Тартарары

– А что вам рассказали люди с соседних дачных участков?

– Никаких людей не было на соседних дачных участках. Зима, февраль, праздничный день – какой леший потянул бы людей на дачу??

– И когда парни сообщили в милицию о пропаже девушки? Я так догадываюсь, что не сразу?

– Нет, не сразу, сообщили на следующий день, когда убедились, что она домой не возвращалась, и никто из подруг ничего про неё не знает. Признаюсь, с сожалением, что и милиция не поспешила затеять розыскные мероприятия прямо на даче, а потянула волынку, надеясь, что девушка вернётся из Серпухова и попросит прощения за то, что заставила всех волноваться. Но через две недели начальство сбросило это дело на меня, и я приступил к розыску.

Тем временем на сцене театра очень ловко произошла смена декораций, появились огромные искристые зеркала в тяжёлых резных рамах и уютный шатёр из шёлковой ткани, подобный алькову. Некоторые тщательно начертанные детали рисунков на шёлке указывали, что пришло время показать нечто экономно-фривольное и эротичное.

– Ну-ка погоди, Евпсихий, сейчас будет самое интересное, сейчас выйдет одна девка выступать. – заегозил следователь Крокодилов. – Никакая она, конечно, не девка, да что мне теперь с того! Обучили её всяким весёлым штукам, вот она тут дурью и мается, а мне очень смешно за ней наблюдать!.. Давай-ка посмотрим.

– Ишьтыподишьты!! – проворчал Евпсихий Алексеевич.

Конферансье объявил следующий номер программы и задымил из ноздрей чем-то вроде убористой марихуаны, заполняя пространство сцены соблазнительным туманом, таящим в себе податливые желания и исполнителей этих желаний. Чуть ли не с потолка на сцену свалился грациозно-комичный чёрт в белокуром парике и откровенном женском наряде, послал в зал несколько воздушных поцелуев и, жеманно потирая себе лошадиные длинные ноги, промурлыкал: «Хорошо любить весь мир: бледноликий, слегка плоский! в складках утренних квартир и улыбок идиотских!..» Оркестр сопровождал девичье мяуканье чёрта плавными вздохами и форшлагами, изъятыми из юношеских вальсов Штрауса, а затем, когда песня закончилась, бабахнул в трубы и ускорил плясовой ритм. Чёрт явно и рассчитывал на этакое пакостное веселье от оркестра и принялся танцевать что-то вроде чечётки, повиливая хвостатым задом на манер уличной профурсетки. Барабаны помогали чёрту бойкой кувыркающейся дробью и саркастическим звоном тарелок, неизвестный виртуоз из оркестровой ямы нахраписто лупцевал по струнам контрабаса, исполнитель на саксофоне добавлял в танцевальный номер квохчущего просторечья и аппетита. В целом получался неплохой контрапунктический эффект, музыка и танец мало кого оставляли равнодушным, и следователь Крокодилов со сдержанным восторгом прихлопывал в ладошки. Но только не Евпсихий Алексеевич.

– До чего мерзкое зрелище. – содрогнулся Евпсихий Алексеевич. – Нет у меня желания и дальше наблюдать за этим фиглярством и шутовством – правду сказать, тошнить начинает. Впрочем, позвольте ещё немножко поприсутствовать в вашей компании, чтоб наконец-то добиться хоть каких-нибудь фактов из дела Анны Ильиничны Зарницкой. Ведь не может Истина пребывать во тьме, что-то справедливое должно всплыть на свет. Там, где есть сила, там всегда найдётся ей антитеза – справедливость.

– Вот что тебе надо бы знать, Евпсихий, да теперь уже поздно. – заговорил следователь Крокодилов, так и не догадываясь, что Евпсихий Алексеевич ещё не умер, а просто заглянул в Тартарары по делам. – Надо бы знать, что любая материя распадается под воздействием солнечного света. Всё, что мы знаем о прошлом, всё, что определили и вычислили, изучая археологические артефакты – всё это благодаря тьме, всё это сохранено тьмой. И только по воле Божьей находится человек, способный достать из тьмы бумажку с начертанным в ней рисунком или словом, содержащим знание (то, что ты называешь Истиной), прочесть его и понять.

– Ну, так я и есть этот самый человек. Я намерен расследовать дело Анны Ильиничны до конца и добиться кары для виновных, а всем невиновным принести успокоение.

– Ты?? – удивился следователь Крокодилов.

– Я.

– Ты подумал, что бесконечность не виновата в том, что она бесконечность, что можно порубать её на мелкие кусочки, и каждому кусочку придать свою оригинальную форму?.. Ты развлечь себя решил расследованием дела Анны Ильиничны Зарницкой?..

– Вы можете понимать это, как развлечение, но для меня это нечто большее, и я решительно приступил к этому делу.

– Значит, ты мне можешь торжественно пообещать, что займёшься этим проклятым делом и доведёшь его до конца, сколько бы сил и времени не пришлось на это потратить?

– Не вам первому я это обещаю, и мне это не составляет труда, поскольку испытываю заинтересованность.

– Так не смею тебя задерживать, Евпсихий, в добром порыве. Пообещай мне.

– Пообещать – что??

– Что прямо сейчас, на этом самом месте, изымаешь у меня ответственность за неразгаданное дело Анны Ильиничны Зарницкой, поскольку сам берёшься довести его до точки!!

– Ну, обещаю!!

– Торжественно обещаешь, Евпсихий?.. Без всяких жульнических уловок?

– Обещаю торжественно и без уловок.

– Вот оно как, милостивые государи! – следователь Крокодилов пришлёпнул обгоревшим свитком театральной программки по собственной голове, на которой вдруг обозначился здоровенный кроваво-пурпурный шрам, поднялся во весь рост и страстно произнёс: – Все слышали, что Евпсихий Алексеевич пообещал довести дело Анны Ильиничны Зарницкой до точки, избавив тем самым меня от сего тяжкого груза?..

Немногочисленная труппа из захудалых чертей, шишиг, анчуток и хохликов выползла гуськом на сцену.

– Я ещё раз спрашиваю: все слышали, что этот вот гражданин обязался взяться за дело четвертьвековой давности и распутать его «от и до»?..

– Все слышали. – черти взволнованно закивали головами, с явной укоризной бросая взгляды на Евпсихия Алексеевича.

– В таком случае, могу ли я считать себя избавленным от обязанности самому нести ответственность за это дело?

Черти загрустили ещё больше, переглядываясь и переминаясь с ноги на ногу.

– Я хочу добиться от вас внятного ответа, поскольку если такового не добьюсь, то буду жаловаться херувиму-надзирателю, а он с минуту на минуту должен прийти сюда… Итак, я ещё раз вас спрашиваю: могу ли я беспрепятственно покинуть Тартарары, считая себя ни в чём невиноватым перед миром живых, дабы со спокойной совестью уйти в мир блаженства и упоения?

– Чего уж теперь. Свободен ты, дядька, ловко вывернулся. – произнёс конферансье голосом, внезапно сменившимся с манерно-угодливого на пронизывающе-холодный. – Кто-то хорошо молится за тебя, дурака, на земле, его и благодари.

– Это уже моё дело, кого благодарить, а ваше дело отпустить меня с Богом из вашего поганого театра в места обетованные, я здесь задерживаться не намерен. – и следователь Крокодилов бросил свиток театральной программки под ноги, чтоб резво растоптать его и пнуть в зрительный зал, в свалку мусора.

– Аминь. – произнесло нечто громогласное за кулисами, в воздухе хлёстко щёлкнуло, пространственные ориентиры внутри театра рассыпались и расплылись, и следователь Крокодилов мгновенно исчез.

– Вот теперь можно и выпить за упокой его души! – возвестил голос за кулисами.

