Журнал «Юность» №08/2021

– Не хочу, чтобы никого. – Эркеле вздернула подбородок и вид имела самый решительный. – Я буду. Пожалуйста.

– Милая, хорошая Эркеле. – Ойгор прижал ее ладонь к своей щеке. – Не желаю тебе такой участи. В стане, может, понравишься кому. Хорошему воину. Или служанкой пойдешь жить в богатый дом.

– Лучше в Тайгу. В чужой дом – нет, – возразила Эркеле, уже почти плача. – Не прогоняй. Я люблю тебя, люблю!

Ойгор засмеялся от счастья, услышав это. Женщины, которые у него когда-то были, не любили его всерьез. Он и не помышлял, что появится такая, что будет готова связать свою жизнь с ним, калекой, неспособным содержать семью. И откуда она взялась? Подарок Меш Ээзи тому, кто всегда чтил лесные законы.

Ойгор стоял на краю обрыва и, больше не думая ни о чем, шагнул туда. Ни о чем, особенно о будущем, которого так боялся. Обнимая трепещущую Эркеле, он думал только о сегодняшнем дне, принимая его дар. И если Охотнику Тайга мнилась дикой и необузданной, то он, Ойгор, всегда знал, что она была заботливой и преданной. Такой же, как прижавшаяся к нему девушка.

* * *

В середине весны охотники отправились в большой стан. Было уже тепло, и мужчины скинули шубы так, что те остались висеть только на туго затянутых на поясе ремнях.

Эркеле ехала на лошади позади Ойгора, одну руку положив ему на плечо, а другой – обняв за талию. Лошадь нервничала и часто упрямилась. Ойгор подумал, что животному не под силу двойная ноша. Эркеле тоже чувствовала себя неуютно. Ей явно не приходилось раньше ездить верхом, и девушка неуклюже пыталась держать равновесие.

– Наверное, нужно тебе лошадь купить, Эркеле, – сказал Ойгор. – Как свадебный подарок. Хотя нет – шуба нужнее. Не сможешь ведь ты и следующей зимой по-прежнему кутаться в мое одеяло, выходя из дома. Жаль, не получится у меня подарить тебе и то и другое.

– Не надо подарка. – Девушка поцеловала его в спину чуть ниже шеи.

– Эркеле! – зашипел Ойгор. – Я же говорил: на людях – нет, нельзя. Можешь взять за руку, и только. Целовать, гладить, прижиматься – нельзя.

Эркеле хихикнула.

– Я тебе все равно что-нибудь подарю, – продолжал мужчина. – И без того у нас свадьба будет не как у людей. Ни сватовства, ни приданого, ни выкупа. У тебя родных нет совсем, у меня – родителей. Если бы не моя охотничья удача в последнюю луну, не знаю, чем бы гостей угощали.

В стане охотников встречали радостно. Крича и смеясь, к дороге сбежались их семьи, друзья и просто любопытствующие. А также те, кто первым хотел купить лучшие шкурки. Сестра Ойгора повидаться с ним не явилась.

Эркеле здесь не понравилось. Ойгор видел, что девушка боится. Она снова выглядела загнанным зверьком, как в их первую встречу.

– Ты привыкнешь, – шепнул Ойгор, беря ее за руку. – Пойдем, покажу, где я живу. Я там все вещи брошу, и навестим мою сестру.

– Зачем?

– Я тебя у нее оставлю. Здесь нам нельзя будет вместе жить. Встречаться можно сколько угодно. Буду брать тебя с собой в лес, если хочешь.

– Охотиться будешь? Здесь тоже? – не поняла Эркеле.

– Конечно. Чуть позже. Не за шкурками теперь, а ради мяса. У сестры есть несколько овец, тебе баранина понравится, – улыбнулся Ойгор.

Эркеле была очень бледна и украдкой смахивала слезы. Ойгор и сам боялся того же, что заботило сейчас его невесту. Поладят ли они с сестрой? Мужчина сомневался в этом.

