Коломбина для Рыжего

– Сам виноват, увалень!

– Ой, напросишься, девочка…

– Я домой, а ты как хочешь! – даже в модном пиджаке с плеча Бампера я не намерена в отсутствие Женьки оставаться в доме, потому решительно иду мимо праздничного, гудящего ульем парадного зала к выходу.

– Я отвезу.

– С какого чуда? Боишься, что стащу вещичку?

– Боюсь. А еще хочется отвязаться от тебя по-человечески.

– У тебя нет машины.

– Ничего, позаимствую. Нет желания получить нагоняй от новоиспеченной женушки Люка.

– Ты снова пьян.

– Разве? А мне казалось, что я не промахнулся.

– Дурак!

– Вампирша!

– Чертов Капот!

– Коломбина!

– Рыжий!

– Общага? – и снова темная бровь дугой, а зубы в оскал.

– Да!

Мне приходится прикусить язык и смотреть в окно всю дорогу, игнорируя выпады конопатого гада, пока он, сидя за рулем чужого авто, умело насвистывает известный всей стране рингтон, раздражая, своей импровизацией, кажется, сам воздух. И только когда я вылезаю из задней двери «мерседеса», сбрасываю с плеч пиджак, и, кое-как прикрыв сумочкой вконец расползшуюся на платье дыру, мчусь к ступеням крыльца, я не сдерживаюсь и матерюсь, услышав вдогонку наглое и самоуверенное:

– В следующий раз, милая, надень чулки! Они меня страшно заводят!

Спотыкаюсь возле разом стихших у подъезда девчонок, задохнувшись от стыда, и, покрываясь пятнами, как жираф, тыча «фак» вслед сорвавшемуся с места автомобилю и скрывшемуся в нем водителю, на выдохе кричу:

– Да п-пошел ты, гоблин! Облезешь!

Глава 4

– Да, один билет до Роднинска. Спасибо.

Я снова возвращаюсь в город моего детства без предупреждения. Захожу в подъезд, открываю дверь своим ключом и переступаю порог родного дома, вдыхая полной грудью знакомый запах. Прошедшая неделя была одной из самых сложных в моей жизни. Я с честью пережила ежедневные встречи в университете с Серебрянским и Сомовой, но извела себя упреками из-за своего необъяснимого поступка на свадьбе подруги, и теперь возвращаюсь домой в надежде хоть немного отдохнуть душой возле отца и забыться за любимым делом.

На часах двенадцать дня, обычно отец до позднего вечера находится в своей мастерской, и пока его нет, я рассчитываю принять душ, закатать рукава и приготовить для нас двоих нормальный ужин. По мере своих сил, конечно, здесь я иллюзий не питаю. Рассчитываю, но ожидаемую тишину квартиры нарушает неожиданное: «Дррр-дррр-хэннэннэн! Ррррр!», негромким бухтением доносящееся из родительской спальни.

Странно. Я спускаю с плеча сумку, бросаю у стены и осторожно приближаюсь к приоткрытым дверям, не зная, что и думать.

Мальчишка. Худенький, русоволосый, лет шести-семи. В одних колготках и растянутой футболке, в обнимку с красной пожарной машиной в половину его роста на полу и брошенными у ног фигурками игрушечных монстров. Присел на корточки возле отцовской кровати и отчаянно старается завести мотор пластикового автомобиля силой детского воображения и натужным рыком.

– Внимание! Включить сирену! У-а-у-а-у-а-у! Скорее, все на пожар! Домик монстров горит! Дррр! Дррр! Хэннэнэн! Спокойно! Салли, Рэндальф, без паники! Пожарная команда уже едет! Рррр…

В квартире совершенно точно кроме нас никого нет – слишком тихо вокруг, да и не настолько она большая, чтобы я не смогла заметить чужого присутствия. Я знаю, пугать детей нехорошо, но мое удивление от открывшейся глазам картины настолько велико, что сдержать сорвавшийся с губ вопрос не удается.

– Эй, пожарник, ты кто? Откуда здесь взялся?

