Когда ты станешь моей. Книга 2

– Там есть моя доля.

– На словах, только и всего. Но мы оба знаем, что твое слово ничто по сравнению с моим.

– Сука!

– Пораскинь мозгами, кто ты? Безбашенный отморозок, подставившийся бесчисленное количество раз. Решив сдать меня, ты сдашь с потрохами и себя. Пока мы в одной упряжке, ты можешь делать абсолютно все, что тебе заблагорассудится. Все что угодно.

– А если я пристрелю тебя здесь и сейчас, а, Доронин?

Марат вытаскивает из-за пояса пистолет, направляя в мою голову. Страшно ли мне? Наверное, уже нет… сцепляю руки в замок, слегка отталкиваясь носком ботинка от пола, и кресло слегка откатывается назад.

– …а если пристрелишь, то какое-то время будешь пытаться прибрать себе завод, правда, безуспешно. Забухаешь, пристрелишь кого-нибудь не раз, но в конечном итоге подставишься. Я даю год, да, примерно год ты пробегаешь самостоятельно, после чего тебя либо посадят, либо пристрелят, хотя нет, убить у них не выйдет. Но тебе придется прятаться, бабло кончится, весь бизнес, который сейчас держится на мне, растащат по кускам. И если ты попадешься, никто больше не вытащит тебя на волю, и ты это знаешь. Кстати, Люда в больнице, – намеренно смотрю ему в глаза.

Марат играет желваками, злится, он все понимает и даже уже принял решение. Пальцы, до этого с силой сжимающие рукоятку, ослабли, черты лица смягчились, а информация про Люду выбила его из колеи окончательно. Он рассеянно провел пятерней по волосам, а взгляд коснулся моей телефонной трубки на столе. Марат потер запястье, задирая до этого опущенную голову.

– Она опять…?

– Пока ты тр*хаешь других баб, она все плотнее садится на дурь.

– Она знает?

– Хреновый из тебя конспиратор.

– Она не понимает, – проводит тыльной стороной ладони по лбу, опуская ствол.

Конечно, она не понимает, зато все это понимаю я. У Лукьяна новая садистская забава, он никогда не отличался гуманностью, ему по щелчку сносило башку от запаха и вида крови, с каждым годом ситуация лишь усугублялась. Он настоящий маньяк, умеющий тщательно это скрывать. Его комиссовали из армейки после нехилой черепно-мозговой, видимо, там последнее и отбили.

Как давно я это знаю? Очень давно. Почему держу рядом с собой? Потому что так спокойно могу контролировать его действия по тем направлениям, которые мне нужны. Плюс он с азартом и охотой делает за меня всю грязную работу. Его группа – настоящая находка, когда хочешь быстро и чисто расправиться с неугодными, к тому же все эти отморозки вызывают у людей страх одним своим видом.

Правда, во всей этой схеме есть лишь один не учтенный мной минус – сестра. Она всегда питала слабость к идиотам и убийцам, Маратик не стал исключением. Убить он ее не убьет и боли не причинит, иначе бы не бегал налево для удовлетворения всех своих садомазохистских потребностей.

– И я не думаю, что захочет понять. Убери ствол и успокойся.

Поднимаюсь и, обойдя стол, достаю из глобуса бутылку коньяка, разливая жидкость по объемным стаканам.

– Выпей и внимательно послушай. Пока ты со мной, то всегда можешь рассчитывать на помощь, при этом делая все что вздумается. У тебя полная свобода, и ты это знаешь. Я посадил тебя тогда ради твоей же безопасности. Ты, – отгибаю указательный палец, до этого касавшийся стекла, и направляю в сторону Лукьяна, – спал с моей сестрой, когда эта дура была бабой Аккорда. Он бы закопал вас живьем.

– Ты знал?

– Я всегда и все знаю. Работа у меня такая – все знать, – допиваю содержимое, возвращая бокал на стол с тихим стуком.

