Полная версия
Катя что-то сказала.
– Очень приятно, – промямлил я, жестом приглашая присесть.
Мне показалось, что голос мой дрогнул. Я откашлялся.
– Так что, вы останетесь? Мы можем выпить вина, например. Вера рассказывала, что вы не оставили её в трудную минуту и, кажется, она вас так и не отблагодарила, – голос Кати был глубоким и нежным.
– Да было бы за что…
– Так что давайте, я угощаю, – сказала Катя.
И не успел я возразить, как уже провожал взглядом соблазнительный зад, удаляющийся к стойке. Эта женщина привыкла решать и повелевать.
Вера заметила мою растерянность и поспешила не без гордости заявить:
– Это её кафе, так что не удивляйтесь.
Удивиться я не успел.
– Я всё же пойду, – я встал, помедлил, ища слова оправдания, – извините, много работы.
– Но Катя…
– Извинитесь за меня, но мне пора. Другой раз как-нибудь. До встречи.
Тупица. Я шёл к дому быстрым шагом, в своё маньячное логово, хотя часть меня бурчала, что мог бы неплохо провести время. Когда я такой стал? Лицо горит. Четвёртый десяток, а ведёшь себя, как малолетний придурок. Долгое отсутствие секса снижает тестостерон, и эго самца деградирует. Да, всё-таки психотерапия нужна мне.
Вера вздрагивает, когда входная дверь открывается. Скрипит пол в зале. Муж ударяется о что-то, матерится. Диван расстелен. Вера надеется, что он просто ляжет спать. Рана от прошлого раза затянулась, оставив едва заметный шрам на её и так неидеальном лице. Две недели прошли мирно. Извинения, цветы, обещания. Сегодня он опять задержался.
Максим идёт на кухню. Гремят кастрюли. Холодильник пищит. Сковорода плюхается на плиту. Шкварчит. Через минут десять Вера ощущает запах гари, вскакивает с постели, бежит на кухню.
Максим сидит на стуле, положив голову на стол. Спит. Вера выключает плиту, открывает окно. Вздыхает. Потом долго стоит и смотрит на тело.
– Максим, – шёпотом на ухо произносит она.
Нет реакции.
– Максим, – немного громче, положив руку ему на спину. – Максим, иди на диван! – громко, почти кричит Вера.
Тело начинает шевелиться, поднимает голову, открывает глаза.
– Чего разоралась?
– Иди спать, – Вера поворачивается, чтобы уйти.
– Я сам решу, когда мне спать, поняла?!
Максим встаёт, шатается.
– Лучше бы пожрать сделала!
– А что ты греешь тут, это не еда? – Вера терпеливо указывает рукой на плиту.
– Да пошла ты!
Максим одним движением сносит с плиты сковороду. Она с грохотом ударяется о кафельный пол. Макароны с мясом шрапнелью разлетаются по кухне.
Вера бежит в комнату, закрывает дверь. Через минуту дверь трещит от удара. Максим врывается и хватает Веру за плечи. Навалившись всем весом, стаскивает с неё трусы. Холодный пол. Горячее зловонное дыхание. Вера пытается кричать. Максим закрывает её рот ладонью. Пытается вставить член, но ничего не выходит. После минуты возни он отпускает жену, откидывается на пол, тяжело дышит. У Веры текут слёзы, она бежит в ванную.
Умывшись холодной водой смотрит на часы. 0:30. Хватает первую попавшуюся одежду, ключи, сумочку и выходит за дверь.
– Вера, – не с вопросом, а скорее констатируя факт, говорю я.
После нашей последней встречи в кафе прошло два дня.
В какой-то момент жизни ты замечаешь, что перестал удивляться из ряда вон выходящим вещам.
Больше ничего не говоря, впустил её в квартиру.
– Я вышла на улицу и заметила, что у вас горит свет.
– Я поздно ложусь.
– Можно у вас остаться?
– На всю жизнь? – я улыбнулся своей шутке. Вера нервно хихикнула.
– До утра. Прошлый раз я заметила свободную тахту. Я вам не помешаю?
– Оставайтесь, только с одним условием, – Вера замерла. – Перейдём на ты.
Мы прошли на кухню.
– Чай с мятой? – Я подвинул к ней стул.
Вера кивнула.
– Ты, конечно же, всё слышал?
– К сожалению, – развёл руками я, чувствуя, будто оправдываюсь.
Вера кинула взгляд на разбросанные тетради и две раскрытые книги на кухонном столе, на который я поставил кружки. Аромат мяты наполнил помещение.
– Отвлекаю от работы? – спросила она, искренне обеспокоенно.
– Нет. Собирался заканчивать.
– Можно?
Вера взяла в руки книгу, посмотрела на обложку. «Психотерапия шизофрении».
– Ты пишешь какую-то научную работу?
– Докторскую.
– По шизофрении?
– Не совсем. Изучаю социальную изоляцию, – ответил я, надеясь, что не придётся вдаваться в подробности.
– Ммм… А это как-то связано?
Вера подняла книгу на уровень глаз.
– Это по работе. Есть у меня один тяжёлый пациент.
– Я думала тяжёлые пациенты только в реанимации, – Вера подпёрла голову рукой, запустив пальцы в волосы. – И что с ним?
Я кратко рассказал о Серёже. Вера вздохнула.
– Ужасно. Ты сможешь ему помочь?
В её вопросе ощущалось беспокойство. Я провел рукой по волосам.
– Не уверен.
– И что, он может умереть?
– Вероятно.
Мы помолчали.
– А ты смелая, – говорю я, лишь бы что-то сказать.
– Почему? – и тут же сама отвечает: – Вы меня не обидите, у вас добрые глаза, доктор.
Мы посмотрели друг на друга, улыбнулись.
Позже погасили свет, улеглись. Растущая луна освещала комнату. Я решил дать Вере спокойно отдохнуть, без лишних расспросов, да и сам хотел уснуть, стирая этот день. Вера нарушила тишину:
– Я видела, как ты на неё смотрел.
Я вздрогнул.
– На кого?
– На Катю. Ты ей тоже понравился.
Я немного подумал, вспомнил своё поведение.
– Странно. Спокойной ночи.
Я лежал и прислушивался к ветру за окном, спать вдруг перехотелось. Пытался ощутить момент, как делал это в непонятных ситуациях, вызывающих смешанные чувства. Вот сейчас в моей квартире лежит девушка, запутавшаяся в семейных узах. Возможно, понимает, что жизнь катится в непонятном направлении, под откос. А если не до конца понимает? Чем я могу помочь? Меня учили помогать только тем, кто просит о помощи – так говорила моя любимая бабушка, так говорят современные психологи. А может к чёрту, кого я когда слушал!?
– Вера, – тихо зову я.
– Что?
– Если хочешь поговорить – я здесь.
– Своих проблем не хватает? Спи, тебе вставать рано.
– У меня выходной. А тебе не рано?
– И у меня выходной.
Я присел на диване.
– Кем ты, кстати, работаешь?
Вера вздыхает.
– Работаю с Катей, можно сказать, правая рука, по совместительству подруга. Занимаюсь закупками, логистикой. Ничего интересного. Но всяко лучше учителя МХК.
– Ты учитель? Чего? Что такое МХК?
– Искусствовед. Пять лет в школе пыталась рассказывать безбашенным восьмиклассникам, чем гравюра отличается от граффити, что возрождала эпоха Возрождения и зачем слушать музыку без слов…
– Фантастика. Тебя надолго хватило.
– Я терпеливая.
– И что, до сих пор нравится искусство?
– Мне нравится разбираться в искусстве. Вот ты, например, знаешь, что за картина висит у тебя вот здесь? – Вера указала рукой на стену со страшным хаосом людских пыток.
– Нет.
Вера встала и включила свет. Воодушевлённая, она не обращала внимания, что стоит передо мной в одних кружевных трусиках и майке.
– Это центральная часть триптиха Иеронима Босха «Страшный суд», – на глазах Вера превращается в учительницу.
– Подходящее название.
– Здесь, как очевидно даже непосвящённому, изображены муки грешников. Земля в последних предсмертных судорогах. На заднем плане – горящий Иерусалим. Инквизиция подозревает в нечестивости даже животных. Настоящая расплата за грехи, безжалостная и неминуемая. Современники Босха считали его провидцем и глазом дьявола.
Вера берёт телефон и показывает мне боковые части триптиха. «Рай» и «Ад». Увлекательно рассказывает и про них, и про самого Босха. Я выражаю восхищение.
– А ещё чем увлекаешься?
– Обещай не смеяться.
– Не обещаю.
– Страйкбол.
– Страйкбол? Это когда играют в войнушку? – это ещё неожиданнее, чем знание средневековых художников.
Всегда считал себя безнадёжным пацифистом. Сторонился всего связанного с оружием, особенно девушек в военной или милицейской форме. В моей классификации женщин такой пункт интересных представительниц противоположного пола находился где-то в конце. Мягко говоря, я бы скорее посмотрел на дворничиху. Но я – это я. У некоторых женщина в камуфляже – основной фетиш.
