Душа мертвеца

– Согласна насчёт фактов, а вот насчёт логики и интуиции могу поспорить. Пуаро не был бы знаменитым сыщиком, если б не пользовался своим даром.

Степанов улыбнулся, на его щеках заиграли ямочки.

– Ты сегодня хорошо выглядишь.

– Спасибо. Выгляжу я как обычно.

– Да нет, ты здорово изменилась по сравнению со школой.

– Конечно, в школе меня никто не замечал, я была тихой отличницей, скромно зубрила математику, законы физики и т.д., затем выросла и превратилась из гадкого утёнка в лебедя. Ты это хотел сказать?

– Почти.

Музыка кончилась, Мила остановилась.

– Я пожалуй присяду, а ты потанцуй с Иркой. Она давно ждёт, когда ты её пригласишь и будет на десятом небе.

– Ты не хочешь продолжить наш разговор?

– Не сейчас. Пожалуйста, потанцуй с Ирой и уверь её, что у тебя нет ревнивой жены, а то она боится.

– А ты бы хотела, чтобы меня кто-то ревновал? Ты хотела бы меня ревновать?

– Нет.

– Почему?

– Ревность – ужасное чувство, оно ничего не даёт кроме опустошения.

Мила села за стол там, где сидела Ирина, подтолкнула её в бок.

– Ну, что ж, иди, он тебя ждёт. Я выполняю свои обещания.

Иринка подмигнула, улыбнулась во всю ширь, её уже изрядно шатало:

– А следующий танец тоже мой?

– Хоть все сто. Я уже устала, – ответила Мила.

Зазвучала очередная мелодия, послышалась плавная флейта «Одинокого пастуха», издали Мила видела, как Ирина, прижимаясь к Степанову, повисла на его плече.

«Они неплохо смотрятся вдвоём», – решила она, – Только вот о чём они говорят? Неужели она рассказывает ему про свою очередную роль в театре? Они совсем разные, у них даже нет общих интересов, а он слишком умён для неё, – и тут же упрекнула себя за свои мысли, – Неужели, я ревную? Нет. Просто она довольно симпатична, как и все актрисы в её возрасте, и он хорош собой. Но они совсем не подходят друг другу, они такие разные. Осторожно, Мила Сергеевна, не споткнись, сделай вид, что тебя это нисколько не волнует, отвлекись на что-нибудь приятное, никто не должен понять, что вызывает у тебя интерес».

Она прислушалась к разговорам за столом. Говорил физрук Александр Борисович:

– Ну и вот, вижу мальчишка-то совсем хилый, я его давай закалять, обливал водой, гонял по стометровке, смотрю, он уже поправляться стал, превращаться в настоящего эдакого богатыря русского.

– А мать его затем нашла?

Физрук покачал головой:

– Нет, подкидышем оказался. С детдома сбежал. Там, говорит, плохо кормят, ну я его и поднял на свои преподавательские харчи. Только потом всё же пришлось вернуть обратно парнишку, я бы не потянул, зарплата у меня не такая уж большая. Сейчас изредка навещаю. Помнишь, говорю, как нашёл тебя на вокзале, а он мне кивает, хочет, чтобы я его забрал. Может и заберу, если пенсию прибавят.

В зал принесли откуда-то гитару, колонки смолкли, пары на сцене остановились, кто-то даже завозмущался:

– Эй, включите музыку!

– Да подожди ты. Сейчас играть будут. Хором споём.

Степанов и Ирочка сели рядом, она могла даже видеть их отсюда. Ира что-то оживлённо говорила своему кумиру, а он так же оживлённо кивал. Красная помада размазалась, оставив ужасные следы, он, видимо, сказал ей об этом. Ира достала салфетку и начала вытирать следы. Прозвучали первые аккорды, совсем как во время походов у костра. Уже такие походы не устраиваются, кругом террористы, общество напугано, а преподаватели и подавно.

«Как всё же мне повезло, я узнала, что такое романтика пионерских ночей». Мила вспомнила, как они с Надькой готовились в походы, делали бутерброды, наливали в термос горячий чай, чтобы он долго не остывал, укладывали вещи, тёплые носки, всё это могло пригодиться в пути. А потом матери на прощание говорили им: «Не задерживайтесь, приходите сразу, мы будем вас ждать».

«Где же сейчас то беззаботное время, та романтика приключений, та радость жизни, когда ты ничего не боишься, словно вольная птица в полёте?»