– Если я действительно выйду из игры…

– То можешь забрать «Сапфир» и казино в «Глобусе», это все.

– А если я тебя все же пристрелю?

Марат проводит языком по нижней губе, обнажая зубы. Его каркающий смех разлетается по кабинету.

– То не получишь и этого. Поверь, найдется немало тех, кто решит прибрать все это к рукам. И не забывай, что со мной ты на равных, с кем-либо другим будешь мальчиком на побегушках, псом, который будет кусать по команде «фас».

***

Домой возвращаюсь за полночь, смотрю на огромные швейцарские часы в гостиной, наблюдая за тем, как движется стрелка. Снимаю запонки, галстук, беру из бара бутылку пятнадцатилетнего виски и присаживаюсь на широкий угловой диван, обтянутый кожей жирафа.

Несколько раз переключаю каналы надоедливо шумящего телевизора и делаю первый глоток, растворяясь во вкусе и запахе виски.

На втором этаже происходят какие-то передвижения, морщусь, прекрасно зная, кому они принадлежат. Я полный идиот, которого умело окрутила жадная до бабок девка. Мартынова всегда появлялась в нужный момент и виртуозно терпела мои заскоки. Ныла, но все равно возвращалась. Она из раза в раз становилась свидетельницей ситуаций, не предназначенных для ее ушей и глаз, поэтому у меня было всего два выхода: пристрелить или же держать на коротком поводке. И я, почему-то, всегда выбирал второе.

Смешно, но как итог, сам на нем и оказался, на этом поводке.

Новость о ее беременности стала отрезвляющей от всего происходящего вокруг. Проблемы, которые мне принесла новая «работа», теперь казались пылью, стоит дунуть – и они развеются. С Анф же все было сложнее.

Первой и самой здравой мыслью было отправить ее на аборт, но даже здесь эта сучка в очередной раз сыграла на жалость, не мне, нет. Она прямиком поперлась к моей матери, валяясь там на пузе и стоя на коленях, умоляя ее на меня повлиять. Мама, конечно, не заставила себя долго ждать, надавила на самое больное, Маринку, нашего с ней ребенка и то, что я никогда не смогу себе простить еще одну потерю.

Где-то она была права, я действительно об этом задумывался, анализировал и больше чем часто приходил к данному выводу.

Наверху вновь послышался шум, после которого Анфиса спустилась в гостиную.

– Я так тебя ждала, – довольно улыбнулась, присаживаясь рядом.

Ее длинные наманикюренные пальцы потянулись к моему плечу, едва касаясь ткани пиджака.

– Как прошел день? – облизала губы.

– Нормально.

Все ее прикосновения вызывали тошноту. Исключением было лишь состояние полнейшего опьянения. Я ни разу не притрагивался к ней в трезвом уме. Ни разу…

– Я тут подумала, может быть, уже начнем делать детскую? Была в одном магазине и…

– Все сделают без тебя. Не думай, что задержишься в этом доме, после того как родишь. Поняла меня?

– Это мой ребенок.

– Прежде всего он мой. А ты просто инкубатор, без права выбора и голоса. Поняла меня? – придвигаюсь ближе, поддевая пальцем ворот ее футболки. – Не слышу.

– Поняла, – кивок, – а ты не думаешь, что я могу его убить? – тонкая бровь поползла вверх, а на губах загорелась триумфальная улыбка. – Или просто сделать его калекой? Представь, какая это будет трагедия, а кто виноват Саш, а? Ты, наш папочка.

– Ты отдаешь себе отчет в том, – касаюсь ладонью ее горла, – что говоришь? – сдавливаю тонкую шею, слыша ее тихий хрип. – Я так не думаю. Если ребенок родится больным, я тебя убью, если он умрет – убью, если ты еще хоть раз заикнешься о подобном – убью, ну и на финал, если решишь сбежать, найду и посажу на цепь. И я сейчас не в переносном смысле, – разжимаю захват, и Анф сразу хватается руками за свое горло.

– Больной ублюдок.

– Очень надеюсь, что ты меня услышала, – оставив бокал на столике, поднимаюсь с дивана, – ты же сама в это влезла. Зачем ходила к моей матери? Чего добивалась?

– Чем она лучше, Доронин? Она тебя бросила, предала, она убила вашего ребенка, но ты продолжаешь ненавидеть всех вокруг, кроме нее, – захлебываясь слезами.

– Ваше главное отличие в том, что она никогда даже мысли не допустит о том, чем ты мне здесь угрожала.

– Она тебя предала!

– Я ее тоже. Разговор окончен, заткнись и вали наверх.

Мартынова вскакивает с дивана и бегом несется на второй этаж. Смотрю ей вслед и, выключив телевизор, выхожу на улицу, не хочу оставаться в этом доме.

– Глеб, – говорю в рацию, – пусть водитель подгонит машину, я уезжаю.

Из особняка возвращаюсь в свою городскую квартиру, спать ложусь в костюме на диване, не выключая свет. Меня мгновенно вырубает, а просыпаюсь я лишь утром, от громкого голоса Глеба.

– Александр Николаевич, пора ехать. Регина сказала, что вы вчера назначили совещание и уже опаздываете на двадцать минут.

Разлепляю глаза.

– Пусть она их разгонит.

– Не думаю…

– Александр Николаевич, – вопль из динамика мобильного, стоящего на громкой связи, – это важное совещание, вы же помните, что…

– Выключи ее, скажи, что еду.

Глава 8

– С днем рождения! – протягиваю Сашке завернутый в синюю бумагу подарок.

– Спасибо, – откладывает в сторону, даже не взглянув, – а отец где?

– У него много работы и…

– Понятно, – поджимает губы, укутываясь одеялом, демонстративно отворачиваясь к стенке.

– Саш, – касаюсь мальчишеского плеча, – может, в кино сходим? На карусели можно. Куда ты хочешь? Разве лучше просидеть целый день дома? Смотри, какая погода, – подхожу к окну, расшторивая занавески.

– Лучше. Уйди.

– Ладно, как хочешь, – вздыхаю, – только от того, что ты здесь будешь лежать и дуться, отец домой быстрее не придет.

Выхожу из комнаты, а когда закрываю дверь, вся моя бравада резко угасает. Мне его жаль, искренне жаль. Костя почти не уделяет ему времени, да он его никому не уделяет, лишь грезит внеочередным званием. В общем, дело гиблое, и если я совершенно не акцентирую внимание на его отсутствии и, наверное, наконец начинаю жить своей жизнью, то Сашка – его ребенок, который очень нуждается в отце.

Пробегаю пальцами по волосам и, взглянув на закрытую дверь, ухожу на кухню. Достаю мясо, овощи, крупу, чтобы приготовить плов. По радио играет веселенькая музыка, под которую я слегка пританцовываю.

У меня хорошее настроение, правда хорошее, даже несмотря на то, что недавние новости очень выбили меня из колеи. Сообщение об Анфискиной беременности стало шоком, но разве я имею право обижаться или предъявлять претензии? У людей своя жизнь. У Доронина своя жизнь, где я больше не занимаю абсолютно никакого места. Тогда почему я должна ненавидеть? Злиться, убивать свои нервные клетки, которых и так осталось немного?

Да, я многое осознала, да, я жалею, что уехала. Жалею, что утопила себя в горе. Жалею, что оттолкнула. Только какое это теперь имеет значение? Мы в состоянии переоценить ситуацию, но, к сожалению, зачастую это осознание приходит к нам лишь тогда, когда уже невозможно повернуть назад.

Я правда хочу для него счастья, если Доронин нашел его с Анф, значит, так было суждено с самого начала. Она лучше меня тем, что всегда сможет принять его сторону. Я же делала это лишь на словах.

