Рассказы

Повозка медленно тряслась по ухабам, все молчали; Фессалина вытирала проступившие на старческих глазах слёзы. Тишину прервал сам Ионий.

– Я, ведь, обладаю даром провидения и могу сказать то, что недоступно простым смертным. Хочешь скажу о тебе?

Пантелеймон, выйдя из забытья, ответил:

– Скажи.

– И ты пострадаешь за веру христову, потому что с каждым разом будет она укрепляться в тебе. Но пострадаешь не безвестно, ибо многие достойные мужья и жёны узнают о тебе. Поведай мне, юноша, кто же тебя обратил в веру?

– В детстве – мать моя, а затем один священник по имени Ермолай.

Странник задумался, откусил сыр и начал тщательно жевать его:

– Нет, не знаю такого, – сказал он. – А тебя-то как звать?

– Пантелеймон.

– Всеблагой, значит.

Ионий вздохнул, посмотрел на выжженную долину, где-то там совсем неподалёку паслось стадо овец, а ещё чуть дальше располагались глинобитные домишки крестьян. Обратился к вознице:

– Останови здесь.

Выйдя из повозки, посмотрел в ясные голубые глаза юноши. Произнёс:

– Мир тебе, – и опираясь на свой посох, отправился по узкой вытоптанной тропинке к пастбищу.

– Мир тебе! – прокричал, удаляясь, Пантелеймон.

…К вечеру Фессалина попросила остановиться на ночлег в одной деревушке, попавшейся на пути.

– Кости мои уже слабы стали, просят отдыха, – сказала она, – но от этого только всем утешение будет, да и лошади устали, на постой просятся.

Действительно, их бег не был уже таким плавным, как в самом начале, всё чаще и чаще они спотыкались, и было решено остановиться у добродушных гостеприимных хозяев.

Хозяйка хижины Арсения – женщина средних лет с радушием приняла своих ночных гостей. Возницу расположили в сарае, Фессалина сама улеглась в чулане, а молодой человек – в пристрое. Хозяин византиец Сезарь приглашал к ужину, но юный странник отказался.

Пантелеймон проснулся ночью от пронзительного крика младенца, вышел из пристроя и осторожно постучался в дом:

– Пустите меня к ребёнку, – сказал он.

Младенец ворочался в люльке, колотил маленькими ножками, как беснующийся. Юноша приложил свою руку на лобик младенца под взгляды удивлённой матери – через несколько мгновений крик прекратился. Пантелеймон подошёл к хозяйке и прошептал:

– Никому об этом не говори.

К утру он отправился к небольшому озерцу, где неподалёку блеяли овцы, сел в камышах.

– А почему твои руки жёлтым светом сияют?

Пантелеймон резко обернулся. Позади него стоял мальчик лет семи в длинной рубашке с заплатами; подул ветер, и камыши качнуло в одну сторону.

– Кто ты? – спросил Пантелеймон.

– Александр – брат того, кого ты вылечил ночью. Меня назвали в честь Александра из Македонии

Юноша посмотрел на свои руки.

– У меня обычные руки.

– Нет. Они, словно, сияют.

– Я – лекарь из Рима.

Мальчик подсел к нему

– Что ты будешь делать, когда возвратишься в Рим?

– Сменю богатые одежды на простые и пойду целить.

Мальчик посмотрел на волнующуюся гладь озера.

– А как ты целишь?

– Не я, а Господь через меня, – сказал Пантелеймон.

Накрапывал дождик. Мальчик протянул гостю руку, чтобы тот поднялся:

– Пойдём. Матушка велела позвать тебя к трапезе.

Перед тем, как повозка тронулась, Пантелеймон подошёл к хозяйке и сказал:

– Младенца напоишь отваром из вереска, что растёт на пустоши и будешь поить ещё месяц.