Мальчишка вздрагивает и замирает. Вскочив на ноги, отпускает машину и пятится назад, прижимаясь спиной к деревянному поручню кровати. Хватает ртом воздух, поднимает голову, глядя на меня во все глаза.

Ясно. Похоже, чужим присутствием он удивлен не меньше моего. Вот так сюрприз!

– Ну, Снусмумрик, чего молчишь? – я переступаю порог, оглядывая комнату. – Не из воздуха же нарисовался?

– Н-нет, – послушно мотает он головой, испуганно моргая. – Я с м-мамой пришел.

– С мамой? Да ну! – упираю руку в бок, озадаченно поднимая бровь. – Как интересно.

М-да. Было-было, но вот детей в нашу квартиру Крюков, в отличие от женщин, еще не тащил. Дожились! Ай да папа!

– Д-да. К дяде Андрею.

Железная логика.

– Это я уже поняла. И кто у нас мама? – готовлюсь слушать. – Только не говори, что не помнишь, как ее зовут! – строго наставляю на мальчишку палец. – Все равно я тебя здесь с твоими монстрами жить не оставлю!

– М-м-мама Эля, – бормочет нежданный гость, а я не сдерживаю эмоций и чертыхаюсь. Из последних сил, про себя, но настроение на моем лице прочесть нетрудно, и мальчишка заметно огорчается.

Замечательно! И стоило так громко возмущаться, что для нее «это» слишком. Для меня, может быть, тоже!

– Ну и где она, твоя мама Эля? Чего сидишь в доме один, как крот?

Мальчишка совершенно по-детски пожимает плечом и вдруг громко шмыгает носом, проведя по дрогнувшим губам кулачком.

Этого еще не хватало!

– Отставить реветь, пехота! Терпеть этого не могу! – хмурю лоб. – Лучше скажи, мама давно ушла?

Ребенок озадачен вопросом не меньше моего и, кое-как справившись со слезами, растерянно утыкается взглядом в пол, видно, так и не найдясь с ответом.

– Ясно, – устало выдыхаю. – Ну, хоть куда ушла, сказала? – спрашиваю осторожнее.

– Д-да, – мальчишка тут же кивает. – К п-папе.

– Чего?! – теперь я так таращу глаза, что пожарник снова готов разреветься. – К какому еще папе? Ты что, Снусмумрик, издеваешься?

– Н-нет, – дергает он головой, неожиданно обхватывая себя за плечи. – К п-папе Грише. Он п-приехал сегодня к нам пьяный и м-мама сказала, что нужно сходить в м-магазин за м-молоком для меня. А потом мы пришли к д-дяде Андрею, и м-мама п-попросила, чтобы я п-посидел тихо, пока она не придет, совсем немножко, потому что д-дядя Андрей не знает, что я тут и м-м-может рассердиться. А м-ма-ашину я нашел п-под кроватью. Я аккуратно с ней игрался, честное слово! Тетя, вы не расскажете дяде Андрею?

Тетя. Убиться веником! И с каких это пор мой отец, Андрей Крюков, покупает чужим детям подарки?

Черт, похоже, и правда, все куда серьезнее с Элечкой на этот раз.

– Так! А ну, одевайся, пожарник, живо! И смотри не реветь мне, а то покусаю!

Когда мальчишка вслед за мной выходит в подъезд все в тех же колготках, лишь надев на себя длинную кофту и сандалии, я понимаю, что дело рисуется нешуточное и, кажется, закулисная моль Элечка влипла в неприятности, пока ее новый бойфренд, и по совместительству мой отец, ни сном ни духом не встревожен, чинит чужие машины в своей автомобильной мастерской.

– Адрес свой знаешь? Ну, где живешь?

– Д-да, мама научила, чтобы не п-потерялся, – лепечет мальчишка.

– Говори.

– Са-сазонова тридцать четыре, квартира ше-естнадцать.

Недалеко, от нашего дома третья улица, и я уже тарабаню кулаком в дверь соседней квартиры, усиленно скалясь в глазок.