Со временем боль уходит, а когда тебе больше не больно, то у тебя совершенно нет надобности ненавидеть. Открывается второе дыхание, и ты хочешь жить. Просто жить и наслаждаться каждой прожитой минутой. Дышать, говорить, улыбаться, влюбляться… с последним у меня пока еще проблемы, но я уверена, что когда-нибудь смогу и это.

– Теть Марин, вы обещали карусели… и я подумал…

Сашка появляется за спиной неожиданно, и от его слегка напугавшего меня голоса я роняю нож.

– Напугал? – поднимает и протягивает ножик рукояткой вперед.

– Немного, – подставляю лезвие под теплую воду.

– Так что с карусельками? – чешет голову, забавно морща нос.

– Пойдем, – дорезаю мясо, выкладывая его на сковороду, – я сейчас закончу, и поедем. Ты пока умойся и приходи завтракать.

Весь день мы с Сашкой развлекаемся. Парк, карусели, кино, мороженое, за все время, что он с нами живет, это первый раз, когда он искренне мне улыбается, рассказывает, что-то спрашивает. С ним весело, настолько, насколько это может быть с десятилетним ребенком, наверное, сейчас мы вместе учимся наслаждаться моментом заново. Каждый из нас пережил потерю, горе, и это объединяет. Возможно, встреча с Костей была не случайна, именно из-за этого ребенка.

– Теть Марин, это было клево, – вытягивает большой палец, облизывая верхушку сливочного мороженого в стаканчике. – Вы видели, как я ездил?

– Видела, ты молодец, – поправляю лямку сумки, сидя на лавочке в парке аттракционов.

– На мой прошлый день рождения мы с бабушкой ездили в дельфинарий, – садится рядом, начиная болтать ногами. – Вы видели дельфинов?

– Да.

– Они красивые, правда?

– Очень.

– А на море были?

– Я много где была, – пожимаю плечами.

– Вы были богачкой?

– Наверное, да, – киваю.

– Я тоже хочу быть богачом, хочу настоящий самолет, на котором буду летать на край света.

– Главное, помни, не все измеряется богатством.

– Ладно, – склоняет голову вбок, – зачем вы с нами живете? Вы же не любите папу, – хмурится, смотря вдаль и продолжая уплетать мороженое.

– Дети все видят, да?

– Да. Я всегда знал, что вы его не любите.

– Твой папа хороший. Очень хороший.

– И потому забыл про мой день рождения.

– У него много работы.

– Когда я жил с бабулей, то он даже не приезжал. Я для него обуза.

– Нет, ты не прав. Просто он не знает, как с тобой общаться. Он привык, что на работе все по уставу, приказали – сделал, не приказали…

– Не сделал?

– Ну почти.

– А когда вы кого-то полюбите, вы от нас уйдете? – оборачивается ко мне. – Мне будет вас не хватать. Вы хорошая.

– И поэтому ты целый год меня не слушал.

– Я к вам присматривался, – хитро подмигивает, – бабушка говорила, что чужим верить нельзя. А вы были чужая.

– А сейчас не чужая? – усмехаюсь.

– Не, сейчас уже наша, – выбрасывает в урну бумажку от съеденного мороженого.

– Домой?

– Может, в тир?

– Я не умею стрелять.

– А я научу, пойдемте, – соскакивает на землю, поправляя джемпер.

– Ну пойдем постреляем…

Глава 9

– Саша! – мама взволнованно вошла в мой кабинет, на ее лице горела теплая улыбка. – Анфиса родила мальчика.

Я поднял взгляд и вмиг метнул его к окну.

– Он такой крошечный, хороший, – присела на диван, продолжая глупо улыбаться.

От ее слов во мне ничего не дрогнуло, это была такая же обыденность, что и за тысячу дней до. Сбросив некое оцепенение, я лишь убрал в стол бумаги, потянувшись к бутылке виски.

– Ты останешься дома? – многозначительно взглянула на початый виски.

– А у меня есть надобность куда-то ехать?

– Ты должен.

– Я? Должен? Кажется, ты меня с кем-то перепутала.

