Город и псы

* * *

Рита встретила вечернего гостя почти буднично и по-обыденному просто, словно и не ждала никого. Не накрашенная, в наскоро наброшенном на плечи цветистом, ситцевом халатике и зашпиленным на затылке, русым хвостиком жидких волос, она внешне могла показаться обычной женой, с большим стажем семейной, многотрудной жизни, которая сейчас встречала своего загулявшего, непутёвого мужа. Но её глаза, не тронутые пеленой сна, таили следы какого-то внутреннего беспокойства, несмотря на, вечно блуждающую на губах улыбку. Она даже не ответила голосом на стук в дверь, не имевшую смотрового «глазка», которая одна только и выделялась своей деревянной фурнитурой среди металлических собратьев, и молча открыла её, после чего, торопливо отступила назад, пропуская в узкую прихожую своей «хрущёвки» внушительную фигуру гостя, и также, быстро и без лишних слов, закрыла за ним дверь. Но Ронин, невнятно пробормотав не то приветствие, не то извинение, нерешительно замер в тесном пространстве коридора, испытывая неловкость за своё нежданное вторжение. Рита только всплеснула руками и рассмеялась, глядя на его помятый и замызганный вид, со следами ржавой грязи, и каких-то пятен из семейства горюче-смазочных.

– Серёжка, ты где опять ползал?! – она удивлённо округлила свои насмешливые глаза.

– Ну, чего стоишь-то? Давай, заходи уже. Я что-нибудь соберу на стол, а ты посиди пока здесь. – Она ткнула пальцем в сторону дивана, на котором Сергей ещё совсем недавно проспал мертвецким сном почти двадцать часов, – но только, сначала сбрось весь этот хлам в ванной, помойся и одень халат. Он там с прошлого раза висит. – Всё это она выпалила с порога так непосредственно и просто, будь-то обращалась не к тому, кого видела четвёртый или пятый раз за двадцать лет, а к закадычному приятелю, который давно проторил к ней тропинку и не хотел с неё сходить.

Я уже посидел тут один раз, вернее, полежал, – усмехнулся Сергей, намекая на своё недавнее присутствие здесь, – похоже, мой дух до сих пор не выветрился. – Он испытывал крайнюю неловкость и смущение. Но Ритка снисходительно махнула рукой и засмеялась. Её глаза, казалось, утратили следы прежней усталости и беспокойства, и теперь смеялись вместе с ней. В их лукавом прищуре светилась необъяснимая, потаённая радость.

– Рита, я не хочу есть, – серьёзным тоном произнёс Ронин, – и, кстати, пить тоже… – он посмотрел на неё растерянным и грустным взглядом. Даже тогда, в свой прошлый визит он, будучи в изрядной степени подпития, не выглядел таким загнанным и удручённым, как сейчас, хотя, и так было ясно, что случилось нечто ужасное, и, возможно, таившее в себе серьёзную опасность. Но он, в тот день, как всегда, отмолчался, залив огонь своих переживаний водкой, а она ни о чём не стала расспрашивать, рассудив по-своему, по-женски: значит, так надо, придёт время, – сам расскажет.

– Ищут меня, Ритка, – неожиданно сказал Сергей, – и, кажись, здорово взялись. Обложили со всех сторон, как волка. – Ронин посмотрел на девушку, ожидая увидеть в её глазах подобие удивления или страха: кому охота быть пособником или укрывателем преступника? Однако, ни того, ни другого в её глазах не было, они смотрели на него, как всегда, ясно и по-детски весело.

– Ну, и пусть себе ищут, – спокойно ответила она, – всё равно здесь тебя никто не найдёт.

– Ты хочешь сказать, что я могу пожить у тебя некоторое время? – неуверенно спросил он.

– Да, не хочу сказать, а уже сказала, глупенький ты, такой. Живи, сколько понадобится. У меня тут, хоть не хоромы, но места хватит. Дальше – видно будет.

