Сезон дождей

Монах вдавливает сетку в песок и убирает. На получившемся отпечатке он начинает партию в го против самого себя. Вместо триста шестидесяти одного камешка у него всего несколько десятков.

Линия прилива все ближе и в любой момент вода может слизнуть импровизированную доску. Слова лекции бегут все быстрее, спотыкаются, сталкиваются, пока не начинают давку. Глаза за очками блестят.

Накатывает первая, едва касающаяся сетки, волна. Монах делает ход последним белым камешком, а потом берет последний черный. По предварительному подсчету готовится ничья по очкам. Скорость речи монаха не дает разобрать ни слова. Новая волна стирает игровую доску одним быстрым движением. Некоторые го-иси уносит вместе с волной.

Только когда последний черный камешек занимает свое место на уже несуществующей доске, монах заканчивает лекцию. Собирает оставшиеся фишки и бросает в корзину. Быстро полощет ее в воде, смывая песок. Подбирает пластиковую сетку и идет к лодке. Внезапно останавливается, будто слышит запоздалый вопрос. Поворачивается и поднимает ладонь в приветствии. Капля дождя падает на линзу его очков.

Выжатые тучи

Альвина не дожидается его и выбегает под дождь. Накидывает на бегу дождевик и кричит, что очень хочет посмотреть на самолет. Просит догнать ее. Шум мотора уже не слышен. Значит, самолет приземлился. Может быть, Альвина успеет рассмотреть его поближе или даже познакомится с пилотом. Когда книжник нагоняет ее, девушка стоит у почты и смотрит на небо, в котором ничего нет.

Опять ровная трапеция света, о которую разбивается темнота. Скрип половиц и шелест одежды. Темнота отливает куда-то к углам зала, когда книжник чиркает спичками. Пальцы руки-ветви плохо слушаются после перелома. На пол падают то сами спички, то коробок. Отказываясь от помощи Альвины, книжник зажигает лампы в здании почты. Посылки и письма, которые он оставил, исчезли. Вместо них появилось несколько деревянных ящиков и перетянутая лентой стопка писем.

Книжник пододвигает одну из ламп, срывает ленту и просматривает надписи на конвертах. Два письма оставляет себе и прочитывает, остальные протягивает Альвине. Пока она вскрывает один конверт за другим, книжник проверяет ящики.

– Никаких совпадений, – говорит она. – Зато меня приглашают в Колыбель.

– Я так и думал.

– Ни биографии, ни имени, ни совпадений во внешности.

– Не расстраивайся.

– А что тогда делать?

– Можешь помочь мне. Привези тележку.

Альвина находит ее снаружи, у взлетной полосы. На платформу тележки умещаются три баллона с пропаном, ящик с консервами, коробка питательных батончиков, упаковка мыла и наборы первой помощи. Еще влезают три большие стопки книг, завернутые в целлофан. Что не поместилось в тележку, книжник и Альвина укладывают в свои сумки.

Она берется за рукоять, он хватается за трос, завязанный спереди. С грохотом они катят тележку по растрескавшейся дороге, пока выжатые тучи расправляются и вбирают новую порцию влаги.

– Что это? – в руке Альвины покрытая целлофаном упаковка с бледно-желтыми батончиками.

– Ммм… Заменители еды.

– Это можно есть?

– Да. Полный набор необходимых веществ, много белка. Делается из жуков.

– Серьезно? Из жуков?

– Или личинок. Или червей.

– Мы действительно будем это есть?

– Ты еще не знаешь, но твой вопрос… ммм… риторический.

Книжник останавливается, чтобы сменить руку. Закатывает правый рукав, обхватывает деревянными пальцами трос и наматывает его на запястье. После надлома ветвь чуть высохла, уменьшилась, хоть на ней появились листочки и почки. Когда Альвина спросила, можно ли их состричь, книжник сказал, что это необходимо, только не сейчас. Благодаря фотосинтезу рука может немного подрасти. Когда она станет нужного размера, листья и почки можно состригать. Иначе ветвь вырастет слишком большой и ее корни будут врастать в тело, подбираясь к внутренним органам.

Альвина продолжает крутить в руках целлофановый брикет.

– А консервы?

– Их совсем чуть-чуть, сама посмотри.

– Чем же будем питаться?

– Мы все равно не останемся здесь надолго.

