В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

Татьяна Иванько

В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

Часть 19. Мрак на небосклоне

Глава 1. Мне…

– Ну что, сволочь, узнаёшь? – с наслаждением спросил я, глядя в немного оплывшее за прошедшие годы лицо Оскара Фредриксена. Вообще странно, что он так подурнел, стареть ему ещё рано, сколько ему лет, где-то сорок, или сорок пять? Да, он старше меня на десять лет или больше? Как-то я подзабыл, даже странно. Когда-то он казался мне таким талантливым, таким необычным, таким красивым, что ради его расположения, я самого себя опустил в такую смрадную грязь, что до сих пор чувствую её адские миазмы. Но, надо сказать, глаза у меня открылись довольно скоро, и, хотя я продолжал находиться по его влиянием, но уже осознавал не столько его пагубность, сколько чужеродность мне.

Я и забыл бы о нём навсегда, я так и считал, но он сделал всё, чтобы я его вспомнил, потому что постарался разрушить карьеру моей жены, поэтому я его вспомнил, едва увидел подпись под одной из гнуснейших статеек, а потом увидел и пару телерепортажиков, что сохранялись в интернете, которым я пользовался теперь всё чаще и шире. Увидев знакомое имя, а после и рожу, очевидно, теперь, похабную, я возненавидел его куда больше, чем некогда.

Было трое обидчиков Тани, Кочарян – мелкая блоха, пустоголовая пешка, уже сильно пониженный в должности после ставших известными махинаций со свидетелями и вообще ведением дела о мнимой смерти Курилова, висел на волоске от увольнения и судебного разбирательства. Это было объявлено во всеуслышание, но вышестоящие не спешили воплощать это в жизнь, потому что «тогда придётся открыть и пересмотреть десятки дел, которые вёл этот следователь, вы представляете, к чему это может привести?!». Но мне было достаточно и этого, и его позора, и раскаяния, правда, притворного, с которым он приносил нам, то есть Тане свои извинения.

Никитский был мною приготовлен на «сладкое», как говориться, с ним я намеревался разделаться не сразу, я хотел, чтобы он ждал, чтобы он в страхе оглядывался, понимая, что Немезида занесла над ним меч. Пусть он в ужасе ждёт.

А вот к Оскару я приехал сам. Я хотел видеть его после того, как он тысячу раз лгал мне, как пытался проституировать меня, несчастного влюблённого идиота, опьянённого воздухом свободы, которая, ринувшись за наш рухнувший железный занавес, свела с ума всех, после его шантажа, которым он изводил меня из-за того, что я отошёл от него, и не стал позволять так вольно вести его дела в Москве.

Так что я приехал к нему в Лондон, где он теперь обосновался. Я приехал только ради того, чтобы увидеть его лицо перед тем, как отдам его палачам. Я не знаю, что сделает с ним генерал Сомов, чью дочь он подсадил на героин обманом и почти насильно, как вовлекал её в свой грязный круговорот, подкладывая под тех, кто был ему нужен, отчего несчастная девушка ещё глубже скатывалась в наркотический угар. Таких было много, но только генерал Сомов имел возможности отомстить за всех. А мстить ему было за что, Лиза Сомова умерла полгода назад от последствий употребления наркотиков… Поэтому, когда я приехал к нему рассказать, кто стал точкой отсчёта в судьбе его дочери, убитый горем генерал воспрял духом.

Так что к Оскару я явился вооружённый атомными боеголовками никак не меньше. И когда он открыл мне дверь своей квартиры, то отступил с порога, побледнев.

– Ну, я вижу, узнал, значит, я не слишком изменился, и ты русскую речь не совсем позабыл, а? – проговорил я, входя. – Ну чё, как жизнь?

Я огляделся вокруг.

– Небогато живёшь, гнусные пасквили мало денег приносят? Ай-яй-яй, обидно, должно быть? Или стареющая задница потеряла в цене?

– Здесь не пгивикли демонстгиговать богатство, как в вашей вагвагской стгане, где всъо далжно блэстет.

– Ну конечно, акцент нарос, как и мешки под глазами, – засмеялся я. – Раньше ты почище говорил, да и действовал тоньше.

Я прошёл в небольшую гостиную, потолок едва по лбу не царапает, а наши ещё на «хрущёвки» жалуются.

– Выпьешь? – спросил Оскар.

– Фредриксен, одиннадцать утра, какая выпивка?

