Созерцательная фантастика

Двадцать лет. Это же сущий миг. Мне же хотелось пожить ещё довольно. Лет сто, а если получится, то все сто тридцать.

На сегодня это был мой самый лучший план.

Я улыбнулся.

Домик у озера, обязательно высокогорного, холодного и такого голубого, будто глина. Рыбалка по утрам перед лекцией в каком-нибудь институте, или колледже, или в школе. Да не всё ли равно? Жизнь что надо.

Я и сам не заметил, как такие мысли вытеснили из меня прежде негасимые мечтания о межзвёздных связях и дружбе между разумными расами Галактики. Крупинки планет великого будущего прошли сквозь сито.

Боковым зрением я выхватил вспыхнувший на панели огонёк, а за ним ещё один. Корабль что-то хотел сказать мне.

«Ещё минутку», – подумал я, как будто Глазастик был в силах прочитать мысли. Да он даже говорить не мог, как разведчики нового типа у молодых.

Глазастик был кораблём первых поколений, уже много лет он честно служил мне. Как смеялись надо мной мои же ровесники, давно поменявшие свои разведчики на новые: «Корни пустил старик, одним организмом стали, новый симбиотический разум»; а я не хотел другой корабль. Действительно свыкся с Глазастиком, да и видел его чаще кого бы то ни было.

Немного беспокоился за его судьбу после того, как уйду из разведчиков, но меня заверили, что его отправят в музей. Не на металлолом, как обычно бывает. Всё-таки исторический артефакт. Это радовало.

Там с Глазастиком и встретимся, два пенсионера. Нам будет о чём помолчать.

Пока же рука потянулась дёрнуть нужный тумблер. Поддался он с приятным щелчком. Огоньки погасли. Всего лишь предупреждение о скором прибытии на место.

Я вернулся к своим мыслям. Где же мой дом у озера, семья, оживляющая его? Как будто утонуло всё в абсолютной тишине космоса, разорвалось на нейтрино и улетело со световой скоростью сквозь звёзды. Не догнать.

Вспыхнул новый сигнал, теперь уже на экране. Корабль не хотел оставлять меня наедине с собой, звал меня.

– Э-эх, Глазастик, ты прав, замечтался я. Нельзя! Рано. Рано.

Пришлось выкарабкиваться из своих мыслей как альпинисту вверх по ущелью.

Подъём прервало хрипение динамиков:

– Разведчик один, слышите нас? – окончательно растаптывая пастораль моего будущего, требовательно зазвучал голос диспетчера.

– Разведчик один на связи, – отчеканил я, хотя ещё полностью не вывалился из убаюкивающей дремоты мыслей.

Внешние звуки мерно работающего разведывательного корабля вновь возвращались в мою жизнь. Рано мечтать, работы ещё на две планеты! Пусть меня и отправили в самую спокойную систему, судя по первичным данным дальнего осмотра, но всё же – Космос! Шутить с ним не стоит.

Пришлось ещё раз встряхнуть головой, прогоняя мифические наваждения, насланные разыгравшейся фантазией. Где-то я слышал, что тот, кто счастлив по-настоящему, никогда не мечтает. Для этого нет смысла. Не встречал таких среди разведчиков. Да и вообще.

– Разведчик один, у вас всё хорошо?

– Да, тринадцатый, всё отлично, хорошо. Решил проверить скафандр, увлёкся, прошу прощения, – ложь как-то сама собой вырвалась, мог ведь сказать и просто, что всё хорошо.

– Отвлекаться не стоит, – с пониманием отозвался голос диспетчера. – Вы уже мыслями дома, но будьте внимательны, разведчик один. Космос.

Я и сам знал, что отвлекаться нельзя. Поморщился.

– Космос, – как какой-то тайный код повторил я, – принято.

Космос. Короткое слово, красной нитью прошедшее через всю мою нынешнюю жизнь. Космос. Мне будет его не хватать. Будет.

– Разведчик один, путеводитель показывает, что вы уже можете наблюдать исследуемую планету визуально, подтвердите.

– Кхе-эх, – крякнул я, – сейчас глянем.

Компьютер отсеял убийственный свет звезды, светившей прямо в лоб, и вывел планету в стократном увеличении на два больших экрана передо мной.

