Журнал «Юность» №06/2020

10

«Ты кто?» – спрашивает Мертвого Сантехника патруль сантехников живых. «Я – Идаинет Идаинетов – Мертвый Сантехник». Патруль отходит в сторонку. Совещается. Потом снова подходит и говорит: «Иди-ка ты туда и туда, Мертвый Сантехник Идаинет Идаинетов!» А тот как будто не слышит. Или слышит, но не понимает. Ломится куда-то вперед, пытается пробить живую стену из живых сантехников. Но те его не пускают. И потихонечку начинают бить. Мертвому Сантехнику, казалось бы, что с того? Он ведь и так уже мертвый. Но все равно неприятно. Поэтому он разворачивается и идет обратно. «Ничего, – успокаивает себя, – зато еще раз на лодку погляжу».

11

Летом, все там же, на Водохранилище, Мертвый Сантехник вовсю резвится. Зайдет в воду там, где никого нет, и по дну топает в сторону пляжа. На дне чего только ему не попадается. Но сейчас не об этом. Подойдет к пляжу и где-нибудь у берега, в самой гуще купальщиков, возьмет да всплывет вверх брюхом. «Утопленник! Утопленник!» – орут со всех сторон. Через минуту – пляж пуст. Мертвый Сантехник выходит из воды, садится на пустую скамейку, сохнет. Солнце на воде бликует. Пляж совершенно пуст. Мертвый Сантехник улыбается – своей шуткой очень доволен.

12

По выходным Мертвый Сантехник ходит в центральную районную библиотеку имени Ломоносова. Иногда там случаются кинопоказы, и Мертвый Сантехник с удовольствием смотрит «Зеркало». Но больше любит читать. Садится в самом дальнем уголке читального зала и читает: «Илиаду», «Золотого Осла», «Метаморфозы». Ему очень нравится. Именно в такие моменты, именно здесь, в читальном зале, Мертвому Сантехнику страшно хочется отпустить бороду, которая в силу профессии у него просто-напросто не растет. Длинную, густую бороду. Он носил бы, на худой конец, и какую-нибудь эспаньолку, хотя это, конечно, стыд и срам, а не борода. Но у Мертвого Сантехника и такой нет – и не будет. Потому что он пусть и мертвый, а сантехник, а у этих испокон веков – как подкова на счастье – висят под носом усы-карпаты.

Богиня липовой рощи и абиссинских котов

I

Она шла по липовой роще, запрокинула голову и упала навзничь. Трава была мягкой, как перина, – удерживала ее на весу. «Земля все слышит», – сказала она и опустила руку в кротовую нору. Так она думала закрыть Земле уши. «Небо, – сказала она, – хочешь, я рожу тебе дочь?» По небу пролетел самолет. Или птица. Только все это напрасно. Земле совсем необязательно затыкать уши. Она ведь не любит слушать. Куда больше любит поговорить сама.

II

Если судить строго, она была никудышным учителем. Начнет рассказывать тему урока – абиогенез – как откуда ни возьмись класс заполонят абиссинские кошки. Может, в образовательном плане это, конечно, и никуда не годится, зато дети спокойны, гладят котов и, обращаясь к учительнице на «ты», говорят, показывая на изогнутые спины котов: «Геля! Геля! Смотри! Верблюжата!»

III

«Не стереги свой возраст, – говорила бабушка Геле. – Пусть идет куда хочет. И спать его в дом не зови. Он тебе не друг и не враг. Не бойся, не пропадет», – говорила бабушка. Никто не знал, сколько Геле лет. А если кто и знал, ей этого не говорил. Та все равно бы не поверила. Засмеялась бы – и не поверила.

IV

Все знают одно наверняка – Геле нельзя дарить цветы. Никакие. Ни сладко-пахучие, ни грациозно-кудрявые, ни даже простоволосые. Зато можно – мокрых лягушек, стук в дверь и ноту ми. Но если хотите ее по-настоящему обрадовать, не дарите вообще ничего. Тем более в самый большой для нее праздник – третью среду третьего месяца. Случается такое нечасто. Вот и не дарите ей ничего! То-то она обрадуется!

V

Роща – одно название. На самом деле это два ряда деревьев. По шесть-семь в каждом ряду. Так что это скорее не роща, а так – аллея. Но Геле не нравится это слово. Как и имя Алла. Как и красный цвет. Поэтому место это называется рощей. И еще – рядом с рощей – пруд. Даже не пруд, а так – лужа. Посреди пруда – остров. (Скажете тоже – остров! Кочка жалкая – вот и весь остров!) За прудом – Станция юного натуралиста. Самая настоящая. Ни станций, ни прудов с островами рядом с аллеями не бывает. «Вот поэтому, – повторяет Геля уже с легким надрывом, – никакая это вам не аллея, а самая настоящая роща!»

VI

Муж Гели – железнодорожный проводник. Причем самый главный. Он как бы Проводник всех других проводников. Дома почти не бывает. То один поезд проводит, то другой. А если случится, что рейса нет, то муж Гели – зовут его Ильей – все равно остается ночевать в вагоне. Геля гостила у него пару раз. Ей очень понравилось. Муж, который очень гордится своей работой, все время вскакивал и рассказывал об особенностях своего ремесла: «А вот еще… Представь, пассажир просит чаю, и не один стакан, а сразу три! Что будем делать? А вот что!» И Илья проворно набирает три стакана кипятка и, держа их в одной руке и чуть пошатываясь (чтобы было наглядней – ведь это только сейчас состав стоит, а так он, разумеется, движется – да еще, скорее всего, с огромной скоростью, ведь поезд Ильи не просто поезд, а скоростной), идет в конец вагона. Вернувшись, демонстрирует, как в походных условиях правильнее всего стелить постель. Поужинав, супруги ложатся спать в разные койки. Они ведь одноместные – спать в них вдвоем категорически возбраняется. В подтверждение проводник Илья показывает на правила, вывешенные у печки, где кипятится вода для чая. Правила в аккуратной рамке, в них – сто одиннадцать пунктов. Илья знает их наизусть, потому что сам их придумал. Перед сном он зачитывает их Геле. Она засыпает на тридцать шестом, в котором говорится, что в вагоне запрещается провоз животных, в особенности абиссинских котов, за исключением тех случаев, когда пассажир и абиссинский кот – одно лицо. Или точнее – морда, говорится в сноске к своду правил, вывешенных в аккуратной рамке в вагоне номер Таком-то Таких-то Железных дорог.

VII

Геля приходит в Липовую Рощу отдаваться Небу. Ложится на Землю, закрывает Земле уши, а сама – закрывает глаза. Чувствует – кто-то нежно касается ее там – под платьем. Она думает, это Небо, но ошибается. Это молодой Ветер. Он еще подросток, до смерти пуглив и до смерти любопытен. Целует Гелю в шею. Она улыбается и помогает – расстегивает верхние пуговицы платья. Но не Небо кладет ладони на ее грудь. И даже не молодой Ветер. Спугнув юнца, в Рощу приходит Солнце – настоящий любовник Гели. (Только она об этом не знает и думает, что это Небо.) Солнце долго ее любит, а когда уходит, приходит Дождь. У них с Гелей сложные отношения. Делая вид, что не замечает его, Геля встает, застегивает платье, выходит из Рощи и видит – на той стороне испещренного дождинками Мраморного пруда скачет под дождем жеребенок – мокрый и очень счастливый.

VIII

«Когда долго живешь в одном городе, не город становится твоим, а ты – его. Проходишь каждый день по одному и тому же маршруту, мимо все тех же зданий и не обращаешь на них внимания, ничегошеньки не запоминаешь. А город хорошо тебя знает и помнит: твой первый выпавший молочный зуб, первую любовь, которую носишь всегда с собой, смешно прижимая к груди и думая, что никто не видит. Именно город первым заметит твои первые седино-морщины. Он на все обращает внимание. И обижается, что ты такой невнимательный. И мстит как умеет», – рассказывает Геля детям.

IX

Архитекторы и строители – очень сильные маги. Работают они так: задумают какое-нибудь здание, приедут все в то место, где хотят его видеть, стоят и долго сосредоточенно смотрят. Через какое-то время – не сразу – на том месте появляется новый дом. Но на Гелю чары архитекторов и строителей не действуют. Иногда она даже проходит сквозь все их так называемые постройки, просто потому, что для нее их не существует. Чем очень пугает прохожих. Геле не слишком нравится в каменном городе. Она мечтает переехать в Рощу и жить там с Небом, Ветром, Землей и Солнцем. Ну и Илью к себе позовут, конечно. Будет приезжать и пахнуть креозотом. Целыми днями будут сидеть все вместе, есть белый виноград и закусывать красным.