– Ей нужна твоя поддержка, как бы ты к ней ни относился. И вообще, не важно, какие у тебя отношения с Анфисой, в первую очередь это твой ребенок. Слышишь меня?

– Ага, – киваю на автомате, делая первый глоток.

– Я тебя не так воспитывала, – мгновенный упрек летит мне прямо в лоб.

Мама раздраженно взмахивает рукой, продолжая прожигать меня взглядом.

– Ну, за наследника, – усмехаюсь, опустошая стакан.

– Значит, ты останешься здесь?

– Езжай домой, мам, – говорю спокойно и очень хочу, чтобы она наконец-то ушла.

– Ладно.

Каждое ее движение пропитано недовольством, но она, конечно, не озвучивает его словесно. Просто поднимается с дивана и выходит за дверь.

Наливаю еще и, не притронувшись к бокалу, приказываю подать машину.

В клинике тихо, слишком тихо. Коридоры пусты, словно все здесь вымерли. Правда, стоит мне об этом подумать, как Борисов, появившийся из-за угла, идет в мою сторону. Остановившись напротив, пожимает руку и самолично проводит в палату.

Анфиска лежит на полуприподнятой кровати с младенцем на руках. Увидев меня, сильнее прижимает к себе ребенка, впечатываясь спиной в подушку.

– Александр Николаевич, если что, зови, кнопка вызова персонала на панели.

Указывает на пульт, лежащий на тумбочке, и спешно покидает пространство палаты.

Анфиска настороженно наблюдает за моими движениями, сохраняя на лице маску холоднокровия. Но стоит мне сделать еще шаг навстречу, и ее руки полностью закрывают от меня ребенка.

– Я тебе его не отдам, – наконец-то подает голос, – ни за что не отдам.

– Я не собираюсь его забирать, ты мать, – останавливаюсь совсем близко, а взгляд сам мгновенно приковывается к бледно-голубой пеленке, в которую завернут младенец.

– Тогда зачем ты пришел?

– Тупой вопрос.

– Ты правда его не отберешь?

– Правда.

– Хорошо, – кивает и нерешительно разжимает пальцы, предлагает мне взять его на руки. – Главное, придерживай ему голову, – широко улыбается, подаваясь вперед.

Ощущаю под ладонями этот теплый завернутый в пеленки комок, и дыхание замирает. Легкая дрожь, зародившаяся в пальцах, пронзает все тело. Перекладываю его на левое предплечье и осторожно убираю кусок ткани от маленького личика. Крошечный нос привередливо морщится.

– Он такой хороший, правда?

Анфиска вновь подает голос, но у меня в горле встал сухой ком, не позволяющий дать ей сразу хоть какой-то ответ. Лишь киваю, продолжая смотреть на ребенка.

У него длинные реснички и огромные щеки. Натуральный хомяк.

– Я думала, как его назвать. Может быть, Игнат?

– Нет, – отрицательно качаю головой, – Даниил.

Анфиска с улыбкой примеряет имя на отчество и фамилию, что-то говорит, но я пропускаю все это мимо ушей. Даниил, Даня – такое солнечное имя… пустота внутри заполоняется дымкой, пронизанной светом.

Меня поглощает странное, непередаваемое и не испытываемое до сегодняшнего дня чувство. Это мой ребенок. Настоящий, крошечный, теплый… прикрываю глаза, стряхивая всплывающие воспоминания, и сразу отдаю его Анфиске. Сжимаю кулаки и хочу поскорее отсюда уйти.

– Борисов сказал, что через пару дней ты сможешь вернуться домой.

– К родителям? Ты его заберешь?

– В особняк, тебе приготовят комнату. И если мне не изменяет память, ты хотела спроектировать детскую?!

– Хотела.

– С этим тебе тоже помогут, – скинув с плеч халат, иду к двери.

– Саш, я тебя люблю, – шепчет вслед, а когда я оборачиваюсь, глупо улыбается.

– Я постараюсь приехать на выписку.

Анф прикусывает нижнюю губу, растерянно кивая.

– Мы с Данечкой будем тебя очень ждать. Правда, кроха? – склоняется к малышу.

Я же выхожу в коридор с одной единственной мыслью: «У этого ребенка будет все, абсолютно все, чего он только пожелает. Это я ему обещаю».

Эпизод третий: В сердце. Глава 10

Пять лет спустя.

Дождливое питерское лето.

Выдавливаю таблетку из блистера, запивая обильным количеством теплой воды, как и говорилось в инструкции. Меня знобит, насморк полностью лишил обоняния, ломота в костях и полная потеря ориентации в пространстве. Надеваю длинный красный мохеровый свитер и, заварив черный горячий чай с лимоном, забираюсь на диван в гостиной, завернувшись в шерстяной плед.

Из недр квартиры раздаются крики, прикрываю глаза, раздражаясь этим дурдомом. У меня жутко раскалывается голова, но они продолжают орать. В какой-то момент Сашка вылетает в прихожую, наспех засовывая ноги в кеды, и, схватив первую попавшуюся куртку, громко, до покалываний в висках, хлопает дверью. Костя выкрикивает нелицеприятные фразы ему вслед и раздраженно пинает валяющийся в углу футбольный мяч.

– Паршивец. Нет, ты видела?

– Что случилось? – спрашиваю без энтузиазма.

– Он совсем от рук отбился. А все ты, вечно ему потакаешь. Сашенька то, Сашенька се. Его в ежовых рукавицах держать надо!

– А может быть, ты хоть раз попробуешь поговорить с ним не как со своими солдатами, а как с сыном? – свожу брови и, скинув плед, иду на кухню.

Кладу чашку в мойку, выдавливая в нее моющего средства.

– Я из него мужика воспитываю.

Натираю чашку, а в голове так и вертится, чтобы он лучше из себя мужика воспитал. Третий год только и слышу нытье о должностях и званиях, которые ему не присваивают. Еще и Питер этот, не могу тут находиться, вечно болею. Год здесь живем, и весь год я лечу насморк, который не проходит. Горло саднит, и желание разговаривать отпадает вообще.

– Ну что ты молчишь?

Костя замирает за моей спиной, прожигая взглядом.

– А что говорить? Тебе мои слова не нужны. Сам разбирайся.

– Да он кроме тебя разве слушает кого-то?

– Любовь у него. Ему пятнадцать лет, это нормально. Себя вспомни?!

– Это не повод вечно огрызаться.

– Это защитная реакция на твои нападки, научись с ним нормально разговаривать, – вытираю руки полотенцем, прикладывая прохладные ладони ко лбу.

– Ты меня еще учить будешь, как с собственным сыном говорить?

– Ни в коем случае, – похлопываю Костю по плечу, – пойду полежу, плохо себя чувствую.

– Знаешь, иногда мне кажется, что, если бы ты могла родить мне ребенка, все было бы…

– Лучше? – интересуюсь вкрадчиво, но улыбаюсь широко, пол земного шарика этой улыбкой осветить смогу.

– Проще, Марина, проще. У нас была бы настоящая семья.

– Это претензия? Так ты, мой дорогой, знал, на ком женился. Да и вообще, я думаю, нам уже давно пора заканчивать этот цирк.

– Что?

– Ты прекрасно все слышал. Я хочу уйти.

– Куда?

– Не знаю. Просто уйти. Я устала, Костя, так от всего этого устала. Я тебя не люблю, – качаю головой, – и никогда не любила, – ловлю его взгляд, – не делай такое лицо, ты это знал. Всегда это знал.

– Значит, я тебя подобрал, а теперь…

– Полегче на поворотах. Сердобольный ты мой. Как я от тебя устала, ты просто себе не представляешь.

– А ты расскажи, – дергает меня за руку, – давай, я послушаю, как тебе плохо жилось.

