Похищенная весна. Петроград – Ленинград

После проверки документов, Ольга услышала, что они возвращаются в Союз из САСШ. Кроме удивления, вдруг подумалось, что может, ей даже повезло, что судьба не закинула ее так далеко, как их.

– Ленинград – лянинхра – йанис хра – мистер зайчик? – играла словом Катя. Она стояла между скамеек, прижавшись носом к стеклу. Усадить ее было невозможно. – Где начинается Советский Союз? А Ленинград? А какие там дома? Как пивоварня, да? Йохан говорил, что там много пивоварен и других заводов. Представляю, как там вкусно пахнет! А у меня будет своя комната, как у Лары? Лара нос задирает, что у нее отдельная комната. Вот я ей напишу! А ты меня отдашь в школу? Девочки в школу ходят. Я тоже хочу. Смотри, мама! Обозы. Ну и совсем не отличаются от наших! А… Так это финны и есть. А где Советский Союз-то начинается?..

Ольга даже если бы захотела, не смогла бы вставить слово в водопад Катиных вопросов. Это был просто поток озвученных мыслей. Хорошо, что вагон был полупустым и Катина непоседливость не могла никому помешать.

В Раяйоки таможенный досмотр был чисто символический, только попросили марки отдать, если есть. Или так получилось, потому что с ними не было мужчин.

В зале ожидания Ольга старалась не думать о том, что это снова вокзал. Она смотрела, как над стеклянным потолком небо сначала побелело, потом порозовело: «Два приступа за один день – это слишком» – думала она. Когда начинали трястись руки, она старалась дышать медленнее и глубже…

Наконец, небо из фиолетового окончательно посинело.

Подошла большая группа переселенцев, в том числе те три компании, что сидели с ними в одном вагоне. На них и переключила внимание Ольга. Судя по их помрачневшим лицам, пришли они не из ресторана второго класса, а, вероятно, с таможенного досмотра.

С группой подошла крикливая женщина. Она предупредила о скорой подаче поезда на ту сторону Сестры и просила товарищей не разбредаться, а то пойдут пешком.

Ольга решила держаться рядом с этой организованной группой, чтобы больше ни у кого ничего не спрашивать. Синие сумерки в стеклянных квадратиках потолка начали вселять уверенность, что путь уже наполовину пройден.

Локомотив, действительно подполз почти сразу. В натопленном зале после легкого перекуса Катю разморило, и Ольга с трудом ее растолкала. Поэтому, как только пробрались в вагон и устроились на узкой скамеечке у тамбура, Катя уткнулась Ольге в плечо и снова заснула.

Задорные разговоры пассажиров сменились более тихими душевными переживаниями, воспоминаниями и тяжелыми вздохами. Стук колес убаюкивал. Ольга стала вязнуть в русской речи, которая вскоре совсем стихла. От качки задремала и сама Ольга. Казалось, она только на минуточку закрыла глаза, как уже скрип тормозов локомотива и гудки встречных поездов возвещали, что вот-вот будет остановка. Пассажиры повскакивали со своих мест и облепили окна.

Вечер заставший их еще в Раяйоки, вдруг стал зыбким. В запотевших окнах появлялись то целые кварталы заводских построек, дремлющих в тусклом свете вахтерских огней, то оживленные улицы, освещенные электрическими фонарями. Периодически состав начинал грохотать, тут же в окнах вырастали железные фермы мостов, под которыми бежали разгоряченные кони, автомобили, коляски и грузовые подвозы.

Параллельно с поездом из-под насыпи вынырнул широкий проспект, где одновременно в несколько рядов уместились два конных экипажа, их обгонявший таксомотор и дружка за дружкой три телеги с сонными лошадьми в попонах. Из-за поворота выскочил красненький вагон трамвая с разноцветными фонарями над кабиной. Люди в теплых тулупах и легких пальто мельтешили вдоль и поперек по вычищенной от снега проезжей части. Многоэтажные дома подмигивали освещенными окнами, первые этажи подсвечивали приветливые входы: «Пивная», «Парфюмерный магазинъ», «Какао Жоржъ Борманъ». Тумбы и заборы были увешаны цветастыми плакатами. И снова люди, кони, автомобили.

Катя тоже проснулась:

– Ого! Вот это да! Сколько же здесь людей?! Вот это домик! Один, два, три, шесть… – считала она пальчиком этажи. – Мам-мам, а у нас такой? Лошадка, лошадка… Смотри, какой коняка! А у дедушки есть лошадь? Машин-то! А вот это чего? Чего там светится? Да нет же! С другой стороны, за тем темным пятном…

Ольга опять теряла ход Катиной мысли. Она сама удивленно крутила головой и пыталась узнать город, из которого уехала с Андреем семь с половиной лет назад. Район ей был незнаком, но по карте она знала, что где-то там, куда тыкала возбужденная Катя, ее остров. Петроградский остров. Что там на четвертом этаже сидят мама и папа, смотрят в окно и ждут весточки от своей милой Оленьки.

Локомотив издал пугающий звериный крик и дернул состав. Пассажиры отскочили от окон, похватали пожитки и кинулись в тамбур. Поезд еще раз дернулся, и толпа у дверей стала похожа на раков, цепляющихся за сеть, когда их вытряхивают из рачевни. Каждый схватился за что мог, кто-то навалился на кого-то, кто-то кому-то треснул, кого-то придавили чемоданом, и при этом одновременно по вагону разнеслось «О-о-о…», кряканье и меткое матерное.

Как же Ольга давно не слышала русских грубых слов! И хотя она стыдливо посмотрела на ничего не понявшую Катю, сдержать радушной улыбки она не смогла: «Дом стал еще ближе».

Как только народ высыпал под навес платформы, стало понятно, на улице сильно похолодало. Ольга шумно вдохнула. Угольная пыль и креозот смешивались с выхлопами моторов и запахом навоза. После душного вагона, даже такой воздух казался свежим.

Пока потуже затягивала Катину шапку и капор, помогала натянуть рукавицы, Ольга совсем замерзла. Голые руки задеревенели, заныли больные суставы. Негнущимися пальцами она надела пуховый платок и еще не остывшие варежки.

Холод пробрал их обеих. Катя с красным носом и посиневшими губами ждала мать.

– Мам, пойдем уже! – она нетерпеливо подпрыгивала и подергивала плечами.

– Нам туда, – сориентировалась Ольга по последним спинам, удаляющимся с дебаркадера.

На выходе их ждала шумная площадь. Извозчики укладывали багаж пассажиров, кто-то еще сговаривался о цене. Горланили задержавшиеся торговки, мальчишки с вечерними газетами оглашали политические заявления высокими голосами. А за ними тренькающий трамвай и опять люди, кони, авто…

Катя с испугу вцепилась в Олин рукав, то и дело дергала его и повторяла: «Мама… Мама… Мама…». Ольга бы и сама кому-нибудь вцепилась за руку, но кроме ручки чемодана, ничего более прочного ей не светило.

«Еще немного, еще немного…» – уговаривала она себя быть взрослой.

Виртенен сказал, что по Симбирской трамвай ходит до Петроградки. Да и сама Ольга помнила, что по Александровскому бегали трамвайчики к Финляндской железной дороге.

… «Красная-финляндская аптека», «Колбасная» …

Ольга ридикюлем указала Кате путь вдоль фасадов вокзала, где по карте, – она помнила, – должна быть Симбирская улица. Через несколько десятков метров они вышли к памятнику на тумбе и ожидаемо к трамвайному рефюжу.

… «Выборгский рабочий», «Табакъ. Штейнбергъ», «Союзпечать» …

У одной из сворачивающихся торговок Ольга спросила:

– Вечер добрый! Скажите, это Симбирская? До Церковной на Петроградской доеду на трамвае?

Старуха прищурившись посмотрела на растерянную Ольгу, перевела взгляд на Катю, и тогда в ее глазах мелькнула добрая искорка:

– Симбирскай-то – нету! Вишь! – она махнула на памятник лысеватому мужчине, – теперече все по-другому. Как оне – Комсомольцы-те черти! Комсомола улица! А тогу району, Петроградскагу, я не знаю. Вон, у Паши спроси. Праско-овья! – с сильным ударением на «о» крикнула старуха куда-то в сторону будки Союзпечати.

– Оу! – отозвалась полная обмотанная платками баба из-за кутылей с корзинками и берестяными поделками.

– Слышь! Как, гришь, к доче на Петроградское на транвае добирайиси?

– Дык, это, с Финскаго надо. Там… – Цокот копыт и грохот пролетавшего экипажа заглушил подробности. Ольге было неудобно переспрашивать, но, видимо, по ее лицу Прасковья поняла, что дама ничего не поняла. Торговка рукой показала. – В обратную сторону, говорю, надо. За площадью сядете. Там не ошибетесь.

А старуха беззубо улыбнулась, вытащила из ящика кулек и сунула Кате в руку.

– На-ко семочек.

Катя смутилась и спряталась за Ольгу. Та недовольно вытянула Катю обратно и пристально на нее посмотрела.

– Спасибо, – почти шепотом проговорила Катя.

Старуха покивала, хохотнула и влажно закашлялась.

– Спасибо вам, – повторила Ольга и быстрым шагом пошла обратно на площадь мимо стоянки извозчиков. Катя виновато засеменила следом, стараясь запихнуть газетный кулек в карман полушубка.

Почти сразу вдогонку затрезвонил трамвай.

Забраться с вещами на подножку оказалось даже сложнее, чем в поезд. Узкий проход, высокий поручень и поджимающая толпа желающих стать пассажирами.

Катя с испугу проскочила вперед. А Ольга со своим чемоданом продолжала сдерживать толпу.

– Товарищ женщина, поднимите багаж с подножки! Вы же видите, он мешает гражданам, – гремел густой женский голос из глубины вагона.

– Да-да, секундочку… – Ольга крутила громоздкий груз, нежелающий помещаться в проход.

– Заканчивается посадка… Да помогите же ей, товарищи! А то так и не сядет никто! – командовала кондукторша.

Сразу четыре руки подняли Олин чемодан и поставили на заднюю площадку. Ольга встала рядом. Из-за спин вынырнула Катя со своим мешком.

– Спасибо, господа, спасибо! Благодарю! – Повторяла Ольга, глядя на устало ухмыляющихся мужчин в ватных стеганках.

– Не за что, гражданочка. Добро пожаловать в Союз! – Сказал тот, который был помоложе, и подмигнул. Ольгу это удивило. «Как он узнал, что я только приехала в Россию? Наверное, по одежде, – она кокетливо сдвинула на затылок неопределенного цвета шаль. Но тут же ее озарило. – Они же чемодан наш ворочали. На вокзале-то!» – и смущенно сдвинула платок обратно на лоб.

Пышногрудая кондукторша, перетянутая гирляндой цветных катушек, как украшением, обилетила заднюю площадку, дала пару громогласных объявлений и неведомым способом просочилась вперед. Ольга с Катей удачно расположившись у окна, смотрели на советский таинственный Ленинград. Большой, темный и спокойный. Подсвеченные фонарем часы на фронтоне розоватого дома показывали начало восьмого. Ольга рассчитывала к девяти уже уложить Катю дома.

«Хотя какое там уложить. И мама, и Фрося начнут кудахтать вокруг: «Как же так! Надо молочка. Такая худенькая», будут причитать и плакать. Чаи гонять начнут. А Кате же все захочется послушать. Нет, наверное, не смогу ее сегодня утихомирить до полуночи. А как папа спать пойдет, вот тогда все и улягутся!»