Аил Ойгора оказался довольно просторным, пятистенным. Его строил еще отец, когда их семья была полной, счастливой и имела достаток. Ойгор поморщился, увидев, что несколько бревен за зиму прогнили и просели внутрь.

– Остывший очаг – сломанные стены, – вздохнул он и вошел, приглашая Эркеле внутрь.

В темном и пустом аиле стоял сырой затхлый запах. Вещей оставалось очень мало, ведь Ойгор со дня смерти матери продал уже все, что мог. А когда-то здесь были мягкие войлочные ковры и много домашней утвари.

Ойгор принялся заносить в дом мешки, которыми была навьючена лошадь. Два больших с постелями и прочим скарбом, один поменьше – со шкурками. Бросил в дальний угол оружие и принялся перебирать шкурки, развязав мешок. Ойгор выбирал подарок для сестры.

– Сестра на пять зим старше, – рассказывал он. – Замужем за кузнецом. Кузнец – это кто делает железные вещи, понимаешь? Дочь у них старшая тоже замужем. Есть еще два сына, один совсем маленький. Они в большом достатке живут. Сестра валяет войлоки. Думаю, тебя сможет научить. Тебе дело нужно, Эркеле. Без дела нельзя.

– Что это – войлоки? – упавшим голосом переспросила девушка.

– Это из чего у тебя чулки. Теплый, – улыбнулся Ойгор.

Он выбрал наконец шкурку, а потому встал на ноги и подошел к так и оставшейся у порога девушке.

– Идем? Эй, ты чего?

Эркеле хлюпала носом и нервно теребила кончик рыжей косы. Ойгор поцеловал ее в губы и прижал к груди.

– Я знаю, моя девочка, знаю. Ты потерпи немного. Осенью сыграем свадьбу и перейдешь ко мне жить. А я тут пока подлатаю стены, подготовлю все. А то можно подумать, здесь давно никто не живет. И так каждую весну.

– Хочу в Тайгу обратно, – плакала Эркеле. – Здесь чужая. Здесь меня не полюбят. Хочу с тобой! Почему так долго? Почему осенью?

– Так принято у нас. Все важные вещи происходят только весной и осенью: свадьбы, похороны[6], большие ярмарки, – терпеливо объяснял Ойгор. – Это время перемен для людей, утро и вечер года.

Почему-то он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.

Посмотри на землю вокруг – она ведь меняется, значит, можно и нам. Для всего в жизни существует свое время, Эркеле. И природа указывает правильное, нам остается только следовать за ней. Ведь человек глуп, не знает ничего.

– И потом я смогу всегда жить в твоем доме? Быть с тобой? – настаивала девушка.

– К зиме пушной зверь в Тайге пойдет опять, – нехотя ответил Ойгор. – И я… я уеду обратно один. Она подняла на него ошеломленное, растерянное личико, а потом с силой оттолкнула Ойгора от себя.

– Почему один?

– Ты же видела, никто на зимовье семьи не берет. Жены и дети в стане остаются. И ты останешься дома – беречь огонь в очаге и ждать меня. Это только первую зиму будет тяжело. Потом привыкнешь, к тому же, надеюсь, у нас появятся дети, и тебе не будет без меня одиноко. Мы после еще об этом поговорим, хорошо?

Эркеле отвернулась и вышла из аила.

– Такое чувство, что я обманул ее, – сам себе сказал Ойгор.

Почему-то он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.

* * *

– Ты смеешься, Ойгор? – шипела сестра, оттащив его в сторону за локоть, пока Эркеле увлеченно играла в камешки с ее младшим сыном, сидя прямо на полу. – Что за выходки? Где ты ее подобрал?

– Я тебе уже объяснил.

– Что это за объяснение? Купил за лисью шкурку! – передразнила женщина. – Хоть бы соврал что поприличнее.

– Я бы соврал, – невесело усмехнулся Ойгор, – да охотники все выболтают по стану за чашкой араки. И про то, откуда она взялась, и про то, что прожила со мной у одного очага две луны.

– А это уж вообще… – злилась сестра. – Какой позор… Что люди скажут? Вот же навязался ты на мою голову! Мы почтенная семья, Ойгор. Мы – это я и муж. Да и отца нашего еще добрым словом вспоминают. А ты… ты… мало что бесполезный, так еще и связался с какой-то безродной девкой. Да лучше бы ты…

– Продолжай. Что? Умер? – спросил Ойгор. – Уж прости.

– Что она делала-то в Тайге? – пытала сестра. – С головой у нее точно ладно? Раз сама не знает, кто она.

Она бросила полный презрения и отвращения взгляд в сторону Эркеле, которая залилась смехом, потому что малыш принялся щекотать ее.

«Да у нее голова яснее твоей», – подумал Ойгор.

– Мне не важно, кто она, – сказал он вслух. – И ты не забыла, что я – единственный сын в семье и теперь ее глава? Поэтому, пожалуйста, прибереги наставления для своих детей. И говоря о детях, они ведь лучше чувствуют, каков человек на самом деле. А теперь посмотри на своего сынишку. Ему Эркеле понравилась сразу же.

– Глупости, – отмахнулась сестра.

– Не упрямься. Я лишь прошу приютить ее до свадьбы. Остальное – моя забота.

– Она хоть девушкой была? – прищурилась сестра, скрестив руки на груди.

Ойгор от такого вопроса даже рот открыл.

– Я не знаю, – возмутился он, когда дар речи к нему вернулся.

– Как же, не знает он! Кому другому рассказывай. У тебя и постели-то второй в доме не сыщется. Она развернулась и направилась к Эркеле.

– Я спал на маральей шкуре, которой ноги лечу, а укрывался шубой, – весело сказал Ойгор, догоняя сестру и обнимая за плечи.

– Отстань ты, несчастье. – Она дернула плечом. – Ладно, пусть живет. Научу ее, чему смогу.

– Она быстро соображает, вот увидишь.

Он чмокнул сестру в щеку, а затем присел рядом с Эркеле и поцеловал ее руки.

– Я пойду, любимая. Сестра тебе все покажет: где спать, из чего есть, зачем какая вещь нужна.

Я завтра рано утром заеду. Прогуляемся, посмотришь нашу реку, лес, горы. Не бойся ничего.

– Ойгор… – прошептала Эркеле, до последнего не отпуская его руку.

Он сдержал обещание, и еще до рассвета пара отправилась к перевалу. Остановились на каменистой площадке, вытоптанной сотнями ног тех, кто приходил сюда полюбоваться видом на ущелье и лежащую далеко внизу долину. Кое-где пробивалась молодая трава, а в одном месте уже расцвели мелкие белые цветы. Одинокая погибшая сосна склонила искривленный сухой ствол и тянула вниз руки-ветки.

Наверху дул сильный ветер. Такой, что Эркеле казалось, он может унести ее прочь. Но Ойгор крепко держал свою невесту за руку.

– Что это шумит? – спросила девушка.

– Водопад. Вон там, смотри. – И он указал рукой на противоположную сторону ущелья. – Вода летит вниз и шумит.

На теле лесистых гор виднелась светлая неподвижная лента воды.

– Не вижу, что летит, – не поверила Эркеле. – Она не шевелится. И смотри, какая тоненькая. И так шумит?

– Просто очень далеко, – засмеялся Ойгор. – Я потом покажу тебе другой водопад. Мы даже сможем очень высоко взобраться. Почти туда, откуда срывается поток.

В самом ущелье ничего не было видно из-за плотного молочно-белого тумана. Будто сам Тенгри[7] пролил туда кумыс из огромного глиняного кувшина. И не было видно ни мутно-голубой реки, бегущей до самого Алтын-Келя[8], ни стойбища, что разрослось на речных берегах, ни пышной зелени, украшавшей теплую долину, куда лето приходило намного раньше.