– Теть Жанн! Да, Таня! Откройте, дело есть! Вот, держите нахлебника, ненадолго, скоро вернусь. А ты смотри мне, чтоб под чужими кроватями не ползал, здесь машин нет! Ну, пока!

Отец Снусмумрика оказывается немолодым, худым и хорошо поддатым мужиком. Он шипит на меня, как гусь, напирает хилой грудью, матеря во всю глотку, не пуская в квартиру, и мне приходится срезать его с пути пятикилограммовой авоськой с картошкой, приваленной к стене коридора. Да еще и закрепить аргумент недовольства отпечатком старого телефонного аппарата, тут же сдернутого с полки, в ухо, чтобы знал, на кого сунулся. Сбросить сверху с вешалки пару курток и хорошенько треснуть по трепыхающемуся пьянчуге кулаком, в ответ на выдернутый из хвоста клок волос.

Бог тоже не обделил меня глоткой, и, упав на оглушенного мужика сверху, я воплю во все луженое горло, пугая криком соседей, отыскивая глазами рыдающую Элечку.

– Полиция! При исполнении! Сейчас сядешь у меня в тюрьму на пятнадцать суток, урод, если не уберешься! Ты понял?! Вот же алкаш чертов! Прибить мало!

Дед, достаточно крепкий в плечах и руках, приходит мне на помощь и выволакивает все еще матерящегося, но притихшего мужика из квартиры, передавая в руки подоспевшим соседям, щедро отвешивая последнему тычки.

– Гришка! Снова к Эльке пришаландался, чтоб тебя! Не даешь людям жить спокойно, гнида! Мать в гроб загнал, сына заикой сделал, девке жизнь испортил и снова сюда дорогу торишь! Еще раз увижу – посажу! Клянусь! Ты меня знаешь!..

Элечка сидит на стуле в крохотной кухне и ревет, растирая ладонью и без того заплывший глаз. На полу осколки посуды, штора повисла на сдернутом карнизе… Увидев меня, замершую в дверях, она поднимает опухшее лицо и туже запахивает на груди разорванную блузку.

– Что с Павлушей? – тонко всхлипывает, вздрагивая в плечах.

– У соседки. Тебе не стоило оставлять ребенка одного в чужой квартире.

– Да, – кивает она, соглашаясь. – Не стоило. Но у меня в городе никого нет, а я не могу допустить, чтобы он был рядом, когда… Павлик достаточно насмотрелся на отца маленьким.

– Я поняла. Откуда у тебя ключи?

– Я иногда готовлю для Андрея. Он… помогает нам деньгами, вот я и благодарю его, как умею. Я не хотела, чтобы твой отец узнал эту сторону моей жизни. Мы не живем с мужем пять лет, а он все никак не хочет оставить нас с сыном в покое. Ты ведь не расскажешь отцу?

– Он купил твоему сыну подарок.

– Кто, Андрей?

– Да.

– Я не знала.

– Я тоже. Сюрприз, можно сказать.

– И что… – пальцы Элечки мнут светлую ткань блузки. – Как ты ко всему этому относишься? Осуждаешь?

В квартире тихо, соседей не слышно, и я поворачиваюсь к дверям, чтобы уйти.

– Какая разница. Одевайся, тебе надо к сыну. Я подожду внизу и заодно позвоню папе. Пусть Крюков тоже подключается.

– Тань! – Элечка останавливает меня в прихожей, вскочив со стула и поймав за локоть.

– Что?

– Приведи Павлушу. Очень тебя прошу! Я такая к Андрею не пойду.

Я знаю, что получится жестко, что, возможно, этой бледной женщине – избитой и сникшей, сейчас нужны слова утешения, но вместо них, чувствуя злость на ее нерешительность, помня наспех одетого Снусмумрика и движение детских плеч, в ответ на вопрос, как давно он остался один, говорю, перешагивая порог:

– Раньше надо было думать. Пойдешь, как миленькая. Любви захотела, все серьезно, теперь жуйте оба ложками. Вместе расхлебывать будете.

