Большая книга ужасов – 72 (сборник)

Похоже, этот человек то ли услышал, то ли почувствовал его приближение, потому что шевельнулся, чуть приподнял голову с подушки – и Саша увидел немолодую, очень худую женщину, в белой ночной рубашке с кружевным воротничком. Женщина смотрела на Сашу с радостным изумлением.

– Пашенька! – выдохнула она. – Неужели это ты?!

«Почему «Пашенька»? – удивился Саша. – И почему она так обрадовалась? Разве мы знакомы? Я ее не знаю! Никогда раньше не видел!»

– Пашенька, наконец-то ты за мной пришел, – шепнула женщина. – Я так измучилась от этих болей! Спаси меня от них! Забери меня с собой! Наконец-то мы снова будем вместе, как…

Ее худая рука слабо дрогнула, показывая куда-то в сторону. Саша покосился туда и увидел фотографию в затейливой рамке, которая стояла на столике около кровати. На фотографии были изображены мужчина и женщина – довольно молодые, примерно такого же возраста, как Сашины родители. У мужчины были лихо закрученные мушкетерские усы.

Точно такие же, как у того человека на надгробии!

– Все, Пашенька, – чуть слышно прошелестело рядом. – Идем. Идем скорей!

Сашка повернул голову и снова встретился взглядом с женщиной. Ее глаза были полны слез, но губы слабо улыбались. Саша смотрел, смотрел на нее… И вдруг понял, что она его уже не видит. Она умерла!

Внезапно он ощутил, что ноги его отрываются от земли, будто какая-то сила поднимает его вверх, и не сразу сообразил: это нетопырь снова вцепился в лоскут и выносит его из комнаты, поднимается в высоту, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком – и внезапно разжимает зубы!

…Саша открыл глаза и долго смотрел на что-то темное, жесткое, на чем он лежал. Не сразу удалось сообразить, что это асфальт.

Приподнялся, огляделся.

Что ж такое?! Почему он лежит на дорожке в парке Кулибина? Споткнулся, когда шел от Витька, упал – и что? Сознание потерял, что ли?

Стало жутко.

Вскочил, огляделся.

Как хорошо, что все аллеи так ярко освещены фонарями! Как хорошо, что так ярко освещена Белинка! Как хорошо, что дом почти рядом!

Саша со всех ног кинулся бежать, от спешки спотыкаясь и заплетаясь ногами, изо всех сил пытаясь вспомнить, как же это умудрился упасть в парке, но ничего вспомнить не смог.

* * *

Проснулся он с тяжелой головой и противной ломотой во всем теле. Так бывало, когда начиналась простуда. Но она обычно настигала его зимой, а сейчас никакая не зима – сейчас лето, погода чудесная. Солнце вовсю светит в окно, небо сияет невероятной голубизной, пахнет влажной свежестью дворового садика. Весна в этом году грянула необычайно дружная, поэтому цвело все сразу: и сирень, лиловая и белая, и яблони, и жасмин, который, оказывается, правильно называть чубушником, но ужасно неохота такое красивое и чудесно пахнущее растение называть таким деревянным словом.

Да, лето, да, тепло… а тело ломит. Неужели Саша простыл, пока валялся вчера на асфальте? Похоже, он решил уподобиться Егору с его любимой привычкой чихать и кашлять в самую жару! И что теперь делать? Пить какие-то таблетки?

Он угрюмо побрел на кухню, выдвинул ящик стола, в котором были навалены всевозможные лекарства, и поковырялся в них. Названия ничего ему не говорили. Про них все знала мама, но мама сейчас в Арзамасе. Можно, конечно, позвонить и спросить, что делать, какое лекарство принять, но неохота. Мама разволнуется, а уж насчет Сашиного здоровья она волнуется так, как будто инопланетяне высадились на соседней крыше и чихнули на любимого сыночка. Ну а папа принципиально ни от чего не лечился, уверяя, что все само пройдет, – и оно в самом деле проходило, даже грипп, от которого остальные в лежку лежали.

Папа сейчас бы…

Нет!

Саша зло мотнул головой и задвинул ящик стола с такой силой, как будто там лежали не лекарства, а все его воспоминания об отце – такие тяжелые, мучительные… и в то же время такие дорогие и незабываемые.

Зазвонил мобильник. «Витек» – высветилось на экране.

Саша мельком глянул на часы – да так и ахнул. Ничего себе, поспал он! Уже половина двенадцатого! А ведь они договорились встретиться в одиннадцать у Егора. Ребята, наверное, все собрались, ждут его и ругаются.

– Витек, я все, я собираюсь! – завопил он, плечом прижимая трубку к уху и пытаясь в этой неуклюжей позе освободиться от майки и пижамных штанов. – Проспал нечаянно!

– Куда ты собираешься? – удивился Витек.

– Ну мы же договорились к Егору пойти, ты что, забыл? – озадачился Саша.

– А, так ты еще ничего не знаешь… – протянул Витек.

– Чего я не знаю? – насторожился Саша.

– У Егора сегодня ночью тетя умерла. Он, конечно, со своей мамой поехал туда с утра пораньше. Так что встреча отменяется.

– Ну, меня он не предупредил, – пробормотал Саша растерянно, замерев в одной пижамной штанине.

– Да он никого не предупредил, – вздохнул Витек. – Просто Макса роды сегодня с утра пораньше припахали на дачу ехать – ну, типа страшная месть за то, что он вчера практически до полночи где-то шлялся и на звонки не отвечал. Теперь будет там три дня торчать кверху попом на грядках. Он как узнал про это, позвонил Егору – сказать, что не придет, – а тот ему и говорит: такие дела, у нас траур. Макс мне перезвонил, но тоже буквально вот только что, потому что я тоже проспал, он меня уже по пути в свою Киселиху вызвонил.

– Понятно, – пробубнил Саша. – Ну, мы можем с тобой вдвоем поискать картинки или на Щелковский хутор съездить: там, говорят, купаться вполне можно.

– Не, меня не пустят, – вздохнул Витек. – Я совсем забыл – у мамы завтра день рождения, юбилейчик, тридцать пять лет, придут гости, и она сегодня решила закатить генеральную уборку: окна мыть, то да се. Отец на работе – получается, я главная боевая единица.

– Повезло тебе, ничего не скажешь! – посочувствовал Саша. – Ладно. Я тогда сам в инете полажу, картинки посмотрю, может, что-то еще выберу.

– Да хватит картинок уже! – раздраженно крикнул Витек. – Сколько можно? Их надо распечатать и браться за костюмы. Ну попроси отца, ну пусть он распечатает их у себя в театре! У них качество принтера офигенное!

– Витек, – скрежетнул зубами Саша, – я ж тебе говорил, что отец на гастролях в Саратове вместе с театром!

– Сашка, – сказал Витек, и в голосе его явственно сквозила обида, – ну чего ты гонишь? Театр, может быть, и на гастролях, но Василий-то Николаевич в городе! Ну не хочешь его просить распечатать, так и скажи, а чего врать, да еще многоэтажно? Макс, когда мне звонил, сказал, что видел твоего папу в Мещере, пока их электричка перед Борским мостом притормозила. Он мимо переезда шел.

– Кто, мост? – глупо спросил Саша.

– Сам ты мост! – окончательно обиделся Витек. – Василий Николаевич там шел! Макс говорил, он был в этой своей знаменитой серой футболке, на которой сам трафарет сделал: «Я ♥ ТЮЗ-НН!» С сердечком! Так что… Помнишь, у Драгунского: нет ничего тайного, что не стало бы явным. И это точно! Ладно, мне пора. Созвонимся потом, когда все освободятся. Может, тогда и ты врать перестанешь!

С этими словами Витек отключился.

Несколько минут Саша тупо смотрел на свой телефон, потом отшвырнул его так, что тот скользнул по кровати и завалился за нее. Но Саша за ним не полез, а плюхнулся ничком, уткнувшись лицом в подушку.

Вот, значит, как… Вот как, значит! Значит, там, в микрорайоне Мещерское озеро, который все нижегородцы для краткости называют просто Мещерой, живет та женщина, ради которой отец бросил семью. И там, значит, у него такая любовь, что он даже на гастроли с театром не поехал. Раньше такое представить было невозможно – чтобы он оставил свои драгоценные декорации и костюмы без присмотра! Каждое лето Саша с мамой навещали его то в Ульяновске, то в Казани, то в Астрахани, то в Екатеринбурге – словом, везде, где в это время гастролировал ТЮЗ. Но теперь… теперь все переменилось. Мир встал с ног на голову, и Сашка чувствовал себя так, словно свалился в какое-то нереальное гиперпространство и висит там, окруженный со всех сторон горем и обидой. Ну хоть бы что-нибудь случилось, что бы отвлекло его! Хоть что-нибудь… хоть ненадолго… Как жаль, что у Егора умерла тетя: из-за этого встреча с ребятами сорвалась, отвлечься нечем. Ну, тетю эту тоже жалко, конечно, хотя Саша ее никогда в жизни не видел, просто знал, что у Егора есть тетя, которая живет где-то на Верхне-Волжской набережной, в одном из этих красивых старинных домов…

Виски внезапно прострелило такой болью, что Саша вскрикнул. Даже в пот бросило! Боль почти сразу прошла, но от сквозняка, метавшегося между раскрытыми во всей квартире окнами, стало холодно до дрожи. Саша побрел в ванную и долго стоял под горячим душем. Потом съел кусок сыра с яблоком – греть кашу или жарить яичницу было неохота – и завалился на диван. Идти куда-то он не решался. Боялся, что не справится с собой: вскочит в маршрутку, которая идет на Мещеру. Боялся, что заявится туда и будет там шляться по улицам в надежде увидеть отца!

День прошел в тасовании телевизионных программ и пустейшем блуждании по Интернету, причем Саша дважды натыкался на этого дурацкого Лукиана с его лжепророком Александром и Зевсом – отвратителем несчастий. Будто кто-то как нарочно эту чушь ему подсовывал!

Но это еще ничего… А вот совсем худо стало, когда он случайно вышел на сайт рассказов о природе с красивыми фотографиями и прочитал статью, которая называлась «10 лучших отцов в мире животных». Оказывается, отец-пингвин сам высиживает птенца, пряча яйцо с ним под складкой брюха, гигантский водяной клоп носит яйца с будущими детенышами на своей спине до тех пор, пока они не вылупятся, морские коньки и рыбы-лягушки чередуются со своими женами, оберегая икринки, страус-нанду сидит в гнезде аж шесть недель, пока его птенцы не появятся на свет… Но самыми заботливыми папашами оказались некоторые самцы некоторых лягушачьих видов. Они вынашивают головастиков во рту! И даже отказываются от пищи, пока молодежь не вырастет настолько, чтоб выживать в суровом окружающем мире!

Почему Саша не родился головастиком? Почему отец бросил его так рано? Ведь он еще не готов к тому, чтобы выживать в суровом окружающем мире!

К вечеру позвонила мама. Тем сдержанно-напряженным голосом, каким она в последнее время говорила с сыном, спросила, как дела. Саша буркнул: «Отлично!», с трудом сдерживаясь, чтобы не начать допрос с пристрастием: все же почему, по какой-такой тайной причине ушел от них отец?! Мама, впрочем, словно чувствовала опасность и тараторила с непривычным оживлением, так что вклиниться в этот поток слов было невозможно. Бабушке гораздо лучше, но еще несколько дней придется здесь пробыть. Не забывает ли Саша есть? Осточертеет колбаса с яичницей, можно пойти в большой продуктовый магазин напротив парка Кулибина: там отличный отдел готовой еды. Прекрасные супы, блины с чем угодно, котлеты. Деньги еще остались? Ну вот и хорошо! Если закончатся, пусть зайдет к соседке, Ангелине Богдановне, она Сашу профинансирует, с ней есть договоренность. Ну пока, мой хороший, целую, держись!

Когда мама положила трубку, Саша вздохнул почти с облегчением. Этот разговор ни о чем был невыносим.

Настал вечер, стемнело, но спать совершенно не хотелось: ну еще бы, поднялся-то с постели в полдень! Может, прогуляться? Сходить в магазин и купить… не суп, конечно, но блинов с творогом, что ли. Сыр с яблоками и яичница уже и впрямь поперек горла стоят, а блины там очень даже ничего!

Саша надел кроссовки, однако что-то мешало выйти из квартиры. Стоило подойти к двери, как начинало сжиматься сердце, давил невесть откуда взявшийся страх… И при этом он совершенно не мог больше сидеть дома!

Близилась полночь, поздновато гулять, но Саша ничего не в силах был поделать с этим нетерпением, которое вдруг овладело им и оказалось даже сильнее страха.

Ноги сами понесли его к парку Кулибина.

«Ладно, пройду через парк в этот несчастный магазин, про который мама говорила, он вроде бы круглосуточный», – подумал Саша, входя в освещенную аллею. Впрочем, она мгновенно погрузилась во мрак. И тотчас и в других аллеях начали один за другим гаснуть фонари, словно… словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора.

«Кажется, что-то такое уже было, – подумал Саша, – было вчера… Но почему я почти ничего не помню?!»

Дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял Саша. Оно напоминало бледно-желтый лоскут, обметанный по краю черной ниткой.

Подошву правой ноги что-то обожгло, и Сашей вдруг овладела ужасная слабость. Он прилег на этот клочок света, распростерся на нем, а в следующее мгновение у него возникло странное ощущение, будто пятно-лоскут кто-то подхватывает с асфальта и несет, несет… над Сашей резко хлопали крылья, внизу мелькали улицы, потом он почувствовал прикосновение чего-то холодного – ужасно, как бы загробно-холодного… почудилось, что лоскутом, на котором он распростерся, обтирают могильный памятник. Перед глазами мелькнул портрет молодого человека в лихо заломленном берете с кокардой, какие носят десантники, надпись «Веселов Николай Леонидович», даты рождения и смерти. Николай Веселов умер два года назад, прожив на свете всего двадцать лет. Потом опять ударил ветер, опять замелькал город внизу… кажется, проспект Гагарина, справа парк Швейцария, вот Мыза с развилкой трамвайных путей, потом поворот в глубь какого-то микрорайона, резкое снижение к приоткрытой балконной двери… и порыв сквозняка вносит лоскут внутрь.

Саша не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли идет по светлому линолеуму, не касаясь, впрочем, его ногами, неспешно направляясь к дивану, на котором лежал безмерно исхудалый парень с наголо обритой головой и глазами, так глубоко провалившимися в глазницы, что они казались двумя черными пятнами. Лицо его было искажено страданием.

– Кто это там? – встревоженно спросил парень, и провалы его глаз обратились к Саше. – Колян?! Ты?.. Не может быть… Но ведь ты же… я же сам твой гроб в Нижний привез из Дагестана, на твоих похоронах был…

Он задохнулся, схватился за горло и закашлялся.

– Ты остался таким же, каким был там, в горах, когда меня собой закрыл и мою пулю себе в сердце принял, – бормотал парень, комкая простыню на груди. – Ты меня тогда спас, Колян, а для чего? Лучше бы ты жив остался, а я бы погиб. Раз – и нет меня, и не будет меня заживо рак пожирать. Знаешь, сколько раз я тебя вспоминал, все думал: ну какой же смысл был в твоей смерти? Может быть, если бы ты выжил, ты жил бы счастливо, а я… а я мучился все эти два года. Знал бы ты, Колян, как я намучился! Вспоминаю вас всех, всех ребят из нашего взвода, кто в бою с той бандой полег, и каждому завидую: тебе, Вадьке Скобликову, Димке Кравченко, и старлею нашему завидую… А от меня, от Гошки Панова, которого вы Энерджайзером звали, остался живой труп. Ему давно в могилу пора, но никак он туда лечь не может.

Гошка Панов смотрел на Сашу, и в темных провалах его глаз что-то поблескивало.

«Это слезы, – понял Саша. – Он плачет! Как же он намучился, бедняга…»

– Колян, – вдруг слабо улыбнулся Гошка Панов, – я понял! Ты пришел меня спасти, да? Как тогда, в Дагестане? Колян, спаси меня от этих мучений! Забери меня с собой! Ты меня заберешь – и я снова буду с вами! Со всеми нашими ребятами!

Голос его вдруг прервался, губы приоткрылись, рука, нервно комкавшая простыню, соскользнула с кровати и повисла.

Сашка смотрел, смотрел на него… И вдруг понял: Гошка Панов уже ничего не видит. Он умер!

Тотчас Саша ощутил, что ноги отрываются от земли, будто какая-то сила подхватывает его, выносит из комнаты, поднимается ввысь, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком – и неожиданно бросает вниз!

…Саша открыл глаза и обнаружил, что лежит на дорожке в парке Кулибина.

Вскочил, огляделся.

Он шел за блинчиками с творогом. Это помнил, но только это. А потом? Что было потом?

Слабо соображая, поднялся, побрел домой. Ни в какой магазин больше не хотелось, о еде и думать было тошно: желудок к горлу подпирало, как будто укачало на какой-нибудь бешеной карусели.

Какая-то жуть клубилась в воспоминаниях, но стоило сосредоточиться, как острой болью простреливало виски. Наконец Саша доплелся до дома и сразу рухнул спать.

* * *

Утром все тело снова так ломило, будто его палками били, и голова ужасно болела.

До невозможности хотелось с кем-нибудь поговорить и рассказать про все эти непонятки. Но с кем?! Мама занята больной бабушкой, а отец…

Неизвестно, чем или кем занят отец, только не своим брошенным сыном.

Он и злился на отца, и скучал по нему до нелепых девчачьих слез. А еще сильней злился на маму. Почему от нее ушел муж? Саше-то казалось, что она самая лучшая, но самых лучших мужья не бросают! Значит, она что-то делала не так…

А он сам, Сашка Денисов? Что он делал не так, если его бросил отец?! И кто мог подумать, что такое случится? Он думал, отец его любит! В марте, когда они на каникулах ездили на Крит и отправились на экскурсию на страшный остров Спиналонга, куда в прошлом веке отправляли прокаженных со всей Греции, отец держал Сашу за руку и от себя ни на шаг не отпускал. Особенно после того, как тот решил полазить по заброшенным каменным жилищам и чуть не сорвался с осыпавшейся лесенки. Саша ничуть не испугался – ведь там уже давным-давно не осталось ни следа бывших обитателей, ни самой проказы, и вообще, ее уже давно научились лечить, а остров пустой, туда только туристов на экскурсии возят, как в исторический музей. Он-то не испугался, а родители – ужас как. Особенно папа! Когда уже вернулись на корабль, он вдруг сказал: «Даже не знаю, как бы я пережил, если бы с моим ребенком что-нибудь случилось. У меня бы сердце разорвалось, наверное! Или с ума бы сошел…» Мама аж всплакнула тогда, а Саша ничего, он это воспринял как должное. Он, дурак, как должное воспринимал любовь отца… а выходит, что никакой любви и не было? Или она сдулась, эта любовь, как шарик? Лопнула, как мыльный пузырь?..

Желудок подвело от голода, но в холодильнике было пусто. Надо все же дойти до магазина.

Саша вышел на улицу. Через несколько минут он заметил, что не идет, как раньше ходил, быстро и легко, а бредет, будто бурлак в лямке. Но бурлаки тащили против течения пароход, а Саша везде тащит за собой свою тоску по отцу.

До чего же он устал от этой тоски! Чувствует себя словно отравленный горем. Нужно какое-то противоядие. Противопоставить горю можно только радость. Хочется чего-нибудь… такого! А какого именно?

Он растерянно оглядывался по сторонам, будто надеялся увидеть, как радость идет по улице и приветливо машет ему рукой: привет, мол, Сашок, вот и я! Еще бы знать, как эта самая радость выглядит…

И вдруг на глаза попался рекламный щит с надписью «Найди друга!». На щите была нарисована симпатичная, но грустная собачья физиономия. Это была реклама приюта для бездомных животных. И Саша внезапно понял, чего ему сейчас нужно, какой радости. Ему жизненно необходимо, чтобы его кто-нибудь любил, причем только его одного, все равно какого: троечника или отличника, грязнулю или аккуратиста, болтуна или молчуна – всякого! На такую любовь люди, наверное, неспособны, даже родители, которые вечно хотят сделать нас лучше, чем мы есть. На такую любовь способны только собаки! Вот сейчас Саша пойдет в этот приют: на рекламном щите указан адрес, Почаинский овраг – это совсем недалеко, туда можно и на маршрутке с площади Свободы доехать, и пешком добежать. Кстати, обратно точно пешком придется, потому что вряд ли пустят с собакой в маршрутку. Так, а интересно, в приюте дадут поводок? Ну, в крайнем случае можно взять пса на руки, чтобы не удрал, и принести домой, а потом уже заняться «снаряжением». Хотя нет, Саша ведь хочет большого пса, желательно лабрадора или ретривера. Голден ретривера! О такой романтичной и очаровательной собаке с золотистой шерстью они иногда мечтали с отцом, но мама не верила, что Саша сможет гулять с собакой утром и вечером – с его-то желанием подольше поспать! Она не хотела лишних хлопот с уборкой, то да се…

«Ну ничего! Придется маме смириться! – мстительно подумал Саша. – Сама виновата – оставила меня одного, забросила, можно сказать, отец вообще предал, а вот пес меня никогда не забросит и не предаст! Потому что я проявлю к нему милосердие! Я стану его спасителем! И он будет мне благодарен! Конечно, голден ретривера я в приюте вряд ли найду – ну а вдруг? Всякое бывает!»

Он размышлял, а ноги сами несли его через парк Кулибина, а значит, мимо ТЮЗа… Да ладно, чего ж теперь! Надо привыкать!

Саша свернул с асфальтированной дорожки и помчался по тропке, стараясь не смотреть на серое здание театра, как вдруг из кустов сбоку донесся треск, визг – и на тропу прямо перед Сашей буквально вывалился какой-то черный грязный комок.

Саша чуть не упал и даже машинально занес ногу, чтобы отшвырнуть от себя это невесть что, как вдруг комок развернулся, приподнялся – и Саша увидел, что это пес.

Зрелище он собой представлял самое жалкое. Тощий, облезлый, с обрывком веревки и кровавыми следами на шее, с куцым отростком вместо хвоста, с перебитой передней лапой, которую поджимал, еле держась на остальных трех, – так они дрожали. К тому же морда у него была какая-то перекошенная: один глаз заплыл кровью, другой нелепо косил… В общем, урод уродом, и если можно было найти пса, менее напоминающего романтичного и очаровательного голден ретривера, то он стоял перед Сашей. Но если можно было найти пса, который смотрел бы на человека с огромной мольбой, то он тоже стоял перед Сашей!

В кустах, из которых он вывалился, клубилась какая-то странная темнота, и оттуда доносилось не то глухое рычание, не то угрожающее ворчанье.

Что, еще одна собака? Нет… Что-то пугающее, что-то страшное!

Саша попятился было, но чуть не наступил на трехногого пса. Тот жалобно взвизгнул, и Саше стало стыдно.

– Эй! – крикнул он, вглядываясь в куст. – А ну пошел вон!

Он не знал, к кому обращается, но рычание на миг прекратилось, словно это неизвестное страшилище онемело от изумления. Однако тотчас оно взревело так, что Саша отшатнулся, поскользнулся и плюхнулся на траву. Схватил попавшийся под руку сук и швырнул в куст, однако рычание не утихало и сгусток тьмы словно бы подался вперед. Вот-вот выскочит из куста! Не оборачиваясь, боясь оторвать взгляд от этой надвигающейся тьмы, Саша пошарил сзади, надеясь, что попадется еще один сук, но только попусту хватался за траву.

И вдруг что-то подсунулось под руку. Саша покосился и увидел, что пес, который и так еле держался на трех лапах, решил помочь и подтащил к нему земляной ком, из которого торчит длинный стебель какого-то растения.

Это было смешно и глупо, но больше все равно обороняться было нечем. Саша неловко размахнулся, швырнул ком, с которого посыпались земля и какие-то крошечные синие цветочки, – и попал точно в середину куста! Раздался истерический писк, пошумела листва – и все стихло. Однако у Саши не исчезало ощущение, будто за ним наблюдают чьи-то недобрые глаза.

Захотелось как можно скорее убраться отсюда.

Он вскочил, бросился было бежать, но сзади раздался тихий визг, вернее стон, и Саша оглянулся.

Ах да, пес…

Тот, похоже, совсем обессилел: уже не скакал на трех лапах, а лежал на траве, часто, запаленно дыша.

Саша остановился.

Пес чуть повернул голову, и его единственный глаз уставился на Сашу.

Была в этом взгляде смертельная, безнадежная усталость. Даже мольбы в нем теперь не было – только усталость… «Я знаю, что я урод, – словно бы говорил пес. – Такой грязный, жалкий, что тебе противно даже подойти ко мне, не то что помочь. Я все это знаю… Просто умирать неохота, понимаешь?»

– Ох, – тихо сказал Саша, проглотив комок, вдруг вставший поперек горла, а потом вернулся, наклонился и взял пса на руки.

Тот был настолько истощен, что словно бы ничего не весил. Видимо, был уже на самом-самом пороге смерти. И это полумертвое существо только что помогло Саше спугнуть что-то ужасное, затаившееся в кустах! Не бросилось спасаться само, а из последних сил помогло!

Сухой, покрытый белым налетом язык вываливался из пасти. Пес был еще и обезвожен до последней степени.

Надо его напоить. Первым делом – напоить!

Саша вспомнил, что под лестницей, которая вела на внешнюю галерею ТЮЗа, есть водопроводный кран. К нему прикручивали шланг, когда поливали клумбы, окружавшие здание театра. Саша и сам сколько раз их поливал, а потом приходил в мастерскую к отцу – мокрый и чумазый с головы до ног. В таком виде, конечно, идти домой было невозможно, поэтому приходилось сушить рубашку и шорты на огромном ветродуе, которым отец обычно подсушивал краску и клей на декорациях…

Воспоминание мелькнуло и исчезло, не причинив обычной боли.

Сейчас было не до своих страданий! Сейчас надо спасти умирающего пса!