Они подошли к самому краю, и Эркеле вглядывалась в горизонт пытливым восторженным взглядом. Самая высокая гора была покрыта снегами и прочно держала на себе небосвод. Дальше горный хребет был почти того же цвета, что и небо. Эркеле казалось, что в этом месте мир вокруг становится больше, небо – выше, а горизонт – дальше.

– Это край земного мира, видишь, Эркеле?

– Как мало я знаю слов, – вымолвила девушка. – Это так красиво. А я не знаю, как сказать.

– Я слов знаю достаточно, – ответил Ойгор. – Но всех слов на всех языках не хватит, чтобы описать то место, где мы живем. Устам нечего сказать, когда говорит сердце.

За их спинами вставало солнце, окрашивая в розовые и оранжевые тона синие облака, спящие на макушках гор.

* * *

Эркеле оказалась способной ученицей, и войлок выходил у нее мягкий и равномерно тонкий. Но никакого удовольствия от своего труда девушка не получала. Кроме того, она побаивалась сестры Ойгора и ее мужа – крупного крепкого мужчины с вечно красным от кузнечного жара лицом. Радовалась Эркеле, только играя с младшим ребенком или выезжая на охоту с Ойгором.

Он впервые взял с собой невесту в начале лета, попросив у сестры лошадь, – вдвоем в одном седле было слишком неудобно. Привычная для Эркеле хвойная Тайга здесь была разбавлена тонкими стволами берез и осин. С удивлением рассматривала девушка и пышное разнотравье под ногами лошади. Над ранними цветами сонно гудели пчелы.

– Смотри, Ойго…

– Тише! – тут же перебил ее Ойгор, резко останавливая коня. – Никогда не называй моего имени так громко там, где я охочусь.

– Почему? – с недоумением спросила Эркеле.

– Ни лес, ни зверь не должны знать моего имени. После смерти у духа каждого зверя два пути. Небесные пастбища, куда попадает и всякий достойный человек. И нижний мир, владыке которого не понравится, что человек посмел поднять руку на создание земли.

– Я понимаю, – кивнула Эркеле. – Если твое имя там назовут, тогда что?

Ойгор поежился.

– Тогда пошлют за мной одного из нижних людей в облике зверя. Это будет смерть моя. Стрела летит мимо такого, и нож его не берет.

Эркеле побледнела так, что веснушки на носу и щеках стали ярче. Она рассеянно рассматривала лесистые склоны невысоких гор, за которыми вставали заснеженные исполины.

– Ты что? – забеспокоился Ойгор. – Напугал тебя сказками? Может, это и выдумки, да только проверять не хочется.

– Никогда… не встречала нижних людей, – сказала Эркеле, выдавливая слова из пересохшего горла. Взгляд Ойгора был добрым и внимательным. Он подъехал ближе и взял руку девушки в свою.

– Ты действительно не помнишь, кто ты?

– Нет, я же говорила – нет! – горячо ответила Эркеле. – Я недолго прожила в Тайге, пока Охотник не нашел. Как там оказалась и где была до этого – не помню. Не веришь? Может, я – из нижнего мира? Так думаешь?

– Это вряд ли, – засмеялся Ойгор. – Ты просто таежное диво, морок, видение. И я достаточно не в себе, чтобы такую взять в жены. Я больше не буду расспрашивать, извини меня. Это, наверное, страшно – не помнить, кто ты.

– Я помню тебя и имя, которое ты мне дал. Больше ничего не нужно. Поцелуй, – потребовала девушка, потянувшись к нему.

– А говоришь, ничего не нужно.

Теплое дыхание Ойгора на ее губах, его рука на плече – придержал, чтобы девушка не упала с лошади.

К полудню они добрались до водопада, где решили отдохнуть и отпустить лошадей пастись и напиться. Высокий водопад гремел, роняя воду по большим валунам. От него веяло прохладой. В воздухе висели мириады мельчайших брызг и капель – невесомая водяная пыль, клубящаяся вокруг и отражающая солнечные лучи, как россыпь драгоценных камней. Крошечные радуги рождались из воды и света прямо на глазах Ойгора и Эркеле.

