Полная версия
Журнал «Юность» №12/2021
Рядом оказалась супружеская пара примерно одних с ним лет. Они много смеялись, рассказывали анекдоты, радовались предстоящей встрече. В салоне объявляли города и страны, над которыми проходил полет. В иллюминатор светило солнышко.
«Странно, – подумал Глазков, – солнце оказалось справа, значит, мы развернулись и летим на восток вместо того, чтобы лететь на запад».
Дублин не принимал, и они приземлились в другом аэропорту. Он не сразу понял – где, но когда прочитал название «Glazgow», удивился и перевел на кириллицу как «Глазков».
Денег хватило на пачку чипсов, бутылочку минералки. Он грыз соленые пластинки, обдирая нёбо, запивал безвкусной водой; потом все это повторялось просто от ничегонеделанья. Обменивался краткими эсэмэсками с родными. Пополнить кредитную карточку возможности не было.
Стаи черных птиц закругляли в сером небе знаки бесконечности, оставляя метки в пространстве.
В пустой аэровокзал забрел унылый вечер и присел на жесткое кресло зала ожидания.
У входа в кафе стояло красивое ведро с номером. Собирали пожертвования для детей Чернобыля. Он высыпал оставшуюся мелочь. Получилось громко, внушительно, хотя и были там жалкие медяки, но ему не было стыдно.
«Не больше двух лепт», – вспомнил он библейскую притчу о вдове.
Их повезли в гостиницу через спящий город. В окнах светились огоньки елок.
«Рождество надо встречать за границей, а Новый год лучше в России или там, где много хрусткого снега, мороз. Какие сугробы навалило! – думал он, глядя в стылое окно большого автобуса. – Должно быть, много русскоговорящих переселились на эти острова, в Европу, и привезли вместе с привычками настоящую зиму!»
Накормили скромным ужином – «треугольными» бутербродами и водой со льдом.
Номер был одноместный. Он с радостью узнавал приметы, за которые его критиковали когда-то, на защите проекта: глазок в гостиничной двери, как в квартире. Небольшая гладильная доска, утюжок, стаканы и бокалы. Чай, кофе, сахар, чайничек, телевизор, компьютер, шампуни, небольшой кусочек мыла. То есть все то, что не стоит возить с собой, включая кипятильник, но в чем есть постоянная необходимость.
– Вот она – моя правота!
Хоть и прошло много лет, но он был рад подтверждению этого даже больше, чем возможности воспользоваться.
За отдельную небольшую плату можно было заказать и другие услуги.
– Мыслимо ли – с наших людей мзду взимать! – гневались когда-то его оппоненты.
Подъем в пять утра, в шесть выезд в аэропорт. Он боялся проспать. Включал бра, щурился, смотрел на часы. Так повторялось два-три раза в течение каждого часа. Засыпал, вновь просыпался и к утру стал похож на отчаянно гребущую к дальнему берегу собаку.
Хорошо, что не было сквозняков, от этого становилось уютней.
Вьюга гудела тонкими переборами, завывала, как черт на дудочке. Он подходил к окну, смотрел на белый пепел холодного вулкана зимы. Раздражающим писком мышки, прихлопнутой мощной пружиной, вскрикивал умирающий мобильник. Где-то наверняка был адаптер для «тройной» розетки, но глубокая ночь сокращала возможности, и беспокоить ресепшен он не стал.
Пространство перед гостиницей припорошило, выбелило до рези в глазах. Окно выходило на тыльную сторону, дальше – зазубринами лес, словно он смотрел на него сейчас из окна загородного дома.
«Лыжайка – лужайка для лыж», – подумал он просто так.
Сколько их было, бессонных ночей! Беспокойства перед школьными контрольными, караульной службы в ШМАСе – школе младших авиационных специалистов, любовных бдений, гостиничного, вокзального, дорожных неудобств. Ступор от усталости не отдохнувшего организма. И всякий раз уходит человек в сон по-разному: то плутает в лабиринтах, то едет куда-то, то уплывает беззвучно, то летит, парит невесомо. Наш сон самое таинственное путешествие в жизни. Может быть, это и есть подготовка к космическому полету – потом? Туда, где одиноко и скромно, и немного грустно все еще теплится юношеская мечта стать испытателем мощных, рукотворных «ласточек».