Красавица! Почти как моя родная, оставшаяся в тысячах световых лет позади, только свечение от неё необычное. Отсюда кажется голубой, а не привычно зелёной, но чем ближе к ней буду подлетать, тем яснее будет, что на самом деле её поверхность далека и от такого сияния.

Только сейчас, отсюда она кажется одетой в прекрасные голубые одежды. Какая же она будет на самом деле? Все планеты обманчивы. Совсем как девушки – пускают пыль в глаза при первом свидании, а затем показывают весь вид и характер, стоит только сблизиться. Метановые облака? Атмосфера из расплавленных металлов? Ртутные дожди? Алмазные горные цепи или океаны жидкого золота? А может быть, азота? Природа и не такие кренделя может выписывать. Кто знает, чем встретит очередная планета? Будет ли соответствовать научным данным?

И это вовсе не плохо, иначе никто не пожелал бы стать разведчиком.

Никто из нас об этом не говорит, но все ищут не просто разумную жизнь, а жизнь, какая бы существовала и развивалась в таких экстремальных условиях, которые бы даже не рассматривались учёными в качестве возможных. Это всё давняя мальчишеская мечта, выросшая из протеста, что жизнь может быть такой и никакой иначе. Никому и никогда разведчик не признается, но это так. Я знаю, вижу в глазах других.

В этом и состоит наше отличие от учёных, заставивших детские фантазии влезть в тесные одежды науки, когда разведчики ищут чистую мечту. Прекрасную, как сама жизнь и как сама жизнь – неуловимую.

Не поймаю её и в этот раз. Никто не отправит «легенду», «героя», уходящего в отставку, на экстремальную планету. Максимально безопасная последняя разведка.

Нет смысла жаловаться.

Даже зная это, я забыл о предстоящей отставке, о доме возле озера, о жене, ещё не найденной, о детях, похожих на нас обоих, а значит не существующих; забыл о непыльной работе, утренней рыбалке в безмятежном будущем и ежевечернем отдыхе на веранде деревянного дома.

Я видел только её. Здесь, на расстоянии, полную надежд и чаяний, голубую мечту. В ней аккумулировались все мои детские ночные фантазии, находившие волю под открытым небом. Они раньше меня научились летать к звёздам. До сих пор, спустя столько лет, я лишь пытаюсь нагнать их. И, кажется, уже потерял из виду.

Она была прекрасна.

Я убавил увеличение. Планета стала похожа на маленькую перламутровую пуговку, пришитую к чёрной одежке неразговорчивого космоса.

Необходимость в отчёте вырвала из меня слова, так неуместные сейчас:

– Визуальный контакт есть. Наблюдаю планету, эм, – я сверился с картой, – НПНТ 12-471-3 и её спутник. Подтверждаю данные первичного осмотра: спутник один.

Я выстучал на клавиатуре уточнённые координаты объекта исследований и своего местонахождения.

– Принято. Разведчик один, есть ли какие-нибудь осложнения?

– Проверяю.

Я провёл рукой по путеводительной панели. Планета ушла. Растворилась. Исчезла. Свернулась сама в себя и рассыпалась на цифры и буквы данных. Локаторы Глазастика прощупывали её, лишая покрова таинственности.

Один палец щёлкнул по кнопке, другой задал на шкале чувствительность. Дальше началась игра с клавишами, как на трубе, разве что звука не было, а только графики и таблицы на экране. Я включал и выключал локаторы, переводил их в разные режимы работы и отслеживал результат. Можно, конечно, поручить и компьютеру – уж он-то справится на отлично, сомневаться не стоит, но а если то самое «вдруг»?

Вдруг.

Да. Вдруг Жизнь. Разумная. Увидит меня своими средствами обнаружения, услышит, выйдет на связь? А найду её не я, а лишь компьютер. Ему-то всё равно, а вот мне… Нет уж, я сам. Сам проведу всё сканирование.

Я зажмурился. Но не ослеп. Ребёнок, увидевший впервые много-много лет назад взлёт космического корабля вживую, открыл глаза и смотрел изо всех сил. Смотрел и надеялся. Надеялся найти… пускай не мечту! Но что-то особенное, что всегда пытаются найти дети.

Вдруг именно эта планета? Голубая кроша НПНТ 12-471-3. Вдруг она?

Первичная дальняя разведка показала тишину, локаторы ближнего действия подтверждали информацию, полученную ранее большими научными кораблями, лишь незначительно подправляя, уточняя данные. Обычные космические жильцы: пыль, метеориты, астероиды, кометы. Они не опасны, курсы наши не пересекаются, а с остальной мелочью справятся защитные поля Глазастика. Атмосфера планеты не кислотная, термически устойчивая, не агрессивная, подходящая для любых форм жизни, что нам известны.

Один из локаторов показал какой-то всплеск на радиоволнах, но после нескольких повторных попыток – ничего. Всё спокойно, как в моих планах на будущее, однажды вдруг сразу переставших быть просто мыслями.

Надо подойти ближе.

– Тринадцатый, локаторы молчат, был единичный всплеск, но он не повторился. Скорее всего, помехи оборудования. Запрашиваю разрешение начать выполнять облёт. Подтвердите.

Короткая тишина перед ответом:

– Даём разрешение на выполнение плана облёта.

– Так точно, – козырнул я своему отражению в экране бортового компьютера. Глазастик подмигнул мне несколькими всполохами индикаторов.

Тринадцатый – это позывной разведывательной экспедиции, состоящей из двух кораблей, несущих каждый по два разведчика. Обычно большие научные корабли остаются на краю системы, чтобы вести «широкое» сканирование, но здесь им пришлось углубиться внутрь. Кометное облако, окружающее исследуемую звёздную систему, мешало сканированию. Хоть оно и было довольно разряженным, всё равно искажало данные, что очень не нравилось учёным.

Спустя несколько дней сканирования, выяснилось, что в этой системе есть ещё астероидный пояс, за которым и располагаются интересующие нашу разведывательную экспедицию планеты. Не уникально, но работа осложняется. Было решено приблизиться к поясу, затем направить корабли в разные стороны вдоль него, а четырём разведчикам пролететь внутрь.

Мне достались две планеты: вторая и третья от звезды. Самые перспективные. Подозреваю, что так команда выражала мне свою признательность и уважение. Остальные разлетелись обследовать спутники газовых гигантов и четвёртую от звезды – красную, как глаза молодых после бессонной ночи.

В целом звёздная система не представляла собой ничего особенного. Разве что уж очень удобна она была для образования разумной жизни.

– Ну, полетели приятель, – сказал я Глазастику и малым ионным ходом направил его к открытому всем космическим ветрам лику спутника. Первой цели моей разведки.

Космическая колыбель вновь приняла меня в свои объятия.

***

Война!

Даже сквозь бесконечность космоса доносились тревожные вести. Они отскакивали от планет, ударялись о метеориты, расшвыривали космическую пыль, облетали звёзды, ныряли в червоточины, собирались в плотные информационные потоки и неслись, неслись вихрем безмолвные вестники.

Война!

Война!

Завтра!

Через день!

Ещё через день!

Война!

Вся команда слышала о якобы готовящемся мировом конфликте.

Один, другой, понизив голос и косясь по сторонам, осмеливался впервые вслух произнести слово «война». Не зря же оно летело к нам через всю Галактику. Искало цель.

– Война? – переспрашивал я, будто мне не хватало устрашающего воздействия раз произнесённого слова.

«Война! Война!» – вторило эхо вопящей Родины, пробивая корабельную обшивку.

– Зачем? – немного глупо спрашивал я. Сорвалось.

– Зачем? Ха! Чудак ты! «Почему?» – вот самый точный вопрос, – отвечал мне тот из экипажа, кто первым вслух сказал это слово. Остальные, составившие кружок вокруг него, предосудительно смотрели на меня.

– Почему?

– Именно, «почему», а не «зачем»! Ресурсы! Опять не поделили ресурсы колоний, всё просто! – слышал я многозначительный ответ, объясняющий всё в нашей пыхтящей на ухабах жизни.

– Да-а, – протягивал я и махал рукой.

Так я уходил от всяких разговоров о войне. Не моё, да и не может она быть настоящей здесь, посреди такого целостного, оттого прекрасного, безмолвия Космоса. К тому же – разве у нас мало ресурсов? Да их с лихвой хватит на тысячи, и тысячи, и тысячи лет. Может быть, даже миллионы.

Кружок смыкался, к нему присоединялись новые слушатели, в основном молодые навигаторы, инженеры, техники. Они старались пролезть, услышать хоть что-то и слышали измышления, раскачивающие их самих, а за ними нашу лодку-корабль. И в каждом произнесённом слове им слышалось слово «война» – хлёсткое, как свист порвавшейся струны.

– Космическая дыра их сожри! – взрывался в конце концов какой-нибудь разведчик ещё моего поколения одним из первых. – Сто лет в обед, а твердят одно и то же: всё, что мы вам должны, то прощаем, а ваши долги будьте добры отдать. И договориться не могут. Даже тут позавтракать спокойно не дают! И-э-эх! – слышался удар его ладоней об стол.

Хлопок уносился прочь, и, словно наблюдая за ним, все повернулись в сторону обшивки корабля. Вглядываясь в неё, как будто она была прозрачная.

– Их бы сюда, в космос! Поняли бы тогда, что значит жить!

Старые разведчики, вновь ухватив краюшку дряхлеющего вместе с ними чувства всепоглощающей свободы, каким одаривает космос в первые годы знакомства с ним, согласно кивали: что те могут знать о жизни у себя там, в уютных кабинетах? Где им понять жизнь, глядя только на её, пусть и искусно нарисованную, но картину за окном? Как они могут решать, что жизнь, что война?

Молодой же экипаж, ещё не разучившийся смотреть в сторону дома, ясно ощущающий неослабевшие, пока, нити, тянущиеся через бесконечное пространство к оставленным воспоминаниям, всё ещё управлявших их чувствами, плотнее группировался и продолжал шептаться.

Старые, все как один, махали руками и уходили прочь.

Я старался об этом не думать; погружался в работу, в свои мысли, планы, даже темы будущих лекций придумывать начал. И всё же червь, скрутившийся из симбиоза мыслей о войне и вслух произнесённого слова «война», жёг меня.

«Дело серьёзное, серьёзное. Послушай! Серьёзное! Война! Ведь действительно… война!.. а что если начнётся?!» – терзал он меня, и не оставалось ничего другого, как согласиться с ним, плюя в сердцах на его раздражающую «правоту».

Раз даже в дальнем космосе слышны были отголоски каких-то политических дрязг, вклинивающихся в мои планы на будущую мирную жизнь, – что же на самом деле происходит там? Несвойственный вопрос для космического разведчика, стоящего спиной к дому и привыкшего видеть только нескончаемые дали космоса перед собой и новые, открывающиеся миры.

Хотя во мне, растерявшем романтику исследователя за семьдесят общекосмических лет службы, тот приют, что я отыскал в своей работе, прохудился, отсырел, а сил ремонтировать его не было.

Я запирался в своей каюте и начинал читать новости, давно переставшие быть новостями на Родине, превратившиеся в размытый, однотонный фон для новых событий.

В каких-то странах шли столкновения, где-то свергались правительства. По решению суда переходили из рук в руки планеты, решения оспаривались, признавались незаконными, затевались новые тяжбы, воспламенялись новые конфликты. Где-то какая-то страна отвечала на политическую ноту другой страны категорическим несогласием, на что та другая страна, считающая только себя вправе действовать таким способом, вводила ограничения в свою пользу. Ей отвечали. Снежный ком разрастался. Одни несогласия провоцировали другие, за ними ещё одни, и так появлялись крепко сбитые разногласия, пробуравить которые не смогли бы и лучшие горные машины, могущие грызть даже алмазную твердь планет, спрессованную адским давлением.

Всё это было очень похоже на лоскутное одеяло, чьи куски наползают друг на друга, рвут на части, а одеяло тем временем ветшает.

И откуда только ресурсы берутся на всё на это? Крутился у меня вопрос, пока читал. Я даже не про ископаемые, перерабатываемые отдалёнными полуавтоматизированными колониями и вывозимые космическими танкерами в гигантских количествах. Но сколько умов направлено не на развитие, а на планирование очередного хода в «Великой Шахматной Игре», неизбежным итогом которой станет война и крах? Ведь играем мы сами с собой – на обеих половинках шахматной доски фигуры одного цвета – значит и выигравших не будет.

Привыкнув всё мерить эффективностью решения поставленной задачи, как раз тогда я впервые задумался: каков коэффициент полезного действия нашей цивилизации? Насколько плотно прилажены все шестерёнки и как точно они взаимодействуют друг с другом? Нигде ли не проскальзывают? Не застревают? Нет ли лишних шестерён или целых узлов? Правильно ли вообще выстроен общественный механизм?

Замаячивший призрак ответа показался мне жутким, поэтому я просто перестал обдумывать эти вопросы.