X

«Геля, Геля, а как город мстит?» – спрашивает Гелина ученица. Геля сразу мрачнеет, хотя только что вовсю улыбалась, проводя наглядный эксперимент: одним взмахом руки превращала кота в миниатюрного дельфина. «Как, как? – недовольно говорит она. Хмурится. – Вот идет человек, останавливается – дорогу перейти собрался. Да так и остается стоять. Сам-то он думает, что и минуты еще не прошло, а люди ходят мимо, на него уже с десяток лет как смотрят, ориентируются по нему, когда им дорогу переходить. Потому что не человек он давно, а светофор». Дети улыбаются, не понимают всей серьезности городской мести. Тогда Геля опирается руками о свой стол, подается вперед и тихо говорит своим низким голосом: «Вот и парта твоя вовсе не парта, а бывший школьный завуч Екатерина Михайловна Политрук».

XI

Илья делал вид, что внимательно слушает Гелю. Даже иногда соглашался с ней вслух. Но про себя считал вздором всю эту затею с переездом в Рощу. Во-первых, там нет дорог. И он, естественно, имеет в виду не асфальтированные дороги – зачем они ему? – а свои родные – железные. Можно, конечно, худо-бедно привыкнуть и по лесным тропам научиться ходить, но ведь ненадежные они, неожиданные – тропы эти. Чуть траву ветром пригнет к земле – и уже кажется, что кто-то ходил тут недавно. Доверишься, пойдешь след в след, да в какой-нибудь обрыв упрешься. С рельсами же совсем другое дело: встал на них и вперед – по прямой, не сворачивая. Доберешься куда надо – железно! Только смотри, с рельс – ни на шаг, а то пропадешь, сгинешь в полосе этой – недаром ведь прозвали ее мудрые люди полосой отчуждения, ибо чуждо там все человеку, загадочно и непонятно.

XII

Город, конечно, пытался отомстить Геле за ее нелюбовь, хотел превратить в фонарный столб или железный забор-сетку. Только город не знал, что это невозможно, потому что Геля с недавних пор – Липа. Первыми это заметили ученики. Как-то Геля, посмотрев в окно, замерла на полуслове, а ее вытянутая рука, державшая кусочек мела, оперилась душистыми цветками. Причем они распускались прямо на глазах – как утреннее солнце. Это произошло в третью среду третьего месяца. И сразу же – за окном наступила весна. Следом ученики обнаружили, что сидят не за партами, а в ветвях деревьев, которые повырастали вдруг в классе в два ряда. Вот и получилось, что пока Геля решалась переехать в Рощу, Роща сама собралась и переехала к ней.

XIII

Илья уехал на симпозиум работников железных дорог в Кракове. Приехал в своем вагоне и по возможности надолго из него не отлучался. Выходил только на заседания. Темой симпозиума была «Задача планомерного опоясывания земного шара одним непрерывным железным полотном». Помимо железнодорожников, были приглашены и самые видные архитекторы и строители – сидели насупившись, молча смотрели перед собой – явно замышляли что-то. Помимо профессионального интереса, были у Ильи и интересы личные. Близилась годовщина их свадьбы, и он хотел преподнести Геле сюрприз. Он уже дарил ей кольцо – два, если быть точным. Одно в честь помолвки – серебряное, с солнечным камнем, а второе обручальное – золотое. Теперь же, когда железная дорога опояшет шар, Илья подарит ей символичное третье кольцо – повезет на кругосветном поезде в кругосветное путешествие. Раньше ведь были только кругосветные корабли и самолеты, а летать и плавать Илье не к лицу. Пока же строительные работы еще не только не завершены, но даже не начаты, Илья везет Геле гостинцы попроще – краковскую колбасу.

Константин Королев

Родился в Москве в 1981 году. Окончил факультет культурологии Государственной академии славянской культуры. Работал на телевидении видеоинженером, видеооператором, режиссером монтажа.

В качестве видеооператора и переводчика работал с группой альпинистов «Восточный Гиндукуш» в Афганистане, Пакистане, Таджикистане, Киргизии.

Участвовал в медицинских гуманитарных операциях как видеоинженер.

В настоящее время – режиссер монтажа на одном из образовательных каналов.

Фотография

Перед наступающими сумерками, к урюковому саду, где я гнездился со своей радиостанцией, подвалила толпа ишкашимской молодежи.

«Пойдем почайкуем!» – сказал старший из парней в нахлобученной на голову пограничной панамке, полы которой были порезаны и причудливо закручены в узелки, как дреды у африканца.

Я глянул на свой «Гаррис», устремивший антенну вверх, на хозяина дома по имени Бек, на его жену, которая шла с ведром воды с арыка, и отказался. Обычно молодые люди либо вежливо пытаются напоить гостя, либо рассчитывают на экспедиционный этанол. В этот вечер я опять трапезничал у Бека, пил горячий ширчай с маслом, ел лепешку, а потом, отвалившись на цветастую курпачушку, смотрел в бездонное небо, которое в Азии кажется гораздо ниже, чем в привычной нам средней полосе.

На время акклиматизационного выхода группы мне предстояло сидеть на связи, для чего уважаемый Хан отдал нам ключи от своей квартиры, напротив ишкашимского базара. Однако первые дни мне не спалось под крышей, и, собрав минимум вещей и радиостанцию, я побрел куда глаза глядят. По пути мне попался землероб с ишаком, который на прекрасном русском языке осведомился, откуда я приехал. Я назвался, после чего он, заметив, что при Союзе было жить куда комфортнее, пригласил выпить чая к себе в дом.

Дом представлял собой типичное памирское жилище – с окном в крыше, пятью столпами и портретом Ага-хана, обрамленным искусственными цветами. Больше всего поразила меня библиотека, где можно было встретить такие редкости, как дневники Бисмарка в двух томах, издания тридцатых годов, много дореволюционной литературы и огромное количество медицинских книг. Оказывается, один из родственников Бека был врачом, учился и практиковал в Питере и оставил такое наследство.

Жить я перебрался в сад, чтобы не тревожить хозяев дома. Они долго упрашивали перебраться под навес, но увидев, с каким комфортом я обитаю в палатке, и прослушав байки о ночных бдениях у радиостанции, оставили все как есть. Утром я бегал два километра в качестве зарядки и только успевал здороваться с местными жителями на ходу. Потом мы завтракали и отчаливали на поле.

Один раз я потратил полчаса на то, чтобы спуститься к Пянджу по камням, заваленным бытовым мусором. Поглядел на ту сторону речки, куда предстояло отправиться через две недели. Ничего особенного. По склонам афганской стороны спешили копытные, пастухи. По дорогам пылили машины, как правило, внедорожники. Пару раз я спрашивал у местных про мумие. Говорили, что в данный момент мумия нету, а на афганбазаре покупать не стоит – похоже на подделку.

К пятнице мы сконнектились с Валеркой, который ехал присоединиться к нашей группе из Бишкека. По пути он намеревался наведаться в Хорог, в афганское консульство, где ему должны были шлепнуть печать в его загранпаспорт и отдать на руки наши паспорта. К вечеру я уже ждал его напротив входа на притихший базар, около колонки с водой. Местные дети вертелись с ведрами тут же, норовя угостить урюком или просто сказать что-нибудь по-русски в знак уважения к гостю.

После восхождения и акклиматизации в Киргизии организм Валерия требовал пожрать, и поэтому мы отложили поход к Беку на лепешки, наведались в ближайшую лавку, прикупили макарон, чаю и пару дынь и пошли пировать в квартиру Мурадбека. Отметить, так сказать, торжественную смычку. Оставшееся время пребывания в пограничном Ишкашиме, перед переходом в афганский Султан-Ишкашим, мы дефилировали между рынком, квартирой и Бековыми апартаментами, заходя в урюковый павильон ко времени регламентного выхода на связь.

К моменту возвращения группы связь пропала совсем. Мы с Валерием стояли на дороге и оживленно спорили. По всему выходило, что нам надо собираться и ехать искать пропавших по приблизительной нитке маршрута. С жаром жестикулируя, решали, когда выдвигаться и что брать с собой.

Там нас и засняли вернувшиеся на день раньше остальных Андрей Громов и Ренат Шафиков.

Фотографию эту я храню до сих пор. На обороте Ренат каллиграфически вывел: «Валера и Костя спорят о времени выхода на поиски нашей группы».

Под безымянным пиком

Стоянка на «блюдце» была тягостной. Корона безымянных пиков, окружавших плато, скрывала от нас солнце. Днем мы часто наблюдали, как под аккомпанемент грома скатываются вниз лавины в шлейфе белых брызг.

Мороз крепчал: на нашем термометре ртуть ушла за отметку минус сорок.

Попытка Чижика и Тунгуса «запрыгнуть» на вершину в хорошую погоду не увенчалась успехом. Мы вынужденно сидели на одном месте и ждали окна.

