Журнал «Юность» №12/2021

Журнал «Юность» № 12/2021

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачевой «Помета»

Тема номера: новый год

Сергей Шаргунов

Вещий потолок

Новогодняя колонка главного редактора

Пустой коридор. Тьма, в которую слабо просачивается водица рассвета. Пенопластовые квадраты потолка, пыльные плафоны.

Летаю под потолком, откуда-то зная, что это обветшавшая редакция журнала, и даже знаю какого. Внезапно рядом обнаруживается кто-то, тоже парящий, которого сразу узнаю, хотя он и призрачен. Вспоминаю краем сознания: в старости он увлекался левитацией, пробовал парить. Его чуткий прищур, морщины, волчьи уши скорее чувствуются, чем различаются. Но и я сейчас призрак…

Резко сближаемся, как два больших мотылька, и внезапно он сжимает мне руку. Сжав, энергично трясет. У него совсем не бесплотное – крепкое жилистое пожатие.

Пробуждение. За окном светает, в углу комнаты под серебристой мишурой сумрачная пирамида елки, и нет никаких сомнений, что действительно только что случилась эта встреча – в каких-то десяти улицах и ста крышах отсюда.

Сон на исходе одной из ночей между Новым годом и Рождеством.

А спустя несколько месяцев позвонили из той самой редакции, позвали работать главным редактором.

– Вы же написали книгу про Катаева, почему бы вам не заняться его журналом…

Все это время, что здесь работаю, не оставляет чувство невесомости и таинственной предопределенности, словно все происходит немного помимо воли, в тонком предутреннем сне.

Но кажется, и та вдохновляющая, жесткая, воинственная рука не отпускает мою руку.

Иногда хочется остаться в редакции одному на ночь. Листать пожелтевшие крошащиеся номера (которые бережно оцифровываем и вывешиваем у нас на сайте), а ближе к рассвету, когда глаза начнут слипаться, погасить свет в кабинете и выйти в темный коридор. Привалиться к стене, запрокинуть голову к призрачно белеющему из мглы потолку или просто смежить веки.

Вдруг дальше что-нибудь случится. Скучаю по продолжению встречи.

А «Юность»-то, вы же сами видите, уж точно продолжается.

Дания Жанси

Окончила летнюю школу по Creative Writing Университета Оксфорда, прошла несколько онлайн- и очных курсов в школе Creative Writing School Майи Кучерской, приняла участие в совещании молодых писателей Союза писателей Москвы в Ершово, участник 20-го Форума молодых писателей «Липки» в марте 2021 года.

Предновогоднее

Густым декабрьским вечером, когда снег укутал в синее улицы, в опустевшей редакции грустил одинокий Редактор. За праздничное настроение в этом году отвечала только усталая гирлянда на стене.

– Несовременный, соцсети, окупаемость, тьфу ты, секс и еда, – бубнил он в адрес молодого начальства.

Их зеленый директор поручил «делать посты в соцсетях», и было в этом что-то стыдное, что лучше скрывать под покровом зимней ночи. Дело, похоже, неуклонно шло к выходу на пенсию: все намекают, да похихикивают, да вон какую ерунду поручать стали.

Редактор заходил на странички других журналов, на которые велели подписаться: уважаемые издания, а туда же. Захаживал и в профиль Ильи Никанорыча: тот писал в фейсбуке много, но дельно, да и люди интересные собирались в обсуждениях. Что уж, порядочные тоже в Сети попадались: делились правдивыми мыслями, а еще фотографиями кошечек, собачек и внуков. Только беспардонно, как всегда, преследовала яркая реклама: курсы МАСТЕРСТВА КРИЭЙТИВ РАЙТИНГ.

– Бессовестные! – погрозил Редактор экрану кулаком и закрыл окно фейсбука.

Вот же, и многие коллеги, уважаемые когда-то, там промышляют.

Вернулся к завалу писем, но и здесь, как назло, наткнулся на короткие рассказы некоей Зизи Ляфамм, творческая биография которой сводилась как раз к учебе на этих самых бессовестных курсах, и номера телефона для связи. «Ну и чему они там учат?» – ворча, пролистывал файл Редактор. Ах, приемы и коктейли, латте, креветки и смузи… Ну ничего, он тоже может так бессовестно, как эти все… Поднял трубку, набрал номер.

