била крупная дрожь. Он закрыл глаза умершей, стараясь не смотреть на неё. Пальцы, с которых он стянул перчатку из белой кожи, ходили ходуном, не желая слушаться.

Первый заторопился. Отдал приказ остальным приладить и закрыть дверь.

– С каких это пор ты выполняешь просьбы дохлых бабок? – съязвил Второй. – Стареешь что ли?

– Заткнись и выполняй! – Джадис не вышел – вылетел из дома, оставив недоумевающих подчинённых, непривыкших видеть его в каком-либо сильном проявлении чувств.

Он вспомнил, откуда он знает эту деревню, этот низкий дом с резными голубыми ставнями, и почему его тянуло в это место.

– Лада… мою мать звали Ладой… – вспоминал он, сняв маску и вытирая глаза. Что это? Слёзы? У безжалостного убийцы и верного пса короля? Какая глупость… – Нет, конечно, просто резко вышел из светлого помещения в темноту, – обманывал он себя, однако ни капли не веря в жалкое оправдание.

Послышался шум шагов остальных членов Пяти. Первый спрятал лицо маской, не желая показать своей слабости.

– Готово. Ну, что, дальше ищем чистеньких? – хищный голос Второго вернул Джадиса в реальность.

– Отлично. Ещё есть четыре дома, остальные – нежилые. Поспешим. До рассвета нужно закончить, – ещё недавно нетвёрдый его голос звучал холодно и жёстко. Второй решил не расспрашивать о причинах внезапной вспышки, не желая нарваться на неприятности.

Остаток ночи принёс ещё шесть испуганных огней, мечущихся в стеклянном цилиндре и не находящих выхода. И лишь один огонёк, словно присев на дно, тихонько мерцал, будто плакал.

На рассвете они уже достигли светлицы, пройдя по подземным ходам, лабиринтами рассекающих Громбург. Джадис, сдав королю отчёт о ночном походе, сказался больным и ушёл, оставив подчинённым сделать вытяжку. От своей доли он отказался, вновь вызвав подозрение Второго. Он вышел из светлицы следом за Первым и, остановив его, зашипел ему в ухо: