Полная версия
Казалось бы, при чем тут Колбасьев? А притом, что, создавая нижневолжский холдинг, Петровский, естественно, первым делом озаботился формированием менеджмента. Кадры, в основном, подбирались на месте. Каким-то образом в поле зрения олигарха оказался Колбасьев. Он удостоился длительной аудиенции у Петровского и, к общему удивлению, вышел от него вице-президентом «Петрохолдинга» по правовым вопросам.
Теперь он величина. С ним считаются в администрациях, банках, судах. Время от времени он все еще выступает как независимый адвокат, но в целом полностью сосредоточился на делах холдинга. А дел хватает с избытком. Спустя два-три года выяснилось, что обещанные олигархом инвестиции остались, главным образом, на бумаге, зато нареканий в его адрес все больше и больше. Здесь и налоговые недоимки, и нарушения экологического законодательства, и конфликты в связи с задержкой выплат работникам предприятий… Возбуждаются иски, появляются критические публикации.
Вот здесь-то Колбасьев и развернулся во всем блеске. Юридическую оборону холдинга он выстроил великолепно. Судебные разбирательства заканчиваются пшиком, пресса через какое-то время умолкает. Колбасьев − замечательный переговорщик: знает, кому и что пообещать, кого припугнуть, а кому дать взятку. Словом, умеет виртуозно заминать скандалы.
Его труды замечены и вознаграждены. Сегодня он уже старший вице-президент холдинга, и Петровский приблизил его к себе. Во всяком случае, Колбасьев запросто приезжает к олигарху и в Москву, и в Лондон, и в Лягушкино. Петровский, действительно, построил там себе особняк, и в последнее время проводит на малой родине по несколько месяцев в году…
− Все ясно с Колбасьевым, − пробормотал Юра, сжимая виски. − Характер стойкий, нордический. Истинный крутой ариец… Но что это доказывает?
Я колебался. Рассказать ребятам о том случае или нет?
Глава седьмая
Портрет законченной сволочи
Года полтора назад в Нижневолжске случилось массовое отравление молочными продуктами. Делом занялась прокуратура. Выяснилось, что ядовитый кефир гнало одно из предприятий «Петрохолдинга», и на молокозавод с проверкой нагрянули силовики. Вскрылись грубейшие нарушения технологии. Колоссальный износ оборудования просто не позволял выпускать качественную продукцию. И хотя директор завода божился, что модернизация производства начнется со дня на день, было ясно: обещанные Петровским инвестиции в очередной раз остались на бумаге. Вообще складывалось впечатление, что олигарх скупил региональные предприятия с единственной целью − выжать их досуха. Знаете, как в том анекдоте: «Котик, ну еще пару капель…»
Отравление такого масштаба для Нижневолжска − случай беспрецедентный. Однако местная пресса как в рот воды набрала. Появилось несколько вяло написанных заметок, вот и все. Зато делом живо заинтересовались два федеральных еженедельника, и оба заказали «Убойным новостям» материалы.
Для подготовки материалов я сформировал журналистскую бригаду во главе с Денисовым. Ребята поработали на славу. Собранной фактуры хватило бы не только на серию публикаций, но и на пару судебных дел. И вот когда готовые статьи уже легли мне на стол, позвонил вице-президент «Петрохолдинга» Колбасьев. После дежурных приветствий последовала вежливая просьба о встрече, отказать в которой не было никаких причин.
Колбасьев оказался холеным, чрезвычайно представительным человеком с обаятельной улыбкой. Едва усевшись напротив и отказавшись от кофе, он сразу взял быка за рога. По его, Колбасьева, информации, агентство «Убойные новости» подготовило ряд материалов, бросающих густую тень на репутацию «Петрохолдинга». Он, Колбасьев, считает своим долгом предостеречь руководителя агентства от поспешных и неразумных шагов в виде передачи указанных материалов в такие-то масс-медиа. Для него, Колбасьева, очевидно, что публикация тенденциозно подготовленных статей создаст проблемы не столько для холдинга (да и что слону дробина?), сколько уважаемому агентству и не менее уважаемым редакциям… И тэ дэ, и тэ пэ.
Юрист журчал, как неисправный сливной бачок, а мне было скучно. За двадцать пять лет журналистской работы подобных разговоров довелось наслушаться по самое некуда. И угрозы, и попытки всучить взятку − все было. Оставалось выяснить, что воспоследует на сей раз.
