Атлант поверженный

С таким трудом собранные Платоном крупицы знаний о загадочном катаклизме разнесло ветром странностей и неувязок, как обрывки старых книг разметало по его мыслям. Как части паззла без цвета и логики, меняющие свою форму при каждом прикосновении. Казалось бы, вот ответ на вопрос, только протяни руку, но с приближением к новым фактам миражи надежды каждый раз исчезают, оставляя в его руках только черные истлевшие страницы сожженной правды, вырванной, будто из души. Как будто по миру шествует разрушитель и уничтожает всю правду об истоках нашего существования… Какое-то знакомое слово, Платон уже слышал его раньше, а теперь почувствовал дежавю. Не истоки, нет, что-то другое. Разрушитель! Разрушитель идет по стране, это точно было на самом деле, замаячили вспышки воспоминаний, из которых величественно поднимался лифт с недостающим элементом мозаики. Парень читал это в книге, теперь показавшейся очень важной, самой ценной крупицей бесформенной тайны. Алиса Зиновьева – мелкий выцветший шрифт на обложке его старой книги, купленной давным-давно на барахолке отцом в честь первой тысячи километров Платона. Странное название, его невозможно забыть, словно автор обвинял весь мир в предательстве оберегающих Землю мифических сил – «Атлант поверженный». Закрученный философский текст, смысл которого зарыт так же глубоко, как и корни человеческого невежества. Прочитавший книгу подростком, Платон не понял ничего, кроме странной, холодной и даже асексуальной любовной линии, но один страх, один сильный образ засел в его голове – разрушитель, незаметно шагающий по стране, словно вселенское зло, готовящий мир к катастрофе. Кажется, то была фантазия писательницы по поводу событий до Великого разлома. А что, если она оказалась права? А если разрушитель пережил крах целого мира и продолжает бродить по городам, уничтожая следы своих злодеяний? Например, вырывая важные доказательства со страниц старых книг, упекая в тюрьмы ученых типа Шпильмана и затыкая рты всем остальным типа начальника с завода, не успевшего договорить, высказать свои мысли на лекции? Кстати, кто его увел? Тот самый преподаватель, давший Платону доступ в библиотеку. От этих мыслей парня обуял страх во много крат сильнее, чем когда-либо прежде. По крупицам собранный смысл происходящего темнел черным пятном, не обещавшим ничего хорошего.

Кое-как взяв себя в руки, парень вышел из библиотеки на солнечную улицу, вдоль дороги засаженную зеленой травой. По крайней мере, оставались в мире незыблемые вещи, не вызывающие подозрений, – яркий, никогда не прерывающийся свет нашей родной звезды и неизменно голубое, с синими отливами небо. Эти два вечных спутника любого заблудшего человека, потерявшего веру в сомнительный мир, будто стояли над всей планетой и внушали доверие своим неизменным существованием. Даже заблудившаяся в темноте страхов душа могла поднять голову и посмотреть на принимающий всех и каждого солнечный свет, как на бога, который выше всего остального. Парень обошел ярко освещенное здание университета из серого кирпича, решив не встречаться в тот градус с подозрительным преподавателем, благо хлопот с бьющими в голову гормонами хватало с запасом – через дорогу, на своей излюбленной лавочке, читала книгу, как всегда, прекрасная Лия. В ее лаконичных движениях и будто светящемся теле чувствовалась легкость и грация, словно вся ее жизнь – искусство, а девушка лишь обворожительный персонаж, которого никогда не превзойти ни одному актеру, на чью долю выпала бы великая честь играть эту роль. Сзади ее покой охранял трехэтажный дом из красного кирпича с тремя парадными и серой покатистой крышей, несколько таких же таунхаусов вдалеке, одиноко высаженные деревья и огромное, одно на всех, синее небо. Впереди блестела свежеполитая трава и круглая дорога квартала. Девушка подняла взгляд на Платона и стеснительно улыбнулась, потом шутливо спрятала лицо за упавшими от резкого кивка волосами. После короткой слабости она вернулась глазами к книге, но непроходящий розовый налет на щеках выдавал ее настроение, какое бывает у молодых людей в самом расцвете километров.

