В третью стражу. Автономное плавание

«А хорошо тут живут, – подумал Федорчук, ознакомившись с „прейскурантом“. – Цены не то, что в Киеве».

Виктор открыл дверь номера и, насвистывая любимую «Пора-пора-порадуемся», вышел в коридор.

Олег Ицкович – Себастиан фон Шаунбург, Амстердам.

1 января 1936 года

За внутренним монологом, переходящим по временам в диалог с самим собой – ну, полная клиническая картина шизофрении, доктор! – Олег даже не заметил, как вышел из номера, закрыл дверь и, поигрывая деревянной грушей с прикованным к ней здоровенным, едва ли не амбарным, ключом, двинулся к лестнице. Опомнился уже на ступеньках. Удивился – а чего не на лифте? – но вовремя вспомнил, что оного в здании покамест нет, и, покачав головой, двинулся вниз.

В вестибюле Олег присмотрел себе уютное кресло под пальмой в здоровенном горшке, порадовался мысленно, что в довоенной Европе курить в общественных местах еще не запретили, и махнул рукой кельнеру из ресторана.

– Оберст! – крикнул по-немецки, закуривая. – Кофе и рюмку коньяку.

И в этот момент по лестнице в вестибюль спустился еще один гостиничный постоялец – симпатичный молодой мужчина в хорошем синем костюме с каким-то «плывущим» взглядом синих же глаз и…

«Я брежу?»

Настолько типичный представитель своего народа – «А какого кстати? Француз или русский из бывших?» – и своей эпохи (у него даже усики «белогвардейские» имели место быть) насвистывал одну очень знакомую мелодию… Такую знакомую и такую…

«Он? Или просто почудилось?»

И к слову, если не почудилось, то кто, Витя или Степа? И что теперь делать? Ведь не кинешься же ему на шею с воплем, узнаю, дескать, брата Колю!

Между тем мужчина остановился посередине вестибюля и осмотрелся кругом, как бы в поисках знакомых. Времени на размышление не оставалось, и Олег сделал первое, что пришло в голову. Положив ладонь правой руки на левую, он поджал большой палец и мизинец и слегка – как бы совершенно случайно или в задумчивости – пошевелил тремя средними пальцами именно в тот момент, когда взгляд насвистывающего незнакомца скользнул по нему. И не ошибся, похоже: его поняли! Незнакомец, уже было прошедший мимо, резко повернул голову, фиксируя взгляд. Олег еще раз шевельнул пальцами. И сигнал оценили!

Мужчина сделал еще пару шагов в направлении дверей ресторана, но затем остановился, как бы вспомнив о чем-то, что следовало сделать теперь же, пока он находится еще в фойе, и повернул в сторону стойки портье.

– Простите, любезный, – обратился он к портье по-французски. – Не было ли почты для Андреаса Кеека из тридцать второго номера?

Портье напрягся. По-видимому, он был не силен в языке Расина, но после краткой напряженной борьбы с лингвистическим кретинизмом вдруг улыбнулся и, с облегчением кивнув постояльцу, обернулся к деревянным ячейкам с номерами.

– Sie haben zwei-und-dreißig gesagt?[31]

– Да, – подтвердил мужчина.

– Leider, nein[32], – развел руками портье, снова оборачиваясь к клиенту. – Ich bedauer.

– Не страшно, – улыбнулся мужчина и, бросив искоса взгляд на Олега, пошел обратно к лестнице, явно забыв, что перед этим собирался в ресторан.

Олег проводил его взглядом, допил не торопясь кофе и коньяк, докурил сигарету и только после этого поднялся из кресла. Бросив взгляд через высокое и достаточно широкое окно, чтобы оценить состояние внешнего мира, – что в Амстердаме, как известно, никогда не лишне, – пошел к лестнице. Сердце в груди стучалось, как заживо замурованный узник в дверь темницы. А из мыслей в голове была одна, но зато какая!

«Не один! Я не один! Господи! Я не один! Не один!!»

Виктор Федорчук – Дмитрий Вощинин, Амстердам.

1 января 1936 года

В дверь постучали. Короткий, решительный, но все-таки скорее интеллигентный, чем бесцеремонный стук.

– Да? – Виктор открыл дверь и вопросительно посмотрел на высокого мужчину, который то ли подал ему внизу, в фойе, знак, то ли не подал, но вот теперь стоит здесь, перед дверью Федорчука.

– Доброе утро, господин Кеек, – мужчина, молодой: открытое лицо с правильными чертами, крепкий подбородок и холодноватые голубые глаза, отдающие опасной сталью. – Скорее всего, мы не знакомы, но…

Текст и манера говорить – посетитель вымучивал фразы на не слишком беглом, хотя и вполне уверенном французском, с изрядным немецким акцентом – не вязались с обликом сильного и, возможно, даже опасного человека. Чутьем Вощинина Виктор решил, что этого человека стоит опасаться или, по крайней мере, принимать во внимание. Тем удивительнее оказалось поведение незнакомца, что в нынешних обстоятельствах могло означать…

– Вы из какого номера? – спросил Виктор, переходя на немецкий.

– Из тридцать третьего…

– Цыц?! – метаморфоза случилась несколько более неожиданная, чем можно было представить даже в этих, по-настоящему экстремальных, обстоятельствах. С Федорчуком чуть не приключился «родимчик», и он даже не заметил, что перешел на «великий и могучий».

– Был, – с нервным смешком и тоже по-русски ответил незнакомец. – До сегодняшней ночи, если ты понимаешь, о чем я…

– Понимаю! – Федорчук схватил «незнакомого друга» за плечо и, рывком втащив в номер, захлопнул дверь.

– Ты поаккуратнее, – предупредил дернувшийся было, но вовремя погасивший порыв «незнакомец». – Мог бы и сдачи ненароком получить… Витька, ты?

– Да, – кивнул, отступая от преобразившегося Олега, Федорчук. – А ты? Твоя настоящая фамилия?

– Ицкович. А твоя?

– Федорчук.

– А Степа?

– Не знаю, – пожал плечами Федорчук. – Но раз мы оба здесь, то вероятность…

– Выше пятидесяти процентов, – закончил за него Олег. – Проверим тридцать четвертый номер?

– Пошли. Спросим, нет ли для ребе Ицковича славянского шкафа, или не здесь ли живет Эдита Пьеха…

– Ага, здесь живет «иди ты на»…

Виктор Федорчук, Олег Ицкович, Степан Матвеев, Амстердам.

1 января 1936 года

– Так, ты – Олег, – ткнул Ицковича пальцем в грудь «англичанин» из тридцать четвертого, как оказалось, тоже неплохо – буквально «по случаю» – говорящий по-русски.

– А… этот кто? – и обвел указательным пальцем в воздухе силуэт человека, что назвался Ицковичем.

– Этот? – усмехнулся Олег, указав на себя большим пальцем левой руки, поскольку в правой дымилась сигарета. – Этого зовут Себастиан фон Шаунбург. Для друзей просто Баст. Между прочим, истинный ариец, беспощадный к врагам рейха, и баварский рыцарь с одиннадцатого века.

– Восхищен знакомством, – как-то автоматически и, что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнес Степан. – Диц фон Шаунбург[33], полагаю, ваш предок?

– По прямой линии, – гордо вскинув подбородок, ответил Олег и, перейдя на английский, спросил: – С кем имею честь?

– Разрешите представиться… сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, четвертый баронет Лонгфилд, – произнес Матвеев привычной скороговоркой. – Англичанин, как вы можете предположить, – и его голова сама по себе произвела вежливый кивок.

Теперь две пары глаз уперлись в Федорчука, о котором Олегу уже было известно, что тот – бельгиец, или все-таки голландец?

– Оранжевые штаны? Три раза «ку»? Не дождетесь! – Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущенно и убрал руку за спину. – Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии… И, мне кажется, господа, что продолжать разговор в номере…

– Согласен, – сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь. – Не то чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

– Ну-ну, – неожиданно ухмыльнулся Олег. – Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

– Прав, прав! – отмахнулся Степан. – Давайте куда-нибудь за город, что ли!

– Не надо за город. Есть у меня… – Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. – Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это… Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

– Не извольте беспокоиться, герр немец! – хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. – Хвоста не приведу! – и, прислушавшись к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

– Иди! – кивнул Степан. – Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

* * *

Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы «кондратий». Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель – как раз напротив моста Маджери Бруг, без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им – троим – не поздоровилось бы в первую очередь. Причем расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

– Прослушки здесь нет, – взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. – Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

– Ну, прям как в анекдоте, – неожиданно хохотнул Матвеев, явно испытавший облегчение при словах хозяина. – Встретились как-то англичанин, русский и немец…

– Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, – поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, Федорчук.

– Шутники! – сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: «официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник Гейдриха», с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

– Ну, ты, Цыц, и конспиратор! – покачал головой «рафинированный англосакс» в твидовом костюме в елочку. Но сам, тем не менее, говорить вслух «о сокровенном» тоже не стал, а записал на той же бумажке: «и я журналист, из MI-6».

– Ох, грехи наши тяжкие! – вздохнул Федорчук, делая свою запись. – И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

– А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде «сбоя в мировых линиях» или о «пробое пространственно-временного континуума»? – Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: «журналист и я, РОВС, НКВД», и даже бровь от удивления поднял. – Ну, мы и попали.

– Мы попали… – задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку сигарет.

– Ты же вроде бросил? – снова удивился Матвеев.

– Бросишь тут, когда полковое знамя спи**или, – усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. – Так что, профессор, так уж и никаких идей?

– Идей море, – Матвеев-Гринвуд поднялся и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. – Конспиративная?

– А то ж, – Ицкович встал и подошел к буфету. – Выпить кто-нибудь желает?

Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.

– Вообще-то разговор на серьезную тему… – Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.

– А я, собственно, и не настаиваю, – пожал плечами Олег, который стал теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит он сам, Степан эту тему решил «не расчесывать». И так на душе погано – хуже некуда, а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.

– Ладно, – сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. – Плесни и мне немного.

– Заметьте, не я это предложил! – довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним «расцвели» и остальные.

– А не может так случиться, что это бред? – осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.

– Коллективный? – уточнил Степан.

– У меня бреда нет, – отрезал Ицкович. – Я себя проверил.

– А это возможно? – сразу же заинтересовался Виктор.

– Нет, разумеется, – Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. – Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, – он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей, – есть лишь плод моего больного воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится мне это или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно…

– Это называется солипсизм… – как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.

– Можешь считать меня последователем Клода Брюне[34], – пожал широкими плечами «немца» Олег. – По факту же я знаю, что я здесь и что вы тоже здесь. Что это значит для меня? Для меня – здесь и сейчас – это единственная реальность, данная мне в ощущениях, и, как это ни дико, мне даже неинтересно знать, каким макаром меня сюда занесло! Что для нас изменится, если мы узнаем про какой-нибудь там сбой мировых линий?

– Н-да, – Федорчук опрокинул рюмку, выдохнул воздух носом и закурил, наконец, сигарету, которую так и крутил в пальцах.

– И, судя по всему, без возврата… – кивнул Степан и тоже выпил. – Во всяком случае, исходить следует из худшего, – добавил он, возвращая пустую рюмку на стол. – Наши там, а мы здесь… навсегда.

– А я о чем? – Олег загасил в пепельнице окурок и, вытряхнув из пачки новую сигарету, «обстучал» ее об стол. – Жены, дети… Если на этом зациклиться, мы действительно быстро спятим. Я «пятить» не желаю. Они живы, здоровы, а мы… Мы здесь. Из этого и надо исходить.

– То есть, – по глазам было видно, что «белогвардейцу» Федорчуку ох как сейчас несладко, но голос Вощинина звучал ровно, – ты предлагаешь оставить Герцена за кадром и сразу перейти к Чернышевскому?

– В смысле от «кто виноват?» к «что делать?»… – скептически хмыкнул Матвеев.

– Ну, не Некрасова же вспоминать, – усмехнулся Ицкович. Правда, от этой усмешки во рту появлялась оскомина.

– Всем плохо, – выдохнув дым, предотвратил возможную дискуссию Федорчук, – только это уже в прошлом, а нас должно интересовать именно будущее.

– Ну не скажи, – огрызнулся вдруг начавший краснеть Олег. – Ты помнишь, что здесь через три с половиной года начнется?

– Ты серьезно? – прищурился Степан.

– Двадцать шесть миллионов и три из них мои соплеменники, – Ицкович отвернулся и посмотрел в окно. – Или по другому счету пятьдесят и шесть.

– Угомонись! – Матвеев наконец снова сел за стол и, протянув руку, завладел бутылкой. – Ты не один такой совестливый, только на всякое «А» имеется свое веское «Б».

– Да ну? – Федорчук аккуратно подвинул к Матвееву свою рюмку и, оглянувшись на Ицковича, все еще созерцающего унылый городской пейзаж за окном, двинул по столу, как шахматную фигуру, и рюмку Олега. – И какое же у нас «Бэ»?

– У тебя – самое серьезное.

– Вообще-то да, – подумав мгновение, согласился Виктор. – И одни – звери, и другие, блин, – животные. Да еще немцы на пятки наступают…

– Вот именно, – многозначительно произнес Матвеев, глядя в спину Олегу. – Еще и немцы…

– Допустим, – когда Ицкович повернулся к столу, цвет его лица был уже вполне нормальным. – Я, между прочим, никаких особых надежд на будущее и не лелею…

– А вот истерику, сержант, устраивать не надо! – остановил его командным окриком Виктор.

Олег вздрогнул, словно на бегу споткнулся, и удивленно посмотрел на Федорчука-Вощинина.

– Вообще-то старший лейтенант, по-вашему, – буркнул он через мгновение.

– Тем более! – теперь встал Федорчук. Видно, его очередь настала. – Думаешь, у меня сердце не болит? – спросил он, подходя к Ицковичу почти вплотную. – Между прочим, и за «ваших» тоже!

– Можешь не объяснять, – махнул рукой Олег. – Не первый год знакомы.

– Ну, а раз понимаешь, посмотри на вещи здраво, – Федорчук оглянулся на Матвеева и попросил: – Булькни там, что ли, а то у меня от напряжения весь алкоголь сгорел.

– Ладно, господа алкоголики! – Матвеев насупился, но налил всем, и себе тоже.

– Специальности у нас здесь такие, – продолжил между тем Виктор, – что даже если до войны дотянем, ее вряд ли переживем. Компраневу?

– Ну и?.. – Олег докурил сигарету, взял со стола две рюмки, свою и Федорчука, и подошел к разгуливающему по комнате другу. – Держи.

– Спасибо, – кивнул Виктор. – Причем мое положение самое гадкое. Надо объяснять?

– Не надо, – откликнулся из-за стола Матвеев. – Тебе точно надо ноги делать. И знаешь, у меня для тебя даже документик, кажется, завалялся.

– Что значит «кажется»? – нахмурился Олег.

– Проверить надо, – объяснил Степан. – Знает ли об этих документах кто-нибудь еще. Если нет, все в ажуре. Документы, можно сказать, идеальные. Ты же по-французски без акцента?

– Ну? – поднял бровь Виктор.

– Будешь французом, вернее эльзасцем.

– Серьезно?

– Витя, ты за кого меня принимаешь?

– Тогда ладно, – улыбнулся в ответ Федорчук. – Буду французом.

– Ну, и ладушки, – Матвеев опрокинул в рот рюмку, крякнул, разом нарушив образ английского джентльмена, и тоже потянулся к сигаретам Ицковича. – Дай, что ли, и мне подымить.

– Травись! Мне не жалко! – усмехнулся явно успевший взять себя в руки Олег. – У меня еще есть, но ты все-таки помни, Степа, когда дым пускаешь, на чьи деньги эта отрава приобретена.

– Не боись!

– Ну, а по существу? – спросил Олег, усаживаясь на место. – То, что Витю надо вынимать, ясно. Но…

– Нас всех следует вынуть, – Матвеев не шутил.

– Почему?

– Потому что три человека не в силах повернуть колесо истории вспять. Ты ведь это собрался сделать, не так ли? Так вот, мы его даже притормозить вряд ли сможем, не то что остановить.

– Типа бодался теленок с дубом? – Олег взял в руки пачку «Житана» и сидел, как бы раздумывая, закурить еще одну или хватит.

– Хуже! – встрял в разговор Федорчук. – Слон и Моська. Теленок дуб может и сотрясти, если со всей дури боднет, а вот слон Моську даже не заметил.

– Можно попробовать передать информацию заинтересованным лицам…

– Можно, – согласился Матвеев. – Но могут и не поверить. Впрочем, это можно было бы и обдумать. Только обдумывать такие вопросы лучше, как мне кажется, на спокойную голову и не здесь, а где-нибудь в Аргентине или, скажем, Чили.

– Почему именно в Аргентине? – спросил Виктор.

– В любой латиноамериканской стране, – развел руками Степан. – Но Аргентина или Чили все-таки предпочтительнее. Там и деньги на наших «ноу-хау» можно сделать, и затеряться легко. И оттуда – если захотим – вполне можно начать большую игру.

– Большую игру, – повторил за ним Ицкович. – Узнаю англичанина во всем, даже в мелочах. Кажется, только что ты убеждал меня, что нам ничего не добиться.

– Вероятнее всего, – похоже, что Степан над этим уже думал и успел прийти к определенным, неутешительным, выводам. – Но если все-таки попробовать – а я за то, чтобы попробовать – то лучше делать это с безопасного расстояния.

В словах Степана содержалась большая доля правды, это понимали, разумеется, и Виктор, и Олег. Другое дело, что им двоим – возможно, в силу типов темперамента – трудно было согласиться даже с очевидным. Время шло, слои табачного дыма над головами друзей уплотнялись, а муть за окном наливалась чернотой, но истина, которая по уверениям древних римлян давно должна была уже родиться в споре, появляться на свет решительно не желала.

Извечные русские вопросы, обозначенные в самом начале беседы, оставались неразрешенными, потому что никто из собравшихся в этой комнате «попаданцев» не мог – несмотря на неслабый, в принципе, интеллект и немалые знания – ответить на куда как более актуальные. Например, как предотвратить Вторую мировую войну и можно ли вообще ее предотвратить? А между тем вопрос-то был, по совести говоря, центральный. На миллион долларов, как говорится.

От ответа на этот, по-настоящему проклятый, вопрос зависело все остальное, как жизнь от кислорода. Но вот беда, ни один из трех друзей в отдельности, ни все вместе – путем, так сказать, мозгового штурма – ответа найти так и не смогли. И более того, никакой уверенности, что хотя бы одно из их предположений содержит в себе нечто большее, чем фантазию уставшего от напряжения мозга, – у «вселенцев» тоже не было. А в голову уже лезли новые вопросы. Как, например, можно помочь СССР, не превращая одновременно Сталина в еще худшего монстра, чем он был на самом деле? Впрочем, по поводу этого последнего утверждения у друзей моментально возникли разногласия.

В последнее время Матвеев был к Сталину индифферентен, поскольку положительные качества Иосифа Виссарионовича, которые Степан готов был за ним признать, почти компенсировали те отрицательные черты вождя, на которые профессор тоже глаз не закрывал. Однако не так обстояло дело с Ицковичем, который «ирода усатого» на дух не переносил, но соглашался, что в данных условиях другого столь же естественного и, главное, эффективного союзника у них нет и быть не может. Федорчук вождю как бы даже симпатизировал, но при этом опасался, что, резко усилившись, Сталин «наворотит» в стране и мире таких дел, что мало никому не покажется. С другой стороны, не к англичанам же идти?

Что характерно, ни Гитлер, ни Лаваль, как конфиденты не рассматривались вообще. Бурное обсуждение других, кроме Сталина, кандидатур, привело лишь к двум, безусловно согласованным решениям. Первое, если помогать, то не только СССР, но также, возможно, и Англии, и даже Америке, хотя и в гораздо меньших объемах, потому как их чрезмерное усиление тоже никому не выгодно. Во-вторых, открываться – то есть сообщать о себе правду – ни в коем случае нельзя, потому что, если даже поверят, то судьба новой «Железной маски» никого из друзей не прельщала.

Но не поверят, вот в чем дело. И это, пожалуй, три. Государства – инертные системы. Заставить их изменить политику – то же самое, что пытаться руками столкнуть с рельсов прущий вперед паровоз. Но тогда опять-таки ничего лучшего, чем податься в Чили, придумать невозможно. Таково, во всяком случае, оказалось решение, которое они ближе к вечеру все-таки приняли.

– Ладно, – согласился несколько даже охрипший от споров Федорчук. – Чили так Чили. Альенде, и все такое.

– Альенде, по-моему, где-то в Европе сейчас, – предположил Ицкович. – Послом. Или послом был поэт?

– Какой поэт? – Матвеев посмотрел на пустую бутылку и саркастически покачал головой.

– Не помню имени, – развел руками Олег. – Был у них… черт! А! Точно! Это Неруда был послом, только не помню где.

– Хрен с ним, – махнул рукой Федорчук. – Как договоримся?

– Мы с тобой встречаемся… – Степан взял листок с именами, перевернул и быстро записал адрес и дату встречи. – Устраивает? – спросил он, демонстрируя запись Виктору.

– Вполне.

– Сразу после этого езжай в… – Матвеев возвел глаза к потолку, но сделал над собой усилие и вернулся к бумажке, записав, куда именно следует отправиться Федорчуку.

– Значит, через две недели, – кивнул Федорчук. – А ты?

– Я? Я попытаюсь собрать приданое…

– Что, есть карбованцы? – усмехнулся Виктор.

– А то ж! – улыбнулся в ответ Степан. – И твердая валюта, и документы, и, может быть, кое-что из спецтехники умыкнуть удастся…

– И?..

– Ну, думаю, за неделю-другую управлюсь. А кстати, деньги-то у тебя есть, или…

– Нет, но будут! – твердо сказал Федорчук, и в глазах его мелькнуло нечто такое, от чего Матвеев даже поежился.

– Банк грабить собираешься? – заинтересовался Ицкович.

– Нет, – серьезно ответил Федорчук. – Сволочь одну. Резидента.

– Тоже дело, – кивнул, соглашаясь, Олег. – Помощь нужна?

– Не напрягайся, – отмахнулся Виктор. – Сам справлюсь.

– Ну, сам так сам, – пожал плечами Ицкович. – Мне тоже нужно время, чтобы вещички собрать. К концу февраля буду на месте.

– Где и как встречаемся? – спросил Матвеев.

– Вокзал? – предложил Федорчук.

– Главпочтамт? – высказал свое предложение Ицкович.

– В ГУМе у фонтана, – но ирония Степана оказалась не востребована.

– Ты по-испански читаешь? – вкрадчиво спросил Ицкович.

– Ну, разобрать несложный текст, я думаю…

– Тогда так, – Ицкович завладел листком и быстро записал свои предложения. – Это первый вариант, – сказал он, показывая друзьям текст. – Это второй. А это третий, резервный, если первые два не сработают.

– Идет, – кивнул, закончив чтение, Степан.

– Согласен! – теперь бумажкой завладел Федорчук и быстро написал на ней еще две строчки.

– А это еще зачем? – удивился Ицкович.

– А если что-нибудь не сложится и мы застрянем в Европе? Где я буду вас искать?