Вдруг припомнился случай – в Самаре. Гостиница. Среди ночи – сильнейший грохот. Он выглянул в окно с третьего этажа. Под решеткой, в приямке подвального «окопчика», кот гонял пустую банку из-под тушенки. Видно, кто-то из постояльцев выставил на жестяной отлив, и она свалилась вниз, а кот никак не мог открыть и шалел от вкусных запахов и невозможности достать содержимое, «играл в футбол», не давал уснуть.
Осень. Большая поляна за забором. Стреноженный конь встряхивает пегой челкой, переступает с ноги на ногу. Глухими ударами сердца в ребра, натужный топот копыт в упругую землю…
С ним ли это было?
Все-таки он встал на час раньше. Умылся. Таблички везде – «Экономь», «Не сори», «Следи за чистотой». Он выполнял неукоснительно все предписанное, пункт за пунктом: привык к дисциплине.
Выпил горький растворимый кофе.
На улице снежное роскошество растаяло. Слякоть. «Лыжайка» превратилась в лужу, мелкий уличный водоем.
В четвертый раз за сутки прошли спецконтроль, долго стояли на старте.
– На взлетной полосе – лиса! – доложил командир.
«Должно быть, прибежала из того лесочка, что я видел ночью, – подумал Алексей Иванович и глянул в иллюминатор. Там холодным ультрамарином фосфоресцировало “Glazgow”. – Удачи тебе, “Глазков”».
Полет на соседний остров был коротким – всего полчаса и десять минут, чтобы на малых оборотах вырулить к аэровокзалу.
Зять был на работе. Его встретили жена, дочь и внучка. Девочка смеялась, веселые водопадики прихваченных волос выливались из плотных резиночек, вздрагивали, и становилось смешно и щекотно, как будто кто-то невидимый в шутку шевелил пшеничным колоском в носу.
– Деда, ты где так долго был?
– Летал в аэропорт своей мечты! Очень понравилось, только скучно без вас, без тебя, «киндер-сюрприз»!
– А откуда я взялась? – серьезно спросила внучка.
– Родилась!
– Как здорово, что я родилась!
В субботу после завтрака они всей семьей поехали в Хофт, небольшой городок на берегу залива. Гуляли по берегу, наблюдали отлив.
Рыбаки выгружали ящики со свежим уловом, ловушки для крабов.
Внучка взяла его за руку, повела в конец пирса. Подошли к самому краю, всматривались, отыскивая признаки жизни в коричневой жиже ила. Громко кричали чайки. Пахло йодом и снулой рыбой. Ничего интересного. Он отпустил руку внучки.
Он упал на спину примерно с высоты двух метров. Мягкая подстилка оказалась, кстати, и хорошо, что был отлив, иначе бы он искупался в ледяной воде: нет худа без добра, как говорится.
Дочь, зять и жена кинулись к краю пирса, протягивали руки, чтобы помочь ему взобраться, но он, увязая, побрел к берегу. С куртки стекала грязь, руки были запачканы.
Они сопровождали его, шли по пирсу. Внучка заплакала.
– Ты живой? – спросила она.
– Жив.
– Дедуля, я тебя люблю!
– И я тебя люблю, – сказал он и тоже хотел заплакать, но сдержался.
– Надо скорее тебе искупаться и постирать вещи.
– Ты в порядке? – спросила жена.
– Ничего особенного, просто упал. Кто-то коварно стукнул меня по затылку и сразу же сделал подсечку. Ноги из-под меня выдернул, да это и несложно было сделать, потому что с рыбы натекла на бетон слизь.
На берегу разглядели его со всех сторон и поехали домой.
Сильнее всех расстроилась внучка, и пока шли к машине, он рассказывал ей, стараясь успокоить.
– Знаешь, у меня ведь есть три прыжка с парашютом, но прежде чем нас допустили к прыжкам, долго учили правильно падать, поэтому я подсознательно сгруппировался и удачно приземлился на спину. Невредимый, потому что грязь – субстанция мягкая. Никогда не знаешь, в какой момент могут пригодиться разные знания, поэтому надо много учиться.
Получилось слегка назидательно, потому что он расстроился от коварной подсечки на пирсе.
В машине постелили на сиденье пакеты, чтобы не запачкать.
Дома он переоделся, пошел в душ, а куртку загрузили в стиральную машину.
Он и внучка надели передники, испекли маффины с изюмом. Потом всей семьей пили чай.
– Я знаю, почему летают самолеты, придуманные человеком, хотя они тяжелее воздуха, а сам не могу летать, но во мне есть постоянное ощущение полета. Особенно сегодня я это почувствовал, когда шлепнулся так коварно, ведь пока не упадешь, не поймешь, что летали так высоко. Должно быть, когда-то давно людей заколдовали за какую-то провинность, они смирились и разучились летать.
Его слушали и запивали чаем нежные маффины.
Вечером он и внучка собрались в парк. Игровой городок был в Малахайде, и они проехали две остановки на пригородном поезде.
По дороге внучка придумала песню и назвала ее «По дороге в Малахайд», и все, что увидели они в окне вагона, оказалось в этой песне.
Там было много детишек разных возрастов, включая взрослых. Они носились между аттракционами, шумели и визжали. Было весело.
Внучка забралась на ограждение игровой площадки, встала в полный рост и, раскинув руки, закричала: «Дедуля, я лечу-у-у!»
Он поймал ее, крепко обнял и крикнул в ответ: «Я, добрый волшебник, расколдовал тебя! Теперь ты сможешь летать, когда захочешь!»
Они уже не расстраивались из-за происшествия на пирсе, благополучно совершили еще несколько полетов, пора было возвращаться домой.
Они забыли про время, и пришлось бежать на поезд, потому что из-за них расписание никто не поменяет.
Они бежали по мосту на противоположный перрон, взявшись за руки, а внизу стоял их поезд, готовый вот-вот тронуться, и он немного расстраивался.
– Думай позитивно! – крикнула ему внучка.
Машинист увидел их, улыбнулся и помахал рукой, давая понять, что он их подождет.
Они заняли места у окна, машинист дал сигнал, и поезд тронулся.
Отдышались.
Он попросил внучку исполнить песню «По дороге в Малахайд», но она забыла третий куплет, потому что не записала слова, и придумала новый, а потом вспомнила, и у песни стало на один куплет больше.
«Я люблю скрипку и гитару, – подумал он, – потому что у души есть струны, а клавиши – у рояля и пианино».
Перед сном он читал книжку про ковер-самолет и не заметил, когда уснула внучка.
Он выключил ночник и тихонько вышел.
Получился дли-и-и-нный-предлинный день.
Поэзия
Андрей Расторгуев
Поэт, переводчик, публицист, член Союза писателей России.
Родился в 1964 году в Магнитогорске. Окончил Уральский государственный университет в Свердловске и Российскую академию государственной службы при Президенте России в Москве. Кандидат исторических наук. Лауреат Государственной премии Республики Коми, премии имени Бажова, Рождественского и ряда других литературных наград. Живет в Екатеринбурге.
«Не своди устало рот…»
Не своди устало рот —губы алы не губи.Из сиреневых воротвылетают голуби.Под остриженным кустомсводы выгнуты мостом —ветки переплетенызелены…Там на стороне инойза сиреневой стенойсемечки для голубейили небо голубей —в полный рост не увидать.Видно, надо приседать,словно к нижней форточке,на корточки.Видно, надо рисковать,чтобы тело расковатьили сердце – начали!Да иначе ли?«Ты любишь гулять под дождем…»
Ты любишь гулять под дождем,а я под дырявою сеньюна суше стоять пригвожденликующим ливнем весенним.Гремящий летит водопадна яблони майского садакак предупреждение: брат,не переходи водопада.Небесной воды не мути,завесы прозрачной не трогай —дай девочке этой пройтиее дождевою дорогой…«Трудоспособностью тела себя не тешь…»
We all live in a yellow submarine…
BeatlesТрудоспособностью тела себя не тешь —здесь и умы к старью, если в ином строю…Я никому больше не подаю надежд —только сигналы неслышимые подаю.Если, не приведи, забарахлит сонар,можно не уберечься и ниже дна залечьметра на полтора – полный покой, so nice…Вот, погляди – уже забарахлила речь.По- или доживать на миру – Бог весть:дорого в городе – можешь пойти в тайгу…Как там дела на суше – живые есть?К Джону ли Коннору, маршалу ли Шойгуиз водяной дозваниваться до земной?От полюсов до жилых еще поясоввымести напрочь, а после, как новый Ной,наштамповать лопат из титановых корпусов?..Коль под водой – не ной. Береги семью —кто из детей, быть может, уловит суть…Я никому надежды не продаю —так отдаю. Осталось еще чуть-чуть.«Был – имя рек, а станешь – имярек…»
Был – имя рек, а станешь – имярек,в летучий снег войдя летучим пеплом…Двадцатый год добил двадцатый век —остались те, кто выжил в двадцать первом.Носители ославленных идей,любители блуждающих огней,хранители целительного слова,упертые ценители тенейи облаков небесного улова,спасатели ветшающих корней —но и оберегатели живого…Пока растет – мы не наперечет,хоть и по нашей очереди тожечасы, как счетчик Гейгера, стучатчастицы жизни малые итожа.«Да всякий ли шляхтич из вышедших ныне на торный шлях?..»