– Мы…

– Тебе нужно к морю, туда, откуда пришло письмо с приглашением. Пойдем вместе. Обычно сезон не задерживается в одном месте больше, чем на несколько недель. Скорее всего, он скоро уйдет. Поэтому мы можем собираться в дорогу. Ты ведь все еще хочешь узнать о своем прошлом?

Тук-тук-тук

Стук в дверь следует считать самостоятельным способом общения. В нем скрывается больше, чем можно ожидать от последовательности коротких однородных звуков. Он определяет условия и допустимость самой встречи. Громкость, временной промежуток между ударами и положение кулака различаются в зависимости от намерений, обстоятельств, характера того, кто стучит. Стук, который слышат книжник и Метель: аккуратные удары, ровно три, через равные временные промежутки. Громкие и четкие. В них есть решительность, но нет угрозы.

Тук-тук-тук.

Сдвигаются засовы и щелкают замки. Дверь открывается в шумный от дождя вечер и впускает женщину в тяжелой от воды одежде, с большим рюкзаком за спиной. В пушистых русых волосах блестят мелкие капельки. Опустив глаза в пол, дрожа от холода, гостья быстро проговаривает положенные слова.

– Я прошу прощения и помощи. Ночь близко, дождь уже здесь и мне некуда пойти. Позвольте остаться.

Книжник помогает ей стянуть дождевик, рюкзак и куртку, снять обувь. Метель откладывает книгу о молодом человеке, который передумал жениться, и ведет женщину к камину. Нежданная гостья опускается на колени перед огнем, протягивает к нему руки. Недолго купает ладони в волнах тепла, а потом тянется к рюкзаку.

– Я…

Прежде чем она успевает договорить, из рюкзака выпрыгивает серый кот. Он отряхивается, осматривается и коротко мяукает. Обходит комнату и машет большим пушистым хвостом. Останавливается у камина, смотрит на огонь и жмурится.

– Я путешествую вместе с ним. Надеюсь, у вас нет аллергии.

– У меня точно нет, – говорит книжник.

– Не хочется чихнуть? – спрашивает женщина у Метели.

– Нет.

– Значит, все хорошо, – эта фраза появляется вслед за вздохом облегчения. – Меня зовут Ольвия.

Метель подсаживается ближе к гостье.

– Куда ты идешь и откуда? Как его зовут? – девушка с восторгом рассматривает пушистый хвост.

Ольвия подбирает кота и усаживает к себе на колени. Ее молчание продолжается, пока чайник не заливается свистом.

– Мы идем к могиле моего мужа. Не скажешь этим милым людям свое имя?

Кот дергает ухом.

– Его зовут Грей. Хочешь погладить?

– А можно?

Рука опускается на спину кота еще до того, как Ольвия кивает. Ладонь, скользящая от головы и до хвоста, собирает легкие вибрации. Все они высыпаются, когда ладонь отрывается от основания хвоста. С новым поглаживанием опять набирается целая горсть.

– Мы идем от могилы моего сына.

– Прости. Куда ты пойдешь потом? Домой?

Ольвия принимает чашку с чаем, которую ей протягивает книжник, и делает маленький глоток.

– Я отправлюсь к могиле моих папы и мамы.

– А потом?

– Обратно, к могиле сына.

– По кругу? От могилы к могиле?

– Не могу остановиться.

– Мне жаль, что все… умерли.

Ольвия делает долгий глоток чая.

– Извините, а у вас есть что-то сухое? Кажется, мои джинсы и свитер промокли насквозь.

Метель обещает найти что-нибудь подходящее и уходит.

– Вы простите ее? – спрашивает Ольвию книжник и присаживается рядом. – Она потерялась ночью в дождь. Я нашел ее на пороге дома.

Ольвия поджимает губы. Из-за стены слышно как хлопают ящики и шелестит ткань.

– Ничего страшного. Я догадалась по ее вопросам. Расскажите мне, кто вы? И что стало с вашей рукой?

– Твоей.

– Твоей рукой.

Книжник отвечает на один вопрос Ольвии.Другой стынет без ответа.

– Как долго ты в дороге?

– Кажется, тогда еще у меня не было седых волос, – Ольвия находит среди русых локонов серую прядь.

– А родители?

– Не помню их. Я… тоже потерялась. Встретила мужа. На свадьбе я назвала его Александром, а он меня – Ольвией. Прямо перед тем, как родился Йоэль, мы нашли дневник. Он был написан уже после того, как все закончилось. Страницы в нем шли друг за другом, без путаницы. Я прочитала его и что-то показалось мне знакомым. Не вспомнила ни имен, ни событий, ни мест. Только формы предложений, повторы и манера выражаться были привычными, домашними. Мы догадались, что дневник вел мой папа. Он рассказал в нем, что мама умерла и подробно описал, где похоронил ее. Когда я и Александр нашли это место, там было уже две могилы.

Возвращается Метель с комом одежды. Пока она помогает Ольвии переодеться, книжник вскрывает банки с консервированным супом и тушеным мясом. Суп греется на плите. Консервы достаются коту.

Раздается звон разбитого стекла. Книжник слышит, как Ольвия просит прощения и чуть не плачет. Затем звук приближающихся шагов.

– Мы разбили вазу, в которой лежали карандаши, – объясняет Метель. – Ольвия примеряла рубашку и случайно задела ее рукавом.

– Ничего страшного.

– Она заплакала.

– Пусть не переживает, правда. Эта ваза ничего не стоит и ничего не значит. Я могу сам разбить еще пару таких, если ее это успокоит.

Пока Ольвия ужинает, Метель атакует ее вопросами. Ты видела других людей? Откуда ты пришла? Как выглядит город? Какие книги ты любишь? Знаешь человека в овраге? А про Колыбель? Про монаха, который там живет? Ты терялась ночью? Она получает простые ответы, не больше одного слова. Для пары последних вопросов не находится даже простых «да» и «нет». Прямо за обеденным столом, не выпуская из руки ложку, Ольвия засыпает. Книжник и Метель вместе переносят гостью на кровать и накрывают одеялом. Грей сворачивается клубком в ногах хозяйки.

На следующее утро Ольвия проговаривает новую порцию извинений и благодарностей. Долгая дорога, голод и усталость вынудили ее потревожить их. Простят ли они ее наглость? Сможет ли она достойным образом отплатить за гостеприимство, горячую еду и тепло?

– Хочу, чтобы и меня тоже называли Ольвия.

Это предложение встречает серьезную критику. Книжник говорит, что запутается. Ольвия, которая появилась вчера вместе с котом, соглашается с ним. Два голоса против одного. Ольвия, которая появилась раньше и до этого носила еще много других имен, признает свой проигрыш. Зато она готова быть Ольвией Второй. Для простоты и удобства.

Ольвия Вторая говорит, что ей очень хотелось бы, чтобы Ольвия Первая отправилась вместе с ними. Они собираются идти к Колыбели приливов, где она сможет узнать свое прошлое. Ей по пути? Если да, то хочет ли она пойти с ними? Ольвии Второй уже не терпится уйти. Ведь Ольвия Первая знает, что это такое, когда не терпится уйти? Можно ли еще раз погладить кота?

Ольвия Вторая вновь запускает пальцы в густую кошачью шерсть, а Грей отвечает ей то мурлыканьем, то легкими покусываниями. Ольвия Первая спрашивает у книжника, что он думает о перечисленном. Не считая разрешения погладить кота.

– У меня есть дела в Городе. Я уже предлагал ей отправиться к Колыбели вместе. Втроем нам будет даже лучше. Я не против, если ты не против, – отвечает он.

Ольвия Первая долго рассматривает книжника и тихо проговаривает слова, которые только что услышала. Будто пытается читать между строк, ищет податливую глухую пустоту с тайником.

– Буду рада, если часть пути пройду вместе с вами.

Красная черта

Кап.

Дождь не перестает лить несколько дней. За это время книжник и Ольвия собирают рюкзак для Регины/Аой/Шейлы/Поэмы/Эсмы со всем необходимым для дороги. Поэма мало интересуется тем, что они собрали. Больше ее занимает то, что скрывается за словами «личный», «собственность», «твой» и «мой». Она выслушивает объяснения книжника и Ольвии. Серьезно и долго молчит, потом уходит, чтобы проверить кое-что в книгах. Примеряет слово «собственность» для дождя за окном, огня в камине, электричества от ветряка и посылок с почты. Признается, что не понимает и просит объяснить еще раз. Ее успокаивает Ольвия: не обязательно понимать, можно просто привыкнуть.

Кап.

Книжник просыпается раньше остальных от боли в спине. По праву гостьи Ольвия заняла постель на окне, поэтому он провел ночь на полу. Вытягивая затекшую шею, он смотрит в окно на серое отсутствие дождя. Под шум чайника рассматривает карту, которую они набросали вчера. Карты книжника склонны к побегу и самоповреждению, поэтому каждый раз ему приходится составлять новую. Если сравнить потерянные экземпляры, можно было бы оценить изобретательность его фантазии. В этот раз воображение было сдержано поправками Ольвии.

Кап.

От скромной серой точки, которая обозначает дом книжника, вниз на юг тянется красная черта. Она несколько раз выгибается и упирается в другую серую точку, расположенную на волнистой линии морского берега. Колыбель приливов. Так назвал ее монах, с которым им нужно встретиться. Без лишней скромности он взял на себя обязательство назначать, записывать и учитывать имена. Часто на сдачу можно получить и прошлое. До Колыбели приливов, в одном из мест, где красная линия отклоняется налево, стоит точка, развязавшаяся в спираль из-за дрогнувшей руки – могила мужа Ольвии. Она согласилась пройти вместе с ними до берега моря, чтобы немного отдохнуть и перевести дух. Точка, обозначающая Колыбель, распята на маленьком красном крестике. Здесь же они должны будут проститься. Ольвия отправится к очередной могиле, книжник – в Город (его жители не смогли договориться с монахом о названии), Эсма пойдет туда, куда захочет, получив имя и прошлое.

Кап.

Еще одна капля срывается и падает на грунт. Книжник предусмотрительно повесил над сосной-бонсай большую бутылку, наполненную водой. Раз в несколько минут из маленькой дырочки на дне вытекает капля. Так бонсай не засохнет, пока книжника не будет дома.

Чайник распугивает тишину свистом. Эсма и Ольвия ерзают под одеялами, кот открывает глаза и спрыгивает на пол, размахивая хвостом. Свист выдыхается, когда книжник снимает чайник с огня. Помешивая ложечкой чай, он еще раз выглядывает в окно.

– Дождь закончился, вставайте. Если хотим идти, надо выходи́ть сейчас.

Кап.

«Прошу прощения, если вы нашли меня в петле»

– Однажды я читала книгу. В ней было написано, что на каждый квадратный километр приходится пятьдесят два человека. Не ты занимался ее реконструкцией?

– Не помню такого.

– Жаль… Только, я хотела спросить не об этом.

Ольвия тяжело дышит. Она останавливается и кладет рюкзак на асфальт. Делает глоток воды из бутылки, осматривает пустошь вокруг.

– Если раньше были пятьдесят два человека, то сколько сейчас? Десять? Или еще меньше?

– Для начала нам придется убедиться, что километры остались прежними.

Ольвия достает из кармана и показывает книжнику карманные часы.

– Они давно сломались. Как и остальные. Наверное, это уже не важно, потому что минут, часов и дней больше нет. Сложно представить, что время еще есть, если его нельзя посчитать, продать или купить, потерять и сохранить. Не помню, сколько раз я уже повторяла паломничество по могилам… Думаешь, то же самое случилось с пространством? Посчитать и измерить его больше нельзя?

– Не знаю. Надо подумать.

Они делают еще один привал, когда замечают у обочины дороги розовый диван. Ольвия и Диана садятся на него, вытягивают уставшие ноги. Книжник устраивается на своей сумке, потому что на диване больше нет места. Он говорит, что без часов время может измеряться движением, поступками, действиями. Пока они втроем идут по однообразной асфальтовой дороге посреди грязно-зеленой равнины, границы которой стирает туман, то могут организовывать и контролировать время беседами. Еще он говорит о книге, которую когда-то восстанавливал. Трактат о пространстве и времени, написанный как любовные послания. Разумеется, эти письма должны были преодолеть, победить и подавить как время, так и пространство.

– Диана, а какие книги тебе нравятся? Ты умеешь и читать, и писать?

– Интересные я люблю больше, чем умные… А еще с историями любви или дружбы.

Она рассказывает о книге, которая начинается с переезда семьи в новый дом. Кажется, это должен быть роман и он обещал своим ритмом и интонацией что-то жуткое. Жаль, что книжник не смог полностью его восстановить, только первые двадцать страниц. Перед сном Диана иногда думает о продолжении этой истории. Ни один из вариантов, что она подобрала, ей не нравится.