– Ты даже не спрашиваешь, за что меня ищут…

– А зачем?

– Ну, как, зачем?.. А, вдруг, я человека убил или ещё что…Тебе разве всё равно?

– Нет, Серёжа, мне не всё равно, но, только, ты на убийцу не похож. Я это точно знаю. Ты не то что человека, – букашку зря не задавишь. А чем зря пытать меня, – возьми, да расскажи сам, – она посмотрела ему в глаза своим смешливым, но, вместе с тем, таким пронзительным взглядом, что Сергей на миг оторопел и замолчал в поисках подходящих слов.

– Я даже не знаю, как рассказать… Всё получилось так быстро и неожиданно… – И он, как мог, сбивчиво и неясно, попытался воссоздать картину происшедших событий. Рассказ занял три минуты, после чего Ритка, в обычной для себя манере, насмешливо фыркнула, и с обыденной простотой в голосе, словно речь шла покупках, а не о двух, отправленных на больничную койку мужиках, заключила:

– Правильно и сделал. Так им и надо! Тоже мне санитары леса. Живодёры они обыкновенные, – вот и всё! А теперь, – марш в ванную, а потом за стол: поесть всё равно надо, хочешь ты или нет. Утром я пойду на работу, а ты будешь меня дожидаться здесь и никуда из квартиры не выходи, понял. К обеду вернусь.

– С этими словами она направилась в кухню, и, как-будто невзначай, чтобы не увидел Ронин, коснулась руками глаз, смахнув с ресниц, невесть откуда набежавшие слёзы.

Спустя некоторое время, они лежали на кровати, взявшись за руки, счастливые и умиротворённые, в ожидании рассвета, который уже маячил в окне розовато-золотистыми перьями облаков. На улице было безветренно и тихо, только иногда полязгивали и позванивали первые трамваи, да поругивались уличные псы.

– Тебе не кажется, что они сегодня лают громче обычного? – почему-то спросила Ритка.

– Да, нет, не кажется. С чего ты взяла? – искренне удивился Ронин.

– Даже не знаю. Никогда так громко и дружно не лаяли, особенно утром.

– Ну, сейчас же весна, ты забыла, что ли? Пора собачьих свадеб.

– Серёж, – Ронин повернул голову и увидел весёлые и лукавые глаза Ритки, вопрошающе и с подвохом глядящие на него, – А, скажи, только честно, я тебе нравлюсь? Ну, хоть, немного?

– Переход от уличной зоологии к теме их взаимоотношений был так стремителен и комичен, что Ронин на сей раз сам еле удержался от смеха, не смотря на серьёзность положения, в котором они находились.

– Дай подумать – в тон ей, смеясь глазами, ответил он. – Наверное, скорее да, чем нет!

– А с какого времени? Продолжала напирать Ритка, – с сегодняшней ночи? Или, может быть с прошлой? – В её шутливом и совсем несерьёзном тоне Сергею почему-то почудились нотки скрытой грусти и тайной надежды.

– Прошлая ночь отпадает точно, – он улыбнулся уголками губ, – я её просто не помню, а, вот, нынче… Да, хватит, тебе, уже. Я, ведь, сказал, что нравишься, – перешёл он на свой обычный тон и потом тихо добавил – Очень нравишься…

– Правда?! – в её глазах сияла нескрываемая радость. – А ты мне всегда нравился, – задумчиво произнесла она, пристально рассматривая его лицо. – Нравился с того самого дня, как тебя перевели в наш восьмой «Б» из соседнего класса. Всегда такой вихрастый, молчаливый и гордый. Ты был похож на взъерошенного, неприручённого галчонка, которого посадили в клетку и дразнили. Правда, ты никому не давал спуску, даже тем, кто был сильнее и старше, а ещё за других заступался часто. Один раз я тебе платком вытирала кровь из носа, когда ты подрался со старшеклассниками. Они тебя назвали сиротой казанской, ну, ты и накинулся на них. Помнишь?

