Две жизни Пинхаса Рутенберга

– Ничего, Мартын, всё будет хорошо, – вдруг говорил он, а затем обращался к сидящей рядом даме, – Александра Михайловна, пожалейте меня.

Рутенберг всеми силами пытался скрыть всё более овладевающие им отвращение и раздражение к человеку, который был ещё недавно его другом. Причины такой неожиданной метаморфозы были ему пока непонятны.

4

На следующий день встретились вновь. Гапон прочитал черновик письма, о котором говорили накануне. «На донос не похоже, – подумал Рутенберг. – Честно изложено. Немного напоминает исповедь кающегося грешника».

Гапон продолжил прерванный накануне рассказ.

– Свидание на этот раз произошло в отдельном кабинете ресторана. С Рачковским пришёл жандармский полковник Герасимов. Господин, одетый в штатский костюм. Он тоже начал с того, что польстил мне, и выразил своё восхищение и удивление. Выпили и закусили стоя. Полковник изловчился и, как бы выражая приятельские чувства, обшарил мои карманы и даже похлопал по пояснице.

– Это повадки бывалого сыщика, Георгий. Он проверил, нет ли у тебя револьвера.

– Очевидно, Мартын Иванович. Потом я спросил о моём письме. Рачковский ответил, что Витте опасается, что я его обманываю. А Дурново рассвирепел, когда дошёл до места, где я написал, что особа государя для меня священна, как и интересы народа.

– Они тебе не доверяют и боятся. Напугал ты их, Георгий.

– Тут они говорят: докажите нам, что у Вас нет намерения призывать людей к революции. Рачковский сказал, что он уже стар, а заменить его некем. Нет, мол, талантливых людей, России нужны такие люди, как я. И предложил мне занять его место.

– Не ожидал я от них такой прыти! – воскликнул Рутенберг, начиная сознавать глубину омута, в котором оказался Гапон.

– Я, Мартын, конечно, возмутился. Тогда они стали говорить о высоких окладах и чинах, о моей полной легализации и открытии отделов. И тут же просят меня им помочь и осветить положение в лагере противников режима. Предлагают доказать правительству, что оно может мне доверять.

– То есть, они подталкивали тебя донести на своих коллег.

– Что-то в этом роде. Я ответил им, что давно с ними не общался и ничего не знаю. А они мне: это немыслимо, ведь Вы сталкиваетесь за границей и в России с множеством людей, докажите Вашу искренность. И просят меня рассказать, что я делал в Европе и с кем встречался.

Гапон ещё раз испытующе посмотрел на Рутенберга, и тот почувствовал, что наступает, наконец, тот переломный момент, к которому шёл его собеседник.

– Ты понимаешь, надо шире смотреть на вещи, – вдруг сказал Гапон. – Надо дело делать. Народовольцы тоже там служили. Лес рубят – щепки летят. Если кто и пострадает, это пустяки.

Рутенбергу теперь всё стало ясно. «Он предатель, – осенило его. – Жаль, что не могу выразить ему сейчас, что я об этом думаю. Игру нужно продолжить».

– Возможно, Георгий. Никогда об этом не думал.

– А ты подумай. Это даёт огромные преимущества. Наше положение таково, что мы обязаны использовать их предложение. Я вот раньше был против террора. Теперь я за то, что Витте и Дурново надо отомстить.

– Видишь, и до тебя дошло, Георгий Аполлонович. А о ком они тебя спрашивали?

– О Бабушке и Чернове. Сказал, что знаю их, но мне нечего о них рассказать.

– А ещё о ком?

– О тебе.

Гапон нервно ходил по комнате, поглядывая на сидящего за столом друга.

– Что же спрашивали?

– Понимаешь, за Нарвской заставой тебя все знают. Кто-нибудь из рабочих тебя и выдал. Между ними ведь много провокаторов.

– Так что они сказали?

– Сказали, что знают, ты занимался боевыми дружинами. Да изловить не могут, дважды арестовывали, но нет достаточно улик. О наших отношениях спросили.

– И что ты ответил?

– Что ты мой первый друг. Тебя уважают, говорят, ты серьёзный человек.

– Про кого ещё спрашивали?

– Про Павла Ивановича и Ивана Николаевича ничего не спрашивали, – будто спохватился Гапон.

Павел Иванович была подпольная кличка Савинкова, а Иван Николаевич – кличка Азефа. Это хорошо знал Рутенберг. Теперь он был уверен, что и про них Гапон тоже рассказал всё, что мог. Он не сомневался, что тот сообщил Рачковскому немало секретных сведений о партиях и их руководстве.