Мила очнулась от того, что весь зал пел, у всех были грустные лица, будто они прощались в который раз со своей юностью. Ира грызла яблоко и слушала, как поют другие, Степанов подпевал в пол голоса. Перед Милой стояла ваза с яблоками, Мила взяла одно в ладони и тоже тихонечко запела в такт хору:

«Изгиб гитары жёлтой

Ты обнимаешь нежно,

И звон осколком эха

Пронзил тугую высь.

Стихами или песнями

Мы этот день наполним.

Как здорово, что все мы здесь

Сегодня собрались.

Как отблеск от заката

Костёр меж нами пляшет,

Ты что грустишь, бродяга?

А, ну-ка, улыбнись.

И кто-то очень близкий

Тебе сегодня скажет,

Как здорово, что все мы здесь

Сегодня собрались.

И всё же с болью в горле

Мы тех сегодня вспомним,

Слова чьи с полулова,

Увы, оборвались.

Стихами или песнями

Мы этот день наполним.

Как здорово, что все мы здесь

Сегодня собрались».

…Они шли вдоль по заснеженным улицам, Степанов поднял воротник, слегка порошил снежок, горели тусклым светом ночные фонари, отбрасывали потоки этого света на сугробы. Завтра заработают снегоуборочные машины, и всех этих куч не будет в помине. Но они живописно смотрелись. Одинокие голые деревья выстроились вдоль миниатюрных аллей, их когда-то в лучшие времена посадили пионеры, тогда они были ещё кустиками, а теперь разрослись, и летом здорово украшали город. Тени, отбрасываемые от скамеек, придавали всей этой картине ещё более неповторимый вид. Так бы всегда, идти с кем-нибудь под руку и не останавливаться на перекрёстках жизни, но приходится, и никуда от этого не деться.

– О чём думаешь?

– Так, ни о чём.

– Я смотрел на тебя, когда ты пела.

– И что же ты увидел?

– Слёзы.

– Разве?

Мила пожала плечами, коснулась своих покрасневших глаз.

– А я, наоборот, не заметила этого.

– И к чему эти слёзы?

Мила глубоко вздохнула, изо рта вышло облако пара.

– Во-первых, понимаешь, когда пели последний куплет, я думала о Надьке.

– Ну, вот ты опять. А во-вторых?

– Во-вторых, исполнилось одно из моих самых заветных желаний. Сначала я даже не хотела идти на этот вечер, просто мне не нравится воспоминать старое, юность, которой уже никогда не будет. И вот пошла.

– Могу я узнать о твоём желании?

Степанов переминался с ноги на ногу.

– Конечно. Ты танцевал со мной. Ты первым пригласил меня на танец. Все девчонки мечтали об этом, и случись это двадцать лет назад, когда мы все были такими наивными, они разорвали бы меня на части.

– А теперь.

– Теперь всё изменилось, каждый прошёл свою школу жизни, у каждого своя судьба, своя жизненная дорога.

– И у тебя своя?

– А как же.

Мила остановилась возле девятиэтажного дома с закодированной железной дверью подъезда.

– Ну вот, мы и пришли. Спасибо, что проводил. Сегодня ты был настоящим кавалером.

Дмитрий посмотрел наверх.

– На каком этаже ты живёшь, если не секрет?

– Не секрет. На восьмом. А ты что собираешься карабкаться по балконам?

– Зачем же по балконам. Я же не Тарзан. Ты просто пригласишь меня на чашечку кофе.

Мила опустила голову:

– Уже поздно, Степанов.

– Намёк понят.

– Если бы ты провожал Ирку, она наверняка пригласила бы тебя на чашечку кофе, а мужа отправила бы к тёще, она на это способна.

– Но я провожаю не Ирку, а тебя.

– Тоже верно.

Степанов достал дорогую зажигалку, пачку сигарет «Camel», протянул одну своей попутчице:

– Ты куришь?

Мила взяла сигарету, вдохнула свежий огонь, курила она давно с тех пор, как закончила университет и вела дела в Московском МУРе, бывало, это здорово успокаивало, да и в её команде не было не курящих, у всех, видать, шалили нервы.

– Хорошие сигареты. Я давно такие не пробовала, всё какую-то дрянь беру, особо не разгуляешься.

– А ты бизнесом займись. Могу посодействовать в этом.

Мила не ответила, помолчали. В его кармане внезапно раздалась электронная музыка, Степанов раздражённо достал сотовый телефон, развернул панель и по привычке цыкнцул в трубку:

– Да. Ростовцев? Знаешь, сейчас не могу. Звони завтра. Да, завтра! Понял! Не изменю я своего решения! – убрал сотовый обратно в карман пальто, – Извини, отвлекают. Сама понимаешь, деловой мужчина всегда всем нужен.