– Ууу, ого… Не представляю тебя в этом всём. Училка культуры с пистолетом бегает по лесу, выцеливая жертву.
– Ты удивлён?
Я чуть было не выложил ей научные исследования в области сублимационного поведения посредством агрессивных игр и их влияния на формирование аддиктивного поведения, но вовремя сдержался – это явно не то, что поднимет настроение. Такт.
– Никогда бы не сказал.
За окном проехала машина с сиреной.
– Ваш диагноз, доктор? Ты считаешь: девушка не должна увлекаться подобным?
– Ну должна, не должна – не мне судить. Но вполне могу представить, зная нарративы в обществе, как к этому относятся. Тебя ведь не понимают те, кто не в теме, правда?
– Не то слово. Но мне плевать, – Вера театрально махнула рукой.
– Вообще правильно… А как ты… – я чуть не сказал «докатилась», – пришла к этому?
– Ну как… Вообще, по моим наблюдениям, девушки в страйк попадают в двух случаях: найти себе парня или уже приходят за своим, чтобы быть рядом. Ну, окей, бывает третье: какая-то глубинная потребность выплёскивать энергию, негатив. Кто-то идёт в тренажёрный зал, а кто-то стреляет в людей. Меня привёл Максим. Когда мы только начали встречаться, он был организатором. Через год забросил, а я осталась. Сейчас, кстати, это частая причина наших ссор. Одна из тысячи. Он не хочет, чтобы я этим занималась.
– И сколько времени ты… находишь для этого?
Я встал и снова выключил свет, в темноте мой взгляд не искал её голых ног.
– Раньше всё свободное, теперь редко, по выходным. Ты не подумай, я не наркоманка, вполне представляю свою жизнь без страйка, уже взрослая девочка и знаю, что ничто не вечно.
Я улыбнулся, про себя выдохнув – с этой девочкой не всё потеряно. И ещё:
– Ничто не вечно. Тем более любовь… – прошептал я, сам не заметив, что размышляю вслух, думая о её муже.
– Что?
– Да нет, ничего, говорю ничто не вечно.
– Если захочешь, могу взять тебя на следующую игру.
– Не думаю, что мне захочется. Лучше уж в музей.
– Ты просто не любишь весёлые компании.
Здесь она попала в точку.
– Это так заметно?
– Очевидно. Тебе хватает веселой компании психов и тебя самого, – говорит Вера со смехом.
– Нет, я иногда люблю быть среди простых людей, но не очень умею веселиться.
– Но так же нельзя, это… ну не знаю… грустно.
Я ничего не стал отвечать, кажется, она не поймёт. В тишине было слышно, как Вера дышит.
– Вера?
– Что?
– Когда он стал распускать руки?
За окном начался лёгкий дождик, в открытое окно потянуло свежестью остывающего ночного города. Вера шмыгнула носом.
– Понимаешь, как бы ни было что-то очевидно для другого, лучше всё же лишний раз проговорить. Бывает даже, что когда облачаешь мысли в слова, эти самые тяжёлые мысли становятся менее весомыми, – выдал я, не особо рассчитывая на успех.
Но Вера тихим голосом монотонно начала рассказывать:
– Где-то год назад. Он попал в аварию на работе, отделался травмой спины, но периодически стал выпивать. Потом ещё одно происшествие: на вызове пьяный мужик ударил его напарника топором, напарник умер в больнице. Они были близки. Думаю, что-то сломалось в его голове. Тут ещё Максима повернуло на политике. Он стал активно высказываться в соцсетях, в СМИ, писал в газеты о безопасности медработников, условиях труда, оплате. Потом нашёл себе компанию таких же активистов, те втянули его в политические дела, пикеты, забастовки, митинги. В общем, сейчас его волнуют такие абстрактные и далёкие идеалы, за которые он готов сражаться с ветряными мельницами. На меня у него просто не осталось времени. Я для него домработница и бесплатный секс. Он постоянно злой, мы почти не разговариваем. И я не знаю, что делать… Когда-то мы хотели ребёнка, а сейчас…
Вера замолчала.
– Прости, я никогда не понимал, почему от таких не уходят.
– Кхм. Ты первый, с кем я говорю об этом. Даже Катя мало что знает.
– Ценю, что ты мне доверяешь.
– В общем, тут много всего. Мы же любили… Я любила… Я хочу уйти…
Вера затихла.