– Когда я им ответил, что мы с тобой в близких отношениях, они мне говорят: «Вы бы нам его соблазнили», – ухмыльнулся Гапон. – Про Боевую организацию расспрашивали. Сказал, что ничего не знаю. И тут им говорю, что для этого большие деньги нужны, не меньше ста тысяч.

– Они купились на это? – продолжая игру, спросил Рутенберг.

– Даже торговаться не стали, – заверил его Георгий. – Сразу согласились. Тогда я ставлю свои условия и заявляю, чтоб делали то, что я скажу. Обещали тебя не арестовывать. Поэтому ты, Мартын, можешь возвращаться в Петербург.

Рутенбергу стало ясно, что его друг взял на себя поручение узнать о подготовке покушений на царя, Витте и Дурново. «Для этого ему нужно «соблазнить» меня к сотрудничеству с охранкой: батюшка уверен, что я – член Боевой организации». В дальнейшем Гапон признался в желании встретиться с Павлом Ивановичем и Иваном Николаевичем и войти в состав Боевой организации.

– И ты должен повлиять на них, чтобы они мне поверили. Ведь это всё делается во имя революции. А чтобы получить обещанные деньги, нам с тобой нужно повидаться с Рачковским и Герасимовым.

– Ты им сказал, что меня зовут Мартын? – спросил Рутенберг.

– Боже сохрани, конечно, нет.

Гапон рассказал, что, взяв на себя поручение завербовать Рутенберга, он отправился к Ольге Николаевне, узнал у неё, как его найти в Москве и позвонил Рачковскому. «Значит, в «Яре» находился агент полиции, – подумал Рутенберг. – Он засвидетельствовал, что свидание состоялось. То-то Георгий нервничал: ему нужно было отчитаться за работу».

Использовав все средства «соблазнения», Гапон, наконец, прибег к самому болезненному.

– Хочешь, я освобожу твоего брата?

Авраам, брат Рутенберга, тогда сидел в Крестах. Оказалось, что Гапон знает и об этом. Все карты открыты.

– Он молодой ещё. Ему полезно посидеть в тюрьме, – неожиданно для друга отказался Рутенберг.

– Знаешь, хорошо бы потом взорвать Департамент полиции, – сказал Гапон.

– Зачем?

– Там ведь много документов на революционеров. А так у суда не будет ничего против них.

– Я знаю, в жандармском управлении и в прокуратуре хранятся копии всех таких дел, – уверенно произнёс Рутенберг.

Гапон опять попросил никому не рассказывать.

– Я не могу скрыть это от товарищей, Георгий.

– Не говори им, умоляю тебя. Они станут думать, что я провокатор.

Гапон осознал, наконец, что попался. Пот градом струился по лицу Гапона, он волновался и нервно ходил по комнате.

– Так ты пойдёшь к Рачковскому? Скажи прямо сейчас. Ему нужно знать, – настаивал Гапон.

– Я подумаю, Георгий. Вернусь в Петербург и дам ответ.

Рутенберг был измучен трудным разговором, не в состоянии был ни слушать, ни говорить.

– У меня дело, – сказал он. – Я должен уйти.

– Останься, Мартын, мне очень тоскливо, – взмолился Гапон.

– Не могу сейчас. Если освобожусь раньше, приду, – попытался успокоить его Рутенберг.

Он решил ночевать там же, чтобы не раскрыть другую квартиру. Он уже знал и видел, что за домом и за ним началась слежка. Вернувшись туда, он с температурой свалился на диван. Вечером позвонил Гапон.

– Ты не едешь ко мне? – спросил он.

– Не могу, я заболел.

– Тогда я приеду сам.

В его голосе прозвучало что-то угрожающее. Вскоре он был уже у Рутенберга. Александра Михайловна, хозяйка квартиры, ухаживала за ним.

– Что произошло?

– Накануне простудился, наверно.

Гапон опять принялся уговаривать его ничего не говорить товарищам.

– Георгий, я болен, ничего не соображаю.

– А где сейчас Павел Иванович и Иван Николаевич? – вдруг спросил Гапон.

– Не знаю.

– Ты меня не е…, – произнёс он раздражённо.

Очевидно, Гапон усвоил лексикон, который слышал в Департаменте полиции. Зашла хозяйка и напомнила, что он может опоздать к поезду. Они попрощались.