Он пожал плечами и взял сигареты, пальцы его заметно подрагивали, от волнения или пьянства я ещё не мог понять, но раньше у него не тряслись руки, он был очень уверен.

– Чьем объязан? – спросил Оскар, садясь в кресло, пристроил рядом на столике пепельницу, и, теребя в руках сигаретную пачку, будто опасаясь, что я отберу, из-под джинсов стали тощие лодыжки, поросшие редкими рыжеватыми волосами.

– «Объязан», тьфу ты… до чего ж ты жалкий, даже глумиться охота пропала, – проговорил я, чувствуя скорее отвращение, чем удовольствие от удавшейся мести.

Оскар, очевидно, не понял, что я говорю, что хочу сказать, ни впрямую, ни иносказательно, тем более.

– Я не один приехал, Оскар, – сказал я, решив сократить наш разговор.

– Что, жену привъёз? – мерзко ухмыльнулся он.

Но меня этими тухлыми ухмылками не проймёшь.

– В известном смысле, – кивнул я. – Ты сломал её карьеру, разорваны контракты, мы остались должны уйму денег.

– И… что? – он снова нервно дёрнул сизоватыми губами, выпуская дым. – Морду набёшь?

– На черта мне твоя морда… Я всё смотрю и думаю, как много времени прошло.

– Секс со сладьэнькими дьеэвачками лучше, чьеэм со мной?

– Говоришь всё лучше, Оскарик, – покивал я. – Никакого секса с тобой я уже и не вспомню. Но впрочем, разве теперь это важно?

– Ньеэт? Когда-то было важно, когда-то ты говорил, что любишь меня.

– Ещё одно враньё, этого я не говорил, – сказал я, в этом уверен, я отлично знаю, кому и что говорил даже в те времена, когда был обдолбанным торчком, за всю мою жизнь я говорил эти слова только одному человеку, и её обидели, именно поэтому я теперь здесь.

– May be, – дёрнул плечом Оскар, изо всех сил делая вид, что спокоен.

– Привык врать, сволочь.

– Я дьеэалаю то, что прадаётся, – сказал Оскар, затягиваясь с самым независимым видом, но подрагивающий кончик сигареты выдавал его страх, даже ужас передо мной.

Вот интересно, когда он затеял свою грязную выходку с этими публикациями о Тане, он на что рассчитывал? Что всё сойдёт ему с рук? Странные люди.

– Осталное – пыль, добавил Оскар.

– Это ты – пыль, – негромко сказал я.

– И что тепэрь? Убьошь меня? Я развеял в пыль карьеру тваей наглёй жены. Она вздумала э-э-э… threaten me (угрожать мне).

Этого я не знал, ведь Таня так и не рассказала мне об их встрече в Москве, когда она буквально вышвырнула его за границу. Я не то чтобы удивился, но не думал, что Таня так решительно защитила меня когда-то, так жёстко обошлась с ним, пресекая его попытки шантажировать и позорить меня.

– Так ты не знал…

И Оскар рассказал мне, в красках расписывая, как Таня «нагло» вела себя с ним, как приказала выдворяться из Москвы. Мне даже показалось, что Оскар сейчас рассказывал мне это, предполагая, что я, узнав, как Таня обошлась с ним, немедленно откажусь от неё и приму его сторону. Я искренне удивлялся, насколько он до сих пор уверен, что его чары действуют на меня. Они и прежде-то не действовали, теперь я понимал это, просто в нём мне виделся весь «свободный мир», в который мы тогда так стремились все. Он даже не был человеком, он был олицетворением. Наверное, поэтому так глубоко было моё разочарование и так велико удивление, и отвращение теперь. Он и теперь был словно бы и не человеком, поэтому мне так странны его морщины, его блёклые волосы, в которых поблескивала седина, тощие лодыжки и морщинистые мешки под глазами. Да… для меня Оскар был явлением, которое я ненавидел.

– Я не один, Оскар, – повторил я.

– Gangsters привьоёл?

– May be, – снова сказал я, чувствуя печаль и разочарование, почему-то я не испытывал сладости, на которую рассчитывал, когда направлялся сюда. Это было похоже на то, что сказала Таня: «Не надо мести, Марик, это опустошает»…

– Ты помнишь Лизу Сомову?

– С чьего я должен их помнить?

– Не «их», а её. И ты, думаю, её помнишь, – сказал я, подходя к нему. – Здесь её отец, генерал Сомов. Не волнуйся, Оскар, он не гангстер.

Я похлопал его по плечу.

– Он гораздо хуже. Так что… что… держись… Пока! – я направился к выходу.