– Нет.

– А, когда я ногу подвернула на «физре», в девятом классе, и ты тащил меня в санчасть, помнишь? Я тогда, прям, вся таяла от счастья.

– Сергей вновь отрицательно мотнул головой и виновато улыбнулся.

– Ты, вообще, хоть что-нибудь помнишь что связано со мной? – засмеялось она.

– Помню. У тебя всегда был рот до ушей, потому, что ты всегда смеялась, даже на уроках.

– Это точно! – воскликнула Ритка, – я и сейчас всегда смеюсь. Даже, когда плачу, – и она, словно в подтверждения сказанного, принялась тихонько, хихикать – не весть чему.

– Серёж, – Ритка, вдруг, уставилась на него так, словно видела впервые, – Можно, я кое-что спрошу у тебя? – Ронин в ответ, молча, кивнул. – Ты, что, действительно, сирота? Как ты в детдоме – то очутился?

– У меня были родители, но только до девяти лет. Потом они погибли в авиакатастрофе, и я остался с бабушкой. А когда она заболела, это случилось вскоре после их гибели, органы опеки «позаботились» обо мне и определили в казённый дом, а в нашей квартире до моего совершеннолетия стала проживать любовница директора этого самого дома. Бабушку я больше не видел, – она умерла в больнице.

– А, что, родных больше не было никого?

– Никого.

– А кем были твои родители?

– Физики. Работали в какой-то секретной лаборатории, в военном, закрытом городке, где мы жили. Иногда меня даже зачем-то таскали с собой в эту самую лабораторию, приставляли там ко мне какие-то датчики с проводами, ещё что-то. Больно не было, скорее щекотно, но я ничего не чувствовал. Слушай, – спохватился Ронин, – может, уже хватит вопросов: мне итак скоро со следователем общаться, – надоест ещё.

– Ритка рассмеялась от его слов, как от хорошей шутки.

– Думаю, что не скоро, – сказала она, и добавила: – Ты меня извини, конечно, лезу тут к тебе с вопросами разными, но, понимаешь, я, ведь, вообще, ничего о тебе не знаю, вообще ничего, а мне так хочется узнать о тебе побольше. Или, нет, лучше – всё!

– Ну, что, всё-то, что всё?

– Ну, например, почему до сих пор не женился?

– Да, как-то, некогда было: всё прыгал с места на место, работу искал, да с начальством ругался. – Ритка снова засмеялась.

– Ты бываешь такой юморной, оказывается, – она ласково погладила его по щеке и пытливо сощурилась. – Ну, а всё-таки?

– Дырка у меня в башке, понимаешь, да и контуженный я, – просто, но выразительно сказал Ронин, глядя в оторопелые глаза девушки, – поэтому проблемы со здоровьем бывают… разные.

– Как это?!. – она недоумённо и растерянно уставилась на его голову, после чего стала её ощупывать, пока пальцы не наткнулись на плотные рубцы кожи, возвышающиеся на волосистой части его затылка.

– Боже мой, – тихо прошептала она и заплакала.

– Вот, видишь, ты больше и не смеёшься, а говорила: всегда смеюсь, даже, когда плачу. Эх, ты, вруша, – Ронин взял руками её голову и нежно поцеловал в заплаканные глаза. Ира снова попыталась улыбнуться, но теперь это уже получилось у неё с трудом.

– Так, ты, что, воевал?!

– Да, так, пришлось немного повозиться.

– И людей убивал? – невзначай вырвалось у неё.

– Смотря кого считать людьми, – серьёзно ответил он и приложил к её губам два пальца, что означало: разговор на эту тему окончен.

– Теперь моя очередь спрашивать, – сказал Сергей после непродолжительной паузы. – Готова? – Ира утвердительно кивнула.

– Где твоя родня? У тебя есть кто-нибудь?