Платон уже жонглировал в уме словами предстоящего разговора, как вдруг между ним и целью возникло непредвиденное препятствие. Огромное лицо Богдана с неестественно широкой челюстью и до боли скучным выражением глаз заслонило собой весь обзор. Совершив неудачную попытку увильнуть от нежелательного общения, Платон увидел, как с флангов его блокировали два дружка задиры. Троица в кожаных куртках была в сборе.

– Ты чё, малой, за моей девушкой, что ли, приударяешь? – решил так сказать Богдан, хотя они все были относительными ровесниками.

Растерявшись и понимая, что любой из первых пришедших в голову ответов будет неверным, Платон просто молча стоял, зажатый в тиски хулиганов.

– Мои кенты видели, как вы вчера с ней гуляли, – наезжал верзила.

По оживленной улице проходили посторонние люди, поэтому такая резкая стычка молодых и горячих парней не могла остаться незамеченной. Реагируя на удивленные взгляды, Богдан расплылся в улыбке, будто услышал смешную шутку от закадычного друга, похлопал Платона по плечу, но вместо того, чтобы потом убрать руку, сжал его крепко и предложил сменить дислокацию:

– Давай-ка сходим в нашу комнату для переговоров.

Двое безымянных дружков заржали, после чего его улыбка стала такой же искренней, как и вызвавшее ее самолюбие.

Этой «комнатой» оказался закуток между университетом и миниатюрным парком, где подростки с сомнительной репутацией прятались за спинами шахматистов. Проходя мимо заполненных людьми лавок, Богдан улыбался всем встречным, давая понять, что просто встретил старого знакомого и хочет с ним посидеть, выпить пива и сыграть одну-другую партию в карты. Стандартная схема «общения» на единственном понятном хулиганам языке не удивляла, к ней все давно привыкли, в том числе и сам Платон, с каждым шагом все дальше отдалявшийся от Лии. Мимо укутанного в стальную сетку теннисного стола с несколькими заядлыми игроками, через несколько укрытых под сенью деревьев пустых шахматных лавок вела парня неприятельская свита, и чем дальше они уходили, тем меньше вокруг становилось людей. В конце дорожка, покрытая притоптанной зеленой травой, упиралась в треугольный тупик, зажатый серым кирпичным зданием университета с одной стороны и бетонной стеной завода с другой. Кроны криворастущих деревьев изо всех сил стремились закрыть голубое небо, лишь изредка пропуская сквозь себя солнечные лучи. В неприятной глазу мрачной тени веяло холодом, и чем больше парни в нем двигались, контактируя с остывшим воздухом, тем больше тепла отдавали. В относительной темноте, какую редко встретишь в ясный, безоблачный градус, несчастный, растерявшийся Платон щурил глаза и всматривался в игравшие под редкими солнечными лучами черты лица своего обезумевшего соперника в борьбе не за руку и сердце прекрасной девушки, а скорее за сиюминутное превосходство и доминирование над ближним своим. Некоторые люди на соответствующих ступенях пирамиды потребностей считают это единственной возможностью самовыражения, боясь, что иначе их жизнь окажется слишком пустой. Наливаясь чувством собственной значимости, ловя полноценный наркотический кайф, Богдан упивался своим величием перед затравленным противником. Пара страхующих по сторонам корешей являлась не приятным дополнением к сложившейся картине, не вишенкой на торте его поднятого с колен величия, а, наоборот, краеугольным камнем всего его самовыражения, главным аргументом в пользу ограниченной силы его кулаков, единственной гарантией, что разборки с конкретно взятым парнем пройдут по нужному сценарию. Ведь драка один на один допускала вариант поражения и еще большего унижения в собственных глазах, чего допустить, конечно, было нельзя. Держась же втроем, они составляли уязвимую конструкцию добровольного самообмана и усмирения своих комплексов. Больше всего на свете они боялись людей, которые не желают им подыгрывать, и бегут от них еще быстрее, чем от себя, завися тем самым целиком и полностью от поведения одного, зажатого в угол человека. Хищники каменных джунглей, генералы песчаных карьеров, жертвы собственных жертв.

Платон испытывал страх, чем уже насытил душевных монстров из корпорации невежества. Лицо его оппонента расплывалось в самодовольной ухмылке, а кулаки привычно сжимались.

– Вас недавно видели вместе, – продолжил гнуть свою линию Богдан, сверкая зубами в лучах пробивающегося через листву солнца. – Это что, было свидание, твою мать?!

