Журнал «Юность» №10/2020

Многие котельщики переехали в другие районы города, иные раскатились по стране и другим частям белого света. Уехали, едва дождавшись пенсии, и пологинские родители, обменяли свою квартиру на такую же двухкомнатную в городе, где жила сестра Пологина с мужем-коротышкой и уже двумя дочерями. В то, теперь уже далекое время у Пологина еще не было детей. Этот город, куда закинула их война, все время оставался для родителей чужим.

Одна из двух заводских труб, возвышающихся над городом, покосилась. Может, не стояли бы трубы рядом – и не был бы так заметен наклон. Дмитрий, старший сын Машаровых, думает, что вряд ли он первый увидел неладное, однако никаких разговоров на эту тему не слыхал. Из окна их квартиры на последнем этаже ничего примечательного до самого горизонта видно не было: крыши да эти вот две трубы, сложенные из красного кирпича. Взгляд его, быстро пробегающий городские постройки, каждый раз натыкается на них, скользит вверх до грибовидных нашлепок в завершении.

– Фаллос! – кривит губы Дмитрий, и ему кажется это греческое слово куда более грязным, чем родное матерное замещение.

Он знал о фаллических мотивах, пришедших в храмовую архитектуру из Византии и Древнего Рима, но вот в трубах родного завода заподозрил сходство с мужским детородным органом недавно.

– Вот и все, что осталось от завода и прочего отечественного производства! – с мрачным торжеством сообщил он в пространство, ограниченное комнатными стенами.

С некоторых пор он, сменный мастер арматурного цеха, ходил на работу в силу привычки. Мог и не ходить вовсе. Начальник цеха утопал в хлопотах, никак не связанных с их обычным производством. На бывшем участке мелкой штамповки наладили изготовление окон, дверей и паркетной плашки, в лаборатории и столовой под хозяйским доглядом начальника лепили пельмени.

– Это сегодня народу больше нужно, – объяснял он своему бестолковому мастеру и небрежно делал ручкой в сторону замерших станков, будто сметал их напрочь с тела земли. – Ты лучше это… подключайся!

Машаров упорствовал в своем нежелании подключаться и, конечно, как все упертые, оставался в проигрыше. Все дольше сидел возле своего окна без дела, часто – без денег. Скоро ему на пенсию, как-нибудь дотянут с женой и матерью.

– Досиделся! Труба поехала! – говорит он себе, будто в случившемся виновато именно его бесполезное сидение.

Машаров-старший ушел из газеты, пересидев лишка после пенсии аж десять лет. И то – уволился по собственному желанию.

– Отдел промышленности, – жестко выговаривал он, увольняясь, главному редактору, предложившему еще потерпеть-поработать, – без этой самой промышленности существовать не имеет права. Нонсенс! – И, направив палец в лоб главному, спросил, обвиняя: – Куда вы ее подевали?!

С того дня Машаров-старший никуда из дому не выходил, музыкальных сходок не собирал (да и было ли с кем?!), пил по-серьезному, правда, не с утра, как большинство горьких пьяниц. За неделю до смерти перестал пить. Ни на что не жаловался, к врачам не ходил. Умер ночью, сидя за рабочим столом. Перед ним была развернута газета со статьей его лучшего ученика, который начал спиваться раньше своего учителя. Статья называлась «Запоет ли гудок заводской?».

Из двора каким-то удивительным образом исчезли дети. Исчезли футбол, песни под гитару, бои дом на дом, бокс, прятки – все исчезло. Никого – ни шести-, ни десяти-, ни пятнадцатилетних. И не услышать из распахнутого окна – хоть неделю, хоть две востри ухо:

– Витька! Быстро домой! В школу опоздаешь!

– Сережка! Обед давно на столе!

– Юрка! Я вот матери расскажу, что ты материшься!..

Будто, разом сговорившись в какой-то день X, женщины перестали рожать!

Но это ж не так! Вон по весне сколько беременных появляется на проспекте! Цветы! Будто специально дожидались тепла, чтобы раскрыть свои бутоны. А то и так: один на руках у мамы, другой на закорках у родителя, а третий важно отдыхает в коляске… Нет, мир не перестал множиться, просто произошел сбой в отдельно взятой территории. Только не спрашивайте меня, какова она по площади!