– Лучше бы я тебе ничего не рассказывал, – обречённо произнёс Гапон и вышел из комнаты.

«Жалеет, что открылся мне», – подумал Рутенберг и провалился в целительный сон.

У Рутенберга были теперь все причины вернуться в столицу как можно быстрей. Он сознавал чрезвычайную важность предупредить об опасности, которую представлял теперь Гапон. Он принял меры, чтобы добраться из Москвы без хвоста. В Санкт-Петербурге никого не застал. Узнав, что Азеф в Гельсингфорсе, утренним поездом отправился туда.

Казнь

1

Азефа он увидел в квартире, в которой не раз бывал прежде. Евно встретил его радушно, но сразу же своим животным инстинктом почувствовал, что приезд товарища по партии не случаен. Он предложил ему чаю с брусничным вареньем и печеньем и внимательно посматривал на нежданного гостя.

– Иван Николаевич, – начал свой рассказ Рутенберг, – уверен, тебя озадачил мой несогласованный с тобой приезд.

– Не скрою, это так. Что случилось? Ты, я вижу, чем-то озабочен.

– Меня привели к тебе чрезвычайные обстоятельства, – стараясь быть сдержанным, произнёс Рутенберг. – Гапон предатель. Он в связи с Департаментом полиции, с Рачковским и Герасимовым. Пытался завербовать и меня. Предложил работать вместе с ним и сдать Боевую организацию. За это они обещали большие деньги – сто тысяч рублей.

Я решил, что должен незамедлительно сообщить об этом Центральному комитету.

– Это возмутительно. Его нужно уничтожить, как гадину, – яростно заговорил Азеф и тут же принялся импровизировать. – Ты должен вызвать его на свидание, поехать с ним вечером на извозчике нашей Боевой организации в Крестовский сад. Там остаться ужинать, дождаться, пока все разъедутся. Потом поехать на том же извозчике в лес, ткнуть Гапона в спину ножом и выбросить из саней.

– Не получится, Иван Николаевич. За мной следят. Еле скрылся от них в Петербурге. Кроме того, Рачковский передал через Гапона, что хочет со мной встретиться. Он ждёт ответа.

– Погорячился я, Мартын. Нужно посоветоваться с товарищами. Чернов здесь.

В тот же день вторым утренним поездом из Санкт-Петербурга приехал Савинков и сразу появился в квартире Азефа.

– Гапона нужно убить, – сказал Савинков, когда Рутенберг повторил ему свою историю.

– Мы такого же мнения. Но мы не можем решить без Чернова, – заявил Азеф.

Евно зашёл к нему после обеда, сообщил о приезде Рутенберга и рассказал о предательстве Гапона. Чернов стал в раздумье ходить по гостиной.

– Значительное число рабочих слепо верит Гапону, – сказал, наконец, Чернов. – Они могут подумать, что революционеры убили его из зависти. Он им якобы мешал, и они выдумали, что он предатель. Мы не можем предъявить доказательств его сотрудничества с полицией, кроме показаний Рутенберга о разговоре, проходившем с глазу на глаз.

– И что ты предлагаешь?

– Ликвидировать его на месте преступления. Во время встречи с Рачковским.

Вечером они вчетвером собрались на той же квартире.

– Мартын должен принять предложение Гапона стать тайным агентом охранки, пойти вместе с ним на свидание с Рачковским и в ресторане в отдельной кабинке убить их обоих.

– Я за предложение Виктора, – произнёс Азеф. – Как руководитель Боевой организации я уже давно подумывал о покушении на Рачковского, но не мог найти способ подобраться к нему.

– Такое двойное убийство желательно, но оно сложное и трудное в исполнении, – заявил Савинков. – Поэтому я за ликвидацию Гапона. Нам нечего бояться, у нашей партии достаточно авторитета, чтобы заставить поверить, что он предатель.

– Мы имеем дело с очень опытным полицейским, – поддержал его Рутенберг, – Он считает меня террористом и не подпустит к себе только на основании рекомендации Гапона.

Обсуждение затянулось на несколько дней. Савинков настаивал на своей точке зрения, но будучи лишь кандидатом в члены ЦК, он не имел права решающего голоса. Предлагавшийся план включал три свидания. Но в нём что-то не клеилось, и покушение казалось всё менее реальным.