Да всякий ли шляхтич из вышедших ныне на торный шлях?Лукавое эхо в Анголу заманит его или в Англию?Надолго ли наживо выстоят на земляных поляхкомментарии наши глубокомысленные к Евангелию?Не здесь и сейчас, но в иной равнозначный час,когда отдалится земля обглоданными берегами,найдется ли тот, кто положит пускай не на музыку нас —хотя бы на доску, хребет переломанный оберегая?Положит, да с перекладиной – крест-накрест или глаголь:на выбор, мол, рассчитайся на журавель-синица —пой или насвистывай, гугли или глаголь…У этой развилки спокойно можно остановиться.Да всякий себя вопрошает, зачем живем —от заморозка нутро ни водка не упасет, ни наглость…Как временные подпорки небу мы ходим или плывемна ощупь сквозь морока́ на живой человечий голос.«Простором досыта наполнись…»
Простором досыта наполнись,пока наверняка векаперемолачивает поездглубинами материка,где под корнями ходит море,и орошается земляна придорожном косогорефонтанчиками ковыля,и, как процеженная ситомчерез кедровые тела,степь, рассеченная Транссибом,голубовата избела.«В жизни много всякой хрени…»
В жизни много всякой хрени,но случается сюжет:за окном – разрыв сиреницветом в яблоневый цвет.И сюжета в общем нету —салютует добелато ли деду за Победу,то ли будущему летуи тому, что дожила.И ликующей Отчизне,и таящейся – Бог весть…Или просто цельной жизнина сто лиц – какая есть.Клавдия Шарыгина
Родилась 6 декабря 2004 года в Москве. Учится в 11‑м классе лицея «Покровский квартал». Стихи начала писать в летней историко‑филологической школе.
Времена года
Цикл
январьгоры из ватыледяные деревьякак бы согретьсяфевральнесу сумкимне тяжелои холодномартсталинки вокругсерый ледмои друзьяапрельгрязная москва-рекастарый мостя скучаюмайвот и кончается всевот оночто дальшеиюньсижу на землелюди вокругрисуюиюльочень голубое небоиду в майкекупила журнал вокруг светаавгуство мху груздизвуки аккордеонагуляю с бабушкойсентябрьтуманные многоэтажкиблестит водапью кофеоктябрькаштановые листьяони говорят я занудая за? ну даноябрьнет больше листьевготовлю запеканкудобавляю мукудекабрьночь улица перекрестокловлю снежинкис днем рожденияИван Удальцов
Родился в 2002 году в Москве. Окончил школу с медалью. В настоящий момент – студент факультета международной журналистики МГИМО МИД России.
Многократный победитель и лауреат всероссийских и международных олимпиад и конкурсов в области филологии. Автор ряда научных и поэтических текстов, публицистических работ, участник всероссийских и международных научных конференций. Член Российской ассоциации преподавателей английской литературы.
Стихотворения
Dixi et animam meam salvavi
«В бессмыслице сгущающихся строк…»
В бессмыслице сгущающихся строкЕсть истины до ужаса простые:Вокруг темно. Бессилие – порок,И я, как ни печально, – не мессия,И Бродский, как ни странно, – не пророк.И смерти нет. Секстиллион дорогВедет вовне, и лишь одна – в Россию.05.06.2018
«В чем тайный смысл достигнутой свободы?..»