Отвернулся.

Переключился на поиск успокоения и вскорости нашёл его. Периферия! Всё это по большей части происходит на периферии, в развивающихся странах, каких ещё осталось не мало. Они едва освоили космос, только учатся решать проблемы цивилизованно. Значит, это всё лишь затухающие склоки, отголоски былого. Мне повезло родиться в технологичной стране, локомотиве прогресса, самом могущественном куске из того самого лоскутного одеяла. Она могла позволить себе такие экспедиции, как наша. Пусть остальные грызутся, рано или поздно мы их воспитаем. Всё образуется.

Всё образуется.

Удовлетворившись этим, с вернувшимся чувством спокойствия я выключал новости и уходил к себе. Какая война может быть у меня дома, в моей могучей стране?

Нет больше цивилизации.

Успокоение приходило, но оставляло широкий проход для гонимых мною мыслей. Когда я ложился спать, в тот самый промежуток между сном и явью, отогнанные мысли вырывались на свободу. Едва ли осознавая, что я это я, спрашивал себя: как же нам, то есть нашему виду, удалось забраться так далеко в развитии, отправиться – подумать только! – на другой конец Галактики, не поубивав друг друга раньше? Как мы умудрились запрыгнуть в последний вагон с ресурсами родной планеты, чтобы успеть высадиться на других и забрать ресурсы оттуда? По легкомысленности ли или из-за страха не сделав из этого выводы.

И как так получается, что даже сейчас, когда провозглашён мир без войн, мы всё ещё не можем навести порядок внутри себя, из-за каждого угла ожидая фантом новой войны? И, наверное, даже с облегчением выдохнем, когда он окажется не бестелесной страшилкой, парящей в воздухе, а ступит на землю, обретёт плоть, пусть ужасную, но снимающую тугое напряжение ожидания.

В такие моменты, не успев толком заснуть, я просыпался. Буквально выпрыгивал из последних сил из этого холодного междусна.

Не может такого случиться.

Не может.

В тепле каюты, в надёжности корабля, спроектированного лучшими умами, построенного лучшими руками, прослужившего уже сотню лет, в профессионализме экипажа я находил успокоение. Не может такого случиться!

«Мы справимся!» – говорило что-то внутри меня: «Ведь не можем просто так сгинуть в небытие».

Мы справимся, преодолеем, разрешим. Обязательно.

Может быть, не я буду тем, кто справится, но обязательно найдётся кто-то.

Эти оправдания убаюкивали. С лёгкостью смазанного оружейной смазкой затвора я проваливался в тёмные мир подсознания.

***

Вспыхнул сигнал. Я пробежался глазами по путеводительной панели. Всё в порядке. Прибыл на место.

Спутник НПНТ 12-471-3 холодным телом нависал надо мной. Надо было перевернуть разведчик брюхом к поверхности. Глазастик послушно выполнил манёвр.

Итак, план прост: просканировать поверхность и направиться к планете. На орбите спутника я не заметил ни одной космической станции. Никаких следов развитой цивилизации.

Я немного замешкался: брать управление в свои руки или довериться автопилоту, удовлетворившись ролью наблюдателя? Но… Какое тогда удовольствие от полёта?

– Так точно! Никакого! – повеселел я и принял управление. – Во-о-от так, справимся, Глазастик? Как думаешь? Разве что немного… – я добавил корректировку бортового помощника на уровень пятнадцати процентов. Всё-таки перестраховаться надо, не хотелось бы закончить свой полёт грудой металлолома на безжизненной поверхности спутника.

Тринадцатый вышел на связь:

– По поступившим показаниям мы видим, что вы на ручном управлении с корректировкой пятнадцать процентов, подтвердите.

– Подтверждаю, сектор чистый, звезда умница, спокойная, гравитационных, магнитных волнений нет. Аномальных выбросов частиц не фиксируется. Одна планета один спутник, решил размять косточки.

Диспетчер ответил не сразу, видимо совещался со старшим дежурным.

– Разведчик один, увеличьте корректировку до трети, как поняли?

Пришлось крепче сжать зубы. Какая же треть? Так совсем не чувствуется штурвал, а я…

– Разведчик один, подтвердите.

– Подтверждаю, треть.

– Видим, спасибо.

Ну что же. Пусть так. Я потёр руки:

– Давай знакомиться? – обратился к спутнику.

