Когда ты станешь моей. Книга 2

Эпизод второй: Новая жизнь. Глава 4

3 года спустя…

– Господин губернатор, господин губер…

– Без комментариев.

Глеб мгновенно заслоняет журналистам обзор, охрана создает небольшой живой коридор, ведущий к машине. За закрытой дверью и тонированными стеклами чувствую облегчение, если его можно назвать таковым. Откидываюсь на спинку, наблюдая за ошалевшей толпой с камерами и микрофонами. В районе творится полный беспредел, заводы встают один за другим, денег не платят, народ звереет, до меня тоже долетает.

Сам не до конца отдаю себе отчет в том, как оказался там, где я есть сейчас. После того как мы провернули все дела с заводом, хотелось выдохнуть, но азарт и авантюризм просто не позволяли сидеть сложа руки. Мне было необходимо в кратчайшие сроки сосредоточить в своих руках как можно больше власти, чем я и начал активно заниматься.

Первый предвыборный этап был жестким, моя кандидатура не была идеальной, но зачастую в таких вопросах многое решают деньги, пропаганда и черный пиар своих конкурентов1.

– Александр Николаевич, – подает голос Паша, мой водитель, – там… беда, – протягивает телефон, снимая машину с нейтралки.

Беру трубку с настороженностью и отчетливым пониманием, что я там услышу. Это тянется уже год, когда-то должно было выстрелить, так почему бы не сегодня? Ведь я уже давно научен жизнью и прекрасно осознаю, что этот проклятый снаряд готов упасть в одну и ту же воронку десятки тысяч раз. Крепче стискиваю пластик под ладонью, вслушиваясь в каждое сказанное слово. Выдыхаю.

– В больничку, – бросаю водителю, параллельно набирая Глеба, – Марата мне найди, – говорю без каких-либо эмоций прорезавшемуся в трубке голосу.

Какого черта? Год, целый год я возил ее по клиникам, принудительно лечил, но все было бесполезным. Она из раза в раз возвращалась туда, откуда мы начинали. Врачи психотерапевты, ненависть, попытки покончить с собой – и больше ничего. Если человек не хочет чего-либо сам, то уже не выплывет…

В палате темно, там плотно задернуты шторы.

Сажусь напротив, медленно рассматривая бледную, синюшную кожу. Она кажется слишком тонкой, почти прозрачной. Вены усеяны дырами и давно почернели. Растираю ладонями лицо, понимая, что так больше просто не может продолжаться.

– Что ты с собой делаешь? – шепотом, смотря на свои загорелые руки, сжимая пальцы в кулаки, наблюдая за напрягшимися мышцами.

Касаюсь безымянного правой руки, медленно проводя вдоль белесого шрама на полфаланги. В тот день я наконец-то снял обручальное кольцо, но вместе с ним чуть не оставил в нем полпальца. Не стоит играть с холодным оружием, когда слишком зол.

– Чего приперся? – хриплый голос возвращает в реальность.

Поднимаю взгляд. Люда облизывает сухие губы. Из груди вырываются потоки неконтролируемого кашля, которые она пытается унять, закрывая рот ладонью.

– Увидеть, как ты сдохнешь, – смотрю на нее в упор, – даже кое-что принес, – вытаскиваю из кармана десятиграммовый пакетик, – презент.

– Пошел ты, – сквозь зубы.

– А что? Тебя выпишут, и ты сразу побежишь за дозой, так зачем ждать? Давай прямо сейчас, – кидаю принесенный «подарочек» на ее тумбочку, – я прослежу, чтобы тебя уже не откачали. Сделаю сестренке последний подарок, – поднимаюсь, вытаскивая из брюк зажигалку и шприц.

– Давай, – кивает, – я буду только рада.

– Самонадеянно.

Подхожу к столику напротив кровати и провожу несколько нехитрых манипуляций. Наполняю шприц, спиной чувствуя ее демонстративную отрешенность. Она отвернулась к окну, сложив руки на груди.

– Готово, – поднимаю шприц иглой вверх и нажимаю на поршень, высвобождая воздух.

– Так коли давай, – разгибает локоть, нервно смеясь.