– Нет. Мама умерла уже давно, а отца никогда не было. Дяди и тёти с моими двоюродными братьями отсюда далеко. Связь мы не поддерживали. Так, что, я живу одна.

– А трудишься где и кем, если не секрет?

– Поваром в столовой, через дорогу от дома – общепитовская столовка. Её даже из окна видать.

– Поваром – это хорошо, – шутливо произнёс Сергей, поглаживая живот.

– Да ну тебя! – засмеялась Ритка.

– Сама – то почему не замужем?

– Была уже один раз. По будням – носки и трусы стирать, по выходным зуботычины получать? С меня хватит.

– Так, ладно, ясно. Тогда последний вопрос: ты почему, когда открываешь дверь, не спрашиваешь: «кто?» Вот, ты мне нынче, вечером, открыла и даже не спросила. А, вдруг, – за дверью грабители или ещё кто?.. Не знаешь, что ли, где и в какое время живём?

– Во-первых, я точно знала, что это ты, я это чувствовала. А, во-вторых, что у меня тут грабить? И, вообще, – кому я нужна?..

Последнее прозвучало, как гром в его ушах. Ронин растерянно посмотрел на этот маленький, весёлый и ласковый комочек живого, человеческого тепла, который сейчас прижимался к нему, ища взаимной любви и ласки, и подумал, что родней и ближе её у него никого не было, и нет. От этих, новых для него и таких высоких, словно звенящая струна, чувств, сердце больно затрепетало и сжалось, а к глазам подступили слёзы.

– Мне нужна, – быстро проговорил он и крепко обхватил девушку своими здоровенными ручищами, покрывая поцелуями её лицо и шею, её счастливые, ещё не просохшие от слёз глаза и полуоткрытые губы.

– Ой, осторожней, осторожней, медведь! Совсем раздавишь меня! – запричитала Ритка, притворно пытаясь ослабить его железные путы, и, заливаясь, при этом, своим рассыпчатым, непритворным смехом.

– А всё-таки, они сегодня лают не так, как всегда – вдруг произнесла она, совершенно нелепую, и неподобающюю обстановке фразу, – как-то уж очень громко и грозно.

– Кто они? – рассеянно пробормотал Ронин, продолжая её целовать.

– Как кто? – Собаки, конечно же, – опять засмеялась Ритка, но, на этот раз, уже с головой погрузилась в захлестнувшие её волны Серёжкиных поцелуев, не отвлекаясь более ни на лай собак, ни на шум просыпающихся улиц, ни на будильник, взорвавшийся дребезжащим звоном на прикроватном, журнальном столике, возвестив тем самым, о начале нового, трудового дня.

Глава 5

Визит старого друга

Начальник городского управления полиции полковник Друзь придвинул к себе массивную гранёную пепельницу, сработанную из цельного куска горного хрусталя, и жёлтыми пальцами заядлого курильщика утопил в ней очередной окурок.

– Чёрт знает, что делается! – вслух посетовал он, глядя, как целые вереницы уличных, разномастных и разнопородных псов, словно стайки лёгкой кавалерии, скорым аллюром пересекают центральную улицу города, прямо под окнами мэрии и полицейского управления.

– Чёрт знает, что! – с чувством повторил он и полез в пачку за новой порцией никотина. Всего два дня назад начальники муниципальных структур, в том числе и он, собирались у главы города. Говорили только об одном: как навести порядок на улицах, очистив их от грязи, пьяных хулиганов и бездомных собак. И что в итоге?! За два дня телефоны районных отделов полиции, прокуратур и коммунальных служб раскалились добела, а канцелярии распухли от входящих жалоб и заявлений. Подумать только: число покусанных увеличилось в разы. Дошло до того, что собаки перекусали самих сотрудников спецавтохозяйств, занимающихся их отловом! Теперь уже медики били тревогу: вакцины для прививок от бешенства на всех не хватит. Роберт Маркович прервал свои грустные размышления, машинально вставив в угол рта новую сигарету, и щёлкнул зажигалкой. Затянувшись, он по старой привычке выпустил несколько аккуратных колечек дыма, которые плавно поплыли вверх, постепенно источаясь рваными, белесыми краями и, всё больше расползаясь по окружности. Постояв так с минуту, и, полюбовавшись своим произведением, он достал из ящика стола связку ключей. Суетливо погремев ею, выбрал из неё один ключ, и тотчас вставил его в замочную скважину рабочего сейфа, в котором, по обыкновению, на всякий случай, была всегда припасена бутылочка – другая, как он выражался «дежурных огнетушителей» с красивыми названиями «Хеннесси» или «Реми Мартен». Но не успел он довершить начатое, как на столе задрожал телефон, заставивший его от неожиданности вздрогнуть и испытать внутреннее напряжение.

– Роберт Маркович, – залепетал в нём голосок секретарши, – к Вам – посетитель: Мендинский, такой. Говорит, по личному вопросу, и, якобы, его визит согласован. Примите?

– Мендинский… Мендинский… – забормотал он про себя – Какой ещё… Ах, Мендинский! – воскликнул Друзь, досадливо морщась, – Пусть войдёт. И полчаса меня нет ни для кого. Ни для кого, понятно! – закричал он. Через пару секунд на пороге кабинета выросла фигура директора ЧОПа, почти заполнившая собой весь дверной проём.

– Опять на'гушаем Феде'гальный закон о ку'гении, до'гогой Г'обег'т Маг'кович, – слащавым голосом пропел Мендинский, устремляясь сразу на середину кабинета с разведёнными для объятий руками.

– Ну, давай, ещё ты поучи меня, законник, – Друзь, натянуто улыбнулся, и вышел из-за стола навстречу гостю. Приятели обнялись.

– Коньяк будешь? – сразу и без предисловий предложил Друзь.

Мендинский отрицательно покачал головой.

– А я буду, – сказал Друзь и налил себе треть бокала.

– Тебе ничего не показалось странным, пока ты шёл сюда? – спросил он, быстро осушив бокал и, тыча в рот очередную сигарету.

– Я сюда ехал, – ответил Мендинский.

– Ну, хотя бы и так. Тебе ничего не показалось необычным?

– Как не показалось. Ещё как показалось… Словно на выставку собак попал, – кг'угом эти тваг'и бегают. Одна – чуть мне под колёса не угодила. Что, вообще, пг'оисходит, Г'обег'т?

– Сам бы хотел знать. Они, словно, с цепей посрывались и наводнили весь город. Служба очистки, коммунальные хозяйства, спецавтохозяйство, – всё парализовано! Всё! Люди боятся идти на работу, родители детей в школу не пускают. Какая-то природная аномалия, да и только! Никто ничего толком объяснить не может. И всё это – в преддверии международной экологической конференции, – Друзь нервно рассмеялся, – Представляешь, – продолжал он, – в наш город через пару недель понаедет с десяток-другой мировых светил экологии: немцы, там, голландцы, ну и разные прочие шведы, а тут такое творится. А, вдруг, не дай бог, конечно, какая-нибудь шавка, благо, если не бешеная, укусит пару профессоров за задницу. Что, тогда, а?! Политический скандал? Ну, разумеется. Наши либералы сразу заподозрят провокацию, а то и диверсию, а в иностранных СМИ раструбят о новом, блин, зоологическом оружии русских. Оно мне надо? – И полковник снова потянулся к красивому, гранёному квадрату, который Мендинский уже мысленно окрестил «штофчиком».

– Будешь? – он выжидающе глянул на директора, занося «штофчик» над жерлом бокала. Мендинский вновь отрицательно мотнул головой.

– А я буду, – снова сказал Друзь и наполнил бокал до половины.

– Я к тебе, Г'обег'т Маг'кович, собственно, вот по какому делу… – начал было Мендинский, желая прервать затянувшееся виночерпие, но его сановитый собеседник упреждающе поднял вверх указательный палец. – Всё знаю, Сёма, всё знаю… Ты, ведь, ко мне тоже по «собачьему вопросу», не так ли? – Это прозвучало весьма комично и неожиданно. Мендинский, не сдержав смеха, сразу же поперхнулся табачным дымом, висевшим в кабинете плотным смогом, и, размахивая руками, словно пловец, преодолевающий бурное течение, знаками запросил воды.

– Воды нет, есть только коньяк, – по-дружески и безо всякой издёвки констатировал Друзь, довольный произведённым эффектом, и спешно пододвинул ему фужер, плеснув туда пару глотков замечательного французского зелья.

– Так вот, – сказал он после того, как Мендинский, поневоле продегустировав угощение, прокашлялся и отдышался, – Уж не знаю, назвать ли это твоим везеньем, – он выдержал многозначительную паузу, – или ещё как, но дело это попало в разряд резонансных, и взято на особый контроль областью. Так что, теперь, хочешь, – не хочешь, а ловить этого щегла, как, бишь, его…

– Ронин.

– Точно. Ловить его придётся в кратчайшие сроки. А, знаешь, почему? – Он вопросительно уставился на Мендинского и, не дождавшись ответа, продолжал. – Да потому, что директор нашего спецавтохозяйства Ковальский, то бишь, главный истребитель всякой безнадзорной твари в нашем городе, звонит начальнику ГУВД по сотовому, а дверь в его кабинете ногой открывает. Он его брат, понял! Вот и позвонил, сукин сын. Кстати, тебя ещё не допрашивали? Ты, ведь, у нас теперь тоже потерпевший, – Роберт Маркович, который уже заметно обмяк и подобрел от выпитого, был теперь не прочь поговорить. Его лицо, с характерными следами далеко не спортивного образа жизни, приобрело багровый оттенок, выгодно тонирующий его землисто – жёлтую, от непомерного курения, кожу.

– Мне, тут, доложили на оперативке, как проходила операция по задержанию, – начал он с некоторой ехидцей в голосе, – Ну, просто стыд и срам! Как же ты так оплошал, голубчик? Не смог со щенком справиться. Ты же мастер спорта целого Советского Союза по дзюдо! – добродушно рассмеялся Друзь.

– Где тепег'ь этот Советский Союз?..

– Где, где… хм… сам знаешь…

– Вот и мой масте'г, там же. А этот… он, оказывается, вовсе и не щенок. Двоих вег'зил под ог'ех г'азделал, и у меня башка до сих пог, звенит. Видать, он пег'чатки – то свои на гвоздь не повесил, как я своё дзюдоги, и с боксом до сих пог, на «ты», – Мендинский поморщился от неприятных ощущений и воспоминаний. – В следующий г'аз гг'уппе захвата надлежит пг'инять более жёсткие мег'ы пг'едостог'ожности. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я?

– Понимаю. Только следующего раза не будет. – Полковник торжествующим взглядом стратега уставился на директора, и, желая придать дополнительную значимость моменту, смело плеснул из «штофчика» в бокал, до его верхней, позолоченной риски. Затем, молча, приготовив на закуску вожделенную сигаретку, разом осушил его содержимое. Мендинский изобразил на лице удивление, но спрашивать ничего не стал.

– Мы пробили его по всем базам, – между тем, продолжал главный полицейский города, и вот, какая получилась картина: этот Ронин, он действительно классный боец и стрелок, но у него не всё в порядке с мозгами из-за контузии. На контакт он не пойдёт и сдаваться не будет. Есть также сведения, что у него может быть при себе ствол. У меня в гарнизоне итак, знаешь ли, большой некомплект людей, чтобы рисковать ими из-за этого придурка.

– Ну, и?..