Каждое действие стало превращаться в ритуал. Через день стояния биваком на плато уже никто не обращал внимания на мороз. Было очень холодно, но воспринимался этот холод как данность. Палаток на биваке стояло три штуки – шафиковская сверхлегкая из мембранного материала, Тунгусова классическая и моя летняя, купленная в Киргизии.

В палатке у Тунгуса спал Чижик, у Шафика гнездился Валерон, а я гордо кочумал один в летней полусфере с двумя тамбурами. Утро начиналось у нас с того, что просыпался Чижик и будил всех остальных. Я лично просыпался от жуткого холода, долго ворочался и наконец решительным движением расстегивал молнию спальной системы, выпуская остатки тепла в нутро палатки. Потом требовалось аккуратно одеться, чтобы не получить под слой одежды дозу конденсата, который подстерегал жертву, до поры находясь на внутренней секции палатки. Фонарик перед сном я перевешивал с головы на запястье. Если, не дай бог, случится страшное – осадки свалят наши палатки или сойдет лавина, со светом шансов побороться за жизнь немного больше. Однако спать с фонарем на голове было не здорово – утром болели волосы. Я тщательно проверял несколько раз, переложил ли я фонарик во внутренний карман флиски. Фонарь на биваке должен быть всегда с собой.

Обычно утренний подъем сопровождался дикими криками. Так каждый из участников ободрял себя и товарищей. Застегнув молнию и скатав «биви-бэг», я тщательно застегивал отсек своей палатки и тамбур. Умывались мы снегом, зубы утром прополаскивали жидким освежающим средством, а более основательно – щеткой – чистили перед сном. В качестве разминки я лепил из снега стенку вокруг своей палатки каждое утро. Потом искал место, где снег почище, и скатывал большой снежный ком – добавлять в джетбойл, чтобы получить потом кипяток для приготовления еды и чая. С комом в руках шел к палатке Тунгуса, где в тамбуре готовили еду, и приваливался туда. Готовка еды на морозе занимала много времени. Обычно кочегарили сразу три джетбойла, держа их в руках, – один держит, второй добавляет в джеты снег. Примерно через час нужное количество воды закипало, и в автоклав заливали воду из двух джетов, а в один джетбойл кидали заварку. Автоклав стоял на полу палатки, питаясь от мультитопливной горелки. С ним работал, как правило, Дима Чижик. В середине дня мы брали Валеркин штурмовой ранец (клапан от экспедиционного рюкзака с удобными плечевыми лямками) и валили на рекогносцировку.

Темнело на плато рано. Вечером алгоритм готовки повторялся, и начинался алхимический процесс разведения этанола водой. Перед тем как залечь спать, я долго отряхивал шапку и куртку, потом снимал в тамбуре гетры и ботинки, отряхивал обувь и бережно клал себе в ноги. Потом разворачивал американский армейский «бивибэг» и садился в недра холодного спальника, стягивал штаны, потом, наконец, пуховку, раскладывая ее на груди. Аккуратно застегивал спальную систему изнутри и натягивал пуховик на лицо. Подушкой мне служил гермомешок с запасной одеждой. Задача была простая – уснуть, пока алхимическая субстанция, находящаяся в крови, давала ощущение эйфории. Тогда сон был легок и тело отдыхало.

Ближе к вечеру в дом Пира Шо пришел бородатый брат и сообщил, что Санглич захвачен и всем надо валить в Султан-Ишкашим, а нам, скорее всего, переваливать через Пяндж в РТ. Но для этого сначала нужно было добраться до Султан-Ишкашима.

Пришлось, лежа в спальниках и извиваясь червяками, подклеивать к имеющейся «пятисотке» листы с Ишкашимами. Потом увеличившуюся портянку карты закатали в скотч с обоих сторон – «заламинировали». Подъем мы произвели на пределе душевных и физических сил. Собрались сами, собрали рюкзаки. Оставили Шо Лянгари бакшиш – 50 м веревки, палатку Тунгуса, вышедшие из строя трековые палки. Шафиков собрал нас на курултай и сказал: «Пора удирать!» Мы поднялись вверх по узкой улочке между заборами домов и стали грузиться в один из джипов. Приехала еще одна машина. Тоже внедорожник. Мимо нас, по направлению на Ишкашим, тянулись вереницы различного транспорта, битком груженные людьми с оружием и без него, ишаки, лошади, люди с тюками.