…Когда до Рима оставалось ещё совсем немного, Пантелеймон прикорнул и увидел необычный сон. Ему снилось, как входит он в какое-то светящееся пространство и его встречают два ангела. Один назвался Михаилом архангелом, другой – Гавриилом. Михаил был светловолосым в голубых сияющих одеждах с мечом, а Гавриилл – русым в белых одеждах.

Он протянул вошедшему большую чашу с розовым нектаром и произнёс:

– Это – благодать божья, ею ты будешь лечить. Много пострадаешь от людей, но не печалься, Мы придём за тобой и поддержим тебя.

Ещё Пантелеймон видел ангела в женском обличьи на фоне голубого сияния, но ангел тот ничего не сказал ему, а просто улыбался.

Проснулся он уже на подъезде к Риму, плотнее укутался в свой плащ. Удивлённая Фессалина сказала:

– Был сильный ветер, но ты спал, как убитый, словно совсем не чувствовал прохлады.

– Я и в самом деле не чувствовал её, – произнёс Пантелеймон.

Ермолай встретил его радушно, напоил свежим молоком и выслушал сон.

– Это было знамение тебе, – наконец сказал пресвитер.

– Правда ли, что христиане много пострадали за веру свою и претерпели гонения от императора?

– Правда.

Ермолай много рассказывал о подвижниках христовой веры, об их мучениях и свирепствах римлян по отношению к ним, Пантелеймон внимательно слушал, живо представляя в своём воображении все мучения страдальцев.

– Скушай рыбу и выпей ещё молока, – сказал Ермолай, когда окончил свой рассказ. – Я отведу тебя к больным, кои нуждаются в исцелении, дабы утвердились они в вере христовой. Когда тебя не было в Риме, многие из простого народа приходили сюда и спрашивали о тебе. Даже купцы из Египта были и из Фессалоникии, и Лакедемонии. Видать, многие о тебе знают, слухи, ведь, быстро в народе распространяются.

– Но что же я сделал такого? – спросил Пантелеймон.

– Именем божьим совершил чудеса, и люди поверили. Поверили в то, что только сила Божья и Божье слово способны исцелить, – Ермолай задумался. – Завтра мы собираемся в храме и будем петь во славу Иисуса. Ты пойдёшь со мной, чтобы встретиться с людьми.

…Вода лилась из пастей сделанных из золота диких львов, она была горячей и в то же время приятной для тела; круглый бассейн располагал к расслаблению. Две рабыни в полупрозрачных платьях, обхваченных выше талии золотыми поясами, умащивали его тело благовонными маслами. Они капали на смуглую кожу несколько капель, делали лёгкий массаж. Одна из них была хорошенькой, Максимиан подмигнул ей.

– Ты мне нравишься, и у тебя нежные руки.

Рабыня смутилась.

Император хотел сказать что-то ещё, однако дверь в восточной части бассейна открылась, вошёл самый близкий подданный Григориан. Увидев обнажённого императора, Григориан не растерялся. Он с почтением поклонился и сказал:

– Двое молодых лекарей пришли и ждут тебя.

– Что за лекари, и как могут они отрывать меня от отдыха? – Максимиан недовольно нахмурился.

– Их зовут Констанций и Дафний, они из Неаполя.

– Ну и что они хотят от меня?

– Эти лекари сами тебе всё расскажут.

– Надеюсь, это не дела государственной важности.

Григориан промолчал, покорно ожидая дальнейших решений.

Наконец, Максимиан подал руку одной из рабынь.

– Помоги мне встать и оберни в простыню.

Рабыня приготовила роскошную простыню, чтобы набросить на плечи Максимиана.

Григориан помог одеть платье и сандалии.

– Скажи, чтобы отключили воду, бассейном я займусь позже. – Максимиан подмигнул рабыне.

…Констанций поклонился и выступил вперёд к трону. На нём было голубое одеяние, которое сочеталось с цветом белокурых волос. Дафний стоял в стороне.

– Ну, что заставило вас прийти ко мне? – Максимиан смотрел на Констанция.

– Один из лекарей злоупотребляет Вашим доверием.