Ольга вспоминала свои юные годы в Петрограде. Обычные будни и дни, когда приезжали гости. Затем Переворот, Гражданскую… Ольга смотрела на город, и ей казалось, что он знакомый, и какой-то чужой. Он стал чище с 1921 года, нет темных теней нищих, одетых во что придется. Нет пугающих свор собак с ввалившимися боками и с вечным оскалом. Конные постовые в новых шинелях и без ружей. Лошадки, как Катя любит, плотные, блестящие с остриженными по одинаковому канону гривами, а не голоребрые несчастные работяги. Прохожие по-деловому бегут из дверей в двери, и по-прогулочному, не спеша, фланируют под фонарями…

«Что в них поменялось? В этих прохожих. Улыбаются? Да нет. И тогда улыбались. Одеты лучше? Обуты? Моложе? Нет. Пожалуй, дело в уверенности шага, уверенности в завтра», – и подражая им, Ольга невольно расправила плечи и выпрямилась. Секундочку так постояла, и, словно ее кто-то одернул, вернула свою привычную сгорбленность.

Трамвай выполз на набережную.

– По двадцать шестому идет трамвай. Товарищи, кому в Центр, пересаживаемся на двадцаточку за мостом.

Ольга забеспокоилась. Она не очень любила лишний раз спрашивать что-то у людей, но сейчас ее приободряли две вещи. Во-первых, все говорят по-русски. Во-вторых, трамвай ехал над Невой. А за ней – дом! Если они сели на правильный номер.

Ольга обратилась к молоденькой девушке в изящной, но холодной шляпке:

– Извините, вы не знаете, этот маршрут идет до Церковной?

Девушка шмыгнула носиком, прижала к нему кружевной платок:

– Не знаю. Это за Смоленкой, на Васильевском?

– Нет. На Петроградском… Собор Владимира там рядом…

Девушка выразительно думала.

– Александровский проспект? – Уточнила Ольга.

– Не соображу я что-то… Смотрите, женщина, трамвай идет по 1-й Бедноты, затем Красных зорь, на Кронверский…

– Вокруг крепости?

– Да.

– И сворачивает на Александровский?

– Нет. На Добролюбова.

Теперь обе женщины выразительно задумались. Девушка извиняющимся тоном предположила:

– Я в Ленинграде всего год, может раньше так и назывался? – пожала плечами, шмыгнула и отвернулась.

«В любом случае, буду держаться Кронверкского, а там посмотрим», – подумала Ольга и поблагодарила попутчицу.

– Ма-ам? Так куда нам ехать-то? – спросила Катя после странного диалога.

– Катюша, все будет хорошо, – уклончиво ответила Ольга.

Трамвай действительно выехал на знакомые улицы. Олино сердце отзывчиво убыстрилось, когда на повороте мелькнули темные вышки минаретов. А когда на фоне запечатанной льдом Невы Ольга узнала бастионы Петропавловской крепости, ей уже хотелось выскочить и бежать бегом.

Трамвай миновал погашенный купол Народного дома, и Ольга решительно потащила чемодан к выходу. Пассажиров к этому времени стало значительно меньше.

Остановка. Ольга подтолкнула Катю вперед со словами: «Наша! Вперед!». Сама почти выпрыгнула с подножки. Каким-то чудом протиснула чемодан между поручней под нужным углом. И вот уже трамвай номер «26» удаляется к Неве, побренькивая и повиливая красным задом.

– Ну, наконец-то! – выдохнула Ольга целое облачко. И пока поправляла пальто, платок и Катин капор, объяснила, – Смотри, дом за перекрестком. В пять этажей. Отсюда как раз видно окна гостиной и моей комнаты. Видишь, свет на четвертом этаже? Родители дома, – подбодрила она себя, – нам вон туда, на угол. Так что, почти пришли!

Преодолев черный сугроб и желтую от конской мочи проезжую часть, Ольга перешла на быстрый шаг. Ей не терпелось, к тому же изрядно похолодало. Февраль – злой месяц. И чем ближе был дом, тем скорее хотелось попасть внутрь.

Церковная, или как там ее теперь, была пустынной. Только снег под ногами хрустел. Не опасаясь на тихой улице за следом идущую Катю, Ольга метнулась к угловой парадной, дернула дверь и чудом остановилась в сантиметре от заостренного лезвия раскрытых ножниц.

–Че хоть ты?! – не то спросил, не то окрикнул огромный седой бородач в светлом тулупе и кожаном фартуке.

– Извините, я тут живу, мне надо… – Ольга настырно обогнула старика, не замечая ни инструментов, развешанных по стенам, ни стола с колодками, подметками и кучками гвоздиков. Ольга толкнула вторую дверь – та была заперта.

– Ну? И чаво? – спросил старик, медленно протягивая точилом по режущей кромке ножниц.

– Заперто…

– Ага, – подтвердил старик с улыбкой где-то в недрах усов.

– А как же? – спросила Ольга.

– Дык, со двора все ходют.

– А… Понятно. Извините…

– Ну, чаво, бывает… – пожал широкими плечами сапожник и продолжил звонко точить ножницы.

Ольга вышла из парадной. Катя послушно стояла снаружи.

– Мне идти? – спросила она растерянную мать.

– Нет, не сюда. Налево, к подъезду.

Катя так же послушно пошла к арке подъезда. Они обе уже устали. Хотелось, конечно, побыстрее зайти, стряхнуть снег, согреться и попить чего-нибудь теплого. Желудок уже давно просил хоть что-то и, наверное, согласился бы даже на холодное.

В подворотне было не очень. Запах отхожего места сильно бил в нос. Дрова лежали навалом, а проходы были не чищены, будто дворника в доме вовсе нет. На месте ледника целая гора стропил и толстых обугленных бревен, вмерзших в грязь и снег.

Но к черной лестнице дорожка протоптана. Дверь открыта. Даже трепыхается сквозняком, выстуживая квартиры.

Ольга редко ходила этой лестницей. Она узкая, под неудобным углом и темная даже днем.

Сейчас по ней идти, да еще с ребенком и вещами было совсем неприятно. Снизу Ольга слышала Катины «ой-ой» и только повторяла: «Осторожнее».

На небольшой площадочке четвертого этажа Ольга набралась храбрости и мысленно загадала, чтобы открыл папа, ведь он не начнет сходу шуметь и закатывать свадебные горевания.

Ольга постучала. С кухни не донеслось ни звука. Она постучала еще громче. Дома точно кто-то есть. В окнах же горел свет! Ольга постучала еще раз, к этому времени она привыкла к сумраку лестницы и увидела электрический звоночек на витом проводе. Аккуратно повернула его ручку. За дверью противно зажужжало, и послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась:

– Вам кого? – спросила из ярко освещенного проема девочка, чуть старше Кати. На голове у нее была красная косынка, такая же, как в газетах про Советский Союз, что иногда попадались у постояльцев «Лепони».

– Алексея и Софью Кирисповых ищу.

– Эта квартира Большаковых. Кирисповых тут нет.

– Раньше здесь жили. А куда они переехали?

– А! Раньше жили? Всех буржуев из этого дома расстреляли, – весело пояснила девчушка. – Вам, наверно, к папе? Он будет поздно.

Ольга, не в силах произнести ни слова, хлопала глазами на незнакомую девочку. Катя хлопала глазами на обездвиженную мать.

Девочка, видимо, устала от немой сцены и решила идти по своим делам.

– До свидания! Приходите лучше завтра, – она закрыла дверь. Из кухни Большаковых донесся знакомый стук щеколды.

Глава вторая. Когда надежда пожирает мечты

Не выпуская Катину руку Ольга села на шаткий чемодан. Вся лестница вдруг стала шаткой. Внизу ритмично бухала входная дверь, эхо удваивало или даже утраивало ее стук и доносило до пролета четвертого этажа давящий гул. «Буржуев расстреляли, буржуев расстреляли…» – повторяла про себя Ольга, пытаясь понять, что это значит. Что это значит для нее, для Кати, пялящейся ей в глаза сквозь темноту.