Говорит о другой книге, не такой интересной. Зато она была собрана почти целиком и не хватало только пары первых страниц и несколько последних. В ней частный детектив отправлялся на поиски пропавшего человека. В этой истории Диане почему-то казалось более важным именно начало, а не концовка.

Больше всего ей нравятся короткие смешные рассказы, в которых на последних строках все переворачивается вверх дном. Она каждый раз с нетерпением ждет, чтобы узнать, где история обманывала ее… А писать получается не слишком хорошо. Она знает все буквы, но рука не слушается.

– Может, попробуешь писать другой?

Когда начинает темнеть, путникам приходится повернуть назад и сойти с дороги. Чуть раньше они заметили серую кирпичную коробку, бывшую трансформаторную подстанцию. Внутри пусто, не считая грубо сколоченного ящика, в котором есть немного угля. В бетонном полу выбито углубление, заполненное золой.

На разожженных углях книжник готовит консервы, пока женщины готовят ночлег. За ужином Ольвия рассказывает, как однажды увидела грузовик, который съехал в кювет на трассе, ведущей к Городу. В кабине ей удалось найти ключи и она открыла ими кузов. Из него вывалились коробки с мягкими игрушками. Ольвия взяла себя рыжего котика. Хотела серого, но не нашла такого. Она засыпала с ним, обнимала, представляла, как оставит его там, где покоится ее сын. Йоэль любил кошек. В одну из ночей она сжала игрушку в объятиях так сильно, что почувствовала в ней что-то странное. Ольвия открыла молнию на спине кота и вытащила из игрушки несколько комков поролона. А следом еще три пакетика с бурым порошком. Она бросила сначала их, а потом и игрушку в догорающий костер.

Ольвия просыпается от тянущей нудной боли, которая пульсирует в такт скрипу двери. Грей кусает ее за руку и тяжело мурчит. Женщине приходится легонько шлепнуть питомца по голове, чтобы он разжал челюсти. Кот немедленно начинает мяукать. Рука опускается под свернутый в рулон рюкзак, который служит подушкой. Находит фонарик, щелкает выключателем. Ольвия поднимается, идет к лязгающей двери. Круг света упирается в спину Дианы. Она дергает ручку двери на себя. Отпускает, а потом тянет обратно.

– Что ты делаешь?

Нет ответа.

– Тебе надо выйти?

Ничего.

– Пожалуйста, не открывай дверь. Если за окном дождь, то мы все можем… – Ольвия кладет руку Диане на плечо и поворачивает к себе.

Пустые глаза, приоткрытый рот, из которого тянется струйка слюны. Девушка чуть покачивается из стороны в сторону. Ольвия трясет ее за плечо, но во взгляде Дианы ничего не меняется.

– Ходишь во сне… Пойдем. Я посплю с тобой, чтобы ты никуда не ушла.

Ольвия разжимает пальцы Дианы, сжавшие ручку двери. Подводит сомнамбулу за руку к своей постели, нажимает на плечо, чтобы она села, а потом и легла. Накрывает ее своей курткой и обнимает сзади. Один раз, незадолго до рассвета, Ольвия сквозь сон крепко сжимает Диану, когда она порывается встать. Тихо мяукает Грей. Он ложится рядом с девушкой и дает себя обнять. Через минуту подстанцию заполняет его мурлыканье. Дыхание Дианы становится ровным, мускулы расслабляются. Ольвия прижимается к ней и засыпает.

Самый заметный предмет интерьера этого придорожного кафе – кусок потолка, рухнувший на несколько столов в середине зала. Второй по заметности элемент – петля из сетевого фильтра, свисающая с потолочной балки. Она пуста, хоть и покачивается над перевернутым стулом.

Путники садятся за стол у окна, покрытого морщинами мелких трещин. Стекло выдает что-то между звоном и свистом при малейшем движении рядом с ним. Книжник и Ева протирают столешницу, стряхивают каменную крошку и пыль. Ольвия рассматривает листок бумаги, приколотый рядом со стойкой: «Прошу прощения, если Вы нашли меня в петле. В подсобке внизу есть ящик с едой. Пожалуйста, берите». Следуя этой подсказке, она уходит и возвращается с несколькими пакетами в руках. Ева двумя пальцами снимает спутанную паутину с ее волос.

В газовой печи, которая была переделана под мангал, книжник варит суп из концентрата и сухих овощей, найденных в подсобке. Ольвия в это время показывает Еве как правильно пользоваться ножом и вилкой. В доме у книжника она обходилась одной ложкой. Повторяя движения учительницы, девушка режет пустоту над тарелкой, подхватывает ее кусочки и отправляет в рот.