– Вера, а давай представим, что ты ушла. Что произойдёт?
Вера, видимо, обдумывает несколько секунд.
– Он от меня так не отстанет, не отпустит. Мне придётся вернуться… Ну или ехать к маме в глушь, долго объяснять, что да почему, но всё равно оставаться непонятой. У неё понятие: раз вышла – будь добра до конца дней… В-третьих… мне просто страшно… Я будто никому и не нужна… Чувствую себя ущербной… Это из-за меня он пьёт, это я сама виновата, что бьёт…
Вера сорвалась на плач.
Нужно удержать её на плаву.
– Прекрати! – рявкнул я может чуть громче, чем нужно.
От неожиданности Вера выпрямилась на тахте, уняла рыдания.
– Так-то лучше. А теперь послушай. Запомни, это он применяет физическую силу, это его выбор, его установка, независимо от причин. Что бы ты ни делала, ты не можешь винить себя. Точка. А теперь скажи, сколько у тебя было мужчин? Или можешь не говорить, вспомни. Были проблемы расстаться, завести новый роман?
– Нет.
– Так в чём сейчас отличие?
– Я старею, – обречённо ответила Вера.
– Ну, простая истина: возраст – это то, насколько мы себя ощущаем. Да, возможно, не привлечёшь двадцатилетнего юношу, тебе и не нужно, но ты так же желанна для других, понимаешь, просто другая лига, – Вера молча кивала в темноте. – Ты боишься неизвестности, как и все мы. Но неизвестность временна, в этом вся соль жизни: как только мы ступаем на неизведанную землю, она становится для нас реальностью, совсем нестрашной реальностью, и мы сами выбираем, куда ступать дальше, формируя новые механизмы действий, подстраиваясь и шагая в очередную неизвестность. В этом есть процесс развития, а развитие всегда прекрасно.
Я лежал на боку, подперев голову, и, как мне казалось, говорил разумные вещи. Видна тахта, лицо Веры, подсвеченное луной. Она сидит с закрытыми глазами, поджав под себя ноги, волосы блестят серебряным цветом. Такая беззащитная, маленькая. Мне показалось, что она дрожит, захотелось обнять её, прижаться… Смог ли я правильно сформулировать то, что хотел сказать? Могут ли мои слова как-то помочь?
– Да, – будто отвечая на немой вопрос, говорит Вера, – ты, конечно, прав…
Она улеглась.
Спустя сотню ударов сердца сказала:
– Спокойной ночи. Мы разберёмся.
– Спокойной.
– Спасибо, сосед.
Над ухом жужжала муха. Я вдруг понял, что сейчас ещё долго не смогу уснуть.
На кухне что-то шипело, стучали тарелки, лилась вода. Спросонья я вздрогнул, открыл глаза и не сразу понял, где нахожусь. Только что во сне я бродил по сказочному лесу и собирал каких-то насекомых в прозрачную банку.
Через десяток секунд сон окончательно развеялся. Я встал. Холодный ламинат. Надо бы купить коврик. Взял со стула фиолетовые шорты и как был, без майки, прошёл на кухню.
Непонятно, кто больше смутился, я, которому открылась идилическая картина: заботлива жена готовит мужу завтрак, или Вера, покрасневшая от вида моего торса.
– Красивые кубики, – хихикнула Вера, – захотела тебя отблагодарить, но что я могу сделать для холостяка?… – Вера кивнула в сторону дымящейся ароматом тарелки на столе. – Ты любишь сырники?
Мне сто лет никто не готовил.
Я с аппетитом уминал нежные сырники, запивал чаем с молоком. Вера сидела напротив, дула в свою кружку.
– Когда ты успела? – я посмотрел на часы на стене: 9:15. – А, понятно.
– Ты всегда так долго спишь? – спрашивает с улыбкой она.
– Хотелось бы. Но обычно в сутках не хватает часов.
– Это точно.
– Ты ходила домой?
– Да, твой холодильник пуст…
– Почему же, в морозилке есть пельмени.
Мы посмеялись над неизбежностью холостяцких пельменных запасов.
– А Максим что?
– На работу ушёл.
– Даже не звонил?
– Ай.
Мы посмотрели друг другу в глаза, будто безмолвно договорившись не упоминать этого имени.
– Ну, я пойду. Тебе, наверное, нужно работать.
Я действительно тщательно планировал свои дни, особенно выходные, но сейчас мне ничего не хотелось.
– Останься, если у тебя не было планов.
– Ты будешь дома?