Вдруг в голове всплыл образ отца, такого, как она помнила. В потертых на коленях рабочих брюках, в нательной рубахе, сутулого и сильно похудевшего, как тогда, когда его первый раз арестовали в 1918. Рядом – мать, обнимающая Ефросинью за плечи. Тоже, как тогда, с той лишь разницей, что Ольга представила их на холодном февральском ветру под дулами армейских винтовок.

«Бах!» – разнеслось в голове. «Бах! Бах!» – повторились ритмичные выстрелы. Весь лестничный пролет заполнился эхом, вторящим то ли бухающей входной двери, то ли этим выстрелам в Олиной голове.

– Мама? – Катя подергала одеревеневшую руку матери. – Мама, нас не пустят? Бабушки с дедушкой там нет?

– О, Боже! – Горячий ужас поднялся от сердца, брызнул из глаз. Ольга подтащила к себе Катю вцепилась в нее и взвыла на такой ноте, что казалось, будто по кафелю протащили враз дюжину буфетов. Короткий вой оборвался, и, повисая на Катиных плечах, Ольга беззвучно сотрясалась всем телом.

– Мамочка, – хныкала Катя, – Мамочка… Не надо! Мамочка… – она не могла пошевелиться, сжатая тисками материнских объятий.

Сколько тяжелых вдохов сделала Ольга, сколько горячих нежданных слез из нее вылилось на Катин полушубок, сколько прошло времени в темноте на шатком чемодане, Ольга не знала. Казалось, бесконечно много. Дверь снизу очередной раз хлопнула «Бах!» и вместе с эхом по лестнице стал разноситься стук металлических подметок по ступеням. Ольга прислушалась. Стыд взял верх, и истерика отпустила.

Со второго этажа долетело неразборчивое бурчание, и клацанье подметок приостановилось. Ольга краем колючего воротника обтерла глаза и нос, сгребла вещи и молча, подталкивая Катю, начала спускаться. Та послушно шла впереди, прощупывая по одной узкие ступеньки.

Ольга слышала, как хозяин квартиры второго этажа топтался у двери, затем шумно ворочал ключ в замке, снова бурчал что-то нечленораздельное, скрипнула раззевающаяся дверь. Уже спускаясь с соседней площадки, Ольга видела отсвет на пестром кафеле от быстро закрывающейся двери чужой квартиры. Пахнуло теплом кухни и на лестнице опять стало темно. К выходу казалось, что тьма еще больше сгустилась.

За входной дверью их ждала ясная ночь. Светлая от снега, но холодная, пустая и чужая.

Катя обернулась и увидела мамино лицо. Даже не лицо. На секундочку она увидела перекошенную маску, как у артистов Казино: сильно заломленные брови с вертикальной складкой на лбу, красные обводы вокруг глаз, переходящие по скулам в изогнутый книзу рот.

Ей стало страшно, она отвернулась и просто шла вперед по узкой скользкой тропке.

Шаг в шаг по своим следам Катя шла в обратную сторону, за ней – ничего не видящая Ольга.

Катя боялась заговорить с ней, чтобы опять не вызвать слез. И думала, что надо просто вернуться назад. На трамвай, на вокзал, в поезд, домой.

На улочке, озираясь, откуда же они пришли, Катя увидела бородатого великана в светлом тулупе и фартуке поверх. Он стоял на углу дома и смотрел в упор. Поймав Катин взгляд, покачал головой и показал ей язык. Катя ответила тем же. Тогда он сделал Кате козу и сказал странное: «Дю-дю-дю-дю». Катя засмеялась – что он с ней, как с маленькой?! – остановилась и притопнула на странного старика.