Глава 5

– Ты смотри! Етить твоё коромысло! Никак сама Закорючка к нам в гости пожаловала! Давно тебя не было, девочка. А папки-то твоего нет. Минут двадцать, как все дела на меня бросил и уехал. Только и сказал: лабай железо один, Егорыч, а я красиво домой. Дочь, мол, приехала, звонила, к обеду звала. А ты вот она, красавица, здесь нарисовалась. Что стряслось-то у вас?

Я захожу в широкое, кирпичное помещение частного автосервиса под названием «Шестая миля» и останавливаюсь возле главного механика отцовского гаража. Обняв за шею, прикладываюсь губами к испачканной мазутом щеке.

– Да ты с ума сошла, Танюха! – довольно кряхтит Егорыч, неохотно отстраняясь. Отирает о штанины рабочего комбинезона крупные мозолистые ладони, выставляя их вперед. – Я ж грязный, как черт! Иди вон лучше Мишку моего приласкай. Нечего меня, старика, волновать. Ишь ты, придумала!

Он улыбается, и я с готовностью отражаю его улыбку, наконец-то, счастливо расправляя плечи. Вместе со смехом отпуская из груди навалившуюся в последние дни тяжесть. Под добрым карим взглядом сбрасывая с себя ее остатки, словно сухую перепревшую шелуху.

– Что, девонька, по железкам соскучилась? – понимающе подмигивает мужчина. – Говорил я Андрею: не порть ребенка, отдай мне, а он – экономический, экономический… Тьху! Что толку для такой смышленой девки, как ты, за три копейки в офисе задницей вертеть? Другое дело – механика!

– Есть немного, соскучилась, – соглашаюсь я, пропуская мимо ушей слышанное десятки раз. – Потому и пришла. Привет, дядь Сень! А Мишку приласкаю, что мне, жалко, что ли? Только насчет старика, это вы Анне Петровне расскажите, она вас быстро в нужную форму приведет, а мне не надо, я своим глазам больше вашего доверяю.

– Ну-тк, Анютка у меня бодрячок! – ухмыляется Егорыч. – Всем молодым жару задаст! Только ты же знаешь: мы с сыном ее индусскую стряпню в гробу видали, будь она трижды заслуженный йог. Нам щи с мясом подавай, да борщец с салом, а голую капусту пусть кроли жрут. Что я, дефективный какой?.. – смешно вздергивает густые брови. – Вот дождаться не могу, когда тебя уже за Мишку просватаю, будешь нам котлеты рубить. Будешь, Танюха?

Я приставляю ко рту два пальца, демонстрируя мужчине рвотный рефлекс.

– Ага, только мел возьму и линию старта нарисую. Не дождетесь, Арсений Егорыч! Рубите сами!

Мы вместе смеемся, и я спрашиваю, указывая подбородком на новенькие трансмиссионные стойки, появившиеся в главном гаражном боксе, и мобильный передвижной кран. Все куда больше и мощнее имеющихся.

– Ого! Новые? Мы что, расширяемся?

– Есть такое. Как тебе? – сбивает кепку на макушку мужчина. – Полуторатонники!

– Солидно!

– Вот и я Андрею говорю, что солидно против того, с чего пятнадцать лет назад начинали. Ну так, заслужено же!

– Это точно, дядь Сень, – с готовность признаю. – Вы молодцы!

– А то! – важничает главный механик. – Вон, во втором боксе, гляди, под какого красавца мой Мишка залез, – тачка самого мэра! Плановый осмотр, мужик к нам прикатил, а мог бы и на фирменное СТО. Доверяют люди, что сказать, приятно. Ну да ладно, осматривайся тут, Тань, не буду мешать, – спохватывается, хлопая себя по карманам. – Где же накладная на детали? Только что была. Васёк! – кричит у меня над ухом, обходя сбоку. – Ты инжектор с «Рено» снял? Следи, чтобы все аккуратно у меня!

Егорыч уходит, а я направляюсь в сторону второго бокса.

– Сан Саныч, привет! – машу рукой маляру в респираторе, проходя мимо покрасочной камеры. Работает компрессор, краска плавно ложится на грунтованный серый металл черным глянцем, и мужчине вряд ли до меня, но он неожиданно коротко дергает подбородком в приветствии, поднимая вверх большой палец из-за дверного стекла.

Вот и хорошо!

Во втором боксе над смотровой ямой стоит белый «Лексус», на добрых двести пятьдесят лошадиных сил – большой, хромированный, глазастый. Я подхожу ближе, обхожу красавца по кругу и, не сдержавшись, присвистываю:

– Вот это монстр, я понимаю! Не то, что пожарная машина Снусмумрика.

Под машиной, в смотровой яме слышится движение и металлический скрежет, я присаживаюсь на корточки и окликаю своего старинного друга, которого не видела больше двух лет.

– Привет, Медвед! Как жизнь молодая? Слыхала, ты вернулся из Праги. Надеюсь, с красным дипломом? Чаяния родительские оправдал?

На мне ветровка, джинсы и кроссовки, и когда темная голова выныривает позади «Лексуса» у самых моих колен, я больше не смущаюсь, как случалось когда-то. Продолжаю широко улыбаться, разглядывая загорелое, чумазое лицо, короткий ежик волос, крепкие плечи… Карие глаза и золотую серьгу в правой брови.

Позер. Пробил-таки. А помнится, мечтал о пирсинге в другом месте.

Черт! О чем я думаю!

Мишка Медведев. Моя детская привязанность, мой самый лучший друг, мой боевой товарищ и… мой первый мужчина.

– Обижаешь, Закорючка. Все чин-чином, и я теперь инженер-механик европейского образца. Правда, вот с красным дипломом не срослось. Но только потому, что мне вечно мешало чье-то теплое тело. Или мечты о нем. Сама понимаешь, как одиноко Медведу было одному в холодной Праге. Приходилось выкручиваться.

– Бедный, бедный Медвед, – я почти проникаюсь сочувствием. Почти. – Уверена, ты выдержал испытание холодом с честью.

– А то! Тань, – мгновение и указательный палец чертит круги на моем колене, а карие глаза куда ближе всматриваются в меня. – Ты почему в сетях не отвечала? Я скучал.

Я жду. Вот сейчас должно случиться. Дрожь по коже или что-то очень похожее. Особенное. Мы были вместе, он уже познал меня, я должна что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь…

Ничего.

– Ну, почему же. Отвечала.

Он фыркает и отстраняется, снова смотрит весело снизу вверх.

– Это не то. Видел я тебя на фото с твоим приглаженным женишком. Что, и правда, любишь?.. Он же скучный, как вобла, Крюкова!

Я пожимаю плечом, вместо слов отвечая Мишке улыбкой. Я действительно рада его видеть.

– Ну и черт с тобой! Буду на днях с друзьями в городе, рядом с твоим универом – загляну, познакомишь. Глядишь, от ревности морду этому Серебрякову набью, для разнообразия.

– Серебрянскому. Загляни. Будет даже интересно.

– Встань, Тань, – неожиданно просит друг, и я подчиняюсь. Встаю, клоню голову к плечу, упирая руки в бока.

– Что, хочешь убедиться, что твою подругу не подменили собой мерзкие зеленые человечки, пока ты грелся в Праге?.. Не подменили, Медведев, не надейся. Я по-прежнему хозяйка своему телу.

Мишка внимательно смотрит на меня, затем одним ловким движением подтягивается на руках и выпрыгивает из ямы, вытягиваясь рядом со мной во весь рост. Без смущения поднимает руки и разводит полы ветровки в стороны, упирая удивленный взгляд в грудь, обтянутую тонкой футболкой.

– Хочу убедиться, что мне не показалось, и тощая Закорючка подросла во всех значимых местах.

Вот теперь я злюсь, как бывало в наших отношениях не раз.

–Тебе не показалось, Медвед. Да, теперь даже у Таньки Крюковой имеется грудь. Так что убери руки, если не хочешь, чтобы я запечатлела ее снимок кровоподтеком на твоей удивленной физиономии.

Парень отступает, впрочем, не очень-то испугавшись, да я на то и не рассчитываю. Просто вспоминаю его руки на себе – несмелые, неуверенные от того, что это я и что пришла сама – и не помню. Все случилось слишком быстро однажды зимним вечером, на следующий день после вечеринки на даче Алины Чернявой, и так же быстро забылось.