Ольвия говорит, что в округе больше негде будет переночевать. Поэтому они остаются в кафе. Ева, которая съела две порции супа, спит в подсобке, на сложенных стопкой скатертях. Под голову она подложила подушку, выбитую из сиденья стула. В это время Ольвия и книжник раскладывают на столе самодельную карту и делают на ней новые пометки.

– Я не думаю, что она могла прийти с северо-востока. Никогда не слышала, чтобы там кто-то жил. Непролазные леса. Северо-северо-запад? Там неподалеку побережье, залитое нефтью. На вышке в море вышло из-под контроля оборудование. Вода загрязнена, весь берег залит черным. Я слышала, что несколько общин собирались очистить его. Она может быть одной из них. Или из тех, кто сбежал от нефти, мертвых рыб и испарений подальше. И еще… ты знаешь, что она ходит во сне?

Книжник приподнимает угол карты и достает из-под него стопку салфеток с каракулями. Перед сном Ева пробовала писать левой рукой. Получилось намного лучше, чем правой.

– Знаю.

Может быть, когда-то это был поселок, капля города, которая отпала от него и скатилась по линии скоростной трассы. Теперь здесь нет ничего, кроме камней, стекла и пыли. Они прячутся от дождя в здании, которое напоминает магазин одежды из-за большой стеклянной витрины. Книжник спит, пока Ольвия и Колетт разговаривают, укрытые пыльной гардиной. Уснуть не получается. Повернувшись на бок, женщины пытаются рассмотреть лица друг друга. Им не из чего было сложить костер и темноту отпугивает только одинокая лампа.

– Я почти пришла, – говорит Ольвия. – Завтра утром мы будем на месте.

– Прости, что я не знаю, как правильно разговаривать с тобой об этом.

– Не страшно. Мне хочется просто немного поболтать перед сном, чтобы успокоиться.

Ольвия рассказывает о людях, которых встречала за время своего паломничества. Все они говорили, что мир ломается. Планета гибнет, животные вымирают, люди меркнут. «Как жить со всем этим?», спрашивали они не у нее, а у самих себя. Колетт повторяет за ними. Ольвия думает, что это вопрос к будущему, но будущего больше нет и нет места для этого будущего. Природа не гибнет, животные вымирали всегда, в этом нет ничего нового, только мир человека становится меньше с каждым сломанным прибором, заросшей бурьяном плантацией и остановленным заводом. Все места, которые скрывал собой человек, открывают себя, открываются себе заново. Пропажа мира людей не сентиментальная сказка, не фото, на котором пропал один из влюбленных и теперь оставшийся обнимает пустоту. Машины засыпают и во сне превращаются в ржавчину. Человечество исчезает, но это не страшно. Так было всегда.

Ольвия отворачивается и некоторое время по ее части гардины пробегают штормовые волны. Потом на их общее одеяло ложится то, что она искала. Часы на длинной цепочке. Ольвия открывает их и протягивает Колетт. Девушке приходится выбраться из-под гардины, чтобы подойти к горящей лампе и внимательно все рассмотреть. В часах лежит фотография молодой женщины, сложенная вчетверо. На месте лица темнеет дыра в форме сердца. Кто-то вырезал этот портрет и хранил у себя.

– Это ведь ты? – спрашивает Колетт.

– Да. Эти часы были со мной, когда я потеряла память. Не знаю, у кого осталось мое лицо… Зато когда-то меня любили и хотели помнить.

В поверхности уличной лужи отражается свет лампы. Дождевые капли разбивают это отражение на мелкие мерцающие точки. Зажатая между расколотым тротуаром и стертой разделительной полосой, лужа похожа сейчас на ночное небо в ускоренной перемотке. Звезды в ней рождаются и умирают меньше чем за секунду.

Игра вторая, разыгранная там, где шепот…

Под травой и насыпным грунтом скрыта контурная карта. Она нарисована стертыми кирпичами, асфальтовыми дорожками, проржавевшими трубами теплотрасс и черепицей. Если рассмотреть то, что скрыто под травой – осколки оконных стекол, дорожную разметку, утонувшие в грунте автомобили, выбеленные временем игрушки – можно вообразить ту жизнь, что протекала здесь раньше.