Я даже не понимаю, как он так быстро и бесшумно прошмыгнул вперёд меня, но он оказался у двери в передней прямо передо мной.

– Маrк… fucking gay!

Он схватил куртку с крючка и прямо в тапках бросился на улицу. Но это был напрасный и очень глупый манёвр, потому что его тут же вернули. Генерал Сомов, конечно, приехал не один сюда, Николай Палыч – не Зорро, а генерал КГБ, ну теперь ФСБ, сути не меняет…

– Танюшка! Наконец-то! Ну невозможно настолько пропадать! – Володя подскочил ко мне, роняя пюпитр, с которого птицей слетели исписанные нотные листы. А может быть, это были аккорды или стихи, я в тот момент не знала ещё, их, улыбаясь, глядя на нас, подняла Мэри.

– Привет! Слава Богу, все вернулись, – сказала Мэри, имея в виду, и Боги тоже, который шёл за мной.

Здесь в их новой репетиционной базе в Сокольниках было просторно и тихо, когда они не играли, заброшенный склад игрушек они выкупили совсем недорого. Мы склад-то этот с Боги нашли не сразу, он даже за руль моего прекрасного Porsche сел сам.

– Ты прекрасно делаешь почти всё, но водишь ты ужасно, – сказал он, пересаживаясь на водительское сиденье.

– Просто я давно не упражнялась, пока по щелям пряталась, – сказала я немного смущённо. – Ты-то когда водить научился?

– В Америке без машины почти невозможно, можно квартиры не иметь, но не машины.

– У тебя права международного класса?

– Ну,… вроде того, – ответил Боги с улыбкой, мягко трогаясь с места.

И сюда мы приехали, потому что «МэМи» вернулись с гастролей, на которых были с самого ноября, и всего произошедшего не только не знали, но и не подозревали, я сказала Платону, чтобы он ни в коем случае не проговорился Володе о том, что на самом деле случилось со мной.

– Ты чего боишься, что он возьмётся мстить или, напротив, отвернётся с отвращением?

– Отвращение? Это вряд ли, до сих пор ничто не внушило ему отвращения ко мне… Он глупостей может наворотить сгоряча.

– Ты прямо как заботливая мамочка, – усмехнулся на это Платон.

– Ну что делать, по-нормальному мне не удалось, так приходится становиться мамочкой моим любовникам. Сублимация, Платоша – сказала я, а Платон хохотал от души. В последнее время, с тех пор как вернулся Боги, и всё разрешилось, у всех было повышенное настроение.

Вот и сейчас я намеревалась выступить в роли такой вот «мамочки» и для Володи, и для Боги. «Рок и мода» напирал со всех сторон, со мной, как с прокажённой не хотели работать западные партнёры, после статеек Оскара, со мной разорвали все контракты, исключили из топ-моделей, из сотни самых красивых людей мира и прочее, и прочее. Несколько дизайнеров позвонили лично и сказали вроде: «Ты извини, мне вообще-то всё равно, имеешь ли ты отношение к мафии, но прошлым летом Джанни убила мафия, так что теперь всё это слишком плохо пахнет. Ты пойми, и не обижайся, но…». Я не обижалась, но было противно. Поверили первому же навету, нет бы, сказать: «Мы знаем её, ничего подобного не могло быть»…

Впрочем, на родине слава моя возросла в тысячу раз. Если до того меня знали единицы интересующихся модой, то теперь, благодаря сначала отвратительным репортажикам, а потом опровергающей серии Платона, точнее не его, а его подруги Лены Свирс, я стала знаменитостью. Заметная внешность бросалась в глаза, на улицах останавливали вопросом: «Вы – Татьяна Олейник?!», даже автографы брали несколько раз. И в нашем фестивале «Рок и мода» хотели участвовать все российские рок-группы, и все наши дизайнеры. А вот что касается западных, получалось неоднозначно. Я договорилась со спонсорами и организаторами, что моего имени не будет под контрактами, и в показах тех, кто не хочет моего присутствия, я тоже участвовать не буду. На это Марк сказал:

– О-о, хитрецы, они «обуть» тебя хотят. Я не дам пользоваться тобой исподтишка и ещё не платить за это. Я вместо тебя подпишу всё, не думаю, что кто-то будет против моих миллионов и моего имени. К счастью ты прославилась под псевдонимом.

Верно, так и получалось, моделью я стала ещё под девичьей фамилией, так что кое-кто при желании может сделать вид, что Марк Лиргамир ко мне отношения не имеет.