Девушка засмеялась и захлопала в ладоши. Она быстро сняла чулки с толстыми кожаными подошвами, задрала юбку до колен и принялась перепрыгивать с камня на камень там, где вода уже текла по пологому руслу.

– Эй, там скользко! – крикнул Ойгор. – И вода ледяная.

Он так любил ее в этот момент. Непосредственную, неопытную, как ребенок, едва научившийся ходить. Эркеле приводили в восторг прекрасные и простые вещи. А он, глупец, еще раздумывал, что подарить на свадьбу. Эта девушка принимала как самый дорогой подарок все, что он показывал и рассказывал ей.

– Иди сюда! Это весело! – звала Эркеле, все-таки намочившая подол юбки.

Что Ойгор мог ответить на это? Что если сейчас войдет в эту обжигающе-холодную воду, то нынче же ночью расплатится невыносимой болью в ногах? Что он неполноценен и не так вынослив, как прочие? Эркеле не обращает внимания на его увечье, так стоит ли лишний раз ей напоминать?

Разувшись, Ойгор медленно вошел в воду, доходящую до середины щиколотки. Нет, не ночью – боль пришла сразу. И он терпел, гоняясь за прыткой девушкой, стараясь не упасть, споткнувшись или поскользнувшись. И был счастлив. Поймав Эркеле и прижав ее, отбивающуюся, спиной к своей груди, уткнувшись лицом в растрепавшиеся волосы, Ойгор забыл о боли.

Он не мог встать с постели несколько дней. Ойгор радовался, что он в аиле один, – никто не слышал его стонов. Кости будто дробили ударами кузнечного молота. Ему едва удавалось сесть, чтобы смазать жгучей мазью чужие, непослушные ноги. Где-то посреди его горячечного бреда явилась Эркеле. Он видел ее каре-зеленые глаза и чувствовал теплую ладонь на своей щеке. Ойгор слышал голос сестры, о чем-то спорящей с девушкой. Он понял только, что Эркеле наотрез отказалась уходить. Голос сестры пропал, а его невеста осталась.

Ойгор проснулся утром – он не знал, каким утром по счету. Эркеле спала в его ногах, обнимая их. Боль еще тупо пульсировала внутри, но была терпимой. Ойгор сел.

– Я поссорилась с твоей сестрой, – раздался сонный голос. – Она не велела ночевать у тебя. Ей все равно, что тебе больно?

– Наверное, да. Гораздо важнее, что скажут люди.

– Эркеле глупая, – печально сказала девушка. – Это все та холодная вода, правда?

– Правда. Но я был живым, как никогда, пусть даже потом пришла расплата.

Эркеле подняла голову и виновато улыбнулась.

* * *

В день свадьбы Эркеле не находила себе места. Накануне сестра Ойгора вымыла ей волосы в воде с молоком и теперь гладко расчесывала их, разделив на ровный пробор. Эркеле ерзала и теребила рукава чисто выстиранной рубахи, за что постоянно награждалась ворчанием будущей родственницы. Ко всему прочему у девушки прихватило живот так, что мурашки пошли по коже.

Раз не было родных, чтобы сопровождать Эркеле, к аилу жениха ее повели сестра с мужем и детьми. По дороге к ним присоединялись желающие отведать свадебного угощения и выпить чего-нибудь хмельного. Люди до сих пор с интересом таращились на Эркеле, хотя она уже не одну луну прожила среди них.

Невеста скромно сидела на коне, спустив обе ноги на одну сторону. Конь – свадебный подарок Ойгора. Дар сестры – шубка из овчины и меха сурка – была наброшена на плечи Эркеле.

У аила Ойгора на земле были расстелены войлоки, заставленные блюдами с кушаньями и тажу-урами с вином и аракой. Нельзя было назвать это пиром, но и слишком бедным застолье не казалось. Сам Ойгор, приветливо улыбаясь, сидел по правую сторону от занавеси из белой ткани тончайшей шерсти, натянутой меж двух крепко вогнанных в землю веток. Он не встал навстречу невесте, но при виде него Эркеле стало спокойно, и боль в животе утихла.

Кто-то подал ей руку, помогая спешиться. Эркеле с удивлением поняла, что это Охотник. Он противно ухмылялся, будто глядя в самую ее душу и вороша там неприятные мысли. Девушка как можно быстрее высвободила свою ладонь из его большой руки. Ей указали на подушку, лежащую на земле по другую сторону белой занавеси. Эркеле села. Ткань позволяла увидеть лишь силуэт Ойгора, но девушка чувствовала исходящую от своего жениха спокойную силу. Она расслабилась.

Гости встали вокруг жениха, невесты и войлоков с угощением и принялись петь, придумывая мотив и слова песни тут же, подхватывая друг за другом, перебивая и смеясь. В этой песне прозвучали все обычные пожелания, приличествующие моменту. Затем все расселись: кто прямо на землю, кто на снятые с лошадей седла. Женщины – со стороны Эркеле, мужчины – со стороны Ойгора. Жених встал и начал обносить гостей мясом: женщины получали ребра, мужчины – куски бараньего бедра. Эркеле тоже поднялась и стала наливать напитки в протянутые чаши. Она все делала, как учила сестра. Руки дрожали, и иногда красная жидкость проливалась, пачкая войлок или чью-нибудь одежду. Никто не сердился.

Двигаясь с разных сторон, жених и невеста неизбежно встретились, и Ойгор легонько задел Эркеле плечом и подмигнул, прежде чем им пришлось снова разделиться, пройдя мимо друг друга. Солнце отражалось в его серых глазах, словно на поверхности одного из гладких озер, расположенных неподалеку. Солнце играло золотом на еще больше порыжевших за лето распущенных волосах Эркеле. Солнцем освещала всех собравшихся их любовь.

Девушка осмелела окончательно и вскоре смеялась вместе со всеми, откусывала крепкими зубами от большого куска баранины и с азартом наблюдала за обычной для праздника игрой. Двое соревнующихся пытались отнять друг у друга блюдо так, чтобы не уронить лежащее на нем мясо.

День клонился к закату, когда сестра поднялась со своего места и, по праву старшей женщины рода, сняла белую занавесь, разделявшую Ойгора и Эркеле. В одиночестве она унесла ткань в аил и закрепила над ложем. Теперь никто, кроме супругов, больше не посмеет касаться этой ткани, ставшей символом их новой семьи. Умрет один из них – половину навеса отрежут и отдадут ему с собой на небесные пастбища. Уйдет другой – унесет оставшуюся часть. Там, в краю вечной жизни, соединят они разорванный навес в одно целое, снова став мужем и женой.

Когда сестра закончила с тканью, жених и невеста под очередную песню гостей привязали красные и белые полоски материи на растущий за аилом куст жимолости – на счастье. Затем Эркеле встала на колени перед аилом, лицом к гостям. Ойгор с сестрой устроились по обе стороны от нее. На месте сестры, конечно, должна сидеть мать Эркеле или другая родственница, но теперь это был единственный способ соблюсти обычаи.

– Я отдаю ее, – промолвила сестра, заплетая половину волос невесты в косу.

– Я беру ее, – ответил Ойгор, заплетая вторую косу.

Он протянул Эркеле обе руки, и она наконец смогла коснуться своего теперь уже мужа, которого почти и не видела на протяжении всего пира. Их проводили в аил радостными криками и новыми пожеланиями.

Ойгор принялся разжигать огонь в очаге, а Эркеле восхищенно разглядывала спадающий мягкими волнами белый навес. Слышны были голоса расходящихся по домам захмелевших гостей. Девушка перевела глаза на ложе, которое теперь стало намного шире, и поняла, насколько вымоталась. Всеобщее внимание утомило ее. Хотелось растянуться на шкурах и вздремнуть.

– Мы им нравимся, да, Ойгор? – спросила девушка.

– Кому? Гостям? – усмехнулся Ойгор. – Не уверен.

Во всяком случае, не всем.

– Но они были довольны, – не поняла Эркеле.

– Конечно. Они поели, выпили и повеселились.

А чья свадьба – по большому счету это и не важно. Иди-ка сюда.

Эркеле подошла.

– Возьми вот это блюдо и покорми огонь. Это крестец – лучший кусок барашка. Вы должны подружиться – моя жена и очаг моего дома.

– Ну да, – серьезно согласилась Эркеле. – Мы ведь с ним близко не знакомы. Люблю ваши обычаи. Они интересные и в них есть толк.

– Как и в твоих речах. Ты очень хорошо теперь говоришь, Эркеле. Скоро станешь обычной женщиной, такой же, как остальные в стане. Это даже немного грустно, моя таежная дева.

Он привлек ее к себе. Эркеле положила голову ему на плечо, и они вместе смотрели на пожирающий подношение огонь.

– Хочу попросить, но боюсь, что откажешь, – жалобно сказала Эркеле.

– Посмотрим, – мирно ответил Ойгор.

– Сестра сказала, ты наутро обрежешь мне косы. – Ее голос перешел в испуганный шепот. – Я видела, как у нее под той штукой, что она носит на голове… Можно не делать этого?

– Я сам не хочу. Но так принято. И волосы, знаешь… Заполучив хотя бы одну волосинку, плохой человек может сделать тебе зло, навести порчу.

– Какую порчу? – переспросила Эркеле. – У мужчин длинные волосы.

– Мужчины не вынашивают детей. Мужчины не хранят очаг. Ты теперь – солнце этого дома, Эркеле. Погаснешь ты – угаснет род, – неуверенно возразил Ойгор.

Эркеле почувствовала эту неуверенность и воспользовалась ею.

– Пожалуйста, – просила она, заглядывая в его глаза, – давай скажем, что в краю, откуда я родом, считают, что в волосах – сила человека. Давай скажем, что я даже ни разу не укорачивала их.

– Я подумаю до утра, – кивнул Ойгор. – Все равно мы не как все. Странностью больше, странностью меньше…

* * *

Посреди ночи Ойгор поднялся с ложа, поспешно натянул штаны и вышел наружу. Он стоял, разглядывая струйки дыма над спящими аилами. В темной дали белели вершины, подпирающие черное звездное небо. Ночь была уже холодна. Тем слаще оказалось тепло Эркеле, когда она бесшумно подкралась сзади и прижалась к нему нагим телом.

– Вернись в дом, простудишься, – велел он резче, чем хотелось бы.

– Что такое? – Она не двинулась с места.

– Эркеле. – У него перехватило горло. – Шрам у тебя на руке. На левой, выше запястья. Откуда он?

– Не помню, – глухо ответила девушка.

– Он не старый. Я разглядел в свете очага. К тому же, когда в тот первый день я помогал тебе одеться, шрама не было. Откуда? Я тебя спрашиваю.

Его голос звенел металлом. Нежное тепло исчезло, лишь качнулся полог на входе в аил. Ойгор вошел вслед за девушкой, краем глаза заметив, что она сжалась в комок на их ложе, завернувшись в одеяло. Он спокойно прошел к той стене аила, возле которой лежало охотничье снаряжение, и подобрал с пола свой длинный нож в деревянных ножнах. Вынимать пока не стал. Теперь он глядел на девушку прямо, и она задрожала под его жестким взглядом.

– Наверное, я всегда знал это, – с горечью сказал он, охваченный одновременно и жалостью, и злостью, и страхом. – Что же ты не сказала мне правды? Что же ты обманом получила мое сердце? Зачем я тебе?

– Ойгор, я не лгала, никогда не лгала! – взмолилась Эркеле.