– Это Зизи Ляфамм? Добрый вечер, звоню вам из журнала «Новый пионер». Да, получили рассказы. Вы учились вот на тех курсах, а у кого? Пишете вы ужасно, прямо невозможно. Вас всему переучивать надо, заново. Над каждым словом работать. Как репетиторство. Да все плохо! Недостоверно, детали нужны, детали. И разделяйте пространство реальной жизни и художественного вымысла. Но… но в вас чувствуется желание писать. Могу помочь! Давайте заниматься. Да ничего страшного, что не в Москве, по скайпу. Откуда вы? Из Зеленого Дола? – Он замешкался. – А… ладно, можем по скайпу. Эм… прислать на имейл информацию? Какую вам информацию, могу прислать свои рассказы для примера… Я так занимался с одним, на Кокошинскую премию его вывел!

Закончив разговор с поддакивающим голосом в трубке, Редактор еще раз пробежался взглядом по аляповатой гирлянде случаев на богемных вечеринках и курортах. Встречались иногда и забавные. «Тоже мне, мастерство криэйтив райтинг, вести дневник такой вот жизнишки». На последнем рассказе задержался, внимательно его прочел. Говорилось о маленькой девочке из маленького города, которая ездит по маленькой квартире в кресле туда-сюда, мечтает о мире Великого Гэтсби, выдумывает его, пишет.

– Вот, умеет же сочинять. Правда, надо позаниматься с ней. Или…

И захотелось ему стать Дедом Морозом и полететь в Зеленый Дол, начудить там чего-нибудь. А может, позвонить еще раз этой Зизи или как ее там, извиниться, утешить. Только пошел он в ближайшее кафе за лавандовым рафом, как все эти бездельники из соцсетей – видел в ленте.

Что-то остановило у самой двери, может, висевшая на ней поблекшая мишура, скрученная в сердце. Ох… Уже в дубленке, еще не застегнутой, он опять включил компьютер, вошел в соцсеть, набрал имя Зизи Ляфамм в поиске. «Да нормальная она, ходит вот нарядная по своим зеленодолским пивнушкам. Ничего, значит, так ей и надо».

Новогодняя встреча

А потом был звон, яркая вспышка и длинный тоннель. Он долго летел вдоль выпуклых стен, едва не цепляясь за них углами своего телевизора, потом выпал на ярко-зеленую лужайку под голубым небом. Не успел откашляться и произнести: «Так вот куда попадают после боя курантов…», как увидел рядом одуванчиковую бабулю в квадратном пузатом экране.

– А ты чьих будешь? – спросил по-русски и по-немецки, затем повторил вопрос на английском.

– Я всемилостивейшая речь Ее Величества, – едва слышно, лениво заглатывая слоги, ответил телевизор рядом.

– Ну, с Новым годом, Ваше благородие. Очень приятно. А остальные где?

– Я об этом знаю столько же, сколько и вы. До вашего появления… кхм… прямиком из синевы… здесь не было и души.

– А где это мы вообще? И на каком основании?

Изображение в пузатом экране помотало белыми кудряшками и застыло в легкой безадресной улыбке:

– Пятьдесят лет назад человек впервые ступил на Луну… А семьдесят пять лет назад мы с союзниками высадились в Нормандии…

– Это замечательно, у нас тоже год был непростой. Но главное, чтобы каждый ребенок чувствовал себя любимым, – сурово парировал он бабуле.

– Абсолютно с вами согласна. Мы в этом году радовались рождению внука, – строго поддакнула та.

– Я понял. Буду краток. Мы застряли тут до тех пор, пока наши поздравления не прозвучат и Новый год не наступит на всех часовых поясах. То есть самое большее часов на двенадцать.

– У меня для вас неприятные известия, но я здесь уже шестой день. Да и звучу обычно сразу во всех землях Содружества в три по Лондону.

– Значит, дело в другом. Так. Думаю, энергоформы речей, которые поздравляют граждан с экрана больше двадцати раз, попадают сюда.

– Боюсь, догадка не совсем верна. Опираясь на опыт шестидесяти шести своих рождественских посланий, могу утверждать, что до сих пор все было в порядке. Если только…

– Что?

– А если следующего года у нас не будет? Что если то была наша лебединая речь, то есть песнь…

– Вот про лебединые штучки не надо. Да не бойтесь вы, – улыбнулся скупо. – Я, было дело, пропускал уже пару новогодних выходов, и все было путем, не попадал сюда.