Театр принял свой прежний замызганный, но пафосный вид, и артисты покладисто захихикали, ожидая беспросветной праздничной пьянки. Кто-то из шебутных музыкантов поспешил радостно вдарить по струнам, но чёрт-конферансье остерегающе приподнял руку. Он явно имел свою подленькую мысль на уме и не хотел себя сдерживать.

– Евпсихий Алексеевич, родненький. – широко раскрыв объятия, чёрт-конферансье спустился со сцены и направился к Евпсихию Алексеевичу. – Теперь от вас зависит, останемся ли мы без работы и пойдём по миру побираться, или всё-таки продолжим зарабатывать на кусок хлеба?.. Не хотите ли умереть прямо сейчас, чтоб исполнить обещанное?.. Мы это легко устроим. Делов-то.

– Как это – прямо сейчас? – вздрогнул Евпсихий Алексеевич.

– Да очень просто. Я ручонку свою просуну вам в глотку, душу вытяну – считайте, что вы и померли. Приятели к вам в квартирку ворвутся, а там всё очень прилично и красиво: гроб, бездыханное тело в гробу, умиротворение!.. Соглашайтесь, Евпсихий Алексеевич, вы нам здесь очень нужны!..

– Нет уж, позвольте, я удалюсь. А всё, что обещал, исполню самым надлежащим образом, но в состоянии более мне привычном и желанном. Уж позвольте.

– Оставайтесь, у нас Евпсихий!.. не кочевряжьтесь!..

Вся театральная нечисть, притягательно-паскудно улыбаясь и протягивая ручонки, принялась приближаться к Евпсихию Алексеевичу, сосредоточенно отступающему в какой-то закуток, а явственное утробное урчание медленно обволакивало театр.

«Пора давать отсюда дёру!» – испуганно шепнул голос Анны Ильиничны.

– Пора, но – как? – запаниковал Евпсихий Алексеевич. – Свистите, Анна Ильинична, да постарайтесь как можно пронзительней свистеть, мне нельзя здесь задерживаться ни на минуту!..

«Разумеется, Евпсихий Алексеевич, я сейчас… – заторопилась Анна Ильинична. – Щщщщщ… Щщщщщ…»

– Ну что же вы, Анна Ильинична?.. Разве это свист?..

«Извините, Евпсихий Алексеевич, я… я… у меня от волнения ничего не получается… Щщщщщ…»

В омерзительную когтистую клешню принялась превращаться крючковатая рука чёрта-конферансье, и Евпсихий Алексеевич, ничуть не соображая, что он делает, а отдаваясь на волю инстинкта самосохранения, сдавил ладонями глаза, представил себя – лежащего в гробу в собственной комнате, отчаянно-живого и везучего – и резко двинул головой вперёд, как бы сшибая лбом крышку гроба!..

Вверх

…Вылетев из гроба со скоростью снаряда, брошенного усердной катапультой, Евпсихий Алексеевич распластался по стене собственной квартиры, словно кусок мягкого пластилина, и еле сдержал болезненные стоны.

– Жив!..

Очутившись на полу, Евпсихий Алексеевич придирчиво пробежался глазами по комнате, убеждаясь, что в ней не произошло никаких тревожных изменений, что гроб стоит на прежнем месте и не извлекает из своих недр обитателей мрачных миров, а крышка гроба лежит неподалёку от Евпсихия Алексеевича, ничуть не покорёжившись и не треснув.

– Из кедра, наверное, домовину делали или из бука – не пожалели родители Анны Ильиничны денег для любимой дочурки.

Затем Евпсихий Алексеевич уложил крышку на место, предварительно крикнув во внутренности гроба, что он этого дела так не оставит, что можете на него понадеяться!..

– Евпсихий сказал – Евпсихий сделает!!

Опасное поведение театральных чертей, казалось бы, могло и отвадить Евпсихия Алексеевича от дальнейших попыток посетить Тартарары, но азартное любопытство, способное многих из нас возвысить в собственных глазах на величину предметно-внешнею, вопреки внутренне-духовному, заманило Евпсихия Алексеевича в свои тенета. Только что пережитый ужас, казалось бы, имел достаточно веские причины, чтоб преследовать Евпсихия Алексеевича до конца его дней, но чудесным образом устаканился. Евпсихий Алексеевич решил не поддаваться критическим оценкам начатого им предприятия и отгонял прочь мысли о возможности или невозможности счастливого конца, отгонял, словно безвредных назойливых мух. Счастье – единственная болезнь, от которой нет лекарств; и уж лучше совсем не болеть – на это мало кто решится возразить.

– Надо бы сюда ковёр повесить, чтоб в следующий раз не было больно. – сообразил Евпсихий Алексеевич, постукивая по стене пальцами, однако, не имея понятия где он такой ковёр может раздобыть. Пришлось довольствоваться тремя подушками, которые Евпсихий Алексеевич старательно приколотил к стене, вымеряя так, чтоб при следующем вылете из гроба, его голова обязательно ударилась об подушку и не сломалась.

– А теперь надо найти бабку Крокодилову и порасспросить хорошенько про это дело: пусть выкладывает всё, что знает. Вроде и тетрадь у ней должна быть с записями – следователь о чём-то таком проболтался. Фамилия у бабки редкостная – обязательно найду.

Поиск по пользователям соцсетей, проживающих в том же городе, что и Евпсихий Алексеевич, выдал однозначный результат: некто Яша Крокодилов регулярно посещал сайт знакомств, оставляя будничные улыбающиеся фотографии, философские эпистолы, явно собственного сочинения, и прочие заманчивые предложения, касающиеся милых дам.

Евпсихий Алексеевич в крайне дружеских и ненавязчивых словах обратился к Яше с вопросом, не родственник ли он известному в своё время следователю Крокодилову, с подвигами которого он ознакомился не так давно, перелистывая в библиотеке подшивки старых газет. Яша сразу признался, что он единственный и любимый сын того самого следователя Крокодилова, и добавил, что к сожалению папаша умер несколько лет назад и при обстоятельствах несколько пикантных. Маменька тогда с трудом купила билеты на концерт весьма знаменитых артистов, и в театре собрался весь городской бомонд, все начальники и бандиты, пользующиеся в наши диковатые времена большим почётом, так что папаша не успевал головой вертеть, тыкать пальцем и сообщать, что он «вот этого хмыря упёк на три года колонии строго режима по доносу его же дружка, а вон того гаврика хлестал по морде, когда тот пытался взятку сунуть»!.. Концерт так и не успел начаться, поскольку многоярусная хрустальная театральная люстра рухнула в зрительный зал, причём даже не сильно покалечив тех, на кого упала, кроме папаши – тому осколок хрусталя пробил голову, и папаша истёк кровью. Маменька осталась жива и, как говорится, без единой царапины, но пребывает с того времени в состоянии странном, в состоянии, способном иногда творить сюжеты психически неустойчивые. Что, разумеется, можно понять.

– Меня тоже тогда слегка задело… – спокойно жаловался Яша, доверяя случайному знакомцу несколько рискованные рассказы из своей жизни. – Я даже в штаны наложил с испуга, и несколько последующих дней, вернее ночей, в штаны накладывал без всякого внешнего повода, я даже был уверен, что когда-нибудь у меня разорвёт кишечник от каловых масс с последующим перитонитом, и я умру. Но всё-таки не умер, и даже, в значительном смысле слова, здоров.

– Очень бы мне хотелось повидаться с вашей матушкой, отдать дань уважения и всё такое прочее. – аккуратно напрашивался на знакомство Евпсихий Алексеевич. – К тому же, есть ещё и сугубо личный интерес, поскольку из старых газет я узнал, что следователь Крокодилов вёл дело по исчезновению Анны Ильиничны Зарницкой. Я ещё в юношеские годы не мог остаться равнодушным, соприкоснувшись с этим загадочным делом, поскольку я очень отдалённый родственник этих самых Зарницких, даже не столько им родственник, сколько некоему дяде Пете из Армавира – а уж он-то натуральный родственник и приятный человек, хотя и не любитель совать нос в чужие дела, поэтому и оставил без должного внимания дело о пропавшей девушке. Я же теперь почувствовал, что не могу сохранить эту семейную тайну в покое, меня влечёт узнать хоть какие-то детали, хотя бы некоторые загвоздки, и очень жаль, что ваш папаша помер. Но разве маменька не сможет кое-что припомнить из этого шумного дела, и поделиться со мной своими воспоминаниями, поскольку для меня всякая мелочь приятна и важна?

Яша поручился за свою маменьку, признался, что она всегда рада помочь хорошему человеку, особенно если речь идёт о поисках правды, и собеседники договорились о встрече. Всего-то через пару часов встреча и состоялась, Яша оказался человеком сангвинического склада, дружественным, но с непритязательными странностями. Евпсихий Алексеевич ничуть бы не удивился, если б узнал, что Яша иногда носит специальную шапочку из фольги, защищаясь от посторонних излучений. Приятели немножко посидели в кафе, пригубив недурственной водочки, а затем проследовали домой к маменьке Яши Крокодилова, которая всегда рада гостям.

– Кажется, ты говорил, что её зовут Дарья Мартыновна? – причёсываясь пятернёй у зеркала в кафе, спросил Евпсихий Алексеевич.

– Марья Антоновна!

– Ах да, Марья Антоновна, извини! разумеется, Марья Антоновна!..

Марья Антоновна и вправду оказалась женщиной весьма почтенного возраста, даже той самой «бабкой» – как выразился про неё циничный муженёк – быстренько накрыла стол с незамысловатыми угощениями и поинтересовалась, чем может быть полезна.

– Ваш муж был легендарный человек, и мне очень жаль, что я не имел чести быть с ним знакомым. – нервно кашлянул в кулак Евпсихий Алексеевич. – Газеты писали, что он мог раскусывать как орехи те преступления, от которых напрочь отказывались маститые сыщики из областного управления. Единственное, что мешало ему продвигаться по службе, это зависть коллег по работе. К сожалению, мы все окружены завистниками, и надо иметь особое свойство цинизма, чтоб их не замечать.

– Талантлив папаша был, безмерно талантлив. – с очаровательной грустинкой заговорил Яша, пытаясь успокоить свою маменьку, слишком архаично воздымающую руки к небу и покачивающую головой в ответ на речь Евпсихия Алексеевича. – Были проблемы с субординацией и дисциплиной; папаша терпеть не мог, когда ему указывали, что делать, а что не делать, а он и сам всё прекрасно про себя знал.

– «Я пребываю в закатных лучах справедливости!» – так любил приговаривать мой незабвенный супруг и добавлял, что в этом городе, после него, из истинных слуг закона никого не останется. И оказался прав. – решительно заявила Марья Антоновна.

– Позвольте мне вон то безе. – потянулся Евпсихий Алексеевич к заманчивой сладости. – Сами пекли?

– Да ну что вы. Безешка покупная, но – хотите верьте, хотите проверьте – глаз у меня завсегда был намётанный, и в этом я мало чем уступаю своему супругу, и я легко распознаю все достоинства продукта, внимательно разглядев его в магазине.

– Безе очаровательное – и это лучшее доказательство намётанности вашего глаза.

– Благодарю вас.

Евпсихий Алексеевич попробовал из учтивости поцеловать ручку Марьи Антоновны, но напрочь забыл, как это делается по форме этикета и какими словесными любезностями сопровождается, и чтоб не опозориться, решил пока не целовать.

– А как лихо он расследовал дело об убийстве депутата заксобрания!.. Ты помнишь, Яшенька?

