Месть Империи 2. Боги Севера

В конце концов Однорукий сымпровизировал:

– Идем издалека, с севера. Хотим податься на службу к императору – говорят, платит он справно. Нам бы продуктами запастись, водой, да и передохнуть хорошо бы!

Теперь уже вниз закричал Торелли:

– Сколько у тебя бойцов? – А в сторону магистра добавил шепотом: – Не нравится он мне – уж больно болтлив для руголандца.

Дури прищурился на солнце, пытаясь разглядеть, с кем он разговаривает:

– С полсотни будет.

Лицо у Ганьери скривилось, словно он глотнул уксуса, и к воротам упало безапелляционное:

– Всех не пустим!

Затем магистр переглянулся с комендантом и, приняв приемлемое решение, высунулся снова:

– Ты и еще пятеро можете войти! Закупайтесь! Остальные пусть ночуют за стенами.

Дури на другое и не рассчитывал, но для вида расстроился:

– Нехорошо поступаете – мои люди не разбойники!

Торелли надоело торчать на ветру, и он совсем не дипломатично гаркнул, перекрикивая порыв:

– Или так, или убирайтесь!

Подумав, Дури решил не затягивать бесполезные переговоры и кивнул:

– Хорошо! Мы согласны: я и еще пятеро.

Собрав своих, он быстро перечислил тех, кто пойдет с ним, а остальным приказал возвращаться и разбить лагерь на берегу. В конечном итоге, подумал он, если Ольгерд в городе, то пяти бойцов будет достаточно.

Глава 9

Филиппо Ганьери спускался по каменным ступеням вниз. Он жутко не любил это место: даже в самый жаркий летний день здесь было сыро и холодно. Уроженец солнечной Истринии, Филиппо любил залитые солнцем холмы и зелень бесконечных виноградников. Здесь же каждый камень кричал о страданиях и боли, а в узких темных коридорах, казалось, совсем нечем было дышать. Ежесекундно хотелось вырваться из этого каменного мешка и бежать, бежать, крича во все горло, покуда хватит сил. Ганьери много бы заплатил, чтобы хоть раз выкинуть такое, но семья… Семья Ганьери смотрит на него, сам глава дома, его родной дядя Томазо Ганьери доверил ему этот пост. Он не может подвести. Он должен жить на этом забытом богом острове, в мире камней и одиноких сосен. Жить под вечно серым небом, рядом с морем цвета стали. Филиппо всякий раз, спускаясь сюда, впадал в подобное, жалостливое к себе настроение. Сегодня он еще не достиг пика самоуничижения, а уже спустился до самого низа, и стражник в цветах дома Ганьери начал греметь ключами и запорами. Отперев, он встал у стены, и Филиппо, приоткрыв дверь, вошел вовнутрь. Тяжелая, окованная металлом дверь захлопнулась за его спиной, и вновь загремели засовы.

Проводник висел, прикованный к стене толстыми цепями. Еще недавно это был молодой, полный жизни парень, а теперь он больше походил на высохшую мумию. Ганьери не был садистом, ему не доставляло радости мучить других людей. Приковывать проводника вынуждала необходимость. Только седьмой уровень позволял магистру братства Астарты входить в чужое тело без нанесения тому вреда. Томазо Ганьери носил пока лишь пятый уровень, да и то вряд ли заслуженно, поэтому его проводники быстро разрушались и во время сеанса вели себя неадекватно, а подчас и агрессивно. Сводом законов братства Астарты это категорически запрещалось – никто, кроме магистров седьмого уровня, не имел право осуществлять вхождение. Каждое использование другого человека в качестве проводника без его согласия рассматривалось высшим судом магистров и сурово наказывалось. Только самозащита могла служить оправданием, и тысячелетняя история братства знала вынесение смертных приговоров по таким делам. Сейчас, после долгой борьбы братства с империей, многое изменилось. Главный дом в Саргосе уже не мог все контролировать, а верховный суд магистров не собирался более десяти лет. Отделения во всех концах континента перестали понимать главные идеалы братства и стали практически самостоятельными. В Истринии, например, Томазо Ганьери подмял под себя братство Астарты и, по сути, поставил его на службу своему торговому дому. В других странах магистры вели свою игру, и чаще всего тоже в своих корыстных интересах. Всё, что еще скрепляло этих разных людей в один, пусть и номинальный союз, носило имя Эртория Данациуса. Его авторитет, его сила и тот ужас, который он внушал всем этим великанам мышиных царств.