В чем тайный смысл достигнутой свободы?Принять решение без страха ошибиться,Быть знаменосцем, но без воеводы,Считать за кровь прозрачную водицу.Стать частью целого – но только добровольно,Не знать покоя, не отринув маски,И верить сча́стливо, что все былые войныВелись по чьей-то ласковой указке.28.07.2021
«Закат был бледен и неперламутров…»
Закат был бледен и неперламутров,Был ветер свеж,А я был утомлен.Когда б я знал, какой безбрежный сонУвижу я, какое будет утро,Двух фонарей зажатое промеж —Я б не спешил переходить рубежМеж тем, что было, и меж тем, что мудро.Но кто теперьпростит мне мой мятеж?07.08.2021
«…Я посетил сегодня область ада…»
…Я посетил сегодня область ада,Где поместил всевышний палачей,Не ведавших во дни свои пощады.Он отобрал остроты их мечей,В Сизифов камень их короны сплавил,Их скипетры надменные разбил.И только славу им Господь оставил,И только памятью он их благословил —В обход законов, против наших правил.Прославим Господа, который нас любил.10.03.2020
«Россия – это лабиринт…»
Россия – это лабиринт,Система сообщающихся склянок.Внутри нее всегда огонь горит,Но свет его почти всегда неярок:Его крадут изгибы и углы.Но нет и нет – а вдруг блеснет бескрайнеИ выхватит из вековечной мглыУзор надежды. Прочее всё – тайны.07.07.2021
«В кашу сливаются смыслы…»
В кашу сливаются смыслы.Постарели мысли, и обвислиЩеки утомленных палачей.Мир бескрайний сделался ничей.Посмотрю в окно на синеву.Хорошо свободу дать уму,Чтоб не бился в призрачные стены:Все изменчивое вечно неизменно.Только тени существуют наяву,Только правда неизвестна никому.15.05.2018
Проза
Светлана Сачкова
Работала редактором журналов Allure и Glamour, писала для Vogue, «Медузы», «Большого города» и «Афиши Daily». Недавно стала стипендиатом фонда Трумена Напоте. Окончила NewYork University, получив диплом по философии, а позже в Москве получила диплом MBA.
Автор трех опубликованных книг, в том числе романа «Люди и птицы», номинированного на премию «Новая словесность» (2021). В настоящее время обучается на курсе литературного мастерства и работает над своим первым произведением на английском языке.
Кирилл
Когда закончился последний урок и почти все его одноклассники покинули здание школы – так поспешно, будто не хотели находиться внутри и лишней минуты, – Кирилл тоже прошел через металлоискатель и встал на крыльце. Во дворе мельтешили дети в ярких куртках и старались друг друга перекричать; их родители с озабоченными лицами одной рукой забирали у них рюкзаки, а другой что-то писали в телефонах. У одной из мам сорвалась с поводка крошечная собачка и понеслась с оглушительным лаем за каким-то мальчишкой. Мать раздраженно посмотрела ей вслед и начала записывать войс, держа перед собой телефон, как радиопередатчик.
– Ну как ты? – спросил Данила.
Они с Кириллом дружили с первого класса и раньше едва ли не каждую свободную минуту проводили вместе, но в последний год стали видеться редко, потому что Данила все время был занят, так что Кирилл и не знал теперь, друзья они или нет.
– Норм, – ответил Кирилл.
Сегодня он пришел на занятия после перерыва в полтора месяца. Все – и учителя, и одноклассники, и даже повара в столовке – делали вид, что ничего особенного не случилось, что он такой же семиклассник, как и все остальные, что это нормально – взять и пропустить шесть недель без объяснений, а потом вернуться и вновь сесть за парту. Но почему-то даже сидя на последнем ряду, он чувствовал себя в центре внимания, будто невидимое силовое поле притягивало к нему мысли не только математички, которая вдруг забывала, о чем до этого говорила, и бросала на него тревожный взгляд, но и всех остальных тоже. На перемене отличница Рыбакоп, протерев доску, подошла к Кириллу и протянула ему глазированный сырок – с таким видом, будто делала это каждый день. Качок Хомягин похлопал его по плечу, пробубнил, что надо как-нибудь потусить, и по пути к своей парте сбил с подоконника цветочный горшок. Староста Ида Гроу, всегда, вне зависимости от сезона, носившая платок, завязанный в узел надо лбом, как на постере «We Can Do It!», подарила Кириллу тетрадь, когда выяснилось, что свою он забыл дома. В том, как его одноклассники старались вести себя как ни в чем не бывало, было столько напряжения, что к концу шестого урока Кириллу показалось, что он не выдержит.