Жизнь несется с необъяснимой скоростью. Когда-то влюбленный в физику Пологин думал о том, что транспорт за каких-нибудь два с небольшим столетия прошел путь от телеги с конем до космических кораблей. А что такое два столетия?! Тьфу – и на истории страны и мира от этого плевка и воспоминания не останется. Пологину не хотелось в вечность, то есть он не задумывался об этом, но старался жить с заглядом на завтра.

Когда родители покидали его родной город, они взяли с него слово, что он со временем (чем скорее, тем лучше!) переедет к ним, и тогда вся семья вновь воссоединится… Однако у него даже в отдаленных мыслях не было желания уезжать отсюда. Заочная аспирантура, одна защита, вторая… Собственное жилье он приобрел, особенно не напрягаясь, зарабатывал к тому времени хорошо. У института постоянно были выгодные контракты, в том числе и с предприятиями, которые находились за пределами Сибири.

– Как-никак – пищевка, – говорил он жене, пугающейся у телевизора за детей, за себя и вообще – за завтра. А про себя посмеивался над своими товарищами по институту, технарями: ага, трип-перочки!

Да, уже была жена Люба, удивительно покладистая, хозяйственная и доброжелательная. Может, не красавица, но это кому как. Были две девочки – Аня и Аля с разницей в три с небольшим года. Обе удались, как говорится, ни в мать, ни в отца (Пологин тоже не считался красавцем, хотя стать имел мужественную) – их с малых лет приглашали на подиум демонстрировать детскую одежду.

Дмитрий Машаров подолгу ходил вокруг покосившейся трубы, разглядывал кладку, площадку у основания. Никаких трещин, провалов, других изменений не обнаруживал. Скорее всего, грунт под бетонным покрытием просел, образовав пустоты где-то в глубине. Со временем они могут выйти на поверхность, и тогда… А может, и не выйдут. В таком положении труба и останется. Как известная Пизанская башня. Впрочем, та, по оценкам некоторых специалистов, неумолимо клонится к земле. Хотя и медленно. Тут же он вспомнил, что в их городе живет инженер Страздин, разработавший лучший в мире проект спасения этой самой башни в итальянском городе Пизе. «Надо же, – с удивлением отмечал Машаров, – весь мир трудился над проблемой, а лучше всех получилось у инженера из заштатного сибирского городка». Однако не слышно, чтобы кто-то пригласил инженера Страздина лететь в Пизу и срочно поднимать башню. Придумал – молодец! А башня… Пускай себе падает, если ей на роду написано…

Машаров отошел от трубы, подумал, что не пойдет знакомиться с инженером Страздиным, и стал считать дни до пенсии.

На следующий день убили его младшего брата Серегу. Тот давно уже не работал, потому что его рабочее место стало ненужным, как, впрочем, и многое другое. Серега исправно ходил на завод, играл там в карты. Пили, конечно, а, как известно, серьезные картежники, садясь играть, не пьют. Это в кино любят показывать казино с рюмочками… С Серегой играли серьезные и напоили со знанием дела. А потом избили и бросили под тяжелый самосвал… Лина ходила по двору от дома к дому, звонила в квартиры – никого не нашла. Хоронили Серегу она с братом Дмитрием и шестеро рабочих из цеха.

Пологин – директор института, академик, автор серьезных научных исследований, участник множества международных конгрессов и выставок. Помимо того, по оценкам отечественных, да и зарубежных коллег, современный, успешный топ-менеджер. Живет он с семьей в той самой четырехкомнатной директорской квартире. Правда, перед ним жилплощадь занимал уже не директор, а ректор института, который оканчивал Пологин.

Еще несколько лет назад Пологину казалось, что жизнь пролетает стремительной птицей. Вскоре она сорвалась с высоты и ринулась камнем.

В одночасье какая-то странная болезнь сожгла старшую дочь Аню. Двоих ее дочерей (отец их давно растворился в необъятных просторах отечества) Пологины забрали к себе. Он боялся за Любу, ее трепетная душа отозвалась на смерть дочери неутолимой печалью и горечью. Но надеялся, что за внучками, за их школьными слезами и восторгами она оттает, отойдет. Однако не зря боялся Пологин, совсем не намного пережила жена свою Аню, не справилась с собой, со своей болью.