– Да.
– Можно я позже зайду?
– В любое время.
Я мыл посуду и снова проводил проверку реальности. Симпатичная соседка, запуганная девчонка от побоев мужа бежит ко мне, спит, утром готовит завтрак. И всё бы неплохо, но вчера, в свете луны, когда мне захотелось залезть к ней под одеяло… Нет, пусть сначала разберётся с мужем, а потом… А что потом? Посмотрим. Я протирал тарелку, наверняка по-дурацки улыбаясь. Солнце припекало. Верины сырники напомнили детство у бабушки, летние каникулы, велосипед и беззаботность, когда я мог целый день провести на улице, колесить по окрестностям своего маленького города, не думая о психическом здоровье и дилеммах, любовных вопросах и порождаемых ими муках выбора. Весь выбор заключался просто в направлении, в котором сегодня понесёт два колеса. И только я и дорога, никаких мыслей. Что там Вера говорила про старость? Нет, вот я стар. Вернуться бы лет на двадцать назад.
Поностальгировав какое-то время, я собрался поработать. Но на месте не сиделось.
Я вдруг подумал о Кате. Узнать бы номер. Это был противоречивый импульс, тестостероновый всплеск, но я ему подчинился. После минуты размышлений сообразил, что Вера ей и звонила тогда. Пролистал журнал вызовов, нашёл по дате и времени. Потом подумал ещё с минуту. Набрал в поисковике название её кафе: «ЛИБРА», в контактах нашёл номер, сверил. Не тот. Ну да, кто сейчас оставляет на бизнес-странице личный номер? Внизу страницы нашёл ссылку в инстаграм. Открыл. Пролистал фото зала, несколько объявлений и наткнулся на групповое фото с какого-то торжества. В центре в чёрном платье на идеальной фигуре, стояла Катя. Она смотрела прямо на меня. От её взгляда, даже с фото, пробежало электричество. Рядом с ней – солидный мужик с пузом, натягивающим рубашку так, что того и гляди лопнет пуговица, а чуть правее стояла милая Вера. Выглядела она как старшеклассница на линейке, скромно улыбалась, глядя куда-то мимо объектива фотографа. Её длинная коса аккуратно покоилась на правой груди. На фоне Кати Вера меркла, но было в ней всё же что-то притягательное, что-то родное, знакомое, словно с того самого беззаботного детства.
Я вдруг опомнился, глянул на время. Однажды я дал себе установку не сидеть в соцсетях больше получаса в день, потому что обнаружил у себя признаки информационной зависимости, и приложил немало усилий, чтобы от неё избавиться. Стало просто страшно, куда утекает моё время, когда не выпускал телефон из рук приблизительно по восемь часов в день. А начиналось это ещё раньше, во времена компьютерных клубов. Кажется, как только виртуальный мир стал доступен, мы рады были выбрать его разрушающую иллюзию. Помню, отец по глазам заподозрил, что я сижу на наркотиках. Собирались улики, проверялось алиби. Помиловал. Но уже тогда, в детстве, я задумался о том, что когда-то появится то, что поглотит слабых духом, обещая всё, а давая лишь иллюзию бурлящей жизни. Моим средством от манящей информационности стало движение: я много бегал и крутил педали.
Я бросил взгляд на висящий на стене шоссейный велосипед. Чёрное матовое карбоновое произведение искусства. Когда смотрю на него, всегда улыбаюсь от воспоминаний лиц тех, кому говорил, сколько он стоит. «Лучше бы машину купил» – эта фраза в топе, а ещё: «Да он же пластмассовый», «А чего такие тоненькие колёса?», «За такие деньги он должен сам ехать»… и всё в таком духе. Я набрал две фляги воды, закинул пару злаковых батончиков и спустя десять минут уже обгонял на велодорожке скейтеров и велосипедистов. За город, пару часов не думать ни о чём. Всё есть сублимация сексуального желания. Можно по-разному относиться к Фрейду, но факт есть факт.
Максим Кравцов ехал на вызов в машине скорой помощи. Работало радио, передавали новости.
– Вася, сделай громче.
Водитель нажал кнопку на магнитоле.
«Напомним, одиннадцатого августа во время праздничного салюта в честь дня города произошло ЧП: один человек погиб, десятки пострадали. По делу ведётся расследование. Уже сегодня стало известно, что задержаны сотрудники предприятия изготовителя…» Максим тыкнул в магнитолу, переключил на другую станцию.