Связи у афганцев между тремя машинами не было, поэтому мы распределились по три человека на три машины, достали свои радиостанции, проверили связь и тронулись в путь. В такой ситуации любимого певца пировых домочадцев – Ахмада Зоира пришлось в машине выключить. Водитель произвел ритуал прикладывания руки к губам и к портрету Ага-хана, прогрел движок, и машины тронулись по дороге, подпрыгивая на ухабах. А по краям дороги – камни, указатели с гамматическими эмблемами и люди, люди, люди, бегущие от войны вниз к Пянджу, поближе к границе. Поймал себя на мысли, что не хотел бы повторения всех наших полигонных тренировок в реальной жизни. Просто я не был уверен, что водители при попадании в засаду будут вести себя рационально, а объяснять, что делать, было уже поздно. Еще меньше мне хотелось засесть посередине дороги из-за того, что Чичероне опять заправился только в обрез на полдороги. Вот теперь бензином с нами делиться вряд ли кто-то будет. Себе дороже… Технические санитарные остановки каждые три часа делали по очереди. Сначала вторая машина (по одному, прямо на колесо), чрез двести метров вторая, потом так же третья. От кого-то из достойных людей я слышал, как нескольких специалистов в этих местах пленили тогда, когда они всей гурьбой спешились и отошли к обочине, покидав беспечно оружие в машинах.

Из Лянгара доносились редкие хлопки выстрелов. Словно нагнетая обстановку, небо потемнело и посыпался снег.

Тактика у бандитов была весьма примитивная, но эффективная.

Перво-наперво сбривалась вышка сотовой связи. Одномоментно весьма искусно штурмовались КПП полиции. Где-то штурмовались, а в иных уездах и покупались. Поэтому сидеть на позициях у пограничников было рискованно – ляжешь спать при одних хозяевах, а проснешься в зиндане, поскольку ночью тихо пришли другие. Уж лучше попробовать добраться до границы…

Джип родственника Пира Шо Лянгари представлял собой поистине произведение искусства. Конечно, до пакистанских «барбухаек» ему было далеко, но ведь и весовые категории разные. Цвет он имел вишневый. На верхней части лобового стекла, равно как и на обтекателях зеркал заднего вида, имелись какие-то арабские символы желтого цвета. Капот машины был затянут крупноячеистой черной сеткой, а радиатор завешен серой тканью. Кузов прикрывался черным тентом. Родственник сидел за рулем в маске. Выглядел он грозно. По дороге наш караван еще раз тормозил, и водитель производил манипуляции с зеленой пропановой горелкой, пока мы осматривали свои сектора. Через десять минут прогрева тронулись в путь, миновали людей с ишаками и одноэтажные домики, между которыми на камне, лицом строго на Кыблу, молился местный пограничник в китайском «каменном» камуфляже и с чешским АК. Проехали погранцов, выехали на мосток. Окна были открыты почти до упора, в салоне было холодно.

Вдалеке раздались еле слышные хлопки. Водитель остановил машину.

Шафиков пихал водителя в загривок и орал «Го-ни-и-и!!!», так что с шофера слетел паколь. Я синхронно дублировал Ренатовскую команду: «Драйвер гоу форвард!!!»

Через пятнадцать минут интенсивного движения всем стало жарковато.

Водила натянул на голову маску. На дороге показались модули белого цвета с синими окнами, на этот раз уже с кондиционерами. Насыпные американские габионы по периметру. Во дворе торчал гантрак белого цвета с зеленой полосой. Надпись на зеленом я не разобрал. На стуле перед шлагбаумом сидел человек в синей длиннополой одежде и непонятного вида шапке с ушами. Он разговаривал по сотовому телефону. По повадкам – вроде начальник. Чичероне пошел к родственникам – обещал принести пожрать. Предстояла долгая дорога по темноте. Рядом с кампусом пограничников оставаться было нельзя. Во-первых, их могли атаковать, во-вторых, они сами могли искать возможности сдаться противнику. Лучший вариант был продолжать движение, авось повезет.

Как писал Киплинг:

Там слева скала, там справа скала,Терновник и груды песка.Услышишь, как щелкнет затвор ружья,Но нигде не увидишь стрелка…

В Султан-Ишкашим мы въехали в местный выходной. Промчались мимо стоящих нос к носу разобранных до нуля остовов зеленых БМП с белыми номерами 201 и 205. Перед КПП у моста через Речку столпились груженые КамАЗы, внедорожники и куча людей с тюками. Соцветия одежд были самые причудливые. От традиционных долгополых кафтанов до тужурок различных армий. От советских «эксперименталок» до австрийских парок с эмблемой остеррейха, попавших сюда, очевидно, с гуманитарной помощью.