Младшую, Алю, уехавшую сразу после замужества в Питер, на помощь не позовешь, она взялась рожать как бы в ответ за всю слабеющую на потомство территорию. Один, второй, третий, четвертый, гляди, на подходе… Со своими бы управиться.

В чем повезло – девчонки росли ответственными, серьезными, насколько мог Создатель положить серьезности двум привлекательным, голубоглазым непоседам, которых и перед школой, и вечерами у подъезда поджидали ухажеры-одноклассники. А понимали – Пологин это чувствовал – деду никак нельзя усложнять жизнь, с него и без того хватает.

И институт пошатнулся. Может, оттого, что Пологин в силу своего отвлечения на семью меньше перестал уделять внимания делам. Да и возраст как-никак. А самое главное – уволился его заместитель, хоть и молодой, но надежный во всем, что касается институтских связей, договорных работ. Однажды после какого-то незначительного разбора незначительной же, на взгляд Пологина, ситуации он встал, оттолкнулся обеими руками от стола, будто придавая себе ускорение, и сказал жестко:

– Да сидите вы тут все в этой тухлой яме хоть до второго пришествия!

И отбыл, не сообщив куда. Потом уже Пологину донесли: в столицу.

Старшая внучка Полина окончила школу и поступила в университет учиться на юриста. С Поло-гиным ее будущая профессия не обсуждалась, куда захотела – туда и пошла. Проучившись два года, вдруг взяла и перевелась в Москву, в МГУ. Пологина удивила легкость, с какой она осуществила этот перевод, а возражать он не стал: столица, масштаб, уровень…

И вот еще новость! Однажды вечером к Пологину заявилась семейная пара, отец и мать парня, с которым давно встречалась младшая внучка, Настя. Он, кстати, учился с ней в одном классе. Ни договоренности, ни предварительного звонка, ни слова от Насти.

– Мы уезжаем в Испанию, – начал глава семейства, – вот пришли к вам просить… В общем, мы хотели бы взять Настю с собой… Только вы не торопитесь с отказом, у нас все продумано. Понимаете, мы с женой уезжаем навсегда, а дети потом сами пусть решают, куда идти после школы. Сейчас учиться везде можно, все доступно.

Он в нерешительности повернулся к жене, и та дополнила – по простоте душевной:

– Наш сказал, что без Насти не поедет.

– Не в этом дело! – Муж ожег ее взглядом.

Пологин не дал ему договорить, выглянул в коридор.

– Настя!

Внучка вошла в комнату и не поздоровалась с гостями. «Виделись уже!» – отметил про себя Пологин.

– Это так задумано, что я узнаю обо всем последним? – спросил, стараясь смягчить тон.

– А я согласия не давала, – нисколько не робея, ответила внучка. – И без тебя, дед, не дам. Как я понимаю, все еще на стадии обсуждения.

В комнате повисла тишина. Пологину пришла в голову именно эта фраза из множества романов. Он усмехнулся, прислушиваясь к себе, никакого отзвука не обнаружил, только противное щемление в области сердца.

– Давайте так, – молвил, стараясь быть рассудочным. – Мы сейчас с Настей вдвоем обговорим ваше предложение, взвесим все за и против…

Гости, подталкивая друг друга, заторопились к выходу. Вид у них был, будто они сбегают из ресторана, не расплатившись.

Говорили долго, но Пологин все для себя решил, когда на середине разговора выяснилось, что Настя уже полгода усиленно изучает испанский.

Спустя два месяца после отъезда младшей внучки Пологин завел себе кота. Подобрал на улице рыжего и беспородного. Он много уже чего знал из серьезных наук, когда открыл, что у кошек бывают породы, может, потому ему было наплевать на родословную беспризорника. Рыжий освоился быстро и своим углом считал все четыре комнаты в огромной квартире. Правда, нужду справлял в специальный лоток.