Отжурчав, Колбасьев поправил роскошный галстук и сделал, наконец, чисто конкретное предложение. Как и следовало ожидать, финансовое. «Я в курсе той суммы, которая вам положена за эти материалы. Я мог бы заплатить вдвое больше, если вы обязуетесь выбросить их в корзину. Заплатить здесь же, наличными. А если вы готовы сделать серию материалов − положительных, разумеется, − о предприятиях холдинга, то и втрое. Можем обсудить и другие варианты. Как вам такая мысль?»
Хорошее было предложение. В рыночной ситуации такими не бросаются. И если бы мой интерес ограничивался лишь деньгами, мы могли тут же ударить по рукам. Премировал бы ребят, часть суммы положил на счет, ну, и себе в карман… Прелесть! Да и что скрывать: разоблачение олигарха − дело хлопотливое. А то и небезопасное…
В общем, рад бы согласиться. Но не могу.
Я до смешного дорожу репутацией своего детища. Своего агентства. Срыв контрактов с федеральными изданиями серьезно подорвал бы образ надежного партнера, который я так упорно лепил с первого дня работы. Тем более, что причины срыва легко просматриваются: либо запугали, либо купили. И то и другое мне не в плюс. И в конечном счете моральный убыток будет несопоставим с мгновенно полученной выгодой…
Все это я объяснил Колбасьеву открытым текстом.
Что могло последовать за отказом?
Дальнейшие уговоры с увеличением отступной суммы. Или переход к прямым угрозам. Или хлопанье дверью с неизбежным: «Вы еще пожалеете…»
Ничего этого не произошло.
Колбасьев повел себя странно. Выслушав отказ, он пару секунд сидел с непроницаемым лицом, словно обдумывал мои слова. Затем он привстал, медленно перегнулся через стол и уставился на меня. При этом глаза его непонятным образом тускло, гнилушечно засветились. Я невольно вжался в спинку кресла.
− Что вы делаете? − спросил я, сам себя не слыша.
Вопрос остался без ответа. Взгляд Колбасьева сверлил, гипнотизировал, пытался достать из меня душу и вывернуть наизнанку. Неожиданно стало зябко (это в разгар лета!), в кабинете словно потемнело, нахлынуло ощущение жути. А лицо Колбасьева все приближалось, и благообразные черты постепенно трансформировались в уродливую маску с беззвучно шевелящимися губами. Адвокат протянул руку и коснулся моего лба длинным кривым пальцем…
Я сидел, будто скованный, не в силах пошевелиться. Голова, однако, оставалась ясной, отстраненно фиксируя ирреальность происходящего. И прежде чем окончательно захлебнуться в мутной волне ужаса, я сделал единственное, на что еще был способен: мысленно засветил адвокату в глаз…
Колбасьев резко отпрянул, словно получил настоящий удар. В тот же миг я почувствовал, что липкое наваждение исчезло, и вскочил на ноги. Побледневший Колбасьев смотрел на меня с безмерным изумлением. Спустя секунду он повис в моих руках, не делая даже попытки вырваться.
− Тебя из какого дурдома выпустили, сукин ты сын? − прошипел я, тряся его за грудки. − Это что за номера с гипнозом?
Колбасьев что-то сбивчиво лепетал, не переставая смотреть на меня так, словно перед ним привидение. Вид у него был совершенно невменяемый. В конце концов, я вышвырнул его из кабинета. Перед этим я предупредил, что вся сцена записана видеокамерой, которой оснащен мой кабинет (еще одна рутинная мера безопасности!). «Любые действия против агентства, любые попытки оспорить материалы через суд − и я прокручу пленку на пресс-конференции с участием психиатров! Пусть разберутся, что за тараканы в голове у вице-президента «Петрохолдинга…» Не говоря уже о попытке подкупа!» Не знаю, понял он меня или нет, но после выхода материалов о кефирном отравлении акций против «Убойных новостей» не было. Последствий для «Петрохолдинга», впрочем, тоже.
Тогда я никому не рассказал об этом случае. Во-первых, он был слишком странным… нет, не то… скорее, диким, и я испугался не на шутку, о чем вспоминать решительно не хотелось. Во-вторых, я так и не понял, что, собственно, произошло. Просмотр видеозаписи подтверждал, мягко говоря, неадекватное поведение Колбасьева, ничего при этом не объясняя.
Однако теперь я решил, что, раз уж мы обсуждаем ситуацию, в которой замешан адвокат, могучая кучка должна знать и про жутковатую сцену с его участием.
На протяжении рассказа Наташа смотрела на меня с нежностью и запоздалым беспокойством, Юра кривил губы и несколько раз выругался, а Марк Наумович озадаченно хмурился.