– Нормально мне жилось. И тебе, между прочим, тоже. Твоих обвинений я не потерплю, даже не надейся. Но нам правда лучше расстаться. Дальше будет только хуже, Кость. Гораздо хуже.

– Значит, ты так решила?

– Да.

Костик с размаху ударяет по торшеру, и тот летит на пол, разваливаясь на несколько частей. От шума и внезапных движений я вздрагиваю, но продолжаю держать на лице непроницаемую маску.

– Дура.

Он еще что-то кричит, ищет тревожный чемоданчик, но, оставив поиски, достает из стенки бутылку водки и, погрозив указательным пальцем у моего лица с воплями в стиле «еще посмотрим», с шумом удаляется из квартиры. Наблюдаю за открытой дверью, через широкую щель которой видна лестничная клетка. Пара шагов, чтобы потянуть ручку на себя и защелкнуть шпингалет. Собрать торшер, налить еще чаю и вновь завернуться в плед.

Правда, сделать это мне не удается. Разрывающийся на всю квартиру стационарный вынуждает проигнорировать тошнотворное головокружение и ответить на этот дурацкий звонок. Первые пару секунд в телефоне лишь молчание.

– Алло?! – повторяю.

– …Марина, слышишь? Марина?

– Слышу, пап, ты?

– Я, дочь.

– Все хорошо? – присаживаюсь на табуретку у трюмо, на котором стоит телефон.

– Бабушка умерла. Ночью.

Кладу трубку, чувствуя покалывание в кончиках пальцев, смотрю в одну точку, часто моргаю, не в силах принять эту новость. Трагичную, жестокую новость.

Как? Разве это возможно? Мы только вчера говорили с ней по телефону, только вчера. А сегодня ее уже нет…

Облизываю сухие губы. У меня нет никакой внешней реакции. Я не плачу, не истерю. Просто сижу и не могу поверить в то, что это правда. В то, что бабули больше нет.

Мамы нет, теперь вот не стало бабушки. Только папа. Самый близкий, но в то же время такой далекий для меня человек. Смахиваю все же выступившую слезинку и, поднявшись на ноги, достаю с антресоли чемодан. Перезваниваю отцу, уточняя, когда он вылетает, и, быстро собрав вещи, заказываю такси в аэропорт.

Озноб нарастает еще на регистрации, я отчетливо понимаю, как мне плохо. Тошнота, ломота в костях, чужая и не желающая соображать голова и мысли. Много мыслей. Перед глазами детство, бабушка. Ее ворчание и улыбки, смех и жизненные советы. Ее колоссальная поддержка в трудную минуту. Все это было наяву, а теперь осталось лишь в моих воспоминаниях. Она столько для меня сделала, вырастила, помогала, любила. Наверное, ближе и родней ее у меня никого и не было. Она могла раскритиковать в пух и прах, отругать за шалость или дурость, но в любой, даже самой тяжелой ситуации всегда приходила на помощь. Вытирала мои слезы, с уверенностью говоря: «Все будет хорошо».

По прилете в город слышу, что в сумочке разрывается сотовый, но я игнорирую звонки. Папа уже здесь и даже прислал за мной такси. Пара часов до дома, и полные глаза слез. Двор кажется таким родным, но в то же время далеким, воспоминания кружат над головой, и я завороженно смотрю на наши окна. Меня словно переносит во времени. Вечер, лето, пахнет скошенной травой, с которой только-только расправился дядь Паша, наш сосед. В окнах горит свет, и двор кажется таким оживленным. Мне лет десять, я стою посреди этих просторов, пробегая глазами по лавочкам, на которых устроились бабули, нескольким уложенным в мангал кирпичикам, сколоченному только утром столику. В детстве соседи часто устраивали здесь посиделки, на таких гуляниях собирался весь двор. Было весело. Неповторимо весело, тепло, душевно. Сердце щемит от этих воспоминаний, от четких контуров бабулиного лица, ее голоса…