– Наши ребята из Собра, то бишь, новоявленные Росгвардейцы, завалят его при попытке вооружённого сопротивления, вот и всё. На месте при нём будет обнаружен ствол с отпечатками его пальцев, – полковник посмотрел на Мендинского пронзительным испытывающим взглядом. – Ты, хоть, понимаешь, что эти сведения носят более, чем конфиденциальный характер? – спросил он. Мендинский понимающе кивнул.

– Но ты ещё не знаешь главного, – загадочно произнёс Роберт Маркович, – Один из пострадавших по этому делу «санитаров», молодой пацан, вчера вечером умер в реанимации.

– Умер?! То есть как?! – чуть не сорвался с места Мендинский, – это, ведь, уже тяжкие телесные, повлекшие по неосторожности смерть, то есть до пятнадцати лет.

– Вот именно, – подтвердил Друзь, – Это нам и развязывает руки. Однако, я сегодня утром разговаривал по телефону с прокурором, на предмет возможной квалификации. Так вот, он говорит, что можно при желании и определённом старании вменить и убийство, если правильно разрулить умысел, характер и локализацию причинения телесных повреждений, а также специальные познания Ронина в единоборствах.

– А что по этому поводу думают в следственном комитете? – осторожно поинтересовался Мендинский, на что Друзь махнул рукой и самодовольно улыбнулся.

– Договорились же с прокурором, договоримся и с этими. Что, у нас, нужных рычагов нет в комитете, что ли? А, Сёма? Роберт Маркович вылил в бокал остатки содержимого из «штофчика» и, к явному неудовольствию Мендинского, опять закурил, не забыв, при этом, пустить в потолок несколько своих фирменных колец. – Понимаешь, – продолжал он, у меня на носу отчётный период, и комиссия из Москвы. Мне позарез нужны раскрытые особо тяжкие, и убийства в том числе, поэтому, да простит нас, грешных, господь Бог, – с этими словами Друзь неумело и неправильно перекрестился наоборот, то есть – слева направо, и многозначительно посмотрел на товарища – не мне тебе объяснять, как это делается. Пришлось маленько «схимичить».

– В каком смысле? – Мендинский улыбнулся и слегка приподнял брови.

– А в том смысле, что тому «санитару» всё равно уже нельзя было ничем помочь. Он был обречён. Да, и надо ли. Та ещё мразь была: наркоман и садист. Ковальский специально таких набирает для своего спецавтохозяйства. Кто бы ещё стал возиться в собачьем говне за такие деньги. А, так, у него случился самый обычный «передоз». Что ты хочешь, – человек с четырнадцати лет на игле сидит, дозы-то растут, а, тут ещё этот горе-боксёр… Короче, стряс он ему кукушку и, фактически, просто ускорил летальный исход, вот и всё.

– Ты хочешь сказать, Г'оберт, что… – Да, ты всё правильно понимаешь, – перебил его Друзь, – не было никакого убийства, но какое это теперь имеет значение? Пусть хоть посмертно этот «нарик» нам послужит, хоть один добрый поступок совершит…

– Но экспертиза… – начал было изумлённый директор, но собеседник опять нетерпеливо перебил его:

– Сёма, я тебя умоляю!.. Не ты ли для меня нагрел это кресло? Будь-то, сам не знаешь, как в таких случаях договариваются с экспертами? – В кабинете повисла напряжённая тишина. Мендинский уже почти пожалел, что стал невольным свидетелем этой пьяной болтовни своего приемника, но этот расклад, сам по себе, его вполне устраивал. Во-первых, он предоставлял ему моральные дивиденты, так как теперь и у него самого были личные счёты с Рониным, а, во-вторых, он мог реально и навсегда спрятать в воду концы всех тайных, финансовых сделок с Ковальским по вопросам договоров об отлове и утилизации собак на территории комбината. А, будь, Ронин жив, и, дойди дело до суда, неизвестно, куда бы эта кривая ещё могла вывести.

– Ну, тогда дело за малым, – наконец, произнёс он, – нужно только найти этого парня и разобраться с ним.