– Давным-давно, году в 69-м, однажды и я уже не звучала… Но я не про то. А что, если никто не будет больше смотреть ТВ в Рождество, если мы, речи, станем просто не нужны?

– Да они скорее сами все станут экранами в Новом году.

В этот момент на газон упала большая плазма с покатыми и подсвеченными голубым углами.

– Пролив сто потов, мы собрали прекрасный урожай. Построили, открыли и достигли. Построили, открыли и достигли. Изменения в лучшую сторону наблюдались везде и всюду. – На плазме мелькали кадры космических зондов и ракет, гигантских трейлеров и парадов.

Бабуля на первом экране и полупрозрачное изображение мужчины на втором удивленно переглянулись, отодвинулись назад.

– Это еще кто такой? – процедил второй бабуле.

– У нас друзья по всему свету! В прошлом году мы все так же широко раскрывали руки, приглашая мир в дружеские объятия. – Новенький обернулся умиленным азиатским дедушкой. – Будем строить всем миром единую судьбу человечества и более прекрасное будущее! Давайте прилагать совместные усилия, дорожа каждой минутой и каждой секундой. Давайте вместе встретим Новый, 2020 год!

Тут с неба резко опустилась летучая мышь, махнула крылом и улетела.

Осень 2020 года

Денис Маслаков

Родился в 1996 году в Барнауле. Окончил НИУ ВШЭ (г. Москва) по программам «Журналистика» и «Литературное мастерство». Работаю в детском издательстве. Пишу прозу и стихи. Это моя первая публикация прозы (если все состоится).

Чижик-пыжик, где ты был?

Если представить, что предновогодняя метель – это хранящий тайны занавес, то, заглянув за плотную снежную ткань, мы наткнемся на людей, каждый из которых несет свою историю сквозь сакральную русскую зиму. Свою историю, неповторимую, как след, остающийся от обуви на снегу. Несет до тех пор, пока не накроет с головой.

Время приоткрыть занавес.

Каждое утро гремящий баул Маруни, как вошедший в раж джазовый оркестр, оживлял мертвую тишину Караванной. Маруня часто срезала через нее, попутно кивая зодчим, чьи головы навеки застыли в сонном сквере. Зодчие возвели город, а Маруня еще не построила даже перспектив. Бесформенный свитер цвета ряженки выпирал из такого же необъятного красного пуховика, уже заляпанного чем-то в метро. Но наспех укомплектованное макияжем лицо и любопытная челка, высунувшаяся из-под берета, все-таки напоминали городу – королева идет. Или еще лучше – императрица. Маруня Первая.

Под мышкой правой руки Маруня несла раскладной рыбацкий стул. Представить только – вот она триумфально спрыгивает на лед Фонтанки, достает коловорот и легким движением удочки ловит из лунки огромного тунца, который чудом заплыл в городскую акваторию из финских озер. Но нет, тот самый баул, будто оживший ворох мыслей, вцепился в Маруню и никак не хотел отпускать.

Маруня вышла на площадь Белинского перед цирком и увидела на огромном плакате дрессировщика в обнимку с двумя амурскими тиграми, которых за утро занесло снегом. Неважный будет день. Стул как чугунный, да и товара по самую грудь. Успокоить некому. Только северный ветер, будто оправдываясь перед Маруней, не пытался сдуть ее с земли, а легко целовал в лоб и нос.

Из дома, окнами выходящего на площадь, на неопознанный объект в красном уставился безымянный первоклассник. Пока яичница еще только зачиналась в сковородке, а руки не прятались в карманы куртки, он разминал зрение. Отвлекся на утренний телевизор. На площади никого нет. Посреди лежит маленькая фигурка. Птичка. Следы. Еще одна птичка. Мама, клянусь, это был Дед Мороз! Только мешок у него почему-то дырявый.

У Инженерного замка Маруня снова остановилась. Вдох-выдох-вдох. И правда, стало почему-то легче.

Она работала на Чижика. На пятикилограммовую бронзовую фигурку, скромно прячущуюся от людей рядом с Первым Инженерным мостом. Появившуюся не то из-за пошловатой студенческой песенки, не то из-за пыжиковых шапок, которые эти студенты носили. Какое-то училище… Бог с ним, с училищем. Чижику не нужна была историческая правда, ее придумали экскурсоводы. Чижику не нужна была реклама, ее давно сделал город. Да и манна небесная в виде монет, падающих на миниатюрную голову ежедневно, ему тоже была не нужна. Но вот Маруня ему зачем-то понадобилась, и Чижик дал ей работу. Человек не дал, а памятник – запросто. Петербург.