– Ты правда следил за моей жизнью в Москве?

– К чему ты клонишь?

– Зачем тебе это нужно было?

– Хотел подойти, завязать разговор, но ты была такой неприступной, всё откладывал, откладывал, и вот дотянул….

– Я, ведь, не в твоём вкусе. Тебе нравились всегда какие-нибудь глупенькие дамочки в песцовых мехах, захлёбом читающие любовные романы. Ты прекрасно знал, что я не такая.

– Мне всегда нравились умные серьёзные женщины, знающие себе цену.

– Вот как.

Мила потушила сигарету.

– Холодно становится. У меня ноги замёрзли. Я, пожалуй, пойду.

Он снова посмотрел на неё тем взглядом, какой Мила уловила во время танца на вечеринке.

– Значит, не приглашаешь?

– Прости, нет.

Не помня себя, она нажала кнопку лифта с отметкой на цифре «9», затем пешком спустилась на этаж ниже. Оказавшись в квартире, Мила задёрнула шторы, включила ночник, открыла школьный альбом и ещё раз вгляделась в фотографию Нади, затем перевернула лист и посмотрела на пожелтевший от времени снимок, где фотокамера запечатлела красивого мальчика с ясными голубыми глазами в школьной форме. На неё совсем из другого времени глядел Димка Степанов – кумир всей школы.

…

– Артём Прокопьевич, Вы по делу?

Денисов ввалился в её кабинет, сел на стол, как обычно привык делать, здесь он чувствовал себя вольно и непринуждённо.

– Разумеется, по делу. А ты с каких пор со мной на «ты»? Опера никогда не беспокоят по пустякам. Кстати, тебе пошёл на пользу отдых? Голова больше не болит?

– Нет, уже не болит, а просто ноет.

– От чего же?

– От тебя, Денисов. Тебя по телеку показывали.

– Да ну.

– Серьёзно.

Мила сидела за высоким столом в своём кабинете. На столе мерцал экран компьютера, валялись кипы бумаг, неоконченных дел. В меблированной стенке эти же дела были аккуратно подшиты и хранились по датам и тематике, огромное алое на подоконнике закрывало картину обычной зимней свалки с суетой, и всё же, можно было видеть отдельных прохожих, которые спешили по своим делам. Конечно, не все из них были преступниками, подозреваемыми, свидетелями и жертвами, но кое-кто из этих самых прохожих попадал сюда, имел дело со следователем, отвечал на его каверзные вопросы, получал такие же каверзные ответы и т. д. Мила старалась не смотреть в окно, на работе, как только каблуки её сапог переступали порог этого кабинета, она надевала на себя образ некой железной леди, неприступной, холодной, без тени эмоций. Она знала, что в душе своей была не такой, более хрупкой, более ранимой, но приходилось волей-неволей нахлобучивать на себя этот облик, и никто бы никогда не догадался об этом.

– Что же там про меня говорили? – спросил Денисов.

– Ничего особенного. Ты отличился на службе отечеству и т. д. и т. п. В общем, всё хорошо, прекрасная маркиза, всё даже очень хорошо.

– Вот только до сих пор не найден основной заказчик.

– До сих пор? Да ведь со дня убийства Борисова прошло всего три дня. За три дня у нас дела не раскрываются.

– Согласен.

Денисов кивнул.

– Я, конечно, могу рассказать о результатах медэкспертизы, но лучше, если ты сама подойдёшь к Ниночке, она тебе поведает кое-что интересное.

– Что ты имеешь в виду?

– Кое-что интересное.

Денисов заулыбался.

– Ладно, не томи. Говори.

– Борисов был убит дважды.

Мила оставила папки в стороне и внимательно посмотрела на оперуполномоченного.

– Что значит дважды?

– Сначала отравлен, затем застрелен. Переяславцев тоже был отравлен. Твоя версия насчёт общего источника этих двух убийств совпадает. Значит, ты – гений. Это говорит о том, что наш круг поиска постепенно, хоть и медленно сужается. Вот и понимай, как хочешь.

Мила мотнула головой, прищёлкнула от удовольствия языком:

– За что я тебя люблю, Денисов, так за твою дурацкую манеру вести разговор. Мне кажется, стоит спуститься в буфет и выпить кофе. Как ты думаешь?

– Стоит так стоит. Пошли, миссис Марпл.

– Не хами.

Мила шутливо нахмурилась, она знала, что с недавних пор нравится Денисову, хоть он и был моложе её, ей нравилось невзначай играть на его чувствах, при этом совсем не задевая их, так было удобно. И он вёл себя тоже осторожно и достойно.

В буфете шумно, неуютно, холодно как-то, постоянно хлопают двери из-за того, что входят и выходят люди в униформах и без неё. Мила откусила пирожок с капустной начинкой и отхлебнула глоток горячего кофе, посмотрела на Денисова:

– Есть ещё что-нибудь по делу?

– Приходила жена Борисова. Что-то хотела тебе сказать, а тебя, к сожалению, не было.

– И что же она хотела мне сказать?

– Не могу знать, товарищ, майор. Она была, как будто, чем-то взволнована, ну, ты же знаешь этих пожилых тётенек. Они всегда надевают на лицо жалостливую испуганную мину и начинают пороть всякие глупости. Затем стой рядом с ними с полным тюбиком валерьанки и отпаивай, да ещё говори при этом, что, дескать, всё будет нормально.

– И ты успокаивал?

– Нет, тебя ждал, ты ведь у нас мастер по этим делам, так и Хоботов намекает, а я в женскую душу лезть не стал.

– Ну и напрасно.

– Что ты имеешь в виду?

Мила встала, покинула буфет, оставив Денисова с открытым ртом и удивлённым лицом. Пусть он потом её ищет и спрашивает насчёт женской загадочной души.

…В кабинете Ниночки как всегда полный беспорядок. Повсюду разбросаны колбы с какими-то препаратами, необходимыми для экспертизы, неоконченные записи протоколов, ещё не подписанные рукой главного судмедэксперта, печати, штампы, за которыми остаётся последнее слово, когда словам специалиста высокого класса уже не верят. Ниночка – высокая сорокалетняя шатенка сидела за столом с кипой этих самых бумаг и была занята своим бутербродом. На старой газете стоял стакан с недопитым ещё чаем, рядом блюдце с булочкой. Ниночка дожевала остатки бутерброда, увидев Милу, развела руками и почти как малолетняя девчонка чуть ли не сшибла её с ног.

– А, кого я вижу! Сама Мила Сергеевна пожаловала в гости. Наш уважаемый Шерлок Холмс. Давно не заглядывала. Я уж думала, не уехала ли ты обратно в Москву, в МУРе уж побольше нашего платят, да и дел больше. Что скажешь?

– Ничего. Дел больше, а толку. Целыми днями, как белка в колесе, кругом столько людской грязи, в провинции спокойно как-то.

– Извини, вот обедаю прямо на рабочем месте, мне привычнее здесь, не выходя из образа, садись чаю налью, у меня ещё, кажется, осталось.

– Нет, только что из буфета с Денисовым. Кстати, это он меня к тебе направил.

Мила проследила за тем, как Ниночка выпила чай несколькими глотками, поставила стакан на газету, булочка с маком так и осталась нетронутой.

– А, это по делу Борисова? У меня как раз есть то, что может заинтересовать тебя. Я даже микроскоп не стала убирать.

Ниночка указала в дальний угол, где находился старый микроскоп, его ещё из Москвы лет двадцать назад выписали, но и эта техника до сих пор работала и, судя по заключениям, успешно.

– Что это?

– Анализ крови убитого.

– Это проливает какой-то свет на характер преступления?

– Ещё какой! Ты лучше не спрашивай, а просто подойди и загляни внутрь, тогда сама всё поймёшь.

Мила подчинилась, села за стол, настроила лампу, сощурилась и погрузилась в непонятный микромир. Она увидела тысячи красных точек, которые замерли в неподвижности, а вокруг них зияло розовое поле, кое-где встречались белые точки, но их здесь было значительно меньше. Мила отвлеклась, посмотрела на судмедэксперта.

– Что ты там увидела?

– Эритроциты словно склеились. Их тут целое скопление.

– А помнишь анализ Переяславцева, убитого две недели назад?

– Помню.

– И что общего?

– Всё. Эти два анализа абсолютно идентичны.

Ниночка снова развела руками:

– Ну, а я что тебе говорю. Оба были отравлены. Только смерть Переяславцева наступила через три часа после отравления, и причиной её явилось удушье, а Борисов скончался от кровотечения спустя примерно час после приёма яда. Значит, его убили дважды.

– Не могу только понять, зачем. Для чего убийце сначала травить, затем стрелять, ведь это добавляет улики. И потом, на это же уходит уйма времени. Не проще ли было его просто застрелить и скрыться.

– Преступник и так скрылся, а вот насчёт двойного убийства тебе решать, ты же у нас ведущий следователь и, скорее всего, у тебя свои версии.

– Ещё пока нет. Нин, налей мне чая, а лучше кофе, мне необходимо всё обдумать.

Мила проследила за тем, как бурая горячая струйка перетекла из кофейника в аккуратную кружку из настоящего китайского фарфора, сделала первый глоток.

– Что это был за яд?

– Экспертиза показала, что в крови и Борисова, и Переяславцева найден мышьяковистый ангидрид.

– Что это за яд?

– Синонимы «белый мышьяк», «кислота мышьяковистая». В медицине применяется наружно, как некротизирующее средство при кожных болезнях, в стоматологии используется также для некротизации пульпы. Внутрь применяется при малокровии, общем истощении, неврастении. Высшая разовая доза всего пять тысячных грамма, в крови убитого обнаружены следы этого ангидрида, в десятки раз превышающие допустимую дозу. Препарат принадлежит к списку А опасных препаратов.

– А теперь всё то же самое только более понятным языком.

Ниночка прошлась из одного конца кабинета до другого, села на обтрёпанный стул, положила ногу на ногу, достала сигареты, закурила.

– Кстати, хочешь?

– Нет, сегодня никаких сигарет.

Кабинет погрузился в синее облако дыма.

– Это значит, что мышьяковистый ангидрид вызывает омертвление тканей и должен применяться в минимальных количествах только по рецепту врача. Это также значит, что доступ к этому препарату ограничен, и убийца либо сам является медиком, либо имеет знакомство в среде медперсонала.

– Но разве за препаратами списка А не ведётся строгий контроль?

– Ведётся, также как и за наркотиками, однако документы подделываются не только в сфере крупного бизнеса, но и в сфере здравоохранения. Его могли списать якобы в связи с истечением срока годности, ну я не знаю, есть тысячи способов.

– Да, мне предстоит серьёзная работа. Почему только Переяславцев скончался спустя три часа после употребления этого самого ангидрида? Я думала, если это – сильнодействующий препарат, он должен был умереть сразу же.

– Нет, она, то есть смерть наступает медленно, точнее не совсем медленно, а просто человеку становится всё хуже и хуже, затем присоединяется одышка, судороги, далее отёк лёгких и всё по нарастающей.

Мила удручённо покачала головой.

– Я, конечно, рада новым данным, но теперь в моём уравнении тысячи неизвестных и практически ни одного известного.

– Ну, два-то уж точно есть: Борисов и Переяславцев.

– Они покойники и ничего мне не поведают о своей смерти, – отшутилась Мила.

– Ладно, иди спокойно обдумай мои сведения, может, к чему-то придёшь, я всегда рада помочь, – Ниночка похлопала Милу по плечу, выражая таким образом своё сочувствие в предстоящем нелёгком поиске, – Понимаю, мне проще. Ты ведь должна всё свести в одну цепочку и не одну душу вывернуть наизнанку, но почему- то мне кажется, тебе повезёт.

– Надеюсь.

Мила достала из кармана свою записную книжку, наспех просмотрела свои предыдущие записи:

«Посещение места преступления,

расспросы очевидцев, коллег по работе».

Добавила ещё одну строку:

«Посещение вдовы Борисова».

Ниночка кивнула на блокнот в руке Милы:

– Что ты там пишешь? Если заключение, я и так тебе его дам с печатью и штампом, как положено.

– Нет, не заключение. Это я своё. А заключение я, пожалуй, с собой прихвачу.

Мила сложила вчетверо стандартный лист медзаключения, сунула его в карман и, что-то думая про себя, вышла из кабинета.

ГЛАВА 2

– Ты проходи, проходи, не стой в дверях-то.

В узкой дверной щели показалось постаревшее лицо Зои Всеволодовны, она была одета в синий фланелевый халат, куталась в пуховую шаль-самовязку.

– Батареи плохо топят, вот целыми днями мёрзну, лето вспоминаю, как на огород поеду. Теперь, слава богу, отдыхаю, а то руки после прополки болят. Я сейчас чай поставлю, как раз обедать собираюсь.

Мила стряхнула прилипший к пальто снег, повесила его не крючок, сняла сапоги. Зоя Всеволодовна заботливо подставила под её ноги тапочки.

– Проходи, давно ты у меня не была.