Вечерами Пологин ходил подышать во двор и втайне все надеялся увидеть кого-нибудь из старых знакомых. Людей встречал много, и пожилые были среди них, но вот знакомых не попадалось. Он обходил по порядку номеров котлозаводские дома, отмечал все возрастающее количество машин под окнами, считал фонари с шишечками и пустыми глазницами, их было, как и прежде, тринадцать. «Столько металла пропадает! – думал иногда и тут же одергивал себя: – А свезут – что здесь останется родного, кроме каменных стен?» Но, как ни странно, оставался прежний детский садик и все та же беседка на его игровой площадке. Пологин замирал возле ограждения, и голос в нем поднимался: да это же все не так, все не со мной, все из других жизней, поскольку свою я помнить не могу! Я же ударился головой, и мне навсегда отшибло память! Вот только – Серега, Леха Компот, Моня, Лина, мама с папой, сестра – и все. Все! Больше никого и ничего!..

По выходным он гулял по городу и однажды заглянул на площадь, где в субботу разворачивался местный блошиный рынок. Книги, монеты, марки, значки, фарфор и прочие, порой неожиданные мелочи. И вдруг он увидел баян. «Мой!» – сразу же узнал инструмент фабрики «Красный партизан». Подошел ближе, чтобы удостовериться. На басовой ноте «до» отец сделал насечку в виде крестика, чтобы палец легче и быстрее находил эту кнопку. Точно, вот он, крестик!

– Братец! – обратился Пологин к личности помятого вида и неопределенного возраста. – Откуда у тебя этот инструмент?

– От брательника. Помер вот, гармония не нужна стала. Кому играть-то?

– А брат, он…

– А брательник, – не дослушала личность Пологина, – вором был. Где спер – откудова мне знать? «Купить!» – торкнуло Пологина. И тут же: и что, сяду, сам себя развлекать буду? Ноты вспоминать, аккорды… Зачем? И снова: купить! Зачем? Душу рвать? Купить!..

Так, в терзаниях, обошел он площадь на три круга, увел себя за пределы ее, и вдруг – точно по темени кто пришлепнул. Да что ж это я! Люди вон дурацкие фотографии по стенам развешивают, близких вспоминают и далеких… Вот возьму, поставлю его на тумбочку – и пускай просто стоит себе, партизан ты мой!

Личность исчезла, как и не было. Соседи сказали: ушел. Баян? С собой унес. Кто ж знает, где его искать, здесь адресами не принято обмениваться. Может, придет в следующую субботу. А может, не придет.

Врачи указали на плохую работу сосудов, церебральные нарушения, увеличенный левый желудочек сердца, тахикардию… Навыписывали таблеток, посоветовали больше ходить. Выкупил таблетки, развернул аннотации: при болезни Альцгеймера, старческой деменции…

– Ну вот, дожился! – сказал коту. – Лучше гулять, правильно?

И тут же ужаснулся внезапно возникшей мысли. Пару месяцев назад хоронили ушедшего на пенсию их сотрудника. Тот жил бобылем, и хватились его сколько-то дней спустя после смерти. Хоронили в закрытом гробу, а всезнающие бабки-тетки шептали, будто кот с голодухи съел часть хозяина. Пологин тогда не поверил, но нынче, сидя над горой таблеток, почувствовал себя уязвимым, беззащитным.

Вот и родная Октябрьская площадь. Обход ее Пологин обычно начинает от Дома культуры профтехобразования. Что там сейчас – непонятно, но что-то весьма далекое от культуры. Следом – по кругу – школа, в которой учился Пологин. Ее давно уж нет, на этом месте который год возводится здание художественного музея. Замахнулись на крупный объект, да денег в казне не хватило. Снаружи здание почти готово, два его крыла, расходящиеся лучами в разные улицы, по отдельности напоминают казематы. Впрочем, первоначально, как гласит история, здесь и была тюрьма. Перед недостроенным музеем памятник «Сеятель», представляющий собой мужика в лаптях, разбрасывающего хлебное семя. Рядом девочка, по масштабу не вписывающаяся в ансамбль, очевидно, у автора завалялась в остатках, не пропадать же добру! Памятник поставили на месте скульптуры, являющей вождя пролетариата. Тот монумент «возвысил» местный, знаменитый в свое время поэт звучной строкой: «На площади Октябрьской Ленин стоит с протянутой рукой!» Убрали Владимира Ильича и не подумали: площадь-то осталась Октябрьской! Что ж без вождя-то! На постаменте «Сеятеля» начертано: «Переселенцам на Алтай». «Надо бы, – думает Пологин, – переселенцам с Алтая. Самое время. И обелиск».