Император с досадой вздохнул.

– Я так и знал, что их дела совсем не государственной важности. Хорошо, я слушаю вас. Что это за лекарь? Кто он?

– Пантелеймон, как он себя называет.

– Пантелеймон? Да, припоминаю. Это тот самый красивый юноша, который уехал в Никомидию, чтобы похоронить отца?

– Да, это он.

Максимиан усмехнулся.

– Ну и что же натворил этот юноша?

– Он проповедует учение Христа и занимается шарлатанством. Ходят слухи, что, якобы, он исцеляет его именем, поэтому все больные идут к нему. Он обращает их в новую религию, носит старые одежды, словно бродяга, хотя, отец его был рабовладельцем и имел состояние.

– Это – слухи, чем же они подтверждаются?

– Мы сами видели и можем свидетельствовать против него, – сказал молчавший Дафний.

– Что ж, пусть приведут его ко мне.

… – А дальше какая участь постигла живописца? – Пантелеймон ещё раз взглянул на икону со светлым ликом Христа. Руки неизвестного художника тонко запечатлели улыбающийся лик Учителя.

– Он ушёл в Грецию, желая избежать гонений. Сейчас же никто не знает, что с ним.

Пантелеймон взял иконку.

– Точно такую подарила мне когда-то моя мать.

Ермолай налил полную кружку козьего молока, Фессалина пекла свежие лепёшки, которые она затем разламывала и преподносила к столу.

– Выпей-ка это и ложись. Возможно, завтра тебя ждут более серьёзные испытания.

– О чём Вы говорите?

– Ни о чём, ложись.

Пантелеймон выпил молоко, свечи были погашены, пахло свежими лепёшками.

…На заре кто-то сильно долбился в дверь, Ермолай приподнялся со своего скромного довольно жёсткого ложа, встряхнул головой. Стук показался ему очень подозрительным – последователи Учителя входили тихо, со смирением.

– Откройте! – послышалось снаружи.

– Кто это? – прошептал проснувшийся Пантелеймон.

Ермолай пожал плечами:

– Не знаю.

В дверях стояли двое из стражи – один сам начальник охраны Александр Траянский. Он нахмурился, посмотрел на стоявшего перед ним юношу.

– Эй, парень, ты должен пойти сейчас со мной.

– С Вами?

– Император ждёт тебя.

Он обнял пресвитера и молча последовал за стражей.

…В императорском дворце ещё горели факела – их тушили только, когда наступал день. Золото стен с замысловатыми изразцами сверкало в бликах факелов и свечей. Максимиан, облачённый в золотое одеяние, сидел на своём троне, рядом с ним лежал огромный пёс, которому император кидал большие куски мяса. Пёс ловил их на лету и смачно жевал.

Григориан был тут же, он что-то шепнул императору на ухо; Максимиан кивнул, посмотрел на стоявших придворных. В зале только слышалось потрескивание факелов.

– Как чувствует себя императрица?

– Превосходно.

– У неё ничего не болит?

– Нет.

– Ну что ж, хорошо.

Жестом подозвал вошедшего юношу в сопровождении двух стражей. Они отошли в сторону, Пантелеймон приблизился и поклонился.

– Ты не знаешь, почему я вызвал тебя сюда? – спросил Максимиан.

– Нет.

– Слышал я, ты проповедуешь Христа, а римских богов отвергаешь. Так ли это?

– Да.

Максимиан сощурился:

– Я непримирим к новой вере, так как считаю её шарлатанством.

– Доставьте мне самого немощного со всей Византии и попросите своих лекарей исцелить его именами римских богов. Я буду целить его именем Христа. Если больной оздоровеет, ты отпустишь меня.

Император посмотрел на приближённого, тот отвернулся.

– Тебе доставят самого немощного со всей Византии, и если ты исцелишь его за два дня, я отпущу тебя, но ночь эту ты проведёшь в темнице.