Мила огляделась. В прихожей висел портрет Лопухиной, здесь было намного темнее, чем в комнате. Мила опустилась на мягкую софу в гостиной, в то время как хозяйка пошла хлопотать на кухню, послышалось шипение чайника, запах свежеиспечённого хлеба.

– Да Вы не беспокойтесь, Зоя Всеволодовна, я всего на несколько минут, – крикнула из комнаты Мила.

– Не отпущу, пока не поешь. Знаю, как вы, молодые, на работе всухомятку едите, а потом на здоровье жалуетесь. А с теперешним-то ритмом жизни только и приходится всё на бегу успевать.

– Какие там молодые. Тридцать пять – это уже средний возраст, – с грустью в голосе сказала Мила.

– Не согласна. Тридцать с половиной – самый подходящий для женщины возраст, она свободна, раскованна, а если к тому же одинока, много возможностей реализовать себя.

В комнате появилась Зоя Всеволодовна с полотенцем в руках, она присела рядом с Милой.

– Здесь всё по старому, как ещё при Наденьке было. Переставлять я ничего не стала, да уж куда мне, силы не те.

Мила посмотрела в центре стены, там, где висела в рамке большая фотография Нади, сделанная десять лет назад, когда она только-только переехала в Москву и поступила на работу в модельное агентство. Надя глядела на неё своим простодушным беззаботным взглядом, хотя и в этом взгляде она успела прочесть ту же боль, которую заметила возле сбитого КАМАЗом пса на шоссе.

– Да, – кивнула Мила, – У Вас всё по-прежнему, и шторы те же. А почему Вы позавчера не пришли на встречу выпускников? Там много наших собралось, было весело.

– Я с давлением мучилась, думала скорую вызвать, потом таблеток наглоталась и спать легла.

– Мы про Вас вспоминали.

Зоя Всеволодовна улыбнулась. Именно в этот момент она так была похожа на Надю.

– Ах, да, я же варенье специально достала, идём на кухню. Оно свежее, тебе должно обязательно понравиться.

Варенье и правда оказалось вкусным, таким Мила его ещё никогда не пробовала, горячий кипяток немного согрел её, успокоил, она расслабилась.

– Уютно у Вас как-то.

– Ты почаще заходи, а то совсем меня забывать стала, – Зоя Всеволодовна махнула рукой, – Да знаю я, знаю, что у тебя дел много, но всё же, можно выделить лишнюю минутку и заглянуть к бывшей учительнице. Знаешь, иногда мне кажется, что одиночество меня с ума сведёт. Я вот даже вышивкой занялась. В молодости когда-то я большой мастерицей по этому делу была, а сейчас забывать стала, – Зоя Всеволодовна показала на скатерть с вышитыми на ней ромашками. Они действительно смотрелись словно живые, – Это я всё сама, своими руками.

– Здорово. Скажите, а Надя Вам ничего не рассказывала о своей жизни, о том, как она проводила время в последние месяцы перед….

Зоя Всеволодовна нахмурилась:

– Ты опять за своё. Говорю, оставь ты это. Её уже всё равно не вернёшь, да и ты больше моего должна знать. Вы ж подруги, как-никак.

– Мы с ней практически не общались, лишь по письмам после моего отъезда. С тех пор, как она начала встречаться с каким-то мужчиной, наши отношения стали более отдалёнными. Это, разумеется, не моё дело, но мне всегда было интересно, кто её избранник. Вы ничего об этом не знаете?

Зоя Всеволодовна пожала плечами:

– Нет, к сожалению. Знаю только, что он не был беден.

– Почему Вы так уверенно говорите?

– Моя Надя никогда не клевала на бедняков, хоть и с высшим образованием, ей подавай тех, у кого есть положение в обществе, солидные счета в банках, деньги, кто может каждый день покупать ей дорогие французские духи, говорить восторженные комплементы.

– Я слышала, она вращалась в высших кругах, и наверняка был тот или те, кто ввёл её в эти круги. Вы согласны?

– Не знаю. Я ничего об этом не знаю и не хочу знать. Мне уже всё равно. Главное, дожить свой век и умереть достойно. Это всё, что у меня осталось.

Зоя Всеволодовна наспех утёрла слезу, словно опомнилась от своего наваждения.

– Да что это я впрямь расписалась. Прости меня. Да, совсем забыла, у Нади тут остался дневник, который она вела в Москве, его нашли на месте трагедии. Я его не читала, но если он как-то поможет тебе, тогда я принесу.