− Ну, и как вы трактуете сей эпизод? − спросил он.
− Такого наезда в моей практике еще не было, − признался я, пожимая плечами. − Все, до чего я тогда додумался, сводилось к простой мысли: похоже, что Колбасьев по жизни балуется гипнозом. И не убедив меня с помощью денег, решил сломать психологически. Хотя все равно странно… Однако теперь, после истории с Максимом Криволаповым, ситуация выглядит иначе.
Предположим… только предположим, Юра… что Бормоталов не врет. Тогда речь уже не о гипнозе. Речь о внушении с помощью магии. Я же говорю: глаза у него при этом светились так, что мороз по коже. И шипел что-то еле слышно. Слов не разобрать, но фонетика не наша, не русская… Кстати, попутно объясняется, почему Колбасьев такой искусный переговорщик. Он просто зомбирует собеседника, и тот вынужден подчиниться.
− Ну, тебя-то он ведь не сломал, − заметил Юра.
− Да, что-то у него не вышло. Я ведь гипнозу вообще не поддаюсь. Какие-то особенности нервной системы… Он, между прочим, этого не ожидал. Во всяком случае, вид у него был такой, словно целуется с Фредди Крюгером.
− Я все-таки не понимаю, − сказала Наташа. − Если он решил избавиться от Максима, то почему не сделал этого сразу? Зачем было мучить, устраивать за ним слежку, запугивать? Водитель этот слепошарый, жуткие сны…
Я покачал головой.
− Тут как раз все понятно. Колбасьев, сдается мне, личность с психическим изъяном. Ты вспомни: золотая медаль в школе, учеба в МГУ − многие ли так здорово стартуют? А потом двадцать лет прозябания… Стало быть, наверняка закомплексованность, неудовлетворенность, озлобление. Да, с «Петрохолдингом» ему круто повезло. Но комплекс неудачника никуда не делся − просто ушел вглубь, в подкорку. Теперь Колбасьев до конца жизни будет самоутверждаться и подсознательно мстить окружающим. А тут Максим с его обидным отказом… Ну, как не продемонстрировать мощь, не унизить, не причинить боль беззащитному человеку? Он просто издевался над парнем, прежде чем решил уничтожить…
− Ясно. Широкими, смелыми мазками художник рисует портрет законченной сволочи, − подытожил Юра.
С этими словами он потребовал еще кофе, а я разлил коньяк. Коллектив не возражал. Я выключил верхний плафон, и теперь в кабинете горела только настольная лампа, распространяя несильный, теплый свет. От коньяка и общества друзей стало вдруг так уютно, что я с невольной горечью подумал: все же нехороший человек этот Бормоталов! Приперся вот со своей абракадаброй и смутил покой наших творческих грез…
− Но почему с этой историей он пришел именно к нам? − спросила Наташа.
Видимо, любовь наделяет женщину телепатическим даром. Во всяком случае, реплика Наташи вполне ложилась в контекст моих размышлений.
− А куда ему еще идти? − хмыкнул Юра, поудобнее вытягивая ноги. − В прокуратуру, что ли? В милицию? В ФСБ? Может быть, в администрацию президента? Ни фактов, ни доказательств… «Мне тут один пациент − кстати, покойный − такие страсти рассказал…» Да в лучшем случае его сочли бы ненормальным. − Юра вызывающе оглядел нас. − Я и теперь от этой версии не отказываюсь.
− Он вообще мог никуда не ходить, − заметил Марк Наумович. − Почему пришел именно к нам, это второй вопрос. Почему вообще куда-то пошел и рассказал? А главное, зачем?
− Я спрашивал…
− И что он сказал?
…Сообщив о смерти Максима, психиатр замолчал − надолго. При этом его маленькие глазки смотрели на меня грустно и вопросительно. Я и сам хотел задать ему вопросов пятьдесят, но ограничился одним:
− Зачем вы мне все это рассказали?
Бормоталов явно растерялся.
− Ну, как зачем? Даже странно… Вы журналист, ваше агентство занимается расследованиями…
− Криминальными! − перебил я, подняв палец. − Криминальными, а не оккультными. Вам скорее уж не в «Убойные новости» надо… хотя информация, конечно, убойная… а в церковь, что ли. Но вы же не исповедоваться пришли, вы ждете от меня каких-то конкретных действий. Хотелось бы знать, каких.
− Вы мне, кажется, не верите, − произнес Бормоталов упавшим голосом.
− Вы будете смеяться, но верю, − возразил я. − Во всяком случае, склонен верить, хотя и сам не пойму, почему. Ваши научные регалии здесь ни при чем. В этом кресле сиживали персоны и поважнее… Но вы так и не ответили: чего вы от меня, собственно, ждете?
− А черт его знает, − искренне сказал Бормоталов. − Вы же понимаете, что с такой информацией я в правоохранительные органы не ходок. Бессмысленно! Поднимут на смех, а то и к собственным коллегам наладят. − Его лицо скривилось в болезненной гримасе, и вдруг, хватив кулаком по столу, он выкрикнул: − Поймите, эта секта опасна! Чрезвычайно опасна! С ней надо что-то делать! Ну, не знаю… разоблачить, вывести на чистую воду… чтобы все знали об этой угрозе.
Я изумился.
− А не сгущаете ли вы краски, уважаемый Павел Петрович? Сколько тех вудуистов? Двадцать, тридцать, пятьдесят? Что они могут? Согласен: смерть Максима − это серьезно, это беда, но случай-то единичный. Какую глобальную угрозу представляет кучка черных колдунов?
Бормоталов покачал головой.
− Что Максим? Его смерть лишь трагический эпизод. Но он показывает и возможности вудуистов, и решимость идти, если надо, по трупам.
− Идти − куда?
− Я не специалист по тайным сообществам. Но не для того же они во все времена создавались, чтобы решать бытовые проблемы своих адептов. Возьмите масонов, розенкрейцеров, иллюминатов. Главной целью всегда было завоевание максимальной власти и влияния. И, соответственно, переделка мира под свои представления о добре и зле. Что мы знаем о вудуистах? Только то, что они существуют, что способны, судя по Колбасьеву, к активным, жестоким действиям, а их понятия о добре и зле явно отличаются от общепринятых. Конечно, информация скудная, но разве этого мало, чтобы осознать меру опасности?
− Замечательно, − саркастически сказал я. − Считайте, что осознал. И теперь, по вашей логике, мне со товарищи надлежит разобраться с этими милыми людьми… К тому же, я так понимаю, на благотворительной основе. Вы же услуги агентства оплатить не в состоянии?
− Скорее всего, нет, − пробормотал психиатр. − Разве что частично… Однако термин «благотворительность» здесь неуместен. То, о чем я рассказал, касается не только меня, поймите это!
Я почувствовал, что начинаю злиться.
− Только не надо взывать к моей гражданской совести и чувству общественного долга! С меня, знаете ли, вполне достаточно ответственности перед родными, близкими и коллегами, для которых я работодатель. Во всем прочем я исправно плачу налоги и предпочитаю спать спокойно. Хотя, после нашей беседы, это проблематично… Да если ситуация именно такова, от Колбасьева с его гоп-компанией вообще надо держаться подальше. Лезть в эту историю? Только при наличии сверхмотивации! Покажите мне ее. Деньги? Здесь я их не заработаю. Сенсация, слава? Дело хорошее, но не любой ценой. Один труп уже есть…
Бормоталов медленно поднялся.
− Ну что ж, − тускло произнес он, застегивая пиджак. − Выслушали, не сочли сумасшедшим, − и на том спасибо. Но в одном вы все-таки ошибаетесь. Сверхмотивация есть, просто она не очевидна.
Волей случая мне, а теперь и вам, стало известно, что под боком действует колдовское сообщество, практикующее самую гнусную из магий и озабоченное расширением своих рядов. Вы же не считаете, что Колбасьев звал Максима приобщиться к вуду из одной лишь симпатии к молодому человеку. Это была вульгарная вербовка. И далеко не каждый, как несчастный юноша, устоит перед соблазном.
Опухоль уже существует, она способна метастазировать и, стало быть, подлежит уничтожению. Мы с вами хотя бы можем сделать попытку уничтожить ее и тем самым уберечь общество от еще не ясной, однако, реальной угрозы. И не надо при этом думать обо всем человечестве. Пафос тут вообще неуместен. Думайте о себе, родных и близких. Какая сверхмотивация вам еще нужна?
− Опять вы меня за советскую власть агитируете, − устало сказал я. − Да вы сядьте, сядьте. Коньяку хотите? (Бормоталов мотнул головой.) Ну, как угодно… Так вот: некая логика в ваших словах есть. Предположим, я готов − естественно, в порядке бреда − пофантазировать о своем участии в расследовании этой истории. Но при непременном условии!
− Каком? − быстро спросил Бормоталов.