Почти, как с Рыжим?

Нет, не так, как с Рыжим.

Ну, почему, почему я все время о нем вспоминаю? Да кто он вообще такой?! Пустое место! Наглый, самоуверенный, циничный тип! Да это вообще из-за него я тогда…

Господи, сколько еще в моей жизни будет вот таких вот безрассудных моментов, когда мысли после? Когда стыд накрывает так, что больно дышать, а изменить ничего нельзя? Когда содеянного не воротишь, а так хочется. Так хочется! Так же сильно, как хотелось верить в то, что с Вовкой что-то получится. Что-то настоящее. Искреннее. Надежное. Чтобы вместе и в унисон. Не вышло.

– Что, совсем не соскучилась по мне, Тань? – спрашивает растерянно Мишка, и я притягиваю его к себе, встаю на носочки и целую в такую же чумазую, как у его отца, щеку.

– Дурачок! Конечно, соскучилась, – признаюсь честно. – Скажешь тоже!

Мишка оттаивает и тоже обнимает меня – крепко, так, что перехватывает дух. Разворачивает от себя за плечи и, смеясь, подталкивает к дальней стене бокса, где под серым чехлом стоит низкий автомобиль. Мой автомобиль. Моя девочка – небольшая спортивная «Хонда». Года четыре назад купленная отцом за бесценок у одного моряка. Когда-то разбитая на наших дорогах до состояния металлолома, а сегодня почти восстановленная – отцом, Егорычем, Сан Санычем, мною. Почти.

Как много этих «почти».

– Ну, давай, Закорючка! Покажи, что ты сделала с Глашей за два года. Я едва сдержался, чтобы не посмотреть.

Виктор

– Чарлик, вернись, я кому сказала! Чарлик! Ах ты ж, негодник такой! Куда грязными лапами побежал?! Максим! Ты почему собаку спустил с поводка?!.. Что, сложно было сначала в ванную зайти, привести пса в порядок?.. Он же теперь квартиру затопчет и студию, а у меня работа! Посмотри, какая грязь после дождя!.. Чарлик! Да что же это такое! Нельзя в спальню, слышишь! Нельзя…

Поздно. Дверь открывается, и я слышу, как паркет прогибается и скрипит под весом домашнего любимца, таранящего утреннюю тишину со скоростью упитанного урагана. Трехлетний английский бульдог в двадцать пять килограмм весом, громко сопя, запрыгивает ко мне на кровать и, пока я выплываю из сна, соображая, что к чему, успевает пройтись шершавым языком по щеке и глазу. Широко зевнув, с довольным хрюком навалиться сверху на грудь, выбив воздух из легких.

Твою мать…

–Все, Шрэк, – я с трудом освобождаю из-под одеяла руку и впиваюсь пальцами в толстый загривок. Оторвав голову от подушки, шиплю в наглую морду: – Ты покойник! Убью!

И тут же получаю мокрым языком по губам.

Тьфу! Чтоб тебя самого по утрам целовали любители лизать собачьи яйца!

– Ма-ать! Забери от меня свое чудовище, не то я за его жизнь не отвечаю! Еще раз, Шрэк, так сделаешь, – сажусь в кровати, поднимая пса перед собой под толстые лапы, – и я тебя кастрирую, клянусь! И не улыбайся мне, я зол!

Раздается стук каблуков, недовольное покашливание, и сама Людмила Карловна Артемьева, собственной родительской персоной, как всегда стройна и безупречна, даже в субботнюю рань с макияжем и прической, появляется на пороге моей комнаты, картинно упирая кулак в бок.

– Свое чудовище? – удивленно вскидывает тонкие брови. – Сынок, дорогой, а не ты ли три года назад принес это чудовище в наш дом, представив всем как нового принца Чарльза? Или я запамятовала?

Мне лень вставать, я вернулся из клуба в четыре утра, бульдог сам не уйдет, и я смотрю на мать с мольбой.