Затем жилой дом, а следом новый театр, расположившийся в здании Дома культуры меланжевого комбината. Комбинат не в полную мощность, но работает, гонит ткань, из которой нынче шьют одежду для военных, рыбаков, садоводов и вохровцев. Но вот Дома культуры у меланжевого не стало, как не стало у котельного, у шинного и других заводов, которых, собственно, тоже уже почти нет. Или совсем нет. Впрочем, наличествуют другие примеры: завод исчез – а Дом культуры остался… Театр на площади Октября появился благодаря стараниям известного столичного актера родом с Алтая. Молодец земляк! Дальше дом, где первый этаж служит запасником для экспонатов художественного музея. Когда-то, сразу после сдачи дома, здесь было кафе-мороженое «Снежинка», первое такое заведение в городе, что давало горожанам понять: мы приближаемся к Европе! Студенты, старшеклассники ходили сюда за мороженым в разноцветных шариках, бывали здесь и солидные люди. Пологину запомнились поэты, которые вечерами громко – для всех! – читали стихи, а над ними всегда посмеивался дядя Боря, бывший актер столичного Таировского театра, эвакуированного сюда в войну. Театр уехал, дядя Боря остался и был большим человеком в маленьком провинциальном театре маленького провинциального города… И кому ж это помешало кафе-мороженое, стоящее в стороне от борьбы с алкоголем, от кризисов перепроизводства и производства, любимое всеми и доступное всем?

Замыкает круг символ и гордость города – гастроном под шпилем. Именно здесь, в этом гастрономе, Пологины покупали для стола все: от крупы и консервов до печенюшек и водки к празднику. А младшие жители двора бегали сюда пить тот самый, ярко-красный, неповторимого вкуса томатный сок. Сейчас здесь несколько магазинчиков – предметов интерьера, модный дамский салон, лавка антикварных товаров, салон осветительных приборов. Дом небывалой красоты, первый в ряду тех, благодаря которым город сравнивают по архитектуре с Питером. Честно сказать, не без оснований. На углу со стороны площади памятная табличка, сообщающая, что «здание построено по проекту архитектора Додица Ф. К.». Все знают, что имя архитектора, создавшего проект гастронома под шпилем, – Яков Николаевич Додица, но ошибку исправлять не торопятся – тоже своего рода антиквариат.

Мальчик лет шести азиатской наружности, чумазый, тащит по тротуару два огромных и, судя по всему, тяжелых тюка. Что там в них – не разобрать, очевидно, что-то нужное. Он взмок, закусил губенку и всем своим видом показывает, что ноша для него непосильна. «Мальчик!» – едва не вылетело из Пологина. Он хотел было предложить – давай помогу, но остановила мысль: а вдруг украл?! И тут же ему что-то подсказало: этого мальчика – этих мальчиков – таких мальчиков – он видит на улицах города каждый день! Их много, они прибывают и множатся!

Пологин завернул в свой двор. Вечерело. Он пошел привычным маршрутом от фонаря к фонарю. Почему-то лишь теперь пришло в голову: они, фонари эти, расставлены так, что начинают и замыкают собой некую линию, очерчивающую территорию двора, проходящую мимо каждого из котлозаводских домов. «Их тринадцать, – уточнил про себя Пологин, – по числу апостолов плюс один лишний. Всегда бывает один лишний», – дополнил он свою мысль. И тут подумал, что, возможно, фонари передвигаются, то есть в отсутствие людей меняются местами: один проходит вперед до следующего и встает на его место, а тот занимает место впереди стоящего. И так по всему кругу. Ведь никто не проверял и не собирался этого делать: тот ли фонарь на своем месте или другой? «Надо будет один какой-нибудь пометить! – воодушевился Пологин. – У меня дома где-то мелок завалялся, вот возьму и поставлю крестик, как папа тогда, давно – на баянной кнопке… Да нет же никакого сомнения в том, что они перемещаются, ходят. Должно, просто обязано быть движение на этой обезлюдевшей территории!..»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Я еще тудыличи в могуте была! (устар.) – когда я была молодой, в силе.

2

Зеленая Роща, Меланжевая, Обводная – улицы одного из старых кварталов Барнаула.