– Эти паршивцы ещё неустойки нам в судах заплатят. Твоё имя полностью чисто и адвокаты, которых я нанял, это докажут. Так что те, кто в одностороннем порядке разорвал контракты с тобой, раскошелятся. Лишили тебя любимого дела, пусть платят.

Я была благодарна ему за это. Карьера модели не бесконечна, и уйти на взлёте – мечта каждой, но кто это делает? Все дожидаются, когда их просто перестают приглашать на показы и съёмки. Мне не повезло и повезло одновременно.

Между прочим, пару дней назад позвонили с Мосфильма, предложили сниматься, даже прислали сценарий фильма. Так что после испытаний всё стало поворачиваться ко мне солнечной стороной. Правда, сценарий я ещё не открывала.

А сегодня мы с Боги приехали сюда, наконец, на новую репетиционную базу, роскошную по прежним меркам. Помещение было вроде того, что было у ребят в Питере когда-то, бывший заводской склад. Мне понравилось с первого взгляда, было очевидно, что им хорошо здесь, кажущийся странным на первый взгляд порядок, тоже был в духе их компании, их «МэМи». Надо сказать, я с первого взгляда заметила, что все четверо ребят очень близки, как семья. И нас с Боги сейчас встречали как дорогих родственников, долго бывших в отъезде. Володя подхватил меня в объятия, оторвав от пола, покрытого какой-то резиной.

– Наконец-то… Господи, Танюшка, ну ты бы хоть бы звонила… – прошептал Володя, прижимая меня к себе.

Мне стало стыдно, наверное, я могла бы звонить, но как было звонить Володе при Валере? Делать вид, что это нормально или лгать обоим? Я не умела никогда…

Я не позволила Володе целоваться взасос, отклонившись немного, при Боги мне сегодня это было неловко, но Володя и не подумал расстраиваться или ревновать, улыбался, погладив по щеке. Потом переключился на Боги, пожал ему руку и даже похлопал по плечам со словами:

– Ну, Борисыч, задал ты нам тут жару своим путешествием. Марк с ног сбился разыскивать!

Все засмеялись, взялись обнимать и дружески толкать его в тугие плечи, искренне радуясь. Правда, все были рады счастливому окончанию этой истории едва ли не больше меня. Боги улыбался немного смущённо и снисходительно, он был больше всех, ростом Володя был с ним вровень, но намного тоньше. Я не могла не улыбаться, глядя на них. Я очень рада видеть их всех, снова работать как раньше, да даже просто ходить спокойно по улицам, не думая, что меня ищут.

Всё, что произошло, я заставила себя не прятать или не думать, нет, после того, как Марк вынудил меня всё рассказать, из меня будто вышел гной, будто всё, что случилось, просто оставило меня. Опустошило несколько, я много думала, как человека легко убить, человек, такое чудо, такое совершенное творение, восхитительное и неповторимое, и убить его можно даже не прилагая усилий. Как легко унизить. Как легко лишить свободы, здоровья… Почему люди делают это друг с другом? Почему поддаются Злу?..

Я не думала больше о Никитском, я не сомневалась теперь, что высшие силы сами, без нашей помощи покарают его, так что я не только не хотела мести, я вообще перестала думать о том, что было. Только так и можно жить дальше, потому что говорить себе каждый день, что мне всё это за то, как я живу, за то, что грех будто бы норма для меня, было невыносимо. Моя жизнь солилась именно так, пусть я строила её и строила уродливо, как странный дворец из кубиков, но я не могла убрать ни одного кубика из этого «дворца». Он не был в равновесии, нет, но попытайся я менять что-то, стало бы только хуже, потому что счастливее точно никто бы не стал…

Работа над сценографией пошла быстро, все были вдохновлены и встречей и удачным разрешением моего дела. Облегчение и будто предвкушение весны овладело всеми. Фестиваль в этом году был предварительно намечен на март, так что мы сами будто уже перенеслись туда. Да и время опять понеслось быстро.

Когда Марк узнал о том, что мне предлагают роль в кино, улыбнулся, немного снисходительно:

– Да, западники шарахнулись, а нашим будто не в дерьме изваляли, а мёдом намазали.

Я пожала плечами:

– Что русскому хорошо, немцу – смерть.