Раздухарившийся любитель помахать кулаками снял с себя кожаную куртку и привычным движением повесил на затертый до гладкости сук.

– Вообще-то нет. – Платон старался, чтобы голос звучал спокойнее. – К сожалению.

– Ты чё несешь? Я, по-твоему, похож на идиота? – Верзила повернулся к своим дружкам и повторил вопрос им, на что те послушно покачали головами. – Нет. Так чего ты мне впариваешь?

– Ты оставил Лию после вечеринки, ей стало плохо, и я помог отвезти ее в больницу, – сбиваясь, пробубнил парень.

Возбужденный Богдан, оставшийся в одной белой майке, уже достаточно разъярился и не собирался ничего слушать в ответ, лишь проводя необходимую для таких ситуаций прелюдию. Видимо, в его ушах пульсировала кровь, перекрывая звук. Вулкан невостребованных жизнью эмоций готов был взорваться в одном единственном, понятном любому дураку направлении.

– Почему она тогда дома? Сидит читает книгу на лавке, – нашелся один из приспешников Богдана, в этот раз без рычащей магнитолы на плече.

Он решился поддержать своего вожака, подлив масла в огонь его ярости.

– Да! – закричал тут-же Богдан. – Ты нас совсем за дураков держишь? Лин… Лен… Короче, моя девушка здорова. Не смей к ней больше приближаться! А сейчас я тебе покажу, как отвечать за базар.

Платон успел среагировать, закрыв лицо выставленными вперед предплечьями и кулаками. Под градом ударов его руки по инерции били собственное лицо, но это не вызывало особенных неудобств по сравнению с тем, что могло бы быть и чего ему удавалось избегать. Парень отступал назад, понижая импульс силы набросившегося на него Богдана, а со стороны за потасовкой внимательно следили два его приятеля, готовые в любой момент вмешаться, если желанию их вожака хоть чего-то добиться в этой жизни будет дан отпор. Но до них очередь не дошла. Платон едва успевал защищаться, не имея большого опыта уличных потасовок, в отличие от более крупного и сильного противника. Налитые кровью глаза атакующего заплыли пеленой, голова из-за эйфории боя перестала что-либо соображать. Не желая продолжать тратить силы на столь незначительного, по его мнению, человека, он уже хотел закончить драку. Только была проблема, унижавшая его перед друзьями – Платон не пропускал хоть сколько-то сильных ударов. Поэтому, несмотря на усталость, одурманенный хулиган с раскрасневшимися от адреналина щеками продолжал яростно колотить по выставленным вперед рукам парня. Застыв в памяти долгим противоборством, потасовка на самом деле продолжалась не дольше солнечной секунды, то есть периода, равного примерно двадцати четырем ударам, часть из которых пришлась на браслет с хронометром на запястье. Шум разборки услышали мирно игравшие в шахматы подростки и уже робко собирались перед входом в закоулок. Они делали вид, что просто пришли подышать пыльным и спертым воздухом неказистого закутка, и интерес к потасовке продолжал нарастать. Все говорило о том, что пора было заканчивать высосанные из пальца разборки, и в последний момент Платону не повезло пропустить один сильный удар в скулу, от которого он потерял равновесие и упал на землю.

Восторженный маленькой победой Богдан самодовольно выдохнул и с радостью сохранившего лицо человека погладил свою залитую лаком шевелюру, убедившись в ее сохранности. Сорвал с ветки куртку и вместе с дружками направился по дорожке к выходу из тенистого тупика, не дожидаясь, пока поверженный противник встанет и сможет что-либо сделать. Перед троицей разбежались пришедшие на шум подростки, беспорядочно заняв чужие места за шахматными столами, лишь бы не попасться на глаза агрессивного драчуна. Как только процессия из трех хулиганов прошла мимо, они пересели каждый на свое изначальное место и продолжили тихо шептаться.

Платон не собирался долго разлеживаться. После одной короткой вспышки в глазах сразу пришел в себя, поднялся на ноги и отряхнулся от налипшего на него толстого слоя пыли. Привыкшие к полумраку густой тени глаза сощурились после выхода на яркую полянку парка. Подождав немного, он уже нормально оглядел противоположную, жилую, сторону улицы в поисках девушки, но на лавочке ее уже не оказалось. След обидчиков тоже простыл, зато всюду шушукались школьники и прочая детвора, заставляя парня раскраснеться не только одной пораненной левой щекой. Он спешно зашагал в сторону своего дома. Его кулаки и предплечья болели, разбитый хронометр на запястье остановился, но понесенный ущерб был скорее эмоциональным, нежели физическим. Синяки, как известно, достаточно легко заживают и еще никому никогда не вредили. Чего не скажешь об опасных конфликтах с людьми, обладающими к тому же достаточным авторитетом. Перейдя дорогу, он, удрученно побрел к своему подъезду – в любом случае запланированная им встреча с Лией теперь была не к месту. К тому же следовало починить свой хронометр, пока никто не увидел.

Уже прежде ломая свой наручный механизм, Платон был полон надежды вернуть его к жизни. Вспоминая, как это делается, он вошел в парадную, и тут же был сбит с толку непривычными звуками тяжелой музыки, проникающими сквозь толстые кирпичные стены, как сквозь мембраны огромной тысячеваттной колонки размером с многоквартирный дом. С подозрением поднявшись на второй этаж и открыв дверь в свою квартиру, он погрузился в тяжелые гитарные риффы и грубые барабанные сбивки, покрытые мелодичным, но очень жестким вокалом. Немногие оставшиеся в доме предметы вибрировали и дребезжали. Единственная в коридоре вешалка звенела висевшими на ней ключами от автомобиля, половина кухонного гарнитура, наоборот, глухо проглатывала все попадающие в нее звуки. Ножки стола и двух стульев вибрировали на деревянном полу в гостиной, как бормашина. На диване в окружении пивных бутылок с полным отрешения взглядом лежал отец, излучавший спокойствие как человек, наконец-то решивший все на свете проблемы, ну или ушедший от них. Голова его торжествующе покоилась на подлокотнике, одна рука держала выпивку, другая – пульт, а ноги в уличной обуви громоздились на противоположном конце дивана. Заводские рубашка и брюки говорили о недавнем окончании рабочей смены или о ее скором начале. А возможно, она проходила именно в этот момент. Чтобы узнать точный период солнечного градуса, Платон вышел в свою опустевшую без сестры комнату, неожиданно мрачную, будто потерявшую тепло и неподдельный уют. Электрический механизм на стене показывал скорый конец рабочей смены. Значит либо у отца был внеочередной выходной, либо одно из двух.

Во всей квартире царили устойчивый запах перегара и медовый аромат засохшего пива. Воздух продолжали сотрясать панические вибрации попавшего в ловушку воздуха, вопреки своей воле разносящего безумно громкую музыку из телевизора. Через усилившиеся помехи в нем уже ничего нельзя было разглядеть, но транслировался определенно концерт какой-то рок-группы, потому что после каждой песни слышался заглушаемый ревом толпы голос солиста, объявлявшего новый трек. Лежавший в расслабленном состоянии отец тщетно давил пальцем на кнопки пульта в безуспешных попытках переключить канал. Неизвестно, сколько длилась эта беспомощная борьба с техникой, но пыл мужчины поугас, и он почти смирился с концертом неизвестных ему рокеров и медленно попивал пиво из очередной бутылки. Не желая поднимать голову вертикально, он проливал часть напитка на шею и дальше через край дивана на пол. Затыкая уши пальцами, чтобы не оглохнуть, к нему подошел Платон, аккуратно взял пульт, отряхнул от застрявших между кнопками крошек и, направив ровно в мельтешащий помехами телевизор, нажал на уменьшение громкости. Звук послушно стих.

– А, привет, бандит, – проговорил отец пьяным голосом, словно плыл по своим словам, как по волнам. – Решил остаться со стариком? Молодец.

– Да я, собственно, еще не успел все обдумать, – начал оправдываться парень, но потом решил не делать родителю больно и замолк.

– Это ты молодец, – повторил мужчина с трудом, будто извлекая каждое слово из глубокой мыслительной шахты. – Пусть бабы психуют, а мы не должны поддаваться на их про… кации.

Платон сел на скрипящий стул и поставил локти на стол, положив голову на ладони. Он закрыл лицо и пытался о чем-то думать, найти подходящие слова, но ничего достойного в его голове не находилось. Поэтому он решил начать с простого.

– Ты не ходил на работу?