Филиппо прошел и сел за грубо сколоченный деревянный стол. Жирная капля воды, сорвавшись с потолка, с противным звуком шлепнулась о стол. Ганьери сморщился и вытер обрызганные руки. Ничего не поделаешь, приходилось ждать – сам он здесь ничего не решал. За проводником постоянно следил хранитель. Он и сейчас был здесь: мрачный здоровенный мужик, тоже Ганьери, хоть и седьмая вода на киселе. Томазо предпочитал, чтобы тайна не выходила из круга семьи. Хранитель ухаживал за проводником, поскольку уже после первого сеанса крыша у человека прилично съезжала. Два, три вхождения, и он уже овощ, но пока еще пригодный для использования. Меняли проводника, только когда нервная система полностью отказывала и понять, что он говорит, становилось совершенно невозможно. Пока проводник функционировал, хранитель следил за ним, и когда тот начинал нервничать, закатывать глаза, пускать пену, это означало только одно – начинается вхождение.

Полутруп забился в цепях и задергал оковы с такой силой, что, казалось, неминуемо повредит себе руки. Голова упала на грудь и забилась в такт его рывков. Филиппо старался не смотреть в его сторону, но это было невозможно. Камера была очень маленькой, куда ни взглянешь – всюду безумное лицо с текущей изо рта слюной и мутно-белые, без зрачков, глаза. Страшное, нечеловеческое лицо мученика притягивало, и это было неприятно и пугающе. Наконец изувеченный человек поднял голову. Стеклянные глаза уставились куда-то чуть выше Ганьери. Рот приоткрылся. Послышался голос, больше похожий на завывание ветра в печной трубе:

– Купец… городе… Парастидис… Помоги ему! – Голос скрежетал, и смысл, скорее, можно было угадать, чем услышать. – Сам Данациус… до весны… в Саргосе…

Проводник замолчал, его голова снова упала на грудь. Сеанс закончился. Ганьери выдохнул с облегчением и сверился со своими ощущениями. Вроде бы понятно. Не все слова, не совсем точно, но общий смысл он уловил однозначно.

Эти несколько мгновений вымотали его до полного нервного истощения. Жуткое напряжение спадало, сменяясь ищущим выхода раздражением. Филиппо бросил злобный взгляд на хранителя:

– Проводника поменяй сегодня же! Сеанс прошел чудом, и возблагодари бога, если я понял все верно! Из-за твоего скопидомства чуть было не провалили все. Помни: что не так – ты сам будешь висеть на его месте!

Ганьери встал и направился к выходу. Постучал в дверь и дождался, пока стража, гремя засовами, откроет. Затем знакомым путем по коридору до следующей двери, где процедура, как всегда, повторилась с абсолютной точностью. Глава городского совета совершенно точно знал: до выхода еще сто сорок две ступени, два коридора, три двери. И так каждый заход в этот таинственный подвал. Столько предосторожностей и охраны выставлялось, потому что магистр братства пятого уровня Томазо Ганьери осуществлял переход только в эту камеру. Точнее, в конкретную точку в этой камере. Сознание магистра шло в эту точку и сжигало мозг любому человеку, который в ней находился.

Обычно переход осуществлялся либо в конкретного человека, которого магистр знал и хорошо представлял, либо в определенную досконально изученную им географическую точку. В первом случае он должен очень хорошо знать человека, во втором – место. Томазо Ганьери был недоучкой и выскочкой, он не имел права на переход, но делал это, пользуясь безнаказанностью момента. То, что он стоял во главе братства в Истринии, было роковой случайностью, как и обладание кристаллом проникновения. Магистр не мог полностью контролировать проводника, поэтому пользовался переходом сознания в пространство. Это было очень опасно в первую очередь для него самого. В случае отсутствия на месте проводника в момент перехода, сознание теряло ориентацию и могло не вернуться к инициатору. Если же проводник был мертв, то войти в него было можно, а вот выйти – уже нет. В обоих вариантах сеанс мог очень плохо закончиться для магистра, поэтому камера очень тщательно охранялась, и что в ней происходит, знали только два человека – Филиппо и хранитель. Оба были Ганьери, и обоих Томазо держал за горло.

Глава 10

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Истриния. Город Мальдо

Магистр Томазо Ганьери устало вытер лоб и недовольно поморщился. Только что закончилось вхождение, которое стало очередным тяжелым испытанием.

«Зачем я это делаю?» – в очередной раз мысленно спросил он себя и тяжело вздохнул.

Томазо немножечко кривил душой. Конечно же он знал зачем, и дело здесь вовсе не в просьбе Эртория, и не в братстве. Все дело в кристалле! Эта магическая штуковина многое давала, но и требовала немало. Она, словно живой организм, постоянно жаждала от своего владельца внимания. Вхождение было одной из форм такого общения, кристалл будто подпитывался энергией своего хозяина, и стоило оставить его хотя бы на день в одиночестве, как он давал о себе знать головной болью или навязчивыми образами. Эта ноша высасывала из Ганьери жизнь, но и без нее он уже не мог, не говоря о том, что вся его торговая «империя» держалась на той власти, что давал ему магический артефакт.

Возможно, будь у Томазо уровень повыше, связь с кристаллом была бы не так мучительна. Нет, он не был глуп, и это подтверждала сама жизнь, просто для следующего уровня нужен был другой склад ума, а может, другое состояние души, умение оторваться от земного, насущного и сиюминутного, а этого Томазо Ганьери не умел. Он был прагматиком с головы до пят еще с тех времен, когда он вместе с Эрторием Данациусом и Странником сидел на одной скамье школы Высшего Разума. Они были странными друзьями, этакая троица абсолютных противоположностей. Про Странника и говорить нечего, тот всегда был не от мира сего, даже имени его настоящего в школе никто не знал. Эрторий тоже был чудаком еще тем, его больше всего волновала мировая гармония, построение общества без насилия и государства. Общества, основанного на духовной свободе человечества. А он, Томазо, был единственным здравомыслящим человеком из них. Они трое были такими разными, но это не мешало им дружить и проводить много времени вместе, споря и пытаясь убедить друг друга в правильности только своей точки зрения.

Томазо вдруг вспомнил тот день, что стал роковым для их дружбы. Они еще совсем молодые, но Эрторий и Странник – уже магистры пятого уровня. В тот день их должны были избрать членами Высшего совета школы. Томазо втайне им жутко завидовал и не понимал тогда, почему им удается то, с чем никак не совладать ему, ведь он не глупее, а во многих науках успешнее их обоих. День начался с обычного, ничем не примечательного спора. Странник, подначивая Эртория, завел разговор, что ошибочно рассматривать весь остальной мир только как периферию империи.

– Она по-прежнему сильна, – он говорил, как обычно слегка растягивая слова, – но не вечна, как и все те государства, что расцветали и рушились до нее. У нас принято оперировать лишь теми силами, что нам известны, а как же весь остальной, неизвестный нам мир вокруг? Возьмем хоть север. Там зреет огромная сила! Сейчас варвары раздроблены на сотни племен и подперты границей империи, но стоит там появиться вождю, способному объединить их, и они прорвут наши кордоны с той же легкостью, с какой ледоход сметает речную плотину. Какую гармонию тогда ты сможешь предложить этим людям, жаждущим только убийства и грабежа?

Эрторий в свойственной ему манере ответил отрывистым безапелляционным тоном:

– У тебя неверный первоначальный посыл, Странник. Не варвары прорвутся к нам. А империя будет расширяться на север, неся диким народам гармонию и просвещение.

Странник иронично хмыкнул:

– Наивно, мой друг! Просвещение им понадобится только после того как они насытят свое голодное брюхо и набьют свои амбары награбленным в империи добром.

Эрторий не любил эту снисходительную манеру друга, поэтому продолжил излишне жестко:

– Ты мыслишь не как ученый, а как обычный имперский чиновник. Для чего тогда, по-твоему, существует школа Высшего разума? Не солдаты, а мы, ее адепты, должны нести варварам истинный свет Астарты, понимание ценности и уникальности человеческой жизни.

– А хотят ли они этого? – Лицо Странника напряглось, он тоже начал горячиться. – Ты их спросишь? Или уподобишься тем фанатичным приверженцам Огнерожденного, коих все больше и больше бродит по улицам наших городов? Они тоже считают, будто несут свет истинной веры. Может быть, ты, как и они, попросту уничтожишь всех, несогласных с тобой?

Как всегда уверенный в своей правоте Эрторий поджал губы.

– Та сила и возможности, что дарованы нам Астартой, помогут справиться с любой задачей. Мы сможем добиться понимания наших замыслов без насилия. Люди сами осознают истинность нашего учения. Духовное просвещение – вот путь, который сделает всех людей счастливыми и равными. Ведь истинное счастье человека не измеряется в золоте, в роскоши или власти, для его достижения не надо грабить соседние страны и народы. Это понимание, в первую очередь, должно посетить головы как тех самых варварских вождей, о которых ты говорил, так и власть предержащих здесь, у нас в империи, и тут мы поможем. Свобода и равенство для всех – вот что должно быть во главе угла.

Доводы друга в очередной раз не убедили Странника, но в тот день он неожиданно не стал продолжать спор, а ответил так, словно вдруг решился открыть то, что очень давно скрывал.

– Равными, как, впрочем, и свободными, всех может сделать только смерть. Перед лицом смерти все действительно равны, и в этом никого не надо убеждать. Мы сделали большую ошибку, выбрав Астарту нашей единственной путеводной звездой. Есть и другие пути, которые мы даже не пытаемся постичь.

С этими словами он протянул к небу открытую ладонь, и через секунду на нее села маленькая пичужка. Она деловито огляделась, распушила перья, и в этот момент другая рука странника накрыла ее. Хрусть! Раздался еле слышный противный звук, и на вновь открытой ладони осталось лежать лишь мертвое тельце со свернутой шеей.

Томазо вспомнил, как ошарашенно посмотрели они с Эрторием на друга – мол, что это все значит? Зачем убивать беззащитную птицу? Данациус даже успел открыть рот, готовый дать отповедь бессмысленной жестокости, но Странник поднятым вверх указательным пальцем призвал его к вниманию. Его рука опять накрыла трупик, лицо побелело от напряжения, а в глазах появился ледяной безжизненный блеск.

Когда его ладонь открылась, то по ней, как прежде, скакала пташка, вот только голова у нее теперь была неестественно свернута набок и бусинки глаз затуманились белесой мутью.

Все, что Томазо смог произнести тогда, было лишь:

– Что это за фокус?

У Эртория вообще не нашлось слов, а Странник, подбросив вверх замахавшую крыльями птичку, ответил:

– Это не фокус, это тот мир, за дверями которого таится очень много неизведанного и интересного. Там, в мире мертвых, нет места жадности, жестокости и неравенства. Разве не стоит нам заглянуть туда поглубже и поучиться, хотя бы ради того, чтобы понять, как сделать этот мир лучше?

Он, Томазо, тогда не сразу понял, о чем говорит Странник, а вот побледневший Эрторий увидел самую суть.

– Ты связался с Мардуком? – Он через силу заставил себя произнести имя повелителя загробного мира. – Ты променял свет Астарты на его тьму?

Покровительницей школы всегда была Астарта – богиня света, плодородия и любви. Мардук, бог мертвых и темного царства смерти, был ее главным врагом, поэтому его имя никогда не упоминалось в стенах школы, а поклонение ему считалось святотатством и оскорблением великой богини. Конечно, Странник все это знал, но, видимо, наступил тот момент, когда он больше не мог и не хотел молчать о том, что ему открылось.

Он укоризненно посмотрел на друга.

– Никого ни на что я не менял и тем более не предавал. Однако я считаю, что путь, выбранный руководством школы однобокий и неправильный. Для достижения тех глобальных целей, что стоят перед нами, мы должны использовать все имеющиеся у человечества возможности и не держаться за устаревшие, никому не нужные догмы.

Эрторий зажал уши руками и почти закричал:

– Я ничего не хочу слышать! Этого не было! Я ничего не видел и ты ничего не говорил!

Странник, тяжело вздохнув, молча развернулся и обиженно зашагал прочь, а Эрторий, жестко посмотрев Томазо в глаза, потребовал:

– Пообещай мне, что никому не расскажешь о том, что здесь увидел и услышал.

«Да, я пообещал, – подумал постаревший и располневший за пролетевшие годы Томазо. – Но разве мог я утаить такое от совета школы? Это был мой долг!»

Он успокаивал этим свою совесть, хотя знал, что долг здесь совершенно ни при чем, ведь место в Высшем совете, которое должен был занять Странник, досталось ему, Томазо Ганьери. Отцы школы, узнав о случившемся, пришли в неописуемый ужас. Святотатство! И где, в стенах самой школы! Странник был немедленно исключен и изгнан, а его имя навечно вычеркнуто из списка учеников школы. Высший совет почти единогласно проголосовал за изгнание, за исключением одного воздержавшегося – этот голос принадлежал Эрторию Данациусу.

Глава 11

Нежданное прибытие руголандцев взбудоражило город Винсби, но ненадолго. Едва лишь вопрос разрешился и опасность миновала, как жители вновь вернулись к своему воскресному безделью. Правда, теперь главной темой для пересудов стали вошедшие в город шесть отъявленных головорезов.

Дури не пришлось тратить много времени, чтобы оказаться в курсе последних городских новостей. Потолкавших на рынке и выяснив все необходимое, он и его бойцы направились прямо к стапелю. Они шагали, не подавая виду, что узнали тех, кого так долго искали, а беглецы, не став прятаться за спины вендов, вышли вперед, встретив своих врагов лицом к лицу. Ларсены расходились с Хендриксами молча, прожигая друг друга взглядами, и лишь побелевшие на рукоятях мечей пальцы да звериный огонь в глазах выдавали безумное напряжение момента.

Ольгерд было рванулся, выхватывая на ходу нож, но Фарлан, жестко схватив его за плечо, резанул взглядом и прошептал:

– Не сегодня!

Дури сделал вид, что ничего не заметил, но если бы не реакция Фарлана, то кровь бы уже пролилась. Эта переполненная ненавистью встреча не могла остаться незамеченной, и Щука решил кое-что для себя прояснить.

– Старые знакомые? – Он кивнул в сторону уходящих руголандцев.

Фарлан не стал уточнять, отделавшись ничего не значащим:

– Да так, было дело…

Аргун еще раз посмотрел на удаляющиеся спины Ларсенов, затем на заледеневшие от ненависти глаза Ольгерда и долей насмешки изрек:

– Что-то мне подсказывает, вы не рады видеть старых знакомых!

– Тебе бы былины сочинять, а не на веслах сидеть! – Черный беседу на эту тему не поддержал и пресек дальнейшие вопросы, на что Аргун покрутил ус и, развернувшись обратно, бросил уже на ходу:

– Если что – обращайтесь. Венды своих не бросают!

Фарлан недоверчиво посмотрел в спину уходящего старшого. Видно было, что Щука не шутил и только что пообещал им помощь. Черный удивленно покачал головой:

– Странные люди эти венды – знают нас всего неделю, а вписываются. У Дури-то вояк почти в два раза больше, и они ведь это видели!

Ольгерд лишь рассмеялся в ответ:

– Черный, ты же сам венд – вот ты мне и объясни!

Грустно взглянув на юношу, Фарлан махнул рукой:

– Да какой я венд – твой дед меня совсем мальцом забрал… Ладно, пошли работать!

Работу заканчивали с заходом солнца. Затем вся бригада отправлялась в тот самый кабак, с которого все началось. Там все вместе ели, а потом дружно валились спать прямо в главном зале, кто где устроится: на лавках, на полу, подстелив под себя все, что попадется под руку.

Еду и ночлег оплачивал Парастидис. Купец не скупился, и все были довольны – как венды, так и хозяин кабака, который тоже в накладе не оставался.

Намахавшись за целый день, народ еле держался на ногах, поэтому со сном не затягивали. В этот день, как обычно, венды сразу начали укладываться, едва опустошив миски,. Захрапел народ довольно быстро, а Фарлан занял позицию так, чтобы видеть входную дверь. Ольгерд закопошился рядом.

– Думаешь, придут?

– Посмотрим.

Черный отвечал односложно: говорить не хотелось, нервы и так были на пределе. Но парень не унимался:

– Ненавижу ждать! Уж приходили бы сейчас – сразу бы всё и закончили!

Фарлан ожег парня взглядом.

– Запомни, Ольгерд, одну простую истину – никогда не торопись умирать! – Он свернул свой плащ и подложил под голову. – Всему свой черед!

Под утро, когда засыпает даже тот, кто боролся со сном всю ночь, когда темень такая, что не видишь собственных пальцев, к входной двери трактира подошел человек. Он аккуратно пошарил по двери и, найдя ручку, потихоньку толкнул. Дверь без скрипа подалась, и вдруг раздался страшный грохот. Человек с перепугу заорал во все горло и, шарахнувшись в сторону, поскользнулся на неизвестно откуда взявшейся луже. Ноги взметнулись вверх, и тучное тело, сотрясая весь дом, приземлилось на пятую точку. Тут уж начался форменный бедлам! Венды, вскочив, хватались оружие и в полной в темноте неслись к выходу, а там их ждала засада. Невидимый упырь орал и кусался, хватая всех за ноги. Сначала упал один, за ним второй, и свалка в дверях выросла в момент: теперь уже никто не понимал, кого бьют и кто на кого напал. Все заполошно орали, пока наконец не появился свет.

Жена хозяина спустилась в зал с двумя фонарями в руках и к неописуемому ужасу нашла своего мужа, едва дышащего под грудой сидящих и охаживающих его кулаками вендов. Женщина, понося вендов на чем свет стоит, кинулась вытаскивать своего благоверного. Бойцы Аргуна, не меньше хозяйки потрясенные всем случившимся, предпочитали не пререкаться, а смущенно отходили в угол.

Там уже стоял их старшой и бешено вращал глазами:

– Кто? Узнаю, кто это вытворил, шкуру спущу!

Фарлан единственный не кричал и не метался. Он-то сразу догадался, что произошло, и сейчас стоял перед сложной дилеммой. Признаваться или нет? Всю ночь Черный ждал гостей, а под утро, когда стало совсем невмоготу, решил подстраховаться. Поставил наверх приоткрытой входной двери глиняный жбан с водой. Тогда эта идея показалась ему превосходной. Сейчас же, слушая истошные вопли хозяйки и рык разъяренного Аргуна, он начал в этом сильно сомневаться.

К счастью, хозяина откачали. Несколько синяков, заплывший глаз – вот, в общем-то, и все. Видимо, венды опасались бить нечисть в полную силу. Однако это не помешало мужику громогласно охать и жаловаться на жизнь до тех пор, пока Щука не пообещал ему виру. Тут хозяин сразу воскрес и выторговал у венда полновесный серебряный динар. Потеря денег никак не улучшила Аргуну настроение, и он с удвоенной энергией начал трясти своих, выясняя, кто из них решился на такое непотребство. Виновных найти, естественно, не удалось, и Щука пребывал в крайней степени раздражительности, поэтому Фарлан решил с признанием не торопиться и дождаться более подходящего случая.

Во всей этой неразберихе никто не заметил, когда на пороге появились незваные гости. Они молча стояли в дверях до тех пор, пока Дури не решил, что пора обратить на себя внимание.

– У вас всегда с утра так весело или только сегодня?

В зале повисла неловкая тишина, и после еще только что стоявшего шума и гама перемена была особенно разительна.

Дар речи первым вернулся к Аргуну:

– Нет, обычно еще веселее – сегодня ребятки чутка приуныли!

Он снова прошелся бешеным взглядом по своим бойцам, а Однорукий мотнул головой в сторону двора:

– У меня разговор к тебе, Аргун Щука. Выйдем потолкуем.

– Отчего ж не поговорить-то, ежели человек хороший просит. – Старшина вендов положил пояс с мечом на лавку, демонстрируя своим и чужим, что разговор будет мирным.

Они вышли во двор. Пятеро вооруженных руголандцев как бы невзначай остались на крыльце, а Дури, отойдя в сторону, с радушной улыбкой повернулся к венду:

– У тебя два человека пришлых в отряде. Откуда они? Кто? Знаешь?

– Человек взялся помочь. Нам польза. Зачем мне копаться в его прошлом?

Однорукий согласно закивал головой.

– Все так, все так. Только вот какое дело. Кровники они наши. – Взгляд Дури жестко впился в глаза собеседника. – Отдай их нам, не вписывайся за них!

Аргун взгляд не отвел, но отвечать не торопился. Он, прищурившись, посмотрел на дверь кабака, на стоявших там воинов, затем на голубое небо с прожилками белых облаков и наконец сказал:

– Я мог бы рассказать тебе, что у нас принято платить добром за добро, но не буду. Скажу честно – не нравишься ты мне, однорукий, и люди твои мне не нравятся. Вот так! Никого мы вам не отдадим!