Ольга сзади налетела на дочь и вынырнула из черноты отчаяния. Она тоже увидела сапожника, к которому вломилась в коморку парадной полчаса назад.

– Чего ревешь? – без обиняков спросил старик взрослую Олю.

– Дом пропал, – откровенно ответила Ольга.

– Бывает… – сапожник опустил глаза, – калошек-то нету, что ли? – ткнул он на облепленные желтым снегом Катины и Олины валенки.

– Ничего нету, – подытожила Ольга.

– Бывает, – подтвердил дед. – Есть куда пойти-то?

Она молча помотала головой.

– Ага… – уяснил сапожник. – У меня, это…, невеста, – Ольга почувствовала, что в глубине седой бороды он улыбается. – Это…, у нее две комнаты в Гавани. Пойдешь до тудова? Недорого возьмет. Это… Она у меня добрая.

Ольга посмотрела на окна бывшего дома, на замерзшую голодную Катю и кивнула. Разве был у нее сейчас выбор?

– Ща! – сказал добрый великан и зашел в свою каморку.

Через минуту он уже вышел без фартука и со свертком под мышкой. Навесил на дверь замок с кулак величиной и довольно живо подхватил у Ольги чемодан и мешок, всучив без лишних слов сверток.

Ольга запротестовала. Но старик лукаво глянул из-под косматых белых бровей и сделал широкий шаг к набережной. Чтобы продолжить с ним спор, Ольге бы пришлось его обежать. Сил на это у нее не было.

Великан шагал быстро. Катя семенила следом, еле поспевая. Ольга перехватила дедов сверток поудобнее, взяла дочь на буксир и тоже вошла в скорый ритм.

На набережной стало заметно тише. Лошадей почти не было. Редкие сонные клячи тащили повозки со спящими кучерами. Трамваи уже не бегали, и шумные автомобили в этой тишине пугали своим резким рыком.

Нева лежала под крепким льдом. Во все стороны по ней разбегались черные натоптанные дорожки. Там же раскатанные следы полозьев образовывали еще одну улицу.

«Какая же Нева большая! Какой же огромный Петроград! Я и забыла! – от хруста снега под ногами на душе вдруг стало спокойнее. Ольга разглядывала, подсвеченную фонарями и отсветами снега, печать жизни многолюдного Ленинграда. – Будто его мелом на грифельной доске рисовали!»

Когда они подходили к Биржевому, ей привиделось, что Стрелка похожа на нос корабля, прикованного к набережной мостами. Городские, такие родные и такие давно потерянные пейзажи трогали душу, рвали забытой радостью. И эта радость растворяла жуткие образы в голове. А может, образы утонули в тех слезах на черной лестнице? В любом случае, на морозе от быстрого шага делалось легче.

«Почему я не верю, что их нет? – поймала себя на мысли Ольга. – Не может быть такого, что бы их не стало, а я не почувствовала. Нет. Не может быть такого. Я бы знала. И с чего это девчонка взяла?! И с чего это я поверила какой-то девчонке, живущей в моей комнате?!» – Ольга распалялась и ускоряла шаг. Она уже почти догнала сапожника, мерившего саженью обледенелые доски моста, но тянувшаяся сзади Катя начала активно поскальзываться и повисать на маминой руке. Ольга чуть сбавила шаг, но не обернулась, не давая Кате возможности остановиться и пожаловаться.

А Ольгу уже обуревало новое беспокойство. Вдруг широкоплечий старик не такой уж доброжелатель? Вдруг он забрал у безропотных матери с ребенком последние вещи и скроется в темноте Ленинградских дворов? А может он тот самый бандит из финляндских газет, который заманивает несчастных жертв за город? А там… А там!.. У Ольги даже фантазии не хватало придумать самое-самое страшное, но ледяные мурашки побежали по покрытой испариной от быстрой ходьбы спине.

Сапожник сошел с моста и дождался своих подопечных.

– Меня, кстати, Иваном звать, – протянул он правую руку Ольге.