Я встал, обогнул стол и уселся напротив собеседника − глаза в глаза.
− Вы слишком встревожены, − сказал я негромко. − Одно из двух: или знаете нечто сверх того, что сказали, или до чего-то успели додуматься. Во всяком случае, говоря об угрозе вудуистов, вы имеете в виду что-то конкретное, но не договариваете. Если вы меня убедите в реальности угрозы, считайте, я уже почти ваш союзник.
Кажется, Бормоталов смутился. Опустив глаза и слегка прикусив губу, он что-то обдумывал. Видимо, я угадал: гость явно знал больше, чем сообщил. «Не темни, дядя, − мысленно посоветовал я. − Раз уж втягиваешь в такую авантюру, карты на стол!»
Наконец Бормоталов решился.
− Хорошо, давайте начистоту. Но пусть вас не смущает, что из малого объема информации я делаю глобальный вывод. Поверьте, у меня для этого есть основания, хотя и не все могу объяснить.
− Вы меня интригуете, − хмуро бросил я. − Рассказывайте.
Бормоталов усмехнулся.
− Что ж рассказывать? Слов и так уже достаточно. Я вам лучше покажу.
− Это как? Нарисуете, что ли?
− Нет, рисовать не обучен. Я буду использовать мыслеобразы.
С этими словами Бормоталов придвинулся ко мне и уставился прямо в глаза.
− Гипнотизировать меня бесполезно, − предупредил я. − Не поддаюсь.
− Знаю, знаю, − рассеянно сказал Бормоталов («Интересно, откуда?» − мелькнуло в голове). − Это не гипноз вовсе. Скорее, ближе к телепатии. Передача информации на расстояние.
Я поднял брови.
− Вы и это умеете?
− Вы даже не представляете, сколько чего умеет опытный, высококвалифицированный психиатр, − туманно ответил Бормоталов. − Да вы расслабьтесь. Закройте глаза…
От всего услышанного я, должно быть, очумел настолько, что беззвучно выполнил команду Бормоталова. Правда, мелькнула ехидная мыслишка: ну-ну, посмотрим, как ты мне передашь свои мыслеобразы… И вообще, с чем их едят…
Но тут же в сознании, сменяя друг друга, начали возникать картины и сцены, окрашенные в темно-серые тона. Смысл того, что вижу, я понял не сразу. Но как только начал понимать, то ощутил, что покрываюсь потом от неожиданности и страха.
− … Так что он сказал? − терпеливо повторил вопрос Марк Наумович.
Тщательно подбирая слова, я произнес:
− Бормоталов пришел к нам, потому что надеется: здесь ему поверят. По его мнению, вуду − огромная опасность и угроза, и молчать об этом он не будет. А в журналистах он видит возможных союзников.
− Да в чем угроза-то? − гаркнул Денисов.
Я еще раз вспомнил то, что увидел с закрытыми глазами, и медленно сказал:
− Бормоталов чего-то не договаривает, но главное выразил совершенно ясно. Он убежден, что вудуисты намерены установить собственный мировой порядок. Альтернативный и враждебный существующему в человеческом обществе. В каком-то смысле речь идет вообще о создании другой цивилизации…
Глава восьмая
«Си тенер, Аше!..»
Следующим утром у входа в свой кабинет я столкнулся со спецкором Славой Маняшиным. Спецкор выглядел плохо. Красные глаза, неуверенная походка и запах перегара неопровержимо свидетельствовали: он так и не сошел со стези порока, на которую ступил во время затянувшихся новогодне-рождественских праздников.
− Заходи, − сухо сказал я, распахивая дверь в кабинет.
Спецкор замялся.
− Да я, собственно… − с тоской во взоре он кивнул в сторону туалета.
− Успеешь, − безжалостно сказал я. − Садись, разговор есть.