– Какая разница, Ма? Ты же его кормишь, значит, он твой! И потом, кто знал, что маленькая симпатичная зверюга превратится в такого людоеда? Ну, ма-ам, забери! Спать же не даст! Что, тебе совсем не жалко единственного и любимого сына? А как же чуткое материнское сердце?

Я стараюсь быть убедительно-несчастным, и мать сдается. Проходит в комнату и ловит пса за ошейник.

– Ну, знаешь ли, – ворчит, пытаясь вывести упирающегося Чарли за собой вон. – Я вот, может, тоже не знала, что ты из симпатичного рыжего карапуза превратишься в детину выше меня ростом и с аппетитом как у крокодила, но я же от тебя не отказываюсь. Чарлик! Тьфу на тебя! – фыркает в сердцах, когда бульдог, ловко вывернувшись из некрепкого захвата, с радостным пыхтением возвращается ко мне, вновь запрыгнув на постель и облизав лицо.

– Мам, тебе стоит плотнее завтракать. Совсем силы в руках нет.

– А тебе, Виктор, стоит чаще бывать дома. Неудивительно, что за два дня твоего отсутствия пес так по тебе соскучился. Я вот тоже соскучилась…

– Только не надо меня лизать в нос, мам!

– И не подумаю! Захочешь спать – приведешь Чарли на кухню, там я с ним справлюсь. А постель будешь стирать сам!

– Договорились, – вздыхаю я в закрывшуюся дверь и притягиваю бульдога к себе. – Все, Шрэк, ты напросился! Держись! – обещаю в оскаленную морду и начинаю бороться со зверем, посмевшим меня разбудить, дергая его за холку, уши и пузо. Бороться, пока вновь не засыпаю, обняв пса за шею и наплевав на сопящее в ухо соседство.

Ни черта себе! На часах почти три часа дня, бульдога рядом нет, я встаю и топаю босиком на кухню, пытаясь окончательно стряхнуть сон, чувствуя в желудке адский голод, а в голове тупую боль – отголосок вчерашней вечеринки. Добравшись до вожделенной кухни, открываю дверцу холодильника, отпиваю из начатого пакета молоко и откусываю от батона ветчины большой и вкусный кусок…

Уммм…

– Виктор? Кхм! Сын, я рада, что ты, наконец, проснулся, но вообще-то для начала не мешало бы поздороваться с девочками, ты тут не один.

Мать. На невысоком подиуме широкой кухни, за большим столом со своими моделями. Пьет чай и смотрит на меня. Точнее, смотрят на меня. Все шестеро пар глаз.

– Э-э, привет, мам. Привет, девочки, – я поворачиваюсь к гостьям и послушно скалюсь, салютуя компании пакетом с молоком, стараясь не подавиться. – Как оно ничего? Сейчас, еще раз откушу, – показываю взглядом на ветчину в своих руках, – и уберусь. Надеюсь, никто не против? Очень уж есть хочется.

На мне фирменные боксеры от «Кельвина Кляйна», я пять лет не вылезаю из спортзала, выматывая себя тренировками, и если кому-то охота поглазеть на меня, что ж, я не против. Вот и сейчас, видя смущенную улыбку на губах матери, понимаю, что даже в таком виде, не подвел ее.

– Вить, подожди! – окликает меня Оля, когда я покидаю кухню, направляясь к себе, и добавляет: – Можно тебя на два слова?

– Привет, – я останавливаюсь и улыбаюсь девушке, нагнавшей меня у дверей спальни. – Как дела?

Дежурный вопрос, но о чем еще спросить девчонку, с которой пару раз отлично переспал, а потом бросил на свадьбе друга, просто забыв о ней – не знаю. Разве что напомнить, что все между нами было без обязательств. И признаться, наконец, себе, что Коломбина начисто снесла мне крышу.

Оля хороша, как никогда, – мать привлекает к показам лучших. Она подходит и обнимает меня, прижавшись к груди, целует в щеку. Ждет продолжения и отклика, а я просто стою, раздумывая с чего начать разговор и как закончить так, чтобы ее не обидеть, когда она понимает сама.