Отец посмотрел на него, впервые повернув голову. Боль от затекшей шеи мигом выразилась гримасой на его лице. И еще он был недоволен тем, что его отвлекают от такого долгожданного, наконец нахлынувшего состояния истинного блаженства. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но замер в таком положении, а потом и вовсе отвернулся обратно, в сторону телевизора.

– Откуда мы деньги возьмем, если тебя уволят? – не унимался Платон. – А на что ты купил пиво? У нас же почти ничего не осталось.

Отец что-то буркнул, пытаясь выдавить из себя слова, но после первых неразборчивых звуков, которые должны были перейти в понятную речь, просто замолк. Молчание тянулось застывшей над их солнечным городом вечностью, неизвестная рок-группа даже успела сыграть несколько песен, а потом отец все-таки вышел из ипохондрии, достигнутой с таким усердием многими литрами алкоголя, и сел на диване, спустив на пол ноги. Зазвенели упавшие пустые бутылки, одна из них покатилась через комнату к ступням парня.

– Ты что, продал шкаф? – спросил сын.

– Пришлось, твоя мать меня вынудила, – ответил отец.

– А что будешь делать дальше? Когда вся мебель закончится? Продашь наконец машину?

– Не смей так говорить, щенок! – рявкнул мужчина, растягивая слова, будто тужился, чтобы от них избавиться. – Машина – это все, что после меня останется. Это твое наследство! Да я лучше умру, чем продам такую ценную вещь…

Он хотел еще что-то добавить, но так сильно икнул, что потерял мысль и замолчал. Потом лениво почесал затылок, медленно поднялся на ноги и, пытаясь сохранить равновесие, поплелся в туалет.

Очутившемуся в давящем одиночестве Платону не оставалось ничего, кроме как собрать с пола пустые бутылки и выставить их в коридор, а потом уйти в свою комнату в надежде найти там набор инструментов. К счастью, не все еще было продано, и, вооружившись увеличительным стеклом, парень снял с запястья браслет и принялся изучать свой наручный хронометр в попытке вернуть его к жизни. Когда-то в далеком детстве он, играя с соседскими детьми, упал с перекладины качелей, расшиб лоб и сломал свой личный счетчик расстояний. Тогда отец, будучи еще квалифицированным молодым мастером, быстро починил устройство, а теперь сам подросший наследник пытался понять, что к чему. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все три стрелки расстояний – и тонкая, и средняя, и толстая – зажаты осколком защитного стекла, повредившегося от ударов Богдана. Платон достал из своего набора пинцет и аккуратно извлек все его мелкие кусочки. Для проверки работоспособности механизма он походил по комнате, и самая тонкая стрелка еле заметно сдвинулась с места. Оставалось найти новое защитное стеклышко, чтобы первый попавшийся мелкий мусор снова не заблокировал механизм. В спальне ничего подходящего не оказалось, и Платон принялся искать в остальной квартире. Зайдя на непривычно пустую после отъезда матери кухню, он увидел лежавший в открытом ящике лед. Его пластиковая упаковка имела достаточную прочность и прозрачность для замены стекла. Парень вы́резал ножницами какой-никакой круг и замотал скотчем вокруг хронометра. Информация с циферблата оказалась почти не видна, но под прямыми солнечными лучами, если хорошо присмотреться, можно было что-то разобрать. Почти выйдя из кухни, Платон вернулся к шкафу, снова достал из него кусок льда, но в этот раз не ради пластиковой упаковки, а чтобы приложить к распухшему синяку под левым глазом, уже успевшему принять вид гематомы. Чтобы обжигающий холод передался больному месту, он походил в разные стороны, сделал несколько кругов по кухне, а потом вернулся в свою комнату, оставив после себя след из капель подтаявшего от пройденного расстояния льда.

На противоположной от входа стене унылого и холодного помещения его, как всегда, ждало залитое ярким светом, привычное еще с детства окно. Дежавю от тысяч таких одинаково увиденных за всю его жизнь сцен вечного солнечного пейзажа напомнило ему о недавнем инсайте после одной старой и непонятной книги. В куче оставшегося после отъезда сестры барахла, под мятыми шторами и простынями, парень нашел несколько брошенных ею книг. Одной из них оказался роман «Атлант поверженный» в голубой обложке, отливающей небольшим оттенком оливкового цвета не то от старости, не то по задумке иллюстратора. На ней массивный черный поезд, как пятно Роршаха, взывающий к личному потаенному кошмару читателя, несся на полной скорости в бездну – к концу человеческой цивилизации. В машинном отделении виднелась фигура лидера нации, с полным одержимости взглядом устремившегося вперед. Сотни, тысячи, миллионы вагонов, а впереди лишь конец пути, конец их острова, их планеты. Столько раз в детстве Платон видел эту замысловатую картинку и только сейчас, столкнувшись с большим количеством нестыкующихся идей и оберегаемых кем-то запретов, он понял ее тайный смысл. Писательница Алиса Зиновьева явно что-то знала о природе человеческой и о произошедших до Великого разлома событиях. Столько солнечных кругов парень безуспешно искал ответы, а ключ всегда лежал рядом, в его собственной комнате. Из книги можно было почерпнуть много всего интересного, прошедшего мимо подросткового разума, поэтому держать ее дома было опасно – вдруг отец решит продать оставшуюся литературу или вовсе заснет пьяным и спалит квартиру. Виновник таких опасений как раз напомнил о себе грохотом аккуратно расставленных в коридоре бутылок. Выходя из туалета, мужчина споткнулся и чуть не упал на разлетевшиеся под его ногами стеклянные осколки, но, сматерившись, удержал себя на ногах. Хоть он и не понял, кого за это ругать, и, напевая матерную песню, просто вернулся в комнату, находиться в такой обстановке становилось все опаснее. Из телевизора раздался глухой голос дикторши новостей, повествующей об успешных испытаниях новых пугающих видов вооружений, созданных для борьбы с любыми врагами государства. Но вскоре бравурные речи ведущей сменились менее интересными сообщениями об очередных пропажах грузов на автострадах и мерах борьбы с тунеядством. Понимая, что отец, даже будучи трезвым, всегда становился злым от таких новостей, парень сунул книгу Зиновьевой в рюкзак в дополнение к лежавшему там небольшому запасу еды и уже собрался выйти из дома, чтобы проветрить мысли и в одиночестве почитать, как вдруг услышал из окна два голоса – омерзительный мужской и самый прекрасный женский. Не снимая верхнюю одежду и оставив на спине рюкзак, он пригнулся и сел за свой стоявший прямо у подоконника ученический стол. Стало понятно, что на улице возле дома ненавистный Богдан встречается с беззащитной Лией. Он с отвращением слушал их романтический разговор, но поднять голову и спугнуть эту парочку Платону тоже не хотелось – уж лучше знать, чем они занимаются, нежели убиваться из-за неведения. В тот момент он особенно оценил, какая хорошая акустика вокруг кирпичных домов у дороги. Каждое слово Богдана и Лии влетало в окно, рисуя в воображении их образы, будто стоящие за спиной парня. Ухажер очевидно пошел ва-банк, неприкрыто клея молодую красотку, зарождая в ней искры желания, раздувая из них огонь страсти своими омерзительными губами. Девушка в конечном счете будет вынуждена выбрать кавалера, отбившего у всех других претендентов желание к ней подходить, просто от безысходности. Многие в душе хотят, чтобы за них все решали. Платону ничего не оставалось, как бороться с рвотным рефлексом и слушать их отвратительный флирт. Чтобы не поднимать голову, он опустил ее на скрещенные перед собой руки и буквально лежал верхней половиной тела на учебном столе. Распираемый внутренней злобой, он чувствовал себя падающим в глубокую бездну уныния, словно простой пассажир поезда с обложки «Атланта», которому не по силам что-нибудь изменить. Чтобы хоть чем-то занять себя, Платон вытянул правую руку вперед и начал крутить переключатель частот телевизора, уперевшись подбородком в левую руку и подняв глаза. На всякий случай он приглушил громкость и начал искать тайную трансляцию Шпильмана, конечно, если его после того случая не раскрыли. Наверняка в тюрьме нельзя было просто так иметь, а уж тем более использовать вещательный передатчик, так что любой выход в открытый эфир предполагал исключительную опасность. Довольно быстро пройдя все частоты и вернувшись в начало диапазона, парень попытался вспомнить, что же говорил старик в прошлый раз. Найти какого-то незнакомца через подземку в Александрии – негусто, учитывая тот факт, что, отвлекшись на приступ Лии, Платон мог что-то напутать. Но второго шанса ему явно никто не давал, трансляции нигде не было слышно.