Как говорится, все мы не монахи. Однако трехнедельное веселье − это уже запой. А от него подать рукой до семейно-служебных неприятностей и проблем со здоровьем. Все это я изложил Мане простыми, доступными для затуманенных мозгов словами. Кроме того, я перечислил имена нескольких журналистов. Все они когда-то были хорошими ребятами и классными, талантливыми профессионалами. Пока не спились…
− Запомни, Маня, − сурово сказал я напоследок. − Ты крепкий репортер, но я с тобой возиться не буду. У меня других дел выше крыши. Хочешь нажить цирроз печени или вступить в клуб вокзальных бомжей − твое дело. Только заруби на носу: еще раз явишься на работу «после вчерашнего», уволю по статье. А перед этим своей рукой заставлю выпить египетского виски. Чтоб долго не мучился…
Шепча: «Только не это!» − Маня выскочил за дверь. А я, в общем, не шутил. Кто пробовал, тот знает: виски, произведенный в Египте, ─ пойло не для слабонервных. В один из приездов в Шарм-Эль-Шейх купил я фляжку экзотики ради и отпил граммов двадцать. И так мне после этого стало скверно, что запечатал я фляжку, словно царь Соломон бутылку с джином, и поставил в бар на вечное хранение. Чтобы пьющих сотрудников пугать и воспитывать…
С докладом о текущих делах рука об руку явились Денисов с Наташей. Выслушав и сделав распоряжения, которые Наташа прилежно запротоколировала, я вызвал Марка Наумовича. Накануне мы расстались, так ничего и не решив. Хотя, понятно, в первую очередь решение было за мной. Остальные могли присоединиться, а могли и нет.
Во мне, как, наверное, во многих, уживаются два человека. Один из них сухарь, прагматик, рационалист. Другой − рубаха-парень с ярко выраженными задатками авантюриста. Такие, знаете ли, доктор Джекил и мистер Хайд. В обычное время, когда жизнь плавно течет своим чередом, эти субъекты, в общем, ладят. Но какая внутренняя междоусобица разгорается, если надо принять серьезное решение!
Допустим, речь идет о скандальном расследовании. «Слышь, брат, не лез бы ты в это дело, − озабоченно советует прагматик. − Заработаешь ли, не факт, а неприятностей можно огрести по самое некуда. Это ж придется зацепить самого такого-то! А он злопа-а-мятный…» «Да пошел ты! − заводится авантюрист. − Не все измеряется деньгами. А реноме? А кураж? Наконец, адреналин?! Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! Не догоню, так согреюсь! Расследовать, непременно расследовать…»
Сейчас победу за явным преимуществом одерживал авантюрист Хайд. Прагматик Джекил даже не пробовал сопротивляться. Он был в ужасе. Он затыкал уши руками и отказывался говорить на эту тему. Я и сам чувствовал всеми инстинктами, что лезу черт знает куда. В голове звенела фраза из «Трех мушкетеров»: «Господа, вы ввязываетесь в скверную историю и будете изрешечены…»
Но я уже знал, что ввяжусь. Проклятый Бормоталов, в сущности, не оставил мне выбора. Точнее, выбора не оставили картины, которые он каким-то образом транслировал мне прямо в мозг. Эти картины…
Я увидел площадь с трибуной, на которой стоял высокий, мощного сложения человек в черном широком одеянии. Он громко выкрикивал фразы на непонятном языке, и туполицая толпа у подножия трибуны прилежно повторяла их. При этом многие собравшиеся рыдали, рвали на себе одежду, содрогались в конвульсиях.
Увидел странное сооружение, чем-то напоминающее храм. Внутри, прямо на алтаре, был распростерт привязанный обнаженный человек. Люди в разрисованных масках со свечами в руках стояли вокруг и нараспев читали какую-то молитву или заклинание все на том же непонятном языке. Но вот они замолчали, разом погасили свечи, и один из них приблизился к алтарю. В руках у него был бритвенно острый нож. Не обращая внимания на истошный вой жертвы и фонтанирующую кровь, человек медленными, торжественно-плавными движениями отрезал ей гениталии, нос, уши и, наконец, перерезал горло.
Увидел стол, на котором лежат пять восковых фигурок: мужская, женская и три детских. Чьи-то руки по очереди пронзают кукольные тельца длинной, докрасна раскаленной иглой. И − встык: маленькая кухня, где ужинает семья. Все мирно и тихо… но вдруг отец хватается за грудь и падает со стула. Мгновение спустя то же самое происходит с матерью. Следом за родителями, словно сбитые кегли, один за другим падают и застывают на полу два мальчика и девочка. В чашках дымится так и не выпитый чай.
Многое, многое показал мне Бормоталов. И бесконечные колонны вооруженных людей, размеренно марширующих к горизонту. И красивую маленькую деревню, мгновенно стертую с лица земли ураганом, ─ заклинаниями и магическими пассами его наслал уродливый полуголый колдун. И безучастные, тусклые глаза людей, бредущих по улицам незнакомого города, среди обшарпанных домов с узкими окнами-прорезями. И воздетые, унизанные браслетами руки чернокожего гиганта с лицом в ритуальных шрамах, яростно вопящего: «Си тенер, Аше!»…