Рутенбергу было поручено принять предложение Гапона, согласиться на сотрудничество с полицией и идти на встречу с Рачковским. По плану Азефа он должен был вместе с извозчиками, членами Боевой организации, симулировать подготовку покушения на министра внутренних дел Дурново. По мнению Евно это убедило бы Рачковского, установившего на Рутенберга полицейское наблюдение, в том, что он один из руководителей Боевой организации и подтолкнуло бы его искать с ним встречи. Одновременно предполагалось прекратить всякие контакты Рутенберга с ЦК и партийными организациями, чтобы не навести на них полицейских ищеек. Он должен был нанять несколько извозчиков и ездить с ними в определенные часы на определенных улицах, там, где обычно проезжал Дурново. Азеф заявил, что готов предложить кому-либо из членов организации действительно стать извозчиком и находиться в контакте с Рутенбергом. Этот извозчик обрекался почти на верную гибель, но убийство Рачковского было столь важно, что организация пожертвовала бы для него и не одним, а многими своими членами. Ведь Рачковский фактически держал в своих руках все нити политического сыска. Бомбу для Рутенберга должен был приготовить Зильберберг.

2

Савинков и Чернов уехали, и Рутенберг, закончив обсуждение плана с Азефом, возвратился в Петербург. Он сразу же нашёл Гапона, который начал беспокоится из-за отсутствия друга. Его болезненная заинтересованность в согласии Рутенберга была понятна: от этого зависела связь Гапона с влиятельными людьми в правительственных кругах и их финансовая поддержка его общественного движения. Он не скрывал радости от предстоящей встречи на его квартире, где он проживал со своей гражданской женой, на даче в Териоках, курортном посёлке на северном берегу Финского залива. В этом посёлке, облюбованном петербургской знатью и интеллигенцией, купцами, промышленниками и чиновниками, находились конспиративные квартиры социал-демократической партии, социалистов-революционеров и других революционных партий и организаций. Здесь проводились их конференции и совещания.

Гапон упрекнул Рутенберга за долгое отсутствие.

– Не мог я, Георгий, раньше. Были важные дела.

– Что может быть сейчас важней этого дела? – вспылил Гапон.

– Скажи, с Рачковским виделся по приезде из Москвы? – спросил Рутенберг.

– Да, один раз, дней шесть тому назад.

– Как ты его позвал?

– По телефону.

– Он тебя хорошо принял?

– Конечно.

– Но он убеждён, что теперь от тебя никакой пользы, – поддел его Пинхас. – Зачем ему с тобой встречаться?

– Он уговаривает меня стать у него чиновником особых поручений.

– Если с Рачковским иметь дело, то лишь для того, чтобы деньги получить, – стараясь успокоить собеседника и перевести разговор на практическую основу, сказал Рутенберг.

– Верно, Мартын. Я об этом тебе и раньше говорил.

– Сколько он даст, если я приду к нему отобедать?

– Ну, три тысячи даст.

– За то, что я с ним пообедаю, он должен дать мне не меньше двадцати пяти тысяч, – уверенно произнёс Рутенберг.

– Десять тысяч даст, пожалуй, – сказал Гапон, желая поставить точку на искусно навязанном ему торге. – Ты в воскресенье иди прямо к Кюба. Знаешь этот ресторан?

– Да. Но он меня не примет, ведь он тебе больше не верит.

– Если придёшь, поверит. Только принеси ему что-нибудь. Планы какие-нибудь, шифрованные письма.

– Пусть вперёд даст деньги. А то расскажу, а он меня арестует.

– Что ты! Он этого не сделает.

Рутенберг тянул время. Надо было закончить приготовления, а член Боевой организации Иванов ещё не успел получить справку извозчика и стать в условленное место. Да и подумать надо было. Поэтому сказал Гапону, что в воскресенье он не придёт и вызовет его в другой день. Через два дня он связался с Гапоном и подтвердил, что готов встретиться с Рачковским. В ответ получил от него записку: «Завтра ресторан Контан 9 часов вечера. Спросить г. Иванова». В ресторане Рутенберг Рачковского не нашёл. Вице-директора Департамента предупредил о готовящемся двойном покушении Герасимов. А Пётр Иванович был готов пойти на встречу уверенный в её успехе. Герасимов, искушённый в сыскных делах полицейский, послал туда сильный наряд, наблюдавший Гапона и Рутенберга, входящих в заказанный кабинет ресторана.

Чем больше Рутенберг занимался подготовкой к осуществлению задуманного плана, тем ясней становилась ему невозможность осуществления задания в многолюдном ресторане и его роль сакральной жертвы в этой убийственной игре. То, что Рачковский не явился на свидание, стало для Рутенберга последним доводом, высветившим очевидную нереальность плана Азефа. Симуляция подготовки к покушению на министра внутренних дел Дурново всё более казалась ему легковесной, и возможность провала становилась очевидной. Он нуждался в его поддержке и разговоре с ним и, с трудом оторвавшись от слежки, выехал в Гельсингфорс. Увы, Азеф обвинил его в нарушении инструкций, неумении организовать и исполнить в деталях разработанный план. Слова товарища по партии казались ему несправедливыми и обидными. Рутенберг оставил ему записку, в которой выразил нежелание видеться с ним ещё раз и сообщал, что возвращается в Петербург продолжить дело на основании полученных распоряжений. Осуществить двойное убийство он не мог, а на устранение одного Гапона без подходящего умонастроения близких им рабочих он не решался. Азеф и Савинков молчали, ответа на его записку не поступало. Почва уходила из-под ног Рутенберга, нервы были напряжены, и он даже подумывал бросить всё и уехать в Бельгию. Он поручил телефонировать Азефу. Но никакого ответа не последовало. Рутенберг расценил это молчание, как упрёк в том, что струсил и потому не выполнил данное ему поручение.

Мало-помалу он сумел преодолеть депрессию и уныние и взялся за дело. Он не мог не исполнить приговор ЦК. Он также прекрасно сознавал, что ему не удастся использовать Рачковского как свидетеля против Гапона. Да и Азеф усомнился в успехе двойного убийства и на его вопрос дал понять ленивым кивком головы, что можно убрать и одного Гапона. Следовало отыскать другой путь. И он нашёл его. Рутенберг решил обратиться к боготворившим священника рабочим и предъявить им явные доказательства его преступления. На сей раз Азеф одобрил его план, способствовал его осуществлению и даже предоставил ему для этого своего боевика студента Дикгофа-Деренталя. В соответствии с этим планом, Рутенберг завербовал трёх рабочих – членов Боевой организации и рассказал им о связях Гапона с охранкой. Они хорошо знали близкого к их лидеру эсера, доверяли ему, но не могли поверить и примириться с тем, что Гапон, ведший их год назад к Зимнему дворцу, провокатор. После короткого обсуждения решили, что Рутенберг предъявит обвинения в их присутствии. Но для этого нужно было подготовить ещё одного свидетеля.

3

В двадцатых числах марта Рутенберг договорился встретиться с Гапоном в дачном посёлке Озерки, расположенном к северу от Петербурга. Появились первые признаки весны, но было ещё холодно. Гапон приехал в шубе, и он сразу нашёл его среди прибывших поездом людей.

– Здравствуй, Георгий, – приветствовал Рутенберг, стараясь показать другу своё душевное расположение.

– Мартын, неужели мы не могли увидеться в Петербурге? – выразил Гапон в ответ своё недовольство.

– Здесь нас труднее выследить, – объяснил Рутенберг.

– Да брось! Я же сказал, что тебе нечего бояться.

– Смотри, как здесь красиво, батюшка! Озёра, лес, воздух какой! Надоело мне в том каменном мешке.

Рутенберг оглянулся и увидел стоящий неподалеку экипаж.

– Давай-ка проедемся, устал я что-то, – предложил он.

Они поднялись на сани, и лошадь резво побежала по мёрзлому грунту.

Гапон опять настаивал на скорейшей встрече с Рачковским, утверждал, что тот заплатит двадцать пять тысяч за выдачу покушения на Дурново. Рутенберг спрашивал, куда потрачены деньги, которые Циллиакус летом дал Гапону на рабочих.

Извозчиком был один из рабочих. Его выбрали, чтобы он тоже стал свидетелем против Гапона. Пока они ехали, он, сидя на козлах, слышал их разговор.

Вдруг Гапон насторожился и долго и испытующе посмотрел на собеседника. Потом, обеспокоенный, спросил:

– Мартын, не нравится мне, что ты, опытный конспиратор, вздумал говорить о секретных делах при незнакомом человеке?

Он предложил Рутенбергу пройтись, и они спустились на дорогу. Гапон внимательно взглянул на извозчика, но ничего подозрительного в нём не нашёл.

Рассказ «извозчика» поразил ожидавших его рабочих. Они решили арестовать и разоружить Гапона, носившего всегда с собой револьвер, и потребовать объяснений.

Наняли дачу госпожи Звержицкой в Озерках на имя Путилина и потребовали её убрать. Чтобы отвести подозрения, Рутенберг послал Гапону записку:

«Получи завтра определенный ответ. Не меньше 50.000. 15.000 авансом через тебя. В крайнем случае, 10.000. Тогда и деловое свидание назначим».

Гапон ответил запиской, и они договорились увидеться с Рачковским в ресторане Кюба, а перед этим ещё раз обсудить предстоящее свидание. Рутенберг встретил его в Озерках на главной улице. Он сразу увидел двоих, следивших за ними, и сказал о них Гапону. Тот вначале возразил, но потом вынужден был это признать.

– Зайти бы куда посидеть, выпить чего-нибудь? – предложил он.

– У меня тут одна из моих конспиративных квартир, – сказал Рутенберг.

– Там никого нет? – спросил Гапон.

Рутенберг успокоил его, и они направились на дачу. Заранее договорились, что рабочие должны ждать в боковой маленькой комнате на втором этаже за дверью с висячим замком. Гапон первым поднялся наверх и, убедившись, что в доме пусто, сбросил шубу и уселся на диван. Он неожиданно заговорил цинично и откровенно. Его уже не смущало, что участники готовящегося покушения на Дурново будут казнены, если Мартын раскроет Рачковскому это дело. Рутенберг узнал также, что его лицо известно полиции, и он будет схвачен при первом удобном случае.

Рабочие слушали, затаив дыхание, и, когда Рутенберг открыл дверь, за которой они находились, бросились на него. Увидев лицо знакомого ему товарища из «Собрания», Гапон понял, что попался.

– Дорогие товарищи! Всё, что вы слышали – неправда, – взмолился он.

Но рабочие были неумолимы. Они связали его верёвками, вывернув руки за спину. Он отчаянно вырывался. Рутенберг вышел из комнаты и спустился вниз на крытую стеклянную террасу. Он поднялся наверх лишь тогда, когда ему сказали, что Гапон мёртв, и увидел его на крючке вешалки в петле. Дикгоф-Диренталь, один из участников суда, попросил дать ему что-нибудь острое. Рутенберг вынул из кармана складные ножницы. «Этими самыми ножницами я ему обрезал волосы тогда, 9 января… а теперь ими же…», – с глубокой печалью сказал он. Этими ножницами и обрезали веревку. Его так и оставили висеть, только развязали и накрыли шубой.

Конфликт с руководством партии

1

На следующее утро Рутенберг приехал в Гельсингфорс, сообщил о своём прибытии и попытался составить заявление для газет. Вечером появился представитель от ЦК Зиновьев. Рутенберг рассказал ему о случившемся накануне и передал заявление. С нетерпением ждал отклика два дня. Наконец пришёл тот же Зиновьев с просьбой от члена ЦК Натансона предоставить товарищам самим отредактировать обращение в печать. Он также предложил ему немедленно выехать за границу. Рутенберг согласился с первым предложением, но уехать отказался.

В деревне, где его спрятали финские товарищи, он постепенно пришёл в себя, успокоился, полагая, что всё образуется и партия оценит его решительные действия. Первые признаки весны заявляли о предстоящем обновлении природы, которое ждали лес и поля вокруг. Он дышал напоённым влагой воздухом и пускался в недалёкие любимые им с детства прогулки.

Приезд через неделю члена Боевой организации Борисенко заставил его трезво взглянуть на своё положение. Посланник вернул ему переданные ранее вещи Гапона.

– Мартын Иванович, мне поручил Иван Николаевич сообщить Вам о решении руководства. Центральный Комитет отказывается заявлять о смерти Гапона. Он считает это Вашим частным делом. Поступайте, как хотите.

– Это несправедливо, – едва сдерживая гнев, произнёс Рутенберг.

– Увы, я лишь выполняю поручение. Ещё он удручён неудачами организации и арестом Савинкова в Москве. Он полагает, что произошло всё из-за того, что Вы нарушили правила конспирации.

Рутенберг вернулся в Гельсингфорс удручённым и ошеломлённым. Он нуждался в немедленном свидании с Азефом и сразу же ему позвонил. Тот жёстко отверг требование о встрече и заявил, что все вопросы уполномочен решать Борисенко. Он не мог уснуть всю ночь. Утром его позвали к телефону. Он услышал голос Савинкова, доносившийся, словно из преисподней. Он уже сжился с мыслью, что его друг арестован.