– Пошли погуляем, – предложил он Даниле.
Тот испуганно выдохнул:
– Я не могу. У меня плавание, потом репетитор по алгебре. Давай завтра?
– Давай.
– Блин, у меня ж завтра хоккей и русский. – Данила виновато захлопал глазами.
– Ладно, не парься, – подбодрил его Кирилл.
В дождь всё вокруг – дома, деревья, автобусы, даже прохожие под зонтами – казалось тяжелым, набрякшим, безрадостным, но что-то все равно было в том, чтобы долго идти по улице, ощущать, как капли стекают за шиворот, и даже не пытаться укрыться.
– Ты правда норм?
– Правда.
– Пиши мне в телеге, если че.
Данила сбежал со ступенек и с огромной скоростью пересек школьный двор, едва не сбив с ног пацана лет десяти и чуть не раздавив собачку.
За эти полтора месяца Кирилл успел свыкнуться с одиночеством. Почти каждое утро он выходил из дома и до самого вечера бродил по городу; мама оставляла ему деньги в прихожей, а когда забывала, он сам брал из ее кошелька столько, чтобы хватило на пару бургеров с колой и еще на какую-нибудь мелочовку. Он успел вдоль и поперек обойти Ботсад, ВДНХ, парк Горького и Нескучный, излазил весь Китай-город, Пушкинскую, Чистые и Патрики, исследовал даже отдаленные районы вроде Беговой. Он в подробностях изучил, как его родной город ведет себя в разную погоду. В дождь всё вокруг – дома, деревья, автобусы, даже прохожие под зонтами – казалось тяжелым, набрякшим, безрадостным, но что-то все равно было в том, чтобы долго идти по улице, ощущать, как капли стекают за шиворот, и даже не пытаться укрыться. При сильном ветре всё, наоборот, казалось легким, невесомым, словно могло в любой момент сняться с места и улететь. Кирилл видел однажды, как ветер поднял пустую детскую коляску и через несколько метров бросил, будто передумал. На ярком солнце городской пейзаж выглядел не совсем настоящим, слишком праздничным и потому вызывающим подозрение, так что Кирилл предпочитал фоновую погоду – обычную, никакую.
Сейчас, после нескольких часов, проведенных в школе, он с непривычки испытывал что-то вроде сенсорной перегрузки. Ему хотелось отыскать место, где можно побыть в относительной тишине, и он решил догулять до Екатерининского парка. Людей на улицах было много – возможно, из-за того, что пришла настоящая весна, – и многие из них улыбались – наверное, по той же причине. Кириллу казалось, что сам он разучился улыбаться: углы его рта опустились вниз и застряли, как если бы кожу прибили степлером. Идя по Новослободской и взглядывая на свое отражение в витринах, он пробовал поднять их вверх хотя бы до нейтрального положения, но ничего не выходило.
В парке он наконец нашел то, что в мегаполисе считается тишиной. Опустившись на скамейку у пруда, Кирилл стал смотреть на бликующую поверхность воды и деревья в новой нежной листве, а затем поднял голову и увидел небо такого невероятного цвета, что тут же заозирался по сторонам. Все вокруг, казалось ему, должны были бросить свои дела и застыть, глядя вверх. Но молодые матери продолжали толкать коляски, пенсионеры крутили бедрами, разминая суставы, а собачники кидали своим питомцам мячи и палки.
Кирилл снова перевел взгляд наверх. Там, на огромной высоте, появился самолет – маленький, четкий, гладкий – как значок, приколотый к сиренево-синему исполинскому полотну.
Вскоре на соседнюю скамейку сели две молодые женщины; одна из них была в мини-юбке и сапогах выше колен, а у другой волосы были убраны в пучок и повязаны лентой. Они пили кофе из бумажных стаканчиков и обсуждали свою знакомую, которая хорошо зарабатывала, занимаясь логистикой. Кирилл не знал, что это значит, и постарался от них абстрагироваться. Однако разговор сделал неожиданный поворот – речь зашла о том, как кто-то из них повстречал эксгибициониста, – и Кирилл почти против своей воли начал прислушиваться. Ровно в этот момент к женщинам подкатился потрепанной наружности мужичок и безо всякого предисловия объявил:
