Сезон дождей

Сергей Ихатов

Сезон дождей

Когда облака будут полны, то они прольют на землю дождь; и если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет. Кто наблюдает ветер, тому не сеять; И кто смотрит на облака, тому не жать.

Экклезиаст

I bleed by the black stream

For my torn bough!

Джеймс Джойс

Сад ценителя утонченной красоты, где все деревья были уничтожены огнем. Еще остается пруд, но ряска и водяные травы уже начали глушить его…

Сэй Сёнагон

Дождь первый

Возвращение

Дождь обещает быть бесконечным, но она и не думает уходить. Только мерцает под его покровом. Фигура этой одинокой девушки здесь, как аппликация, вырезанная чьими-то неумелыми руками. Границы пейзажа размыты плотной водной рябью. Дом, на пороге которого она замерла, не принадлежит ей и вряд ли что-то вообще ей принадлежит. Она кажется нереальной, ускользающей.

Темные завитки волос, как чернильные пятна, стекающие на бумажно-белую кожу. Взгляд, прикованный к пятнам грязи на носках кроссовок. Пальцы с побелевшими костяшками, сжимающие растянутые рукава кофты. Изгиб ее тела как буква, замершая на холодной и сырой горизонтали деревянного порога. Капли дождя падают на волосы и лицо, пропитывают собой джинсы, рубашку и кофту с капюшоном, но не смывают девушку со строки. Таковы аргументы в пользу ее реальности.

Последний и окончательный аргумент появится позже. Сначала в ладонях, а потом и во всем теле. Погасшее, но знакомое ощущение тепла.

Как на театральной сцене, отдергивая занавеску дождя, рядом с домом появляется другая человеческая фигура. Держится где-то у границы зрения, будто намеренно жмется к краям. Потом выскальзывает куда-то за пределы поворота глазного яблока, но одинокая девушка, сидящая на пороге чужого дома, и так не смотрит. Когда фигура оказывается в шаге от нее, девушка продолжает блуждать взглядом по своим кроссовкам. Даже в ртутной поверхности луж можно увидеть, что в этом человеке что-то неправильно.

Для простоты далее он будет называться «книжником».

Он разглядывает незнакомку на пороге его дома. Как печально пропасть ночью сезона дождей, чтобы застать утро насквозь мокрой. Даже память и личность вымыты холодной водой. Такое уже случалось когда-то. Незнакомцы и незнакомки, которым нужно открыть дверь. Спрятать от дождя. Выслушать вопросы, на которые нет ответов. Открыть дверь еще раз, когда они захотят уйти.

Ремень от корзины впивается книжнику в плечо. Насыщенный влагой воздух подчеркивает запах земли и хвои, которые источает маленькая сосна в корзине.

Девушка не двигается с места, когда хозяин дома подходит к порогу и приоткрывает дверь. Ему сложно протиснуться внутрь, но он не хочет беспокоить гостью ударом полотна в спину.

Щелкает выключатель, генератор начинает протяжное «ом-м-м», в доме загорается свет. Корзина с ростком сосны ложится на ведро. Капли воды, окрашенные коричневой мутью, стучат по жестяному дну. Соскальзывает назад капюшон, открывая усталое лицо. Левая ладонь книжника обхватывает пустой правый рукав и выкручивает его, отжимая воду. От манжеты и выше, пока ладонь не касается культи. Правая рука книжника исчезает там, где должен быть локоть.

Вздох. Ладонь массирует плечо. Во время дождя оно всегда ноет. Еще один вздох. На тумбу ложится распечатанное письмо. Книжник идет вглубь дома. Половицы поскрипывают, когда он проходит мимо кабинета. Дальше и налево, на кухню.

«Спасибо»

Книжник снимает свистящий чайник с огня. Долго отмывает кружку от чайного загара. Горстка листьев утопает в кипятке. Пока вода темнеет, книжник напевает строки старой песни. Приходится повторять их несколько раз, прежде чем слова обретают должную форму. Сказывается длительное молчание. Пальцы легко постукивают по кружке, отбивая ритм.

Книжник садится на пороге рядом с девушкой, протягивает ей кружку с горячим чаем. Холодные капли падают за воротник и катятся по его спине. Гостья остается неподвижной. В луже на каменной дорожке ее отражение распадается и собирается обратно под ударами капель. Ни рассмотреть лицо, ни поймать взгляд. Внезапно книжник чувствует касание пальцев, которые обхватывают кружку. Девушка подносит ее ко рту, едва касается губами края, несколько раз дует, расплющивания облачко пара. Подтягивает рукава, чтобы они закрывали внутреннюю сторону ладоней и делает первый глоток. Тихий и быстрый выдох. Сквозь завесу волос мелькает улыбка.

Незнакомка морщит нос, пару раз моргает, а затем оглушительно чихает. Чашка выпадает из рук и горячая жидкость проливается. Стоная от боли, девушка прячет обожженные ладони в рукавах. Она послушно поднимается, когда книжник хватает ее за локоть и тянет туда, где с крыши стекает струя дождевой воды. Позволяет омыть руки и затащить себя в дом. Стоит в центре комнаты и чуть вздрагивает, когда книжник громко хлопает шкафчиками и дверцами на кухне. Баюкает покрасневшие ладони и прикладывает к влажной кофте.

– Ты? Ищешь? – хриплый и далекий голос у него за спиной.

– Мазь. Чтобы… Было не больно.

Она долго смотрит на него. Губы несколько раз складываются в одну и ту же фигуру, пока нужное слово не слетает с них.

– Спасибо.

Девушка по очереди дует на блестящие от мази ладони. Пока на пол летит обертка от бинта, книжник соглашается.

– Да. Спасибо мне.

Даже эхо не приходит в гости

Шум воды, которая набирается в деревянную купель, затем влажное хлюпанье ткани. Книжник быстро бормочет, помогая гостье стянуть верхнюю одежду, а потом обматывает ее в кокон из одеял. Пока он ведет ее в ванную, девушка подбирает одеяла как юбки, обнажая покрытые грязью щиколотки. Она сжимает и разжимает окоченевшие пальцы ног, выслушивает инструкции о том, как пользоваться купелью, мылом, расческой, зубной щеткой и порошком. Несколько раз книжник повторяет, что ей не следует опускать руки в горячую воду. Закрывает за гостьей дверь в ванную и недолго прислушивается. Слышит шелест, а потом плеск.

Сбежавшая тишина возвращается настороженно, обнюхивая каждый угол. Дом давно не слышал слов, даже эхо давно не приходило в гости. Вторжение не осталось без последствий: открытая нараспашку входная дверь, обрывки упаковок от бинтов и мази, сваленная в кучу мокрая одежда.

Она выходит из ванной в джинсах, футболке и рубашке. Расчесанные волосы немного волнятся, пахнут мылом напополам с дождем. Покрасневшая и сонная, гостья торопливо выпивает предложенную ей чашку супа. В большой комнате немедленно падает на диван, подтягивает к себе все одеяла, зарывается в них и засыпает. Спит весь день и еще большую часть следующего. Ее глаза открываются только вечером. Девушка разлепляет губы, еле слышно просит воды. Выпивает два больших стакана и вновь засыпает.

Книжника ждет неоконченная книга, в которой не хватает около десятка страниц, но пока он остается в гостиной. Прибирается, откладывает одежду, которую может отдать гостье. Иногда подходит к дивану, чтобы проверить как она спит. Взгляд на свернувшуюся клубком фигуру с каждым разом становится все дольше, задерживается на утопающем в одеялах лице. Рука тянется вперед, чтобы откинуть темные локоны в сторону, но останавливается.

Ее лицо может показаться знакомым. Как и любое другое лицо. Сейчас все они выглядят одинаковыми, как затасканные символы, вышедшие в тираж образы. Можно ли удивляться такому узнаванию, когда символы померкли, образы распались, а тиражи размокли бумажной кашей под напором бесконечных дождей? Книжник отворачивается.

Ему нужно закончить с книгой. Он идет в кабинет и сразу же отвлекается на письмо, которое оставил на тумбе. Перечитывает его и включает лампы, согревающие деревья-бонсай. Поправляет проволоку, которая задает направление роста ветвей, проверяет чистоту искусственного грунта. Внимательно обследует сосну, которую только что принес.

Все ошибки в уходе за бонсай тщательно продуманы. Формальные правила не соблюдены. Двум деревьям задана оригинальная форма, плавающая между чоккан и бундзин. Может быть, есть что-то от мойоги.

Она просыпается рано, когда темнота за окном уже разбавлена каплей молока. Ее взгляд бежит от окна к прикроватному столику, от входной двери к тумбе и дальше. Это долгий марафон. В полумраке взгляду приходится оббегать каждую линию, форму и фигуру, чтобы убедиться, что это не человек. Финишной чертой оказывается тонкая полоска света, которая тянется из приоткрытой двери кабинета.

Реконструкция

Перед тем как повернуть на кухню, направо. Шаг внутрь, справа на стене выключатель. Щелчок, вспышка слепоты, потом интерьер кабинета начинает проступать. Вот что увидят глаза, слева направо.

Стол, укрытый листопадом вырезанных страниц. У левого края на подставке разложена и закреплена книга. Экземпляр, уже прошедший вскрытие и вивисекцию. Почти всю стену занимает школьная доска. На ней развешаны страницы книг, будто запутавшиеся в паутине меловых линий. Стеллаж, забитый похудевшими томами, которым велики собственные обложки. Каждый лист набран разной гарнитурой, написан другим языком и рассказывает иную историю. Ветер перемен вырвал их у всех книг вселенско-вавилонской библиотеки и перетасовал.

На одной из полок лежит распухшая толстая тетрадь. Если убрать резинку, которой она перетянута, тетрадь выгнет спину как перепуганная кошка. В ней мелким и неразборчивым почерком вынужденного левши записаны краткие содержания и тезисы, список действующих лиц и используемая терминология, первая и последняя фраза реконструированной книги, восстановленной истории. Для еще незаконченных книг размечены возможные схемы развития сюжета, мысли, догадки и предположения.

Это работа книжника – восстановить перепутанные и смешанные истории. Вернуть каждой из них право быть рассказанной до конца.

Открыть книгу и взять нож. Разрезать нити, которые скрепляют тетради в книге. Потом разрезать листы по линии сгиба. Потом читать. И читать еще раз. Смотреть и искать, вспоминать и листать другие книги. Скорее всего, ничего не найдется и ничего не вспомнится. Страница отправится на доску, повиснет на магните, ожидая продолжения. Другая страница ляжет в стопку, рядом с будущими и прошлыми соседями. Понадобится время, чтобы она нашла свое место. Потом, по отдельным страницам, книга соберется целиком. История вернется в том виде, в каком она была до того, как все закончилось.

Книжник сядет за стол и начнет реконструкцию. Если внутренние поля достаточно широкие, он склеит листы в развороты – бумажная полоса между ними и мазок бумажного клея. Еще раз. Полоска бумаги и клей. Приставит листы друг к другу, проведет кистью и положит полоску бумаги. Потом еще раз клей. Развороты подсохнут и по ним можно будет пройтись утюгом. Потом нитка и иголка. Упираясь наперстком в иглу, он будет сшивать тетрадь. Потом еще одну и другую. После этого… уже не важно. Скучные подробности однообразной работы.

Можно спросить у книжника, в чем смысл этого. В чем идеология и последовательный метод такого занятия. Зачем возвращать историям право на рассказ, если все уже закончилось? Для чего и для кого эта работа? Отчасти ее питает надежда, что этот реконструированный вариант станет образцом, по которому книгу будут копировать. Но, скорее всего, она останется в единственном экземпляре. Может быть, сам книжник ответит, что его работа не направлена ни на что и ни на кого. У нее нет идеологии и метода. Он занимается этим лишь потому, что больше заняться нечем.

Игра первая: имена на каждый день

Днем она бродит по комнатам, касается вещей и мебели, пробует вспоминать. Сейчас она не умеет пользоваться даже столовыми приборами и завязывать шнурки на кроссовках. Иногда не понимает простые вещи, вроде стола, потолка и чашки. Не только названия, но и их функции, место в мире, связи и причины.

Однажды она спрашивает, почему они не ходят вверх ногами? Книжник не знает, что ей ответить. Чуть позже он находит ее в гостиной, где она листает одну из восстановленных им книг.

– Возможно, что мы ходим вверх ногами, но выглядит это так, будто бы мы ходим ногами вниз. Понимаешь? Точка зрения решает все.

– Почему… вода не льется… сквозь чашку? И почему… сквозь нее… проходит свет?

Немного помогают книги, потому что она сохранила навык чтения. Хотя многие слова, даже простые, заставляют ее взгляд споткнуться. Вопросов становится больше. Все чаще он отвечает ей «не знаю».

После нескольких страниц очередной книги она зовет его.

– Ты? – ее указательный палец направлен на книжника.

Он кивает.

– Я? – теперь палец указывает на нее.

Вновь кивок.

– Почему не наоборот?

Часами она разглядывает бонсай, которые бросились ей в глаза почти сразу же после пробуждения. Она рассматривает их, касается листьев, кончиками пальцев проводит по проволочным каркасам из меди.

– Что это?

– Деревья, выращенные в подносе.

– Зачем?

– Чтобы они приняли нужную форму и не разрослись.

– Нужную… это как?

– Так, как я хочу.

– Почему хочешь ты, а растут они?

Он не учит ее, не говорит как правильно, а разрешает вести себя так, как ей хочется. Она будто возвращается, падает в собственную человечность. Привыкает, что в комнатах четыре стены, пол внизу, а небо наверху, что дождь идет со стороны потолка к полу, а в ванну лучше забираться без одежды. Последний тезис некому оспорить, поэтому книжник держится за него, как за конечную истину.

На следующий день, вычитав об этом в книге, девушка вспоминает что такое имя. Но не помнит своего. Она рассказывает об этом книжнику, пока он снимает бинты с ее ладоней.

– Должно быть имя.

– Да, должно. Почти у всего и у всех есть имя.

– Твое имя?

– Ммм… Я же сказал, почти у всех.

– Мое имя?

– Мы можем подумать над этим вместе.

– Ты хочешь имя… для себя?

– Нет. Называй меня книжником. Это тот, кто занимается книгами.

Изобретение имени стало почти ритуалом для всех, кто пропал в ночь сезона дождей и потерял в этой ночи себя. Книжник предлагает гостье смотреть на это как на игру. Можно дать имя и название чему угодно, изменить его по настроению, не обязывая к чему-либо ни себя, ни других.

Он придумал несколько игр. Самая простая: выбрать наугад одно из тех имен, которые он и она встречали в книгах. Книжник предупреждает, что это имя не будет совсем настоящим. Настоящее нужно попытаться вспомнить.

В день, когда она просыпается и рассматривает тонкую иглу света на полу, книжник проводит обследование. Оценивает слух и зрение гостьи, двигательные функции и вербальные. Целенаправленные действия с предметами удаются плохо, если ранее он не показал, как пользоваться этими предметами. Речь разборчивая, хоть гостье пока удаются только короткие фразы. На вопросы о том, как ее зовут, где она живет и как называется этот предмет на полке (старая кофемолка, в которой он готовит зубной порошок из мела, соды, угля и сухих трав), она не может ответить. С аффективными ответами все в порядке. Настораживают только ответы о самочувствии. С трудом девушка подбирает слова, в которые, как в форму, вкладывает переживания и следит, чтобы они как можно плотнее умещались в нее. Слова приходится восстанавливать по буквам и в итоге получается две формы для переживаний: «тревожно» и «грустно».

В корзинке лежит горсть маленьких листков с именами. Спустя череду попыток, они выясняют, что мужские имена ей не нравятся. Она морщит нос, когда примеряет их на себя.

– Плохо звучит и будто колется.

Некоторые имена она читает сама, некоторые для нее читает он. Ни одно из них не нравится ей настолько, чтобы согласиться с ним навсегда. Она говорит, что идея «навсегда» тоже плохо звучит и колется. Поэтому они ограничиваются одним днем для каждого имени.

Первым она примеряет имя Вероника.

На следующий день он предлагает ей:

– Найдем имя, в котором будет столько же букв, сколько птиц ты сегодня увидишь в окне?

Так она становится Эльзой.

Потом, когда ей нравятся сразу два имени, она засыпает Делайлой, а просыпается вечером Лилианой.

Она настаивает, чтобы каждое утро ее звали иначе. Вечером, перед тем как лечь спать, они договариваются о новом имени на следующий день. Примерка продолжается и успевает немного утомить их.

Она выходит из ванной и падает в гору одеял. Тем самым лишает книжника места для сна. Пока она спит, он делает для нее постель у окна, на низком и широком подоконнике. Пара бессонных ночей, полных запутанных и бессвязных кошмаров и гостья отказывается спать там. Книжник уступает ей диван, на который она забирается и закутывается в неисчислимое количество одеял. Теперь он сам спит на окне. Засыпает и просыпается под метроном ударов капель о стекло. Темп – Prestissimo.

Через несколько дней она отбрасывает книгу (небольшой том о прошлых жизнях некоего принца) в сторону и спрашивает книжника о прошлом. Об идее прошлого, а потом о личном прошлом каждого человека.

– Это обязательно? Так бывает у всех?

– Ммм… Иногда.

– Со мной что-то произошло?

– Ты потерялась. Луны больше нет в небе, поэтому, когда приходит сезон дождей, ночи становятся особенно темными. Из-за этой темноты ты потерялась в пространстве и самой себе. Дождливая ночь вымыла твою память.

Конец света всегда позавчера

Из ответов гостьи можно предположить, что у нее осталось выцветшее представление о прежних днях, когда Луна была на небе, механизмы работали, а день и ночь делили друг с другом двадцать четыре часа. Подробностей она не помнит, если вообще знала их когда-то. Девушка выглядит достаточно молодой, чтобы не застать того, как однажды все закончилось.

На ее вопрос «когда мир перестал быть прежним?», книжник отвечает «позавчера». Она соглашается с неопровержимой логикой такого ответа. Позавчера. Каждый день оказывается, что все закончилось позавчера.

Она засыпает под именем Ноэль, чтобы проснуться Азалией. Книжник забирает роман, который выпал из ее рук. Быстро пролистывает и замечает, что бумажными обрывками заложены страницы, на которых герои вспоминают о чем-то. Видит подчеркнутые карандашом слова «прошлое», «вчера», «история» и обведенные кружком суффиксы прошедшего времени. Дальше он находит фрагмент, где очень много обведенных слов. Это монолог влюбленного героя, в котором долго и запутанно перечисляются черты характера его любимой. Ноэль подчеркнула все характеристики героини, проставила рядом с ними вопросительные и восклицательные знаки.

Проснувшаяся Азалия в первую очередь открывает книгу на этом монологе. Потом смотрит как книжник готовит завтрак, смеется и пытается шутить. Замирает, прислушивается. Отводит взгляд и упирает его в стол, напряженно молчит, а потом тихим голосом спрашивает, когда будет готова еда. Спустя минуту говорит без умолку обо всем подряд. Через еще одну минуту требует пустить ее за плиту, чтобы она сделала все сама. Приготовленный ей завтрак не нравится им обоим, но он лишь немного хуже того, что удается книжнику. Его неудача обладает привкусом неведомого ей постоянства, длительности, укорененности во времени. Теперь девушка пробует все подряд, копирует фразы из книг, повадки и действия. Все, что может подарить новые ощущения, и подскажет, что новизны в них не так уж много. Они договариваются, что место у плиты будет определяться проигрышем в «камень, ножницы, бумага».

В оглушительной темноте под холодным дождем Маргарита не знает куда идти и кого звать на помощь. Она кричит в ночь, чтобы кто-то пришел и помог ей, нашел здесь замерзшую и испуганную, но не слышит себя. Ноги тонут в промокшей траве, земля влажными губами обхватывает ступни. Маргарита цепляется за вещь, которую непрестанно крутит в руках. Кажется, что этот предмет бесконечно меняет форму.

Сверкает молния и освещает лишь пару струй дождя перед глазами. Небо раскалывается пополам в припадке грома. Предмет вырывается из рук и Маргарита вслед за ним тянется, ныряет, падает, падает и падает в темноту, пока не просыпается.

Вскакивает с постели, пытаясь догнать и поймать вырвавшийся крик. Холод и влага никуда не уходят, сон будто продолжается. Девушка касается рукой щеки. Мокрая.

Кап, кап, кап.

Маргарита поднимает голову. На потолке расползается влажное пятно, из которого на ее постель падают капли. В ритме почти таком же быстром, как и ее сердцебиение. В доме прохладно. Вчера они не топили камин, слишком устали от похода за продуктами на почту. Маргарита ежится, сжимает и разжимает пальцы ног. Пол очень холодный. На ступнях и пальцах пятна грязи. Нащупав одно из одеял, с самым большим влажным пятном, она вытирает ноги.

Книжник просит ее рассказать о тревоге и кошмарах, но она не может. Тогда он предлагает ей писать о них. Она тянется к кофейному столику и блокноту, в котором составляет каталог кошмаров. Все они делят между собой одну концовку: Маргарита остается наедине с ничем и оно поглощает ее. В блокноте много вырванных страниц. Она пробовала составить из фрагментов снов историю, как это делает книжник, но истории нет. Блокнот заполняется попытками определить чувство, которое достаточно опишет ее сон и грязные ноги. Письмо дается Маргарите с трудом. Буквы угловатые и будто рассыпаются. Итог ее трудов: несколько исписанных страниц, на которых она пытается выбрать между словами «стыд» и «страх».

Бьянка много читает. Еще больше времени она проводит за рассматриванием картинок, которые попадаются в некоторых книгах. Рассказывает книжнику о загадке, которая скрывается между двух цветов: черного и белого. В одной из коробок она находит связку цветных карандашей и пробует с их помощью подобрать ответ. Она не раскрашивает картинки целиком, только расставляет акценты у женских персонажей. Глаза она делает светло-зелеными, а волосы – темными. Росчерками алого рисует царапины на предплечьях, а черным и синим карандашом придает дыму сигареты сизый цвет. Тем же синим карандашом она закрашивает джинсовую куртку. Бьянка приносит эти картинки книжнику и говорит, что цвет – одна из форм прошлого.

– Почему у меня не так?

Анна показывает пальцем на его правую руку, которая заканчивается там, где должен быть локоть.

– У тебя так, как обычно бывает у людей.

– Тогда почему у тебя так?

– Так вышло.

– В прошлом?

– Да, именно тогда. В прошлом.

– Ты расскажешь об этом?

– Нет.

– Почему?

– Просто нет.

– Не понимаю.

– Ничего страшного.

Книжник бережно хранит в подвале то, что уносит с почты после прилета каждого самолета: сухари, галеты, печенье, консервированные овощи, мясо, рыбу и плиточный чай. Нельзя быть уверенным, что самолет прилетит еще раз. Поэтому в кладовке ждут своего часа упаковки армейских пайков и белковых батончиков. Книжник взял их из поезда, который однажды несколько дней стоял на рельсах. Даже для двоих этих запасов хватит на несколько месяцев вперед. В первую очередь книжник и Амэ съедают макароны и крупы. В сезон дождей они сыреют и портятся быстрее всего.

С топливом не все так хорошо, но пока что сносно. Дом книжника питает электричеством ветрогенератор. В кладовке стоит несколько аккумуляторов, которые собирают заряд. Есть отдельный газовый генератор и несколько пропановых баллонов к нему. Обычно книжнику хватает тока от ветряка для света в доме и дровяной печи для приготовления еды.

Рядом с домом течет ручей, воду из которого книжник пропускает через фильтр (песок, уголь, ткань). Потом кипятит и еще раз фильтрует.

Благодаря всему этому, книжник может жить вдали от людей и городов. Но Амэ он предупреждает о том, что города и другие люди все же существуют. Пусть в это и сложно поверить.

Следующий день, он вновь выигрывает. Его ножницы против ее бумаги. На шкафчике висит лист из кулинарного справочника, рецепт без начала и конца. Приходится импровизировать. В одной кастрюле варится лапша, в другой на водяной бане греются овощные консервы. Книжник и Маргарита очень проголодались после ремонта крыши и похода за водой.

Два часа назад они отправились к колонке, чтобы набрать чистой воды. Можно было воспользоваться ручьем, но книжник специально привел Маргариту сюда, чтобы показать это место. Остатки кирпичной кладки, заросшая травой дорога, на которой сохранились следы разметки, запутавшаяся в траве тележка из супермаркета. Здесь когда-то был городской пейзаж, но его стерли решительным движением ластика. Осталась только автобусная остановка, вся в ржавых пятнах, и водозаборная колонка.

Ноэль интересно пока она видит во всем игру, которая ни к чему не обязывает. Она помогает книжнику разрезать книги, вместе с ним приносит дрова для печи, а перед этим помогает их колоть. Он показывает ей, как пользоваться увеличительным стеклом, чтобы она могла найти вредных насекомых или болезнь на листьях бонсай. Книжник пробует спросить Ноэль о том, что ей кажется правильным, чтобы условия игр помогли ей узнать и вспомнить себя. Ей нечего сказать о правильном.