…Девушка с горечью смотрела на разбитое параличом тело своего отца, возле которого собрались придворные. Молодой лекарь подал ему выпить какое-то зельё из маленького стеклянного пузырька. Больной выпил с большим трудом с помощью поддерживавших его. Затем он положил руки на его живот и долго держал их; острый взгляд императора следил за каждым движением молодого лекаря, словно хотел заподозрить его в чём-то. Она глядела на его красивое лицо, и сердце её трепетало ещё сильнее.

Пантелеймон прошептал:

– Именем Господа нашего Иисуса Христа, исцелись.

На щеке страдальца появилась слеза, она стекла вниз к углу рта, немного задержалась там, исчезла.

– Что это? – Григориан показал на слезу.

– Видите, он плачет?

Максимиан кивнул, обратился к молодому лекарю:

– Ты обращаешься к своему Учителю, но я не вижу улучшения.

– Твои лекари не смогли поставить страдальца на ноги, – ответил Пантелеймон.

Вновь склонился над больным, взгляд которого стал осмысленным. Вдруг слабое движение подёрнуло его ногу, которое передалось на вторую. Девушка бросилась к ослабевшему отцу, слёзы текли из её глаз. Она поймала руку целителя, поцеловала. Он посмотрел на неё, погладил по черным волосам.

– Завтра ему будет лучше, и он сможет ходить.

– Но это невозможно.

Пантелеймон улыбнулся:

– Возможно.

…Обезумевшими глазами Констанций наблюдал за движениями парализованного. Он стоял, шатаясь на ногах, затем сделал движение, обошёл всех стоявших, остановился возле целителя, упал ему в ноги.

– Иисус исцелил тебя, а не я, – произнёс лекарь.

Не обращая внимание на присутствующих важных сановников, Констанций воскликнул:

– Он занимается чёрной магией!

– Почему ты так решил, уважаемый?

– Мой император, больной, что ты приказал привести, был абсолютно безнадёжен.

Максимиан взглянул на бедняка:

– Я должен собрать совет, прежде чем принять важное решение.

– К чему совет? – шепнул Григориан. – Если ты отпустишь его, народ признает христианство, и твоя власть будет ничтожна. Ты должен подвергнуть его испытаниям, а затем казнить.

– Ты думаешь, это спасёт мою власть?

– Только это, – Григориан отошёл в сторону.

Император подозвал стражу и указал на больного:

– Уведите его. Он свободен. Лекарь же останется здесь.

– Пока народ не поднял бунт, ты останешься здесь, – повторил Максимиан.

4

…Его воспалённый ум блуждал где-то в лабиринтах Зевса. Он видел многочисленные отрывки мозаики, которые изображали грозного владыку стихий. Громовержец Гермес взирал на него и был беспощаден.

«Отрекись! Отрекись» Прими нас!» – отовсюду кричали боги, но он не слышал их. Он видел только сияющий лик Лучезарного, который стоял перед ним – тот самый лик на иконе, дарованный когда-то кроткой матерью.

Горячая раскалённая жёлтая масса обожгла его ноги, израненные об уступы камней в вольере, куда он был посажен вместе с дикими львами. Они ходили вокруг него, облизывались, ибо видели кусок живой плоти, которого так давно не получали. Сверху доносились крики разъярённой толпы, наблюдавшей за кровожадными убийцами. Львы медлили, видимо, чуя, что жертва не испытывает к ним никакой ненависти.

А затем его, как будто, поглотила эта раскалённая жижа, словно сам Гермес решил наказать приверженца иной веры. Он только видел, как кожа слезла с ног, и они превратились в кровавое месиво, а затем всё тело тыкали острыми иглами, или ему уже мерещилось это.

Отовсюду слышалось одно: «Отрекись! Отрекись!»

Он увидел себя со стороны ребёнком на берегу маленькой речушки, куда мать ещё в детстве водила его.

Она садила его на колени рядом с собою и о чём-то говорила. Сквозь журчание реки он вслушивался в её слова и видел, как речные блики вдалеке переливались радужным сиянием.

Он попадал совсем в другой мир, ибо вода успокаивала его, а после этого невозможного жара, когда даже слёзы выступили на его глазах, вода была так кстати. Она превратилась для него в спасителя и утешителя. Сквозь полудремотное состояние он слышал чей-то знакомый голос, но смысл слов растворялся, так и не доходя до сознания.

– Отвязывай камень, кажется, мы его вытащили, и он ещё дышит.

Пантелеймон открыл глаза. Пресвитер Ермолай суетился возле окровавленных ног, пытаясь обработать их теми целебными маслами, которые он оставил в доме. Он не чувствовал боли и даже прикосновений рук своего спасителя. От шеи отвязывала тяжёлый камень, который был привязан бечевой, какая-то молодая девушка в белом платке, показавшаяся Пантелеймону, также, знакомой. Это была дочь больного, исцелённого во дворце Максимиана. Заметив, что лекарь глядит на неё, девушка смутилась. Только сейчас он почувствовал, что с ног до головы мокрый.

– Что со мной случилось?

– Твои ноги облили раскалённым оловом, затем пытали и приказали сбросить в реку вон с того обрыва, – Ермолай показал на отвесную скалу. – Если бы не Аркадия, ты б давно утонул.

Заметив вопросительный взгляд Пантелеймона, пресвитер поспешил объяснить:

– Она увидела, как воины императорской стражи бросают тебя в воду и поспешила ко мне.

Девушка покраснела, но, взглянув на ноги юного лекаря, залилась слезами. Пресвитер успокоил её:

– Не смотри туда. Он ещё хорошо отделался. Возможно, ходить он будет не скоро, но кости, кажется, целы.

Пантелеймон видел, как трое из бедняков и один известный гончар погрузили его на носилки и перенесли в дом, где уже был накрыт стол, ибо собралось много народа.

Стол был необычайно богат для такого скромного дома, в котором жил пресвитер. Здесь были вина, фрукты, различные сыры и лепёшки, изготовленными умелыми руками Фессалины.

Многих людей он знал, ибо они получили исцеление из его рук, другие являлись частыми прихожанами на проповедях, третьи были совсем ему неизвестны.

– К чему всё это? – спросил Пантелеймон, оглядел толпу.

– Люди радуются, что ты жив, поэтому решили устроить эту трапезу, – пояснил пресвитер. – Они принесли сюда еду и накрыли на стол. Разве откажешь им в этой милости?

– Страдания мои ещё не окончены, а все эти люди находятся в опасности. Максимиан не успокоится, пока не найдёт меня живым или мёртвым.

– Он не найдёт тебя. На рассвете ты отправишься с двумя надёжными людьми в Египет, где и поживёшь какое-то время у них. Поверь, так будет лучше. А теперь перестань печалиться и улыбнись. Видишь, они приветствуют тебя.

Действительно, их лица были наполнены ликованием. Пантелеймен улыбнулся, взял протянутую ему чарку с вином.

– Выпей кровь христову и вкуси тело христово, этим отблагодаришь Учителя за своё спасение.

Лепёшки оказались горячими, Пантелеймон, повинуясь уговорам понял, что на самом деле голоден. Ноги были обёрнуты в корпию и давали о себе знать лёгким жжением. Псалмопевцы вышли вперёд, начав петь псалмы во имя Учителя.

Пантелеймон закрыл глаза, однако открыл их из-за криков, которые раздавались снаружи. Псалмопевцы притихли, остальные со страхом озирались. Ермолай подошёл к двери, приложил ухо к деревянным доскам:

– Кто здесь?

– Открывай и выдай нам Пантолеона, называющим себя Пантелеймоном!

– Кто вы?

– Воины императора! – раздалось снаружи.

– Мы не выдадим его!

– Тогда мы сожжём твой дом и дома всей бедноты в Риме. Мы казним всех приверженцев христианства. Такова воля императора.

Пантелеймон превозмог себя, встал из-за стола; это далось ему с трудом, ибо лицо его исказилось от боли.

– Я выйду, – сказал он тихо.

– Нет! – несколько людей загородили ему путь. – Мы спасём тебя, – решительно заговорил один из них по имени Юстин – ремесленник.

– Это будет ошибкой; чем больше погибнет последователей Христа, тем хуже для Учителя, – спокойно произнёс Пантелеймон. – Пусти меня.

Юстин поколебался, ощутил на своих плечах руки лекаря.

– Несмотря на испытания, посланные мне Небом, я всё ещё силён. Если ты не отойдёшь, я вынужден буду оттолкнуть тебя, брат. Прости меня.

В недоумении Юстин отступил, однако, сквозь слёзы произнёс:

– Мы спасём тебя, брат.

…Река виднелась уже совсем где-то вдалеке; теперь она превратилась в некое существо манящее и загадочное.

Еввула обняла сына за плечи.

– Пантолеон, сынок, встань под маслину, иначе, Солнце изжарит тебя.

– Не волнуйся, матушка, я люблю Солнце.

Он посмотрел вдаль, где искрилась чудодейственная река.

Максимиан сощурился. Возможно, когда-то легендарный Нерон взирал точно также на свои жертвы перед самой казнью.

Позади стояла толпа людей, жавшихся друг к другу; среди них ходили воины, чтобы усмирить пришедших на казнь. Богатые вельможи находились чуть в стороне рядом с переносным императорским троном. Евфросиан был среди них.

Руки лекаря были крепко привязаны цепями к масличному дереву; он чувствовал жажду, но разве может духовная жажда быть утолена водою?

– Итак, мой юный друг, я могу дать тебе ещё один шанс, чтобы все эти люди не были напуганы твоей смертью. – Максимиан показал на толпу.

– Что же я должен буду сделать?

– Выйди к народу и поговори с ним. Скажи, что в своё время ты поддался неразборчивой юности и сентиментальности, и по ошибке принял учение Христа за истину. Люди поверят тебе, ибо ты стал для них лидером и чудотворцем.

Максимиан прошёлся, заложив руки за спину.

– Я сам удивлён, что ты до сих пор жив, что уже является чудом. Даже я склонен принять твою веру, но, – император взглянул на стражников, что стояли рядом с маслиной. Один из них вытащил меч, осмотрел его и вложил обратно в ножны.

– Что тогда мешает принять тебе Христа?

– Если я это сделаю, власть будет принадлежать не мне, а народу. Тогда Рим падёт. Зевс, Юпитер, Марс и Венера – вот те боги, на которых держится власть в империи. Ты должен признать их и отречься от своего новоявленного Христа.

– Я не могу сделать этого, ибо не верю твоим богам.

– Ты – отличный лекарь, я освобожу тебя, дам много золота. Ты будешь служить при мне и целить самых богатых вельмож, а они будут приносить тебе дары и покровительствовать тебе. Ты станешь известным и прославленным врачом своего времени. Решай.

– Твоя слава – пыль в сравнении с благами Учителя.

Максимиан посмотрел на непреклонное красивое лицо юноши, сделал знак воинам.

– Кончайте его.

Спустился вниз с холма, откуда зрелище могло быть видно, как на ладони; он видел, как Пантелеймон упал на колени и начал считать молитву, отвернулся.

Один из стражей толкнул в бок своего напарника.

– Император даёт знак уже снизу, чтобы мы отрубили ему голову. Смотри. – Там вдалеке маленькая фигурка в золотом облачении махала руками.

– Он шепчет свою молитву, – второй кивнул на пленника. – Его ноги кровоточат.

Воин пожал плечами:

– Странно, мы собираемся отсечь ему голову, а он так умиротворён.

– Подойди и сделай это, Александр.

– Эй, что вы там медлите! Давайте! – закричал Григориан.

Александр стоял, словно мумия, с погнутым мечом – как раз над самой головой пленника рукоятка меча отсоединилась от лезвия и «висела» на одном креплении.

– Фаристард, гляди, – стражник показал ему меч.

– Чёрт, это твой раб испортил его, я видел, как накануне он бил по камням.

Пантелеймон умолк, посмотрел на своих палачей.

– Выполняйте своё дело, – вполне спокойно сказал он.

Фаристард – двадцатилетний юноша с благоговейным страхом взглянул на небо.

– Твой бог бережёт тебя. Разве в силе мы после этого лишить тебя жизни? Смотри, как печалится народ.

Из толпы слышался плач и стенания, императорские воины, то и дело, усмиряли непокорных своими палками; копьеносцы разгоняли бунтующих.

– Если вы не казните меня, император убьёт вас, и ваши семьи будут гонимы, как истинные христиане. Господу угодно, чтобы я претерпел мучения во имя Его, и если вы не исполните Его волю, не видать вам милости Господа ни в этой жизни, ни в следующей.

– А боги?

– И все боги не будут проявлять милость к вашим душам.

Фаристард вздрогнул.

– Ты говоришь страшное, – сказал он.

– Если не хочешь, чтобы страшное сбылось, сделай всё, что ты должен сделать.

Аркадия лишилась чувств, упала на землю, когда ещё издали увидела, как один из воинов ударил пленника по шее, его голова отделилась от туловища и покатилась по земле. Кое-кто из присутствовавших вскрикнул, дети зарыдали ещё громче.

Воспользовавшись минутным замешательством, Максимиан вышел вперёд и назидательно заговорил:

– Запомните, так будет с каждым, кто решится идти против Империи, чтобы нарушить общественный порядок.

– Глядите, чудо! Вместо крови из его главы течёт молоко. Глядите!

Ошеломлённый Александр склонился к ногам императора:

– Он – истинный чудотворец!

– Покажите мне его голову, – Максимиан поднялся на холм, взглянул на отсечённую голову лекаря, крикнул страже:

– Эй, разгоните эту неуравновешенную толпу, иначе она сметёт нас.

– Не знаю, что ты ответишь, император, но это, действительно, не кровь. – сказал Григориан, рассматривая останки рядом с масличным деревом. В эту минуту он напоминал отчаявшегося человека, лишившегося сил и власти над собой.

– Я отвечу, что ты прав.

…

«Страптотерпче Святой и целебниче Пантелеймоне, моли Милостивого Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим. Радуйся послушателю молящихся к тебе с верою, радуйся подателю милости, то я требующим! Радуйся исцелений благодатный источниче, радуйся скорый помощник страждущим.».

…Фессалина утёрла слёзы, разломила лепёшку и протянула Юстину – ремесленнику. Единственная свеча стояла на полу, освещая лица всех присутствующих, пришедших помянуть мученика Христова.

– Его тело и голову перевезли в Иерусалим. Слышала я, туда ходят богомольцы и исцеляются.

Юстин перекрестился:

– Со мной произошёл такой случай. Ходил я к реке, чтобы набрать глины для гончарного промысла. Там есть обрыв, где я и беру материал. Суждено ли мне было не знать, что земля там достаточно мягкая, или в том был промысел Божий? Не успел я опомниться и понять, в каком положении нахожусь, как ощутил себя летевшим с крутого обрыва. Если б вы знали, братья, каково было моё отчаяние, ведь, судя по всему, высота была огромная, и я должен был разбиться и разлететься на куски плоти. «Мученик Христов, спаси меня, я, тоже, некогда, хотел спасти тебя,» – только это успел я произнести мысленно. Затем я потерял сознание, я подумал, что умер, ибо увидел какой-то белый силуэт, словно сотканный из облаков, который собирал мои кости. Он сказал мне: «Очнись, и не ходи сюда больше за глиной». Я могу поручиться, что сам Пантелеймон – угодник Божий приходил ко мне.