Заработали локаторы, началось трёхмерное построение поверхности космического тела. Я совершал один виток за другим, меняя орбиты.

Спутник был без атмосферы, без тектонической активности, без воды в каком бы то ни было состоянии, с множеством метеоритных следов. Я спустился ниже. Никаких биологических признаков жизни.

Не выживший при родах брат планеты.

– Не густо, да, Глазастик?

Глазастик ответил мерными звуками работы своего компьютера.

Графики монотонно текли по мониторам. На большой экран я вывел картинку спутника подо мной.

– Да, – вглядывался в открывшийся перед собой вид, – ты видишь ровно то же самое, что вижу и я, Глазастик. Пустоту. Ну, спутники твёрдых планет все такие. Отчаиваться не будем. Хотя, если бы была развитая техногенная цивилизация, то первым делом они бы его колонизировали… Отличная отправная точка для исследования своей системы. Маленькое притяжение, близость к родной планете. Ресурсы есть. Что скажешь, Глазастик?

Глазастик был занят работой. Он, слегка корректируя мой курс для лучшей работы локаторов, медленно облетал спутник, тщательно исследуя каждый его километр.

Кратеры, кратеры, кратеры и ещё раз кратеры. Космос беспощаден и равнодушен к своим многочисленным отпрыскам; оставляет незаживающие раны на всех, кто не успел укрыться плотной атмосферой. Да и им порой достаётся.

Постепенно, начав с полюса, я подвёл корабль к экватору, где локаторы и зафиксировали нетипичное отражение от поверхности.

Глазастик тут же вывел результат на экран. Всё выходило к тому, что внизу были какие-то металлические объекты правильной формы. Сердце моё забилось сильнее. Как у рыбака, когда поплавок несильно качнулся на поверхности. Рыба? Или…

– Тринадцатый, получил добро от Глазастика. Снижаюсь, чтобы проверить.

Диспетчер ответил не сразу.

– Вас понял. Переключились на вас, картинка есть, наблюдаем.

Аккуратно, снижая скорость и корректируя курс, я завис над интересующим местом. Задействовал антигравитационные тормоза. Глазастик находился точно над тем местом, где сработали локаторы. Результат повторился. Но изображение выводилось нечёткое. Слишком много пыли нанесло на возможное искусственное сооружение.

– Расстояние девяносто, пока локаторы не могут с достоверной точностью распознать аномалию. Подхожу ближе.

– Вас слышу, следим.

«Ближе, мой хороший, ближе. Что там за рыбка у нас?» – шептал я Глазастику, послушно исполняющему все мои указания, незаметно корректируя работу тормозов и двигателей.

«Давай, Глазастик, вскроем эту банку. И мне нужны фрукты, а не черви», – от напряжения я высунул язык. Не часто мне приходилось доходить до такого этапа работы. Видели бы меня сейчас юнцы! Посмеялись бы – ветеран, побывавший на тысяче планет, а переживает, как зелёнка. Тысяча-то она есть, да осталась позади; здесь же, сейчас – моя последняя.

– Семьдесят, – сообщил я.

Да и к тому же на тысяче планет я, может, и побывал, но лишь на единицах дёргался поплавок. И лишь однажды клюнула рыба.

– Шестьдесят пять.

Я включил оптику, увеличил изображение. Кажется, удалось что-то рассмотреть, локаторы подтверждают. На экране рядом появилось отрисованное ими изображение находки.

– Тринадцатый, – с волнением сказал я, – наблюдаю искусственное сооружение.

В один миг меня захлестнула радость с разочарованием. Цивилизация! Технологически развитая! Они вырвались из своей планеты и теперь… Но нет.

– Биологических признаков жизни нет, – проговариваю для отчётности вслух результаты работы Глазастика, успевшего вгрызться своими локаторами вглубь поверхности, – строения старые, почти полностью разрушены.

Настала пауза, во время которой, понимая бессмысленность действий, но всё же перепроверил показания Глазастика.

«Признаков биологической жизни нет».

Сорвалось. Опять.

– Подойду ближе.

– Принято, мы наблюдаем, – выдохнул диспетчер.

Голос его принял прежнее спокойствие. Он как будто даже обрадовался, словно тяжёлая ноша соскочила с его плеч и упала под ноги. Можно перешагнуть. Не тот ли это молодой сотрудник, что с такими горящими глазами слушал новости о войне?