– Идиоты. Когда уже наиграются в свои парады-салюты? Всё пируют, сука. Толпа идёт на поклон к вожаку, а кого ни спросишь – никто не голосовал. Вот ты, Вась, голосовал за него?
– Да что ты Максимка, опять за своё? – отвечает седовласый водитель, – нет, не голосовал.
– Вот и я про то. Давай-ка, Вася, приходи двадцать первого.
– Да старой я уже для этого, Максим Викторович, да здоровье не то, да и автозаки не переношу с юности, неуютно как-то, – водитель заулыбался и перевёл тему, – что там у нас?
– Где?
– На вызове-то.
– Умирает. Шестьдесят девять годиков.
– Мигалки?
– Да бог с тобой, пусть определится.
Из динамиков какой-то мальчишка пел про любовь по-усландски. Было в этом что-то трогательное и в то же время несуразное.
– Страна радости, – пробормотал Максим себе под нос, – да выключи эту херню!
Водитель тыкнул в магнитолу, заиграл шансон.
Вечером, сдав смену, Максим ждал Марину, свою коллегу. На уставшем лице женщины сверкнула улыбка.
– Пойдём прогуляемся, – сказала она, смотря большими зелёными глазами, облизывая пухлые губы.
Они брели по Старообрядской, вечернее солнце старалось порадовать Могильск подольше. Молодёжь слушала русский рэп на портативных колонках. Марина держала Максима под руку, поднимала голову и внимательно слушала, когда он что-то говорил. Болтали о работе и Маринином сыне, ели мороженое, спорили о патриотизме и будущем родного языка. Марина по второму образованию психолог, но продолжала работать на скорой по понятным причинам: психолог не прокормит семью с мужем-инвалидом и несовершеннолетним сыном.
Позже, нагулявшись, они сидели в баре ещё с тремя мужчинами и женщиной. Компания оппозиционеров.
– Чем не Команда Зе!? А, Земницкий, так что, будешь баллотироваться? Чем чёрт не шутит. Сколько там у тебя подписчиков? – говорит пижонистого вида худой, как солома, с такими же соломенного цвета волосами парень.
– Блогер, комик – всё одно. Публичность решает, – добавляет женщина в круглых очках.
– Хорошая идея, да, Макс? Ты что думаешь, соберём подписи за нашего Зе? – Бородатый парень в розовой рубашке поднимает бокал.
– Мы не в Украине друзья, тут только на одно можно надеяться, – усмехнувшись, отвечает Максим.
– Революция?
– Смерть.
Все обращают взоры к Максиму.
– Сурово. Но он же, к сожалению, здоровый деревенский дед который, знаешь, и в восемьдесят может картошку копать.
– Что ж, смерть она ведь разная бывает, – загадочно говорит Максим, – где там наше пиво?
Расходятся за полночь. Максим провожает Марину. Они поднимаются на девятый этаж, потом на один пролёт выше. Целуются, Максим стягивает её джинсы, прислоняет Марину к перилам. Расстёгивает ширинку. Марина тихо стонет, на несколько минут забывая обо всём.
Серия 2
– Групповая терапия имеет в своей основе положение, что люди в группе, сама группа – это срез общества. Здесь можно столкнуться с любыми типажами, характерами, мировоззрениями и научиться не бояться быть собой, коммуницировать, принимать и отдавать, раскрывать себя, чтобы понимать другого и быть понятым и принятым самому. Постепенно эту модель поведения мы переносим во все сферы жизни…
В группу пришла новая девушка, и я обращал к ней эту вводную речь, в то же время напоминая и другим участникам, ради чего мы здесь собирались. Всего их было восемь – бывшие пациенты отделения неврозов. Пять лет назад, до отделения шизофреников, я занимался пограничными расстройствами и неврозами, состояниями, где слово и действие помогают лучше таблеток. Новая девушка Света, двадцати семи лет, жаловалась на излишний самоконтроль, тревожность, мнительность и подозрительность. Сами по себе эти черты относились лишь к акцентуациям характера, но, если мешали нормальной жизни, стоило разобраться в их природе. Мы совместно обсудили возможные варианты решения, пытаясь рационализировать её страхи. Потом Света высказала обеспокоенность, что не может долго встречаться с парнем из-за ощущения, что она сделает что-то не так. В итоге, всё свелось к определению любви, любви во всех её проявлениях.
Я обратил внимание на Семёна, бледного мужчину пятидесяти пяти лет. Он отмалчивался, но лицо и тело выдавали желание высказаться, и я попросил его поделиться своими, очевидно насильно сдерживаемыми мыслями.