Яша произнёс что-то вроде мечтательного оханья.

– Сразу обратил внимание, что во фрачном костюме убитого депутата отсутствовал носовой платочек. – Марья Антоновна выложила один за одним интеллектуальные подвиги супруга. – Сразу сообразил, что депутат, незадолго до гибели, мог выбросить носовой платочек в урну туалета, и сразу принялся обыскивать все отхожие места заксобрания. И разумеется отыскал этот носовой платочек, отметил на нём следы губной помады – которые и явились причиной тому, что платочек был выброшен – а уж по цвету губной помады отыскал среди присутствующих дам именно ту, с которой депутат безответственно целовался, а она его и убила. Кажется, каким-то ядом, подсыпанным в ликёр, но это теперь и не важно. Ведь согласитесь: дело было расследовано лихо, в два счёта!!

– Да-да, лихо… весьма лихо… – Евпсихий Алексеевич не без робости пригубил из рюмочки что-то вроде домашнего слабенького ликёра и, склонившись в сторону Марьи Антоновны, заговорил с некоторой даже строгостью и досадой: – Однако, нельзя не вспомнить и единственную неудачу следователя Крокодилова – это дело об исчезновении девушки. Я понимаю, что уже прошло четверть века с тех пор, но уверен, что вы хорошо помните это дело: некто Анна Ильинична Зарницкая, была приглашена компанией молодых людей на шашлыки на дачу, но внезапно исчезла с этой дачи и не объявилась до сих пор ни в одной возможной ипостаси. Кажется, не объявилась.

– Евпсихий Алексеевич родственник пропавшей Анне Ильиничне, потому его и заботит тот давний случай. – Яша пояснил маменьке пылкость Евпсихия Алексеевича.

– Ах вот оно что. Я всё прекрасно понимаю, примите мои глубокие соболезнования.

Марья Антоновна сообщила, что была приятельницей соседки этих самых Зарницких, знала, как близко к сердцу восприняли случившееся все, кто хоть немного был знаком с девушкой, и что сама Марья Антоновна не могла оставаться равнодушной наблюдательницей, а старалась разузнать как можно больше о ходе расследования, даже подчас надоедая своему супругу. «Ладно бы девушка была вертихвосткой и баловницей, доставляющей своим родителям сплошные неурядицы. – несколько пренебрежительным тоном проговорила Марья Антоновна, поскольку очень не любила вертихвосток и баловниц. – Но девушка была очень и очень милым созданием, держащим себя на том уровне кротости и целомудренности, на котором это было возможно в то распущенное время, а уж если говорить про время, переживаемое нами ныне, то девушка выглядела бы на его фоне сплошным очарованием. Отчего и жалко её до слёз.» К сожалению, никого из парней не удалось привлечь к уголовной ответственности, расследование застопорилось на каких-то мелочах и противоречиях в показаниях, и чем дальше по времени отодвигалось от даты исчезновения, тем больше путаницы лепетали на допросах парни, быстро переквалифицированные из подозреваемых в свидетели, пока супруг не закрыл это глухое дело – впрочем, не по своей вине, а по указанию начальства.

– «С моих слов записано верно, дата числом, подпись.» – добавила Марья Антоновна.

– Что-что? – вздрогнул Евпсихий Алексеевич.

– Это так полагается при ведении протокола допроса. – пояснил Яша. – В конце протокола допрашиваемый должен написать от руки: с моих слов записано верно, дата числом, подпись!..

– Понятно.

Тут же Марья Антоновна призналась, что у неё была тетрадь, в которую она тщательно записывала весь ход расследования, но тетрадь давно утеряна за ненадобностью, впрочем, обстоятельства трагедии у ней стоят, словно бы перед глазами.

– Первым делом виноват Шершеньев! – убеждённо мямлила Марья Антоновна, обрадовавшись, что её хоть кто-то внимательно слушает.

– Шершеньев?

– Да. Он не просто так пригласил девушку на дачу, а с намёком, с далеко идущей целью. Он явно рассчитывал, что в один прекрасный момент пообещает на ней жениться, а девушка и клюнет на это обещание, вступит с ним в вожделенную связь, станет ещё одним досужим именем в списке девиц, которыми можно попользоваться. Но судя по всему, девушка поняла, что Шершеньев – вместе со всей своей разгулявшейся компанией – вовсе не собирается на ней жениться, а хочет поглумиться, и она отказала ему. А уж что там дальше было на даче – никому не ведомо.

– Мама, вы, наверное, путаете. – вступил в разговор Яша, прожёвывая пищу с таким видом, словно высчитывая все присутствующие в ней канцерогены. – Это я вам вчера рассказывал про своего приятеля, про Кошёлкина, который обещал жениться на однокурснице, грозя, что будет каждый день торчать у её подъезда, пока она не согласится.

– Ну да, кажется ты мне это рассказывал про Кошёлкина. – смутилась Марья Антоновна. – И что там было дальше? Напомни мне.

– Через год однокурсница не выдержала натиска и согласилась выйти замуж, а когда Кошёлкин наутро проснулся в её постели, то нагло расхохотался и заявил, что передумал жениться, а однокурсница интересовала его только с целью временного глумления. И весь следующий год уже однокурсница бегала за моим приятелем Кошёлкиным и требовала, чтоб он женился на ней, поскольку настал её черёд поглумиться и родить от него ребёнка.

– Надо же какая несмышлёха. Родила?

– Нет. Не поверите, но у Кошёлкина случился гормональный сбой, и никакие глумления ему теперь недоступны.

– Да, теперь я точно вспомнила, что ты рассказывал про своего приятеля, а Шершеньев не обещал жениться на девушке, которую увёз на дачу. Хотя, мы и не можем доподлинно знать про все его обещания, он мог болтать что угодно, мог и ляпнуть мимоходом, что вся эта дача обещана ему родителями как подарок на свадьбу, а девушка могла понять это как намёк на свой счёт.

– Кстати, о даче. – Евпсихий Алексеевич обрисовал пальцем в воздухе контур домика, больше напоминающий собачью конуру. – Вы случайно не знаете, где эта дача находится?.. Может быть, вам и доводилось бывать в тех краях: мало ли знакомцев в нашем небольшом городе – вдруг у кого там и собственный уголок отдыха имеется!..

– Несколько раз и совершенно случайно я проходила мимо этой дачи, она располагается в комплексе дачных участков за посёлком силикатного завода, и надо сказать, что местность там диковатая, хотя имеется железнодорожная станция поблизости.

– В то время там как раз закончили воздвигать новостройки и вырубать сосновый бор, но грязь местами была непролазная, арматуры торчали из земли в самых непредвиденных местах, железобетонных плит валялось полным-полно – просто ноги можно было сломать. – напомнил Яша. – А вот дачные участки до сих пор сохранились, они стоят совсем впритык к посёлку силикатного завода. Люди трудятся, выращивают овощи и фрукты – проявляют генетическую тягу к земле.

– Да-да-да… – понимающе закивал головой Евпсихий Алексеевич, поскольку ему была немного знакома местность у посёлка силикатного завода, в свои юношеские годы ему доводилось бывать и в тех краях. Не на дачах, а в самом посёлке силикатного завода – в одной из многоэтажных новостроек проживал балбес-приятель, ведший в те времена жизнь весёлую, бессмысленную и беспощадную к собственному здоровью; вот у этого приятеля и гостевал пару раз Евпсихий Алексеевич. Один раз он даже попёрся к приятелю в зимних вечерних сумерках, попёрся как раз с железнодорожной станции, зачем-то свернул с главной дороги на какую-то корявую безлюдную тропинку, и чуть было не заблудился. Впрочем, сейчас всё это вспоминать ни к чему.