Маруня быстро соорудила полочки и начала расставлять на них, как на нотном стане, чижиков-пыжиков – из пластика, металла, глины. Пачка ценников, лежащая в одном из многочисленных карманов, не пригодилась – зачем мусорить при сильном ветре.

Завидев идущих мимо ограды Летнего сада трех легко покачивающихся мужчин, Маруня засмеялась. Золотодобытчики идут. Если бы можно было сравнить их с гайдаевской тройкой, то самым бывалым был, несомненно, Олег. Укротитель петербургского климата весь год носил кепку, аккуратно прикрывающую лысину, и кеды, но не забывал, когда нужно, утепляться бабушкиными шерстяными носками. Но голос у него был всегда хриплый – простуженный, не прокуренный.

Привет, Олежка! Как бабуля? Я ее с Днем снятия поздравляла, звонила. Опять носки тебе связала? Сегодня без презентов, прости. На следующей неделе вот такую, смотри – вот такую! – рыбку обещаю, мне на рынке оставят.

Олежка, как и Маруня, – когда работал, а когда как. Когда двухтысячные еще только подкрадывались, он уже доставал с антресоли длинную веревочную лестницу, напоминавшую об актерском прошлом, лопату, ведро и ходил грабить фонтаны и памятники. Правда, этот способ работал только зимой, когда поверхности, по которой можно ходить, в городе становилось больше. Дирижерский взмах руки – и вот лестница устремляется прямо к Чижику, а там – рой мелочи, оставшийся после вчерашнего дня. Летом все доставалось водолазам, у них была оборудована специальная сетка, а зимой – всем желающим. Смотри, Марунь, деньги лопатой гребем! Да, Мария стала Маруней именно с легкой руки лучшего друга.

Маруня смотрела на монетки, которые одна за другой прыгали в совок лопаты, и вспоминала маму, которая всегда говорила «копейка рубль бережет», а потом умерла с нулем в сберкнижке. Вспоминала, как падали с высоты телефоны, хозяева которых пытались сделать селфи и с собой, и Чижиком. А я по хвостику попала, это считается? Считается. Какая я умница.

Вспоминала, как одна пара, пытавшаяся разбить бокал шампанского о клюв Чижика, вдрызг разругалась и уже готова была развестись, если бы не еще одна попытка злополучного селфи кого-то из свидетелей, падение в воду и триумфальное спасение.

Зимой, когда туристы не стремились покидать свои дома, у Чижика было гораздо тише. Иногда ненадолго образовывались кучки, но быстро рассасывались. Поэтому Маруня носила в отдельном кармане свое главное оружие от скуки – наушники-капли. Правда один наушник уже начал барахлить, да и красный проводок в одном месте показался на свет. Поэтому Алле Пугачевой пришлось приложить немало усилий, чтобы достучаться до Маруни. И все же Алла затянула свою неторопливую балладу о любви и разлуке. Маруня легко покачивала бедрами и заводила ногу за ногу, подпевая:

Ты уезжал в далекий край, любить и помнить обещал…

Нет, это не памятник надежде. Это источник дохода местных бомжей.

С памятниками у Маруни сложились интересные взаимоотношения. Недалеко расположился на коне Петр – громоздкий, колючий, неуклюжий – что Петр, что конь. Про Петра Маруня хоть что-то знала, поэтому и не любила. Город, конечно, красивый, но столько людей похоронил. И даже завещания не оставил. Нет, такие принцы мне не нужны. Внутри, в Михайловском замке, – Павел. Мертвенно-холодный, сапоги огромные, будто сами по себе. Вроде ничего, но пафоса много.

У Олежки была одна любовь до гроба – мама, да и дружбы было достаточно – с многолетней выдержкой, как у хорошего вина, не из тетрапака. Так и стала бы Маруня сама памятником, если бы однажды к Чижику не подошел император. Самый настоящий.

Его как будто тоже принесло тем самым декабрьским ветром. Или отбило от стаи подобных ему императоров. Шуба с соболиным пушком, под ней расписной камзол, а под камзолом… валенки. Да, не наш.