Марк засмеялся, приобнял меня, привлекая к себе на колени, он сидел за столом, в его кабинете было уютно, большой стол, книжные полки во все стены, отчего комната каталась выше остальных, мне нравилось приходить сюда к нему, когда он устраивался здесь со своими делами, я приходила с книжкой и садилась на глубокий и толстобокий кожаный диван. В первый же раз я спросила его, не помешаю ли я ему. Марк поднял голову и улыбнулся мне: «Радость моя, ты меня вдохновляешь, а не мешаешь. Конечно, лучше бы я писал твои портреты, чем занимался тем, чем занимаюсь, но ты вдохновляешь меня на всё». Вот и сегодня я пришла к нему, сидевшему здесь с обеда, чтобы рассказать о своих делах и побыть с ним. И на мою поговорку он ответил:

– Верно говоришь, – и подвинул мне позавчерашний номер «Times», ему привозили, с тех пор как Оскар стал выпускать свои статьи обо мне, Марк озаботился тем, что получал западные издания, и в интернете просматривал новости несколько раз в день.

Я прочла заголовок, не на первой полосе, нет, где-то в середине и не самым крупным шрифтом: «Самоубийство известного журналиста Оскара Фредриксена».

– Что это? – вздрогнула я.

– Возмездие настигает всех.

– Ты это сделал?

Марк засмеялся.

– Ну, Танюшка, у меня, конечно, безграничные возможности, но перемещаться из Москвы в Лондон и обратно так, что ты этого даже не можешь заметить, не могу даже я.

– Ладно идиотничать, Марк, ты же понимаешь, о чём я говорю, – поморщилась я.

Он перестал хихикать и обнял меня, притянув мою голову, и прижав к своей, и сказал очень негромко:

– Нет, Танюшка, я не трогал его, но я рад, что он…

– Не надо так говорить, Марик, грех.

– Ну, я как бы атеист, – сказал Марк.

– Не существует атеистов, – убеждённо сказала я.

– Ну, ты даёшь! – засмеялся Марк, чуть-чуть отодвинув меня, чтобы посмотреть в лицо. – Ты, девочка, выросшая в атеистическом государстве?

– Ерунда это. Не существует ни атеистов, ни таких государств. Вера в Добро и Справедливость была и будет, какая разница Кецалькоатлю ты поклоняешься, Будде, Христу, или КПСС? – сказала я, не шутя.

Марк смотрел мне в лицо какое-то время, становясь всё серьёзнее, потом кивнул, уже не смеясь:

– Об этом, наверное, стоит подумать. Ты сама давно так считаешь?

Я пожала плечами и сказала честно:

– Вообще-то я не думала об этом до сих пор. То есть такими словами, как сказала. Просто как-то само пришло на ум.

– Так ты, может, и в церковь ходишь?

– Может и хожу. Но вообще вопрос веры, по-моему, куда более интимный, чем о сексуальной жизни, – я поднялась, мне не хотелось обсуждать эту тему.

– Это почему?

– Подумай сам. Секс – не тайна, он всегда между двумя, а твоё общение с Богом, это касается только твоей души.

Марк смотрел на меня если не удивлённо, то заинтересованно, вообще-то мы впервые говорили на эту тему, даже странно.

Глава 2. Отмщение…

Таня позвонила мне на второй день после того, как вернулся Курилов. Я не ждал, понимая, что ей сейчас не до меня, и потому так обрадовался и даже удивился её звонку.

– Валера, привет, – негромко сказала она. – Ты как?

– Я? Господи, да что я, как ты?! – у меня даже горло перехватило.

– Я хорошо, Боги вернулся, – сказала Таня.

– Да, я уже слышал, – сказал я. – Поздравляю, наконец, всё закончилось.

– Да, мне уже казалось, это уже никогда не произойдёт. Как твои дела, Валер? – повторила Таня.

– Да мои нормально, не волнуйся за меня.

Тогда Таня задала вопрос, от которого у меня заколотилось сердце, дрожа и радуясь:

– Когда мы увидимся с тобой?

– Ты… правда, хочешь этого?

– А ты?

– Я… я не знал даже, как позвонить тебе, чтобы не помешать, чтобы… ну, муж и вообще… Ты… правда хочешь видеть меня?

– Валер, просто скажи, когда? – сказала Таня, видимо, лучше владевшая собой.

– Я… дежурю сегодня…

– Завтра с утра свободен, значит?

– Да. Ты… приедешь?

– К обеду, ты с утра поспи.

– Приезжай с утра? – выдохнул я.

– Хорошо. До завтра, – сказала Таня, улыбающимся голосом.

И она приехала с утра, как обещала. И мы пробыли вместе несколько часов, мы почти не говорили, и такое с нами, пожалуй, было впервые. То есть мы говорили, но в основном: «Я люблю тебя! Люблю тебя! Люблю! Так люблю!..»

А потом заснули рядом, и я, чувствуя тепло её тела, расслабившегося во сне и моих объятиях, думал, почему ей сегодня так хорошо? Почему, после всего, она, кажется, как никогда счастлива со мной, и наслаждается моими ласками и поцелуями. Я даже спросил её об этом, но не в этот день, потому что она ушла, пока я спал. Я нашёл записку на столе возле тарелки с красивыми бутербродами, накрытыми салфеткой. «Валера, я не стала будить, позвони, как проснёшься. Целую, Т.»

Я позвонил, конечно, но она не ответила, она перезвонила позже сама. Вот так мы и стали жить, мы встречались часто, если не каждый день, то раз пять в неделю. Она начала работу с Книжником и его ребятами над новым «Роком и модой». Курилов был там одним из главных художников, сценографов, Таня рассказала, что параллельно он начал работать и на Мосфильме.

– Говорит, что подучился кое-чему в Голливуде, у тамошних спецов, они там сплошь русские, эти спецы по компьютерным эффектам! – засмеялась она. – Он теперь стал крутым после возвращения, знаменитым, все хотят с ним работать, режиссёры, продюсеры в очередь выстроились.

– Ну ещё бы, все художники становятся дороже после смерти, а он ещё и воскреснуть умудрился при самых удивительных и самых эффектных обстоятельствах. Быть убитым тобой – уже честь и достойная громкой славы удача, а его убили, а после вернули. К тому же, думаю, связь с самой красивой девушкой новой России сильно прибавила ему влияния. Как и Книжнику.

– Не делай из меня орден, это не так.

– Для меня нет, для них – так.

– Для тебя я проблема, – сказала Таня, кивая.

– Нет, – сказал я.

Хотя это была правда. Проблема была во всём: мама устроила мне допрос с пристрастием, приехав в Москву неожиданно, и я принуждён был срочно звонить Тане и отменять нашу встречу.

– Что это такое, Лерка? Ты всё-таки снова встречаешься с Таней Олейник?

– Мам, кажется, мы с тобой уже обсудили и закрыли эту тему. Навсегда. Я стану встречаться с Таней, я всё буду делать, как хочет Таня, я женюсь на Тане, как только она согласиться, я…

– Ты сбесился?! – ахнула мама, бледнея.

– Может быть, – кивнул я. – Но я взбесился ещё в 85-м, а ты и не заметила. И теперь уже поздно мне мешать и пытаться бороться с этим. Когда-то ты уже попыталась, и что вышло?

– Сбесился… – снова пробормотала мама бессильно. – Всё же она окрутила тебя. Как же ты не понимаешь, Лерка…

Я больше не спорил и не обсуждал, хотя мама ещё несколько раз за пару дней, что провела у меня, поднимала эту тему, но я не стал больше ничего говорить.

Потом сама Альбина удостоила меня звонка.

– Вьюгин, ты совсем ум потерял? Тебе мало? Ничего не понял?

– Ты о чём это говоришь сейчас, Альбина? – удивился я, в этот момент я был на работе и не сразу включился в её угрозы, от которых уже успел отвыкнуть.

– О твоей проститутке, об этой Танечке, весь телевизор трещит от неё. Пользуется, что брат журналист, везде и лезет, житья нет, кругом её ненавистная кукольная рожа. А ты и рад, тут же пристроился к её заднице!

– Аля, по-моему, это давно уже не твоё дело.

– Что?! – возмутилась Альбина, будто ожидала, что я немедленно соглашусь со всем и скажу: «Как прикажешь, моя госпожа».

Но я этого не сказал, и она воскликнула, клокоча в бессильной злобе:

– Узнаю, что живёшь с ней, прав на детей лишу. И вообще… сядешь!

Мне так давно угрожали сроком ни за что, что я и в голову не взял её угрозы. Я уже почти привык не видеть своих детей, они привыкали не видеть меня, у них появился новый папа, так что Альбинины угрозы после всего, что она уже сделала, меня не трогали. Как оказалось, напрасно. Потому что не прошло и двух недель, как ко мне снова пришли из наших контролирующих органов. Вначале Егор Егорыч вызвал к себе и, шевеля своими пушистыми бровями, как рысь ушами, сказал, не глядя мне в глаза и даже бледнея от злости, он и, правда, стал похож сейчас на большого сердитого кота благородных кровей: