Полная версия
Детективы и не только
Детективы и не только
Сергей Павлов
© Сергей Павлов, 2022
ISBN 978-5-0056-6527-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
КУКЛОВОД
Крымский город Мамаевск не был большим: несколько холмов, по которым разбежались дома, речка, на главной площади горком да церковь, пока работающая, рынок, клуб и школа. Железная дорога проходила сквозь него, а нужда чинить паровозы и вагоны дала городу завод, тоже небольшой, при нем была и электростанция с трубой, дававшая Мамаевску электричество. Паровозы день и ночь перекликались друг с другом, а жаркий степной ветер сменялся иногда легким черноморским бризом.
Церковь давно уже не звонила заутреню, вечерю, благовест, а гудок завода исправно поднимал на работу и возвещал конец смены. На вокзале располагались почта с телеграфом и телефонной станцией, девушки с которых были предметом обожания молодых рабочих и служащих. Остальное повторяло все подобные городки: пара питейных, столовая, ресторанчик средней руки при гостинице, в котором рабочие, случалось, пропивали премии, магазинчики, булочные, сады во дворах.
За городом, внутри заглохшего парка, стояла разрушенная в Гражданскую графская усадьба, заходить в которую рисковали только отчаянные ребята, да и то после подпития – ходили слухи про привидений. Больница при заводе, аптека в переулке, еще ряд учреждений и заведений, в общем то и все. Каменных домов было мало, и за железной дорогой город плавно перетекал в ту одноэтажно-огородную деревню Мамаевку, которой и был до проведения железки.
Самым же большим событием в истории города была борьба с бандой Сёмки Игнатьева в 20-х. Банду эту, налетавшую в город и гулявшую по окрестным дорогам, ЧОНовцы и латыши окружили где-то в километре от окраин. Целый день ухали пушки и трещали пулеметы. Трупы на подводах тогда провезли по главной, тогда еще Николаевской улице…
Так что жизнь в городе Мамаевске через почти двадцать лет после Революции была более-менее налаженной и спокойной – работа, учеба, собрания, праздники. Завод, на котором, как и на дороге, держался город, кое-как вылез из разрухи и начал заодно чинить трактора, косилки, веялки и прочее окрестным колхозам. Была, конечно, в городе и милиция, но, к счастью, больших преступлений не случалось. Иногда ловили беглого кассира, квартирного или вагонного вора, уводили растратчика. Шерстили рынок от мелкого жулья, торговцев краденым, самогонщиков и спекулянтов. В общем, шла довольно стандартная рутина.
Убийства случались в драках после зарплат, когда водка застила друзьям глаза. Попадались хулиганы, но в целом в городе, где почти все друг друга знали, и преступления раскрывались быстро.
Милицией управлял человек хотя и не местный, но весьма заслуженный и в городе уважаемый – участник Японской, Империалистической и Гражданской Ефимцев Аркадий Павлович. Носил он орден Красного знамени, но и Кресты свои Георгиевские берег. Милицию городскую ему пришлось принять в довольно плохом состоянии и первым делом наводить в ней жесткий порядок. Часть старого состава при этом поплатилась местом, а кое-кто пошел под суд – кто за взятки, кто за побои, кто за аморалку. Так что были у него и враги.
Говорят, что шрамы украшают мужчин, и Ефимцев в последней из трех войн получил свой шрам: при лихой атаке на него налетели двое казаков, он отбил удар одного, другой рубанул шашкой по голове, и спасся он чудом – рядом рванул снаряд, убивший обоих беляков. Кроме шрама над левым ухом, та атака оставила после себя боль, накатывающую временами и раскалывающую голову изнутри. В эти моменты о работе можно было и не думать. В аптеке городской он покупал капли, чтобы глушить эту боль и через это был знаком с местным аптекарем – Редингом Генрихом Карловичем,
Заместителем его и парторгом в местном отделе НКВД являлся капитан Демин Пётр Павлович. В Крым он пришел с Гражданской, да так и остался, только перешел с военной службы в милицию.
Очередной крымской весной уже после Первомая Ефимцев сидел в своем кабинете с Деминым, разбирая текущие дела.
– Маша, Пасечника ко мне позови, – Ефимцев достал из ящика папку дела о вредительстве на заводе и жалобу прокурору.
Пасечник был парнем коренастым, горячим, даже слишком – деревенские драки еще не вышли из него, а вот гонору было много, куда больше, чем жажды знаний. Хорош он был в облавах, слежке, но на допросах срывался, начинал руки распускать, теперь вот и до прокуратуры докатилось.
– Ну что, Сашок, жалоба на тебя из прокуратуры. Пишут, на допросе бьешь. Бьешь?
– Было, товарищ капитан, так за дело же! -милиционер даже не смутился, – Оскорбил он меня.
– И как оскорбил? Сильно?
– Сказал, что неуч я, над протоколом смеялся, стал слова править.
– А, так он еще и запятые, поди, расставлял?
– Расставлял, товарищ майор!
– Ох, Саша, Саша, вот что с тобой делать? Неблагодарный ты человек. Тебе задержанный помогает на себя протокол писать, а ты его по роже! Не стыдно?
– Так он из господ, а я крестьянский! Пусть ему стыдно будет!
– Вот что, товарищ сержант, – перешел в серьезный тон Ефимцев, – пусть нас парторг рассудит. А я вас от допросов отстраняю и для пользы вашей поручаю вам труды товарища Сталина читать, и не просто читать, а писать по ним сочинения, где вы свое мнение высказывать будете. Научитесь правильно писать, читать, изъясняться и понимать. В оперативной работе вы остаетесь. Ясно?
– Ясно, – Пасечник сник.
– Ко мне зайдите потом, литературу возьмете, – добавил Демин.
– Все, идите. – Пасечник вышел.
– Сурово ты с ним, – Демин улыбнулся, – надо еще словарь ему купить, не поймет же ничего.
– Будет знать. А то его протоколы можно в «Крокодил» отсылать. А парень толковый: примечает много, бегает быстро, дерется, стреляет хорошо, хотя это у нас как раз и не нужно.
– Да, стрельбы то давно не было, – Демин, потянувшись, встал из кресла.
– По дереву постучи, – Ефимцев махнул на него рукой и потер голову – снова начинался прилив боли, приходящий откуда-то изнутри головы, и разламывающий ее как раскаленным лезвием. – Слушай, зайди через полчасика, я тут пока приму.
В дверях Демин еще раз посмотрел на него, как бы думая: стоит ли уходить, оставляя начальника в таком состоянии, но Ефимцев, потянувшись в нижний ящик, грозно глянул на него поверх стола и парторг со вздохом закрыл за собой дверь.
Ефимцев быстро налил из графина воды в стакан, накапал в него из флакона, выпил залпом и откинулся в кресле. На лбу выступил пот, лицо перекосилось от боли, руки вцепились в край стола. Стол затрясся от дрожи в напряженных руках…
Все прошло. Майор сидел в кресле и тяжело дышал.
В перерыв он заглянул в кабинет к Демину и сказал:
– Пойдем-ка, Петя в рэсторан, кутить будем!
– Пойдем!
***
Пасечник сидел у милиции, и от выговора Ефимцева на душе было тяжело, да и твердить по приказу литературу желанием он тоже не горел. Весна все разгоралась вокруг, и хотелось радости, гармошки, пляски… Он покачивал ногой, откинувшись на спинку скамейки и мысли его были черны.
– Вы Пасечник? – рядом стояла невысокая стриженая девушка в берете со связкой книг. Платьице на ней было простое, да и сама она выглядела просто.
– Ну, я, и не просто Пасечник, а сержант милиции Пасечник. —настроение у милиционера было отвратительное.
– Я от актива комсомола, нам товарищ Демин передал поручение помочь вам в работе с политикой и грамотностью. Томилина Алла, – она протянула узкую ладошку, Пасечник пожал ее:
– Саша. Александр.
– Может, хоть встанете?
– Ну, что еще? – он нехотя встал, сунув руки в карманы пиджака.
– Сегодня у нас первый урок. В школе занятия кончились, идем туда. Она взяла его за руку и повернулась в сторону улицы.
Шоферы на площади сразу это заметили:
– Чего, Саня, невеста пришла? – девушка вспыхнула разом, отпустила его руку и отстранилась.
– Не, Вася, это его учиться повели,
– Смотри, Саша, чтоб плохому не научила!
Шоферы заржали в голос, девушка наклонила голову еще сильней, ускорила шаг. Пасечник погрозил мужикам кулаком, но они засмеялись только сильней.
В школе было пусто, только хор разучивал песню. Вдвоем они зашли в свободный класс и Алла, кажется, застеснялась еще больше – Пасечник был выше ее на голову, крепкий коренастый. Из них двоих скорее она походила на школьницу
– Ну что, – скучно спросил милиционер, присев на парту, – как учиться будем?
– Александр, -она занервничала еще сильней, убрала прядь с лица, -пожалуйста, не надо. Давайте начнем. Вот тетрадь, – Она протянула ему тетрадь, – я вам из книги почитаю, вы писать будете, а потом разберем это все.
– Вы вообще, где работаете? – Он взял тетрадь, сел за парту с трудом – ноги не лезли, пересел за учительский стол.
– Телефонистка я на почте. Это неважно все.
Была она какая-то серая, невзрачная, нервная и потерянная.
– Ладно, – Саша вздохнул еще тяжелее, – давайте вашу «Мама мыла раму».
***
Городская столовая с тремя фикусами от ресторана на привокзальной площади отличалась от реального ресторана меньшими размерами и отсутствием оркестра. Цены тоже были чуток пониже. А вот официанты были там из того самого ресторана, только перекочевали после революции и НЭПа, когда их выгнали из любимой вотчины волевым решением заводского парткома.
Как только Ефимцев и Демин вошли в столовую, из-за стола у окна привстал аптекарь Рединг:
– Аркадий Петрович, Петр Павлович! Идите к нам, пожалуйста!
Милиционеры прошли к столику, за которым сидели хирург и аптекарь.
– Аркадий Петрович, как голова у вас? – спросил Рединг, – Все так же болит?
– Даже сильней, ничего не помогает.
– Так может Семен Семенович поможет? Он все же доктор, не то, что я.– Рединг рассмеялся: – Семен Семенович, возьметесь за такого пациента? Весь, знаете ли, на работе горит, а лечится только от боли.
– А что болит то у вас?
– Голова вот, с войны мучаюсь, а в последнее время все сильней. Бывает, просто раскалывается.
– Вы, уважаемый, с этим не шутите. Я вот много журналов читаю, да и сам на войнах многих побывал и без них тоже всякого насмотрелся. А у нас как-то не принято о народе было заботиться – на Империалистической все наши еще и без касок ходили. И наркомания, и пьянство, и сифилис… – доктор махнул рукой: – Все это на психику влияет страшно. Надеюсь, у вас такого не было, – Врач усмехнулся в бороду, – Я хоть не специалист, не психиатр, но почитать такое забавно. А случаи, знаете, бывают преинтереснейшие. Например, безумный маскируется под нормального человека, но иногда, только иногда, дает себе выход. И во времена такой, с позволения сказать, маскировки его часто даже психиатру не отличить от обычного человека.– Официант принес уже заказ, еда остывала, но Ефимцев заслушался, – И вот надо здесь уметь найти такой момент, точку, которая покажет его истинное нутро именно во время осмотра, а то вы его уже до следующего срыва не поймаете.
– Да, доктор, прямо как у нас на допросе! – засмеялся Демин:
– Пожалуй. И вот еще иногда, знаете, бывает раздвоение личностей и в одном человеке их оказывается две, а то и больше, и еще не ясно, какая из них более главная и когда и при каких условиях! Ну а причины для этого описывают совершенно разные: психологические травмы, отравления, наркомания, болезни… Так что, Аркадий Петрович, не медлите, заходите к нам, сделаем поначалу рентген, а там, может, и на операцию. Аркадий Петрович, смотрите, у вас уже остыло все!
– Ну вы, Семен Семенович, говорите так интересно, прямо фантастика какая-то. Поверить трудно! – Ефимцев, наконец, начал есть, но суп и впрямь подостыл; он его отставил и взял котлету, – А когда к вам можно подойти?
– Сегодня уж вряд ли, давайте лучше завтра – как раз рентген работает с двух. Да давление замерим, может, найдем причину, а я за вас попрошу, чтобы без очереди, не смущайтесь, а то ваши пациенты в очередях тоже ведь не стоят! – доктор рассмеялся негромко, аптекарь же так захохотал, что обернулись с соседних столиков.
Котлета тоже была не очень горячей, но Ефимцев все же доел ее и запил едва теплым чаем.
– Хорошо, завтра, так завтра.
– Жду вас.
Они распрощались с медиками, встали из-за стола и пошли обратно на работу, Демин спросил:
– Что, и впрямь так все серьезно?
– Болит страшно, лучше провериться, раз предлагают. Если что, подменишь меня.
Демин помолчал, закурил, и вдруг добавил:
– Не боишься, что будет как у Фрунзе?
– А бояться не глупее?
– Не знаю…
– Именно, что не знаешь. Хватит, работа ждет.
Молча они дошли до здания милиции.
Весна уже развернулась, и яблони расцвели в палисадниках. Среди облаков выглядывало доброе ко всем Солнце.
День закончился спокойно, и они разошлись по домам.
***
Он был левшой. Власть свою он ощутил совсем не сразу – осознание ее приходило постепенно, исподволь и все сильнее с каждым днем. Выгоду положения своего он тоже осознал совсем не сразу: сперва он даже не понял кто он, но постепенно стало ясно и его место и его враги.
Друзей он не имел. Людей делил на тех, которых использовал, и тех, кто мог ему повредить. Слабости других его не интересовали, но у него слабое место было одно, и он презирал себя за это…
Зеркала… Что другие люди находили в них? Зеркала никогда не отражали правды – право-лево, все спутанно… мало того, там был какой-то невероятный мир, где все вдруг снимали маски лиц, а из тайных дверей выглядывали зверские морды. И он, случайно заглянув внутрь этого мира, уже не мог оторваться и сам корчил рожи, кривлялся почти до потери сознания, а после вспоминал это со стыдом.
Бывало, долго он ходил по маленькому Мамаевску – люди здоровались с ним, и он отвечал им, понимая, какая власть его ждет, и как же мал для него этот городок.
Он уже чувствовал, знал, что будет делать, но теперь, когда он готовился к главному – оставалось совсем немного, чтобы одолеть уже изможденного болезнью Ефимцева и стать хозяином. Для начала здесь.
Но вот теперь… Этот разговор в столовой. Он понял, что это и есть его смерть – Если операция будет удачной, все рухнет.
***
Закат ушел за крыши, и в комнаты доктора с отдельным входом тоже пришла темнота. Доктор зажег керосиновую лампу – электрического, слишком яркого для него света он не любил, только терпел на работе. За столько лет и войн ему часто доводилось работать едва ли не в полной темноте, и в ослепительном свете он не нуждался.
До надоедливого пения цикад было еще очень далеко, и в тишине гудок со станции прозвучал над золотой от закатного солнца степью особо одиноко и прощально, но вот ему ответил второй – веселый, радостный. Доктор прогнал печаль и задумался, вспоминая дневной звонок и того, кто к нему попросился прийти сейчас, этим печальным вечером, навевающим память о прожитой жизни…
***
Ночью Демин проснулся – вот и опять приснилась она.
Он лежал на кровати, глядя в потолок, и думал об одном: все отдал бы, чтобы никогда больше не возвращалось это видение.
В 20-м его отряд выбил белых из приморского крымского городка, командира тогда убило и он – комиссар, заменил его.
Кто-то из местных сказал, что в неглубокой бухте белые затопили баржу с пленными, и Демин направил уполномоченного с морячками из отряда. Пока же молодой комиссар начал разбираться с городскими делами и наводить советскую власть.
Все шло привычно – он подписывал разрешения на торговлю, ставил печати. Батюшка подсунул бумагу с просьбой разрешить молебны и Демин красным карандашом написал прямо поверх прошения: «Запретить!».
А потом протиснулась в дверь невзрачная хорошо одетая девушка лет двадцати пяти и сказала дрожащим голосом:
– Простите, я к вам… Я насчет детей, у нас пустует усадьба, я дочь купца Перова… Мы можем принять беспризорных.
Дальше она, постепенно собираясь с духом, говорила, что в пустом доме, где она осталась одна, много места; и можно там устроить приют для беспризорных; что, наверно, многие в городе согласятся работать в нем, и станут давать продукты, да и сами дети тоже смогут немного работать; что в городе можно будет найти учителей для детей; что милосердие в это время важно чрезвычайно…
И Демин уже начал в душе соглашаться с ней, прикидывая, как это лучше будет устроить, но тут в прихожей послышался гул, дверь кабинета распахнулась, ворвались матросы и уполномоченный сунул Демину протокол насчет бухты.
Баржу нашли без труда. Потопили ее просто – несколько шашек у борта. Кто захлебнулся, кто задохнулся… полностью баржа не затонула и последние умирали еще долго. Демин читал протокол и чувствовал, как все внутри каменеет. Он дрожащей рукой положил бумагу на стол, едва дыша, – горло сдавило, – и сказал девушке севшим от напряжения голосом:
– Милосердие, говорите? Вот оно, ваше милосердие! Сто двадцать человек как котят утопили! – Она еще не понимала в чем дело, а он уже кричал: – Акимов, соберешь на расстрел контры вдвое больше!
– Так не наберем столько!
– Сколько наберете! Ее, – он указал на девушку, – первую внесите!
На следующий день он понял, что надо было бы обождать.
Но наступило утро…
Нагоняй за самоуправство настиг его через неделю. Комполка, как мог, отстаивал его перед командованием, друзья и знакомые говорили о революционной необходимости, а он хотел на всю жизнь забыть ее глаза, молящие только об одном – не шагать в бездну. Он не отвел тогда взгляда.
И наступило утро…
Он все глядел в потолок, когда зазвонил телефон.
***
Демин растолкал Ефимцева:
– Аркадий, вставай! Немедленно, доктора убили!
– Какого? – не сразу понял Ефимцев,
– Селина, Семен Семёныча.
– Мы ж с ним говорили сегодня. – до Ефимцева только начало доходить, – Мне почему не позвонили?
– Все, отговорили, застрелен. Одевайся быстрей. Тебя дозвонишься, больно спать горазд. Хорошо хоть у соседа ключ был – Демин протягивал ему одежду и Ефимцев радовался только, что голова не болит.
Доктор был фигурой в маленьком городе крупной и его смерть, да еще и таким образом была совсем уж диким событием.
Когда приехали, в квартире доктора уже было полно людей: эксперт, следователь, постовой, причитавшая горестно соседка, нашедшая мертвого доктора. Мертвый доктор лежал сразу перед дверью. Теперь еще добавились начальник милиции с заместителем.
Постовой взял под козырек и обратился к Ефимцеву:
– Товарищ майор, вот свидетель. – он махнул в сторону соседки, – нашла тело.
– Хорошо, – Ефимцев подошел к соседке, – что вы видели?
– Та шо я выдела? Я ж тiльки по по цукор хотiла, бачу – у нього свiтло. Я раз постукала, тихо, два постукала, тихо, кликнула його, тихо, а двери вiдчиненi. Ввiйшла, а вiн там, я ледве не сказилася.
– Другого кого видели?
– Нiкого.
– Спасибо, можете идти домой, спите.
– Та xiбa заснешь теперь!
И причитая, теребя платок, соседка пошла домой.
Ефимцев спросил у следователя:
– Ну как тут, есть какие наметки?
– Видите, пока вот так. Свидетель, выходит, ничего и не видела
– А эксперт?
– Говорит, где-то часа два назад застрелили.
– Из чего?
– Примерно только. Патрон Браунинг 6,35 почти в упор. Ну а что точно… Гильзу вот нашли на крыльце. – Следователь показал маленькую гильзу, – Американская, кольтовская.
– Занятно, – Ефимцев хмыкнул, – у меня гильзы такие же. Да и Браунинг наградной есть. Проверю-ка на месте ли. Ладно, пулю достанете, отправьте на проверку. Подводу из больницы вызвали?
– Да.
– Ну, хорошо, продолжайте. Отчет утром, – Ефимцев пошел к двери, – пойдем, товарищ капитан, мешать не будем.
В теплой ночи уже вовсю пахло весной. Вместе начальник и парторг сели в машину и не торопясь поехали назад. Не прошло и минуты, как из переулка почти под колеса выбежал, размахивая руками, постовой. Шофер затормозил и выскочил из машины:
– С ума сошел? Чего под колеса кидаешься?
– Аптекарь убит! Прямо в аптеке, застрелен через дверь! Я пошел звонить, слышу, машина ваша!
– Ясно. – Ефимцев вышел из автомобиля, – Капитан, давайте назад за экспертом, я пока здесь осмотрюсь
– Есть.
Машина едва развернулась в узкой улице, и помчалась назад к дому доктора, Ефимцев с милиционером быстро зашагали к аптеке. Луч фонарика указывал дорогу, но Ефимцев знал ее настолько хорошо, что мог бы пройти с закрытыми глазами.
В стеклянной двери на высоте роста зияло отверстие, маленькое, примерно как от пули Браунинга.
Аптекарь лежал в коридоре на спине с открытыми глазами, очки слетели набок, лоб был пробит пулей, как и у доктора.
Два убийства за ночь! В маленьком Мамаевске со времен Гражданской такого не было. Ясно было, что это умышленные расправы – аптека закрыта, да и дом доктора не выглядел ограбленным.
– Посвети-ка, – сказал Ефимцев милиционеру. Луч фонаря пошел гулять по траве. – Нет, вправо от дырки, гильзу поищем. Только не затопчи тут ничего.
Прошло минуты две, и маленькая гильза блеснула в мокрой от росы траве.
Еще минут через десять подъехала машина с Деминым, экспертом и следователем. По дороге захватили провизора с ключами, и аптеку, наконец, открыли.
Дальше пошла рутина, но только эксперт взял пинцетом гильзу из травы, как разразился ливень. Дальше следов можно было не искать.
***
На заводе как всегда гремела работа. Звонко ухало в кузнечном цеху, визжали токарные станки, да слесаря в тисках подравнивали детали напильниками.
Только в чертежной было относительно тихо. Старый чертежник Степан Тихонович поставил на подоконник стакан с чаем, привстал на табуретку и распахнул форточку, впустив свежий майский воздух и перепевы паровозных гудков. Спустившись за стол, он завел разговор с инженером:
– А что, Мойша Абрамович, год ведь яблочный будет. Вы когда думаете к морю поехать?
– Да через недельку, Степан Тихонович. – ответил инженер завода, потянувшись на стуле. – С директором согласовал: посевная прошла, запчастей хватает, без меня пару недель протянете, так что в Ялту, в Ялту. Ночью поезд, к утру в Севастополе, а там рукой подать! Денежки перевел, квартирку снял, скоро и сам буду. Как раз так все расцветет! И жары еще не будет, и толп этих тоже. Отлично отдохну!