Наняли его под свадьбы, и был он чем-то вроде живой скульптуры на этих, иногда совсем мертвых, праздниках жизни. Маруня иногда смотрела, как он сначала позирует с женихом и невестой, потом с набежавшими туристами, и так до бесконечности. Император на побегушках.

В один особенно холодный день он заприметил выглядывающий из-за Маруни старый термос, которого хватило бы на целый детский сад, на ясельную группу точно. Что у императора было не отнять, так это таланта начинать беседу. Первая фраза – всегда в яблочко. Милейшая, цветы в вашей жизни только на термосе или еще бывают?

Маруня от неожиданности вскинула руки в воздух, как при пожаре, но потом вдруг резко переменилась в лице. Вы знаете, бывают, у бабули на даче собираю и продаю – и уверенно прибавила – в свободные вечера. Вот вам чашка, вот вам чай.

Стало вдруг смешно из-за своей же блеклой шутки.

Маруня? Какое странное имя. Вы, наверное, Мария? Или Марья? Уж в крайнем случае Маруся. Маруня, пойдемте после работы в сад? Ах да, простите, вот ваша кружка. После вашего чая танцевать хочется. Вы знаете, я не люблю свое имя. А документы менять – себе дороже. Зовите меня просто – Палыч.

Почти Павел. С императором совсем нет сходства, но благодаря парику, похожему на кучевое облако, вполне походит. Сначала Маруня запиналась, но потом раз за разом Палычи начали вылетать из ее губ, как самолеты в перегруженном аэропорту. Палыч, Палыч! Полетели.

С тех пор, где бы ни ступала нога Маруни, из-под этой ноги пробивалось тепло, то самое, которое избавляет от снега небольшие участки земли рядом с канализационными люками всю зиму. Может, потому так тянуло именно в Летний сад. Ранними вечерами он встречал Маруню и Палыча, вальяжно приоткрыв свою решетку будто для них одних. На фонтанах, без воды превратившихся в огромные миски, балансировали синицы, пытавшиеся выжить в поисках прошлогодних крошек. Девять десятков мраморных скульптур, закованных на зиму в деревянные короба, будто пытались подслушать банальные, но такие желанные комплименты. В восемь вечера бородатый сторож, уже выучивший имя Маруни, находил влюбленных где-нибудь за массивным дубом и указывал рукой на дальнейшее продолжение вечера.

Чудеса на этом не заканчивались. Как-то раз французская группа туристов, испытывающая сувенирную жажду, не только легально ограбила торговую точку Маруни, но еще и отсыпала ей нехилые чаевые. До конца рабочего дня Маруня выбирала, на что потратить свалившиеся с неба несколько десятков евро. На одной чаше весов был тонометр-автомат для бабушки, а на другой – бесшабашный кутеж в ресторанчике неподалеку, о котором Маруня не то что бы грезила, но… глаза грустного императора, заработавшего за день несколько сотен рублей, окончательно подсказали ей, где они проведут сегодняшний вечер.

Счастливый декабрь. Так и уволиться можно, и уехать на Новый год на дачу. Ведь у Палыча есть дача. Такая большая, что ее вполне можно назвать дворцом. Только Олежку бросить придется. Ничего, не пропадет. Пора и свою жизнь устроить.

Поздним вечером Маруня возвращалась домой в трамвае, который ледоколом пробивал плотную пелену густого снега. Трамвай остановился на последнем перед остановкой светофоре. Маруня посмотрела налево. У магазина «Сыры» дежурила глазастая ростовая кукла в костюме вороны. Только не накаркай, прошептала она. Не накаркай.

Завтра месяц, как они с Палычем встречаются.

Девушка, на выход, конечная! Маруня, опомнившись, выпорхнула из трамвая и полетела домой.

Ей снился обед в Янтарной комнате. Коронованный Палыч, блондин уже от природы, и она, в двухэтажном парике, в котором можно заблудиться, вся обсыпанная мушками, ест соловьиный язык и смотрит на Финский залив. География не в счет. Рядом носятся бессчетные младшие дети, а няня-наседка безуспешно пытается усадить их за книги. Старшие в это время в музыкальном зале разучивают концерт для флейты и арфы, написанный Моцартом специально для императрицы. Разрозненные знания в области культуры могли нарисовать Маруне и другую, еще более радостную картину, да только в сон встряла какая-то пожилая фрейлина, сообщившая о визите… Кого-кого, простите?

Марунь, там Олежка на проводе. Кашляет. Не оставляй больше телефон в моей комнате. Бабушка Маруни, еще немного поскрипев в себя, потащила провод от зарядки к себе в комнату, волоча вилку по полу.

Привет, Олежка. Ты чего так кашляешь? Ангина? Смотри, аккуратнее на льду. Я теперь прогульщица. Влюбленная прогульщица, Олежка. Да, доверяю. На тысячу процентов. У меня ведь взять нечего. А если уж обидят – у меня есть ты, верный мой рыцарь. Какая больница? Никакой больницы! Твоя маман – самая лучшая больница на свете. Все, мне на работу завтра. Не дрейфь. Я тебе позвоню.

Маруня положила трубку, и в полусонном дреме тут же растворилась каждая секунда этого непродолжительного разговора. Все место в голове, предназначавшееся для Олежки и других когда-то близких людей, заняли грезы – вооруженные грабители, ворвавшиеся без спроса в дом мыслей.

Она ждала весь день, пока кокетливое петербургское солнце не начало наконец тоже закутываться в одеяло вечера. И вдруг подумалось – никакого Палыча не было. Это все императорские мечты, которые на отрезок жизни превратили ее в героиню собственных снов. Какое некрасивое слово – отрезок. Самый счастливый отрезок жизни.

Со стороны замка к Маруне шла императрица. Молодая, перспективная, только окончившая институт. Не благородных девиц, конечно, а кино и телевидения. Вы, кажется, Маруня? Вам мой напарник просил передать. Перед тем как уехал.

В записке значилось всего три слова. Я тебе позвоню.

Где-то рядом звякнула монетка.

Маруня отвернулась к замерзшей Фонтанке и будто сама начала покрываться коркой толстого петербургского льда. На ее лице не было ни досады, ни тоски, ни других малейших оттенков чувств. Мертвое море. Тетя, у вас пяти рублей не будет?

Мертвое море.

А, тетя? Ну, может, хотя бы десять.

Мальчик, чего тебе?

Мне сказали, что пятирублевки лучше всего идут. Я так хочу собаку, а пяти рублей на собаку вам не должно быть жалко. Не бедный я, у меня все на карточке.

Безымянный первоклассник бросил монетку, потом еще одну. Все мимо. Ну и ладно, я все равно их упрошу. Спасибо, тетя. Красивые у вас птицы. Где-то я одну такую уже видел.

Когда все ушли, Маруня вытащила еще одну пятирублевку из кармана и долго-долго прицеливалась. Монетка столкнулась с клювом, попрыгала в воздухе и осталась лежать возле левого крыла.

Чижик-Пыжик, где ты был?

Свадебный кортеж, ненадолго остановившийся у памятника, уже собирался продолжать праздновать в ином, более теплом месте, как вдруг Маруня обняла своим телом всю богато одетую компанию. Простите, а вы не подбросите до второй городской? Мне друга проведать.

Маруня быстро погрузила всех металлических птичек в баул и закинула его в багажник. Лимузин со скоростью реанимационного автомобиля и чем-то чирикающим внутри помчался по набережной Фонтанки.

Кьянти и корги

С наступлением зимы у Лоры возникало непреодолимое желание стать зайцем: преобразиться во все белое, навострить уши, прыгнуть с разбегу в нору, да и быть таковой. А все из-за Клима Геннадьевича, который как раз каждый декабрь успешно мутировал – из передового начальника в редкостную сволочь.

Но у Лоры не было даже своей норы. Каждое утро она поднималась на последний, тринадцатый этаж стеклянного муравейника и оказывалась в самом центре опенспейса. Лора как будто работала швейцаром на полставки, ведь каждый гость на этаже первым делом проходил мимо ее стола. Благо не нужно было снимать с гостя пальто, отдающее прокуренным воздухом, или одаривать чередой вопросов-условностей о погоде или состоянии дел.

Тот самый тринадцатый этаж будто оказался потолком жизни Лоры. Она вполне удачно спродюсировала свою биографию до прихода сюда, в рекламное агентство. Правда, где-то там, за медалями, дипломами и восторженными отзывами с практики, осталась маленькая девочка, которая только готовилась сделать свой, не логичный, а свой шаг. Времени на перемотку назад не было – стратегия работала. Лора вполне успешно возглавляла отдел стратегического планирования, состоящий из нее одной. Сама себе начальник, сама себе раб.