Пересекаю разделяющее нас пространство и не колеблясь делаю укол. Людкины зрачки расширяются, словно в замедленной съемке, а на губах застывает пластиковая улыбка.

– Минут десять у нас еще есть, – смотрю на часы, выбрасывая шприц в ведро, – расскажешь напоследок, что с тобой происходит?

– А тебе есть до этого дело? До чего-то, что не касается денег? – морщит лоб, кожа которого покрывается складочками.

– Иначе меня бы здесь не было, – подтягиваю стул, садясь очень близко.

– Я убила человека. Вот этими руками, – завороженно смотрит на свою ладонь, – понимаешь?

– Прошло много времени. Да и очень сложно подогнать Аккорда под определение – человек.

– А разве это что-то меняет?

– Ты всегда могла об этом поговорить со мной или с Маратом, ты же с ним спишь.

– Разве вы поймете? За каждым из вас море трупов, вы давно уже утонули в крови. Как вы можете меня понять? Мне больно, понимаешь? Я не знаю, зачем я вообще живу. Деньги, дома, машины, бизнес? Ничего не хочу, ничего.

– Ты сама это выбрала, много лет назад, ты сама дала себе зеленый свет.

– Хреновая из тебя, братик, группа поддержки.

– …но это не значит, что ты одна. Не смей думать, что ты одна. Ты молодая, красивая баба…

– У Лукьянова любовница. Ей восемнадцать лет. Он мне изменяет, Саша. Я думала, что на прошлый Новый год он сделает мне предложение, а он даже ночевать не пришел. Понимаешь?

– Ты это переживешь.

– Так, как пережил ты? – ухмыляется, а в глазах слезы. – Так я точно не хочу… ты до сих пор за ней следишь.Прошло три года, как она ушла, спит с другим мужиком, а ты продолжаешь быть в курсе того, что происходит в ее жизни. Разве это нормально? Разве ты живешь настоящим?

– Думаю, сейчас это не имеет значения. Потому что мы-то с тобой знаем, что через пару минут все закончится.

Люда кивает, откидывается на подушку, поднимая взгляд к шторам.

– Открой окно, впусти свет.

Делаю, как она говорит, наблюдая за тем, что происходит на улице.

– Что ты скажешь маме?

От этого вопроса по спине бежит неконтролируемая волна ледяных мурашек.

– Правду. Скажу, что у тебя был передоз.

– Она же не переживет, – растерянно качает головой, – как она с этим справится? Я же… я же, мамочка моя… родная. А если ей станет плохо, если это убьет ее… Саша…

Оборачиваюсь, делая несколько шагов к постели, завороженно наблюдая за сестрой. Заплаканный взгляд, стучащие друг о друга зубы, подрагивающие конечности и дикий ужас в глазах.

– А раньше, разве раньше ты об этом не задумывалась? Стой, конечно нет, ты всегда знала, что тебя найдут, откачают и вернут домой. Ты маниакально из раза в раз хотела привлечь внимание, таким гадким, эгоистичным образом. Ты не думала ни о ком, кроме себя. С самого начала ты думала только о себе. Мама справится, она сильная, в отличие от тебя.

 Люда подается вперед, вцепляясь в мое предплечье.

– Позови врача, слышишь? Я не хочу. Не хочу умирать. Позови врача. Я буду кричать…

– Никто сюда не придет, – скидываю ее руки, – ты добилась того, что хотела. Нужно уметь отвечать за свои слова и поступки.

– Пожалуйста…

– Пять раз за год, тебя откачивали пять раз, Люда, – свожу брови, – ты так стремилась к этому, наслаждайся моментом.

– Прости, прости меня, Сашенька, – пытается ухватиться за мой пиджак, завывая и размазывая по лицу слезы.

Отхожу подальше, открывая кран с водой.

– Прекращай ныть и не ори, – ополоснув руки, вытираю их жестким вафельным полотенцем, – это были витамины. Еще раз ты выкинешь что-то подобное, отправишься в морг. Поняла меня? – кидаю в нее это самое полотенце, выходя из палаты.

Во дворе ослабляю галстук.

– Глеб, ты Лукьяна нашел?

– Пока нет.

– Ищи. Он мне нужен. Вытащи его из-под земли.

_____

1(С 1995 года почти все губернаторы стали избираться населением путем прямого голосования. 1 июля 1997 года последним российским губернатором, утвержденным главой государства, стал руководитель Кемеровской области Аман Тулеев.

6 октября 1999 года был принят федеральный закон "Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ", который отменил право президента назначать руководителей регионов и установил единые правила проведения всенародных выборов. С этого времени главы  субъектов РФ избирались на основе всеобщего равного и прямого избирательного права при тайном голосовании. Исключением оставался Дагестан, главу которого избирало Конституционное собрание республики.)

Глава 5

На улице солнце. Смотрю на небо через окно учительской, слыша звонок. Уроки кончились, но я не чувствую потребности оказаться дома. Хочу задержаться, подольше посидеть над тетрадками, поразмышлять.

Жизнь стремительно изменилась, эти три года открыли новые горизонты, помогли пережить прошлый сценарий, найти ответы, успокоиться. Эти месяцы научили терпению, принятию. Я смогла не просто смириться, а отпустить произошедшее. Было тяжело, больно, каждый новый день давался мне сложнее предыдущего. Я плакала ночами, закрывшись в маленькой ванной нашей квартирки, вновь и вновь прокручивая в голове прошлое. Так продолжалось больше года. Более трехсот шестидесяти пяти дней я ломала себя, тянулась к солнцу, жизни. Наверное, во многом я должна сказать спасибо Косте. Он стал для меня тем, кто научил смотреть в будущее. Тем, кто не понаслышке знает, что такое терять близких.

Крепче стискиваю ручку и, разжав пальцы, кладу ее на стол. Смотрю на ровно разлинованные строки и закрываю тетрадь. Меня ждут дома. Улыбаюсь отражению в зеркале, оно висит над небольшим диванчиком, и убираю тетради в сумку. Подкрашиваю губы, надеваю черное пальто и выхожу в просторный школьный коридор.

Домой иду пешком, неспешно прогуливаясь по зеленому парку. На улице весна. Все вокруг благоухает и напитывает тебя энергией, хочется дышать полной грудью, улыбаться, быть счастливой.

Но я и так счастливая. Я радуюсь каждому дню, живу моментом, дышу.

Оказавшись у нашей трехэтажки, поднимаюсь по слегка крутым ступенькам, попутно выуживая из кармана ключи.

Открываю дверь и, поставив сумку на комод, снимаю туфли, чувствуя облегчение. В глубине квартиры слышен шум телевизора, вешаю пальто на плечики и, немного помявшись на коврике и пересиливая себя, делаю шаг навстречу звукам.

Заглядываю в дверной проем, наблюдая, как Саша завороженно смотрит в кинескоп, играя в денди и полностью игнорируя мое присутствие.

– Ты ужинал? – подаю голос, заранее понимая, что мой вопрос останется без ответа.

Сжимаю левое запястье, немного впиваясь в него ногтями. Еще несколько секунд жду хоть какой-то реакции, но, конечно же, ее не последует.

В кухне ставлю на плиту пузатый ярко-красный чайник и сажусь на табуретку, в очередной раз ощущая неподъемное чувство вины. Когда мы познакомились с Костей, он очень долго не говорил, что у него есть сын, а спустя полгода сделал предложение. В тот сложный для меня период я не понимала, что творю и отдаю ли отчет своим действиям. Мое согласие очень не понравилась бабушке, но в итоге она смирилась. У нас не было свадьбы, мы просто расписались в местном загсе. Я улетела с Костей во Владивосток и лишь спустя месяц узнала, что у него есть сын, все это время он жил в Ялте с бабушкой, Костиной мамой. Но чем больше проходило времени, тем сильнее ухудшалось ее здоровье, а когда год назад ее не стало, мы забрали ребенка сюда. Я, как полная дура, хотела понравиться, готовилась, пыталась найти общий язык, проникнуться, но все мои попытки были тщетны.

Конечно, мальчик, не знавший свою мать, переживший смерть бабушки – самого близкого ему человека, летел сюда к отцу, а не к отцу и незнакомой бабе. Я это понимаю, но и чувствовать себя пустым местом больно.

Когда Костя дома, Саша делает вид, что все прекрасно, улыбается, не перечит и никоим образом не показывает своего ко мне отношения, но стоит нам остаться с ним вдвоем, как из раза в раз я напарываюсь на ледяную стену неприязни и отчуждения.

Еще и имя-то какое – Саша. Кажется, оно преследует меня на протяжении всей моей жизни.

Вздрагиваю от шума кипящего чайника и, поднявшись на ноги, достаю глубокую салатовую кружку. Завариваю зеленый чай, положив пару сушеных листочков мяты, вдыхая наивкуснейший аромат.

Оставшееся время проверяю тетрадки, постоянно посматривая на большие висящие над столом часы. Костя возвращается в девять, уставший, вымотанный сутками. Быстро разогреваю ужин, интересуясь работой, рассказываю какие-то глупые повседневные вещи, улыбаюсь, чувствуя в его ответах тепло. Мне нравится этот человек, с ним я живая. Настоящая. Я не люблю его так, как это было с Дорониным, но очень уважаю. Уважаю за стойкость духа, характера, за понимание, доброту. У нас нет сводящей с ума страсти, скорее сплошной рационализм, но, наверное, это именно то, чего мне так не хватало. Обыденности, холодной головы…

– Санька все играет, выкину эти его картриджи.

– Он же ребенок, – сажусь напротив мужа, подавая салфетку, – пусть развлекается.

– Ужин бы лучше помог тебе приготовить, а он дурью мается.

– Кость, ты перегибаешь, ему всего девять лет.

– Вот и пусть привыкает, а то растут лодыри с малолетства. Ты, Марина, его не жалей, а побольше нагружай делами. Не маленький уже.

– Давай мы будем чуть-чуть мягче, – касаюсь широкого мужского запястья, – хорошо?

– Ладно, – с полуулыбкой, – хорошо.

Поужинав, Костя закуривает трубку, набив ее табаком, я же быстро ополаскиваю тарелки, вновь заглядывая в комнату к Саше.

– Может, все-таки покушаешь?

– Конечно, – широко улыбается, аккуратно положив джойстик на пол и выключив телевизор, – но я только чай с бутербродом, – проскальзывает мимо меня.

– Ладно.

На кухне Костя сразу начинает читать сыну нотации, пугая тем, что в следующий раз он просто останется без своей игрушки.

Закатываю глаза и режу белый хлеб, стараясь абстрагироваться от этих разговоров.

– Держи, – ставлю тарелочку и наливаю чай.

– Спасибо, тетя Марина, – произносит это четко и довольно громко, так чтобы это слышал отец.

При нем мальчик всегда ведет себя как шелковый, в его же отсутствие превращается в сатану.

– Вы тут поболтайте, а я бабуле позвоню.

В комнате достаю из трюмо мобильный, набирая бабушку. В этом городе мой телефон валяется в дальнем углу дома, потому что, приди я с ним на работу, сплетен потом не оберешься. Да и знакомых, у которых есть сотовые, можно пересчитать по пальцам. Да даже сам Костя не слишком лояльно относится к этой штуке.

Он знает детали моей прошлой жизни. Знает, кем был и, наверное, является Доронин, знает, как я жила, впрочем, я этого и не скрывала. Да и как тут скрыть, если по прилете в этот город я почти сразу поняла – будет сложно. Сложно жить на офицерскую и учительскую зарплату, сложно не видеть свои заработанные деньги месяцами, потому что в стране, оказывается, происходит такое, о чем раньше я даже не догадывалась. Слышала, но никоим образом с этим не сталкивалась. Я всегда жила в достатке. Отец старался ради семьи, его слово имело вес, да и зарплата сильно отличалась от получаемых простым офицером рублей.

Да и когда я вышла замуж за Доронина, то абсолютно не знала отказа, ни в чем. У меня было все, что я только могла пожелать, Сашка не любил экономить, и я быстро подсела на его образ жизни. Только вот расплата за это оказалась куда больше…

Когда я только прилетела в наш военный городок, я столкнулась с такой реальностью, которая все это время была для меня лишь словами. Я была наслышана, что людям тяжело, знала, что происходящее вокруг заставляет голодать, экономить, но не думала, что когда-нибудь столкнусь с этим. Да, у меня был счет, счет, куда ежемесячно переводились деньги. Но я боялась их трогать, боялась, что если я вновь позволю себе это, то непременно придет расплата.

Кровавые деньги, деньги, несущие лишь боль и разрушение.

Глава 6

– Маринка, – Нонна приподнимается, расставляя руки по разные стороны, – наконец-то мы встретились.

– И не говори, – присаживаюсь за столик, закидывая ногу на ногу. Пальцы на автомате поправляют короткие волосы.

Два года назад я впервые подстриглась почти под мальчика, хотела перемен, но теперь отчетливо могу сказать, перемены не в длине волос, они в нас.

Нонна тушит в пепельнице сигарету, а я стискиваю зубы. Давно бросила эту дурную привычку, но иногда рука сама так и тянется к этой гадости.

– Ломает? – подружка издает тихий смешок.

– Нет, – прищуриваюсь, а после растягиваю губы в широкой улыбке.

– Давай выпьем.

– Что за повод?

– А нам нужен повод?

– Не знаю, – пожимаю плечами.

– Ну раз тебе нужен повод, он будет. Самир сделал мне предложение.

– Да ладно?! Нонночка, я тебя поздравляю.

– Спасибо.

Киселева подзывает официанта, а я невольно вспоминаю, как мы с ней познакомились. Это было на втором месяце моей жизни в этом городе. Ее дочь попала в мой класс, маленькая восьмилетняя девочка, очень сильно отличавшаяся от других, за что ее часто дразнили. У девочки были проблемы с речью, и Киселева, конечно же, пришла в школу за скандалом. Ее не устраивала травля ребенка, в чем я с ней была солидарна. Позже Линду перевели в другую школу, но мы с Нонной не перестали поддерживать отношения, медленно трансформирующиеся в дружбу.

Ноннка тоже была приезжей, сбежала от московских проблем, в которые ее впутал муж. Он был игрок. Она пыталась ему помочь несколько лет, но он не хотел этой помощи. Влез в огромные долги, с которых и началось колесо проблем, от угроз до реальных действий, таких как поджог квартиры и избиение мужа до предсмертного состояния. Она боялась за дочку, себя, прекрасно понимая, что человек не изменится, он просто не хочет. Зависимость стала гораздо сильнее его самого.

В Москве она работала психиатром в частной клинике, и это давало ей возможность таскать мужа по врачам, когда она еще верила в то, что может все исправить.

Первое время нашего общения я очень боялась того, что она невольно поставит мне диагноз. Кто-кто, а я точно не похожа на вменяемого человека. Может быть, внешне этого и не заметно, но внутри творится полный крах.

Мне понадобилось немало времени и усилий, чтобы это понять. Разобраться в себе и тех ужасах, которым я открыто поспособствовала.

Первым стала беременность, желанная, маниакальная. На тот момент мне было необходимо о ком-то заботиться. Доронин делал для меня все, но очень редко был рядом. Он жил своей жизнью, той, которой я всегда опасалась. Той, в которую не хотела вступать изначально. Я нуждалась в человеке, которому буду дарить свою любовь, пока Сашка завоевывает мир. А когда поняла, что даже с этим у меня проблемы, погрузилась в депрессию, которая мгновенно переросла в манию. Я больше не чувствовала себя полноценной. Я настолько ушла в себя, что в какой-то момент осознала одно – я не смогу сделать его счастливым. Это убивало.

Изначально все дело было лишь во мне. Это я хотела всего и сразу, я была безалаберной дурой, живущей в райском саду, не зная проблем. Если бы тогда я не села в самолет, то все могло бы сложиться иначе. Малыш остался бы жив, но даже это не было бы гарантией того, что трагедия бы нас миновала.

Это сложно принять, смерть – это всегда больно, а когда эта кровь на твоих руках, больнее вдвойне.

После операций, реабилитации я часами смотрела в одну точку, сидя в огромной белоснежной палате. Я так его ждала, так хотела его присутствия, но он не приходил, и я придумала себе, что так, наверное, даже лучше. Продолжая каждое утро ждать прихода врача, который скажет: там ваш муж пришел. Но никто ничего не говорил.

Доронина не было, а все свои порывы позвонить ему я заталкивала куда подальше. Это было моей ошибкой, а может быть, и спасением. Пока я была в больнице, в его доме поселилась Мартынова. Она вовремя вошла в его жизнь, как и обещала мне когда-то. Ведь тогда она была во всем права, она сможет принять все те ужасы, которые происходят в его жизни. Она сможет, а я не смогла, как она и обещала. Увидеть ее, понимая, что он спал с ней, пока я торчала в больничной палате, прямой путь к саморазрушению. Я ненавидела себя за содеянное, его – за то, что изменил. Изменил, пока мы были мужем и женой. Уже тогда я была готова повернуть назад. После кладбища в его доме, после развода, все казалось пустым. Все мои обиды и истерики. Обнимая его в кабинете, чувствуя его тепло, я знала одно – я не смогу улететь. Просто не смогу без него.

Но все получилось иначе. В том, что произошла трагедия, виноват каждый из нас. Конечно, моя вина больше, не будь я такой дурой… хотя сейчас сокрушаться о прошлом бессмысленно…

Мне жаль, что все вышло именно так. Я наказала сама себя и также с лихвой наказала Доронина.

Может быть, Анфиска тоже была моим наказанием за глупость и трусость? Не знаю…

Но простить предательство у меня не было сил, даже несмотря на то, что где-то я сама подтолкнула его на тот путь. Когда Сашка приехал в Москву, я хотела его проигнорировать, точно решив, что пора отпустить произошедшее и его самого в первую очередь. Быть вместе тогда было равно мукам для обоих. Но он не хотел принять мое решение, сорвался, злился, попытался совершить то, о чем потом бы жалел. Это стало отправной точкой. Гранью, которую мы перешли в наших страданиях. Исправлять уже было нечего, мы все разрушили. Сами.

– Мариш, ты чего застыла? – Нонна касается моей руки, сводя черные бровки.

– Задумалась, – выдыхаю, – поздравляю еще раз, – сжимаю ножку бокала, – счастья вам.

– Спас-и-и-ибо.

Звон стекла и тихая музыка. Тепло, разливающееся по телу. Оглядываюсь по сторонам, замечая людей, ощущая бурлящую жизнь. Во мне она тоже кипит, эта жизнь, или же я вновь ее для себя придумываю.

До десяти мы сидим с Ноннкой, отмечаем ее предстоящее замужество, смеемся. Дома меня встречает Костя, которого я считаю другом. Хорошим, надежным другом. Прошло три года, но я так и не почувствовала в себе хоть чего-то похожего на любовь женщины к мужчине. Нет. Он это чувствует, я знаю. Возможно, вскоре все это закончится, а пока мы отчаянно цепляемся друг за друга, наслаждаясь комфортом и безопасностью.

– Как посидели? – Костя помогает мне снять пиджак, вешая тот в шкаф.

– Отлично, – касаюсь губами шершавой щеки.

– Тебе тут Люба звонила.

– Люба?

С Григорьевой мы до сих пор поддерживаем связь, но созваниваемся нечасто.

– Да. Просила перезвонить, как придешь. Чай будешь?

– Буду. Я тогда быстро ей звякну.

– Хорошо, буду ждать тебя на кухне.

Киваю и сажусь на пуф у стационарного телефона, набирая Любкин номер из записной книжки. После протяженных гудков Григорьева берет трубку. Ее сонный голос вводит меня в замешательство.

– Прости, у вас же сейчас часов пять, – прикусываю губу.

– Ага, – зевая, – хорошо, что сегодня воскресенье.

– Что-то случилось? Ты просила перезвонить.

– Да… я просто не знаю, в курсе ты или нет, но тут кое-что произошло.

– Что-то с бабушкой? – перестаю дышать, слегка подаваясь вперед, сжимая пальцами телефонный провод.

– Нет, с Вандой Витольдовной все хорошо, мама к ней вчера заходила. Тут в другом дело…

– Люба, не томи, что случилось?

– Анфиска беременна.

– Кто?

– Мартынова.

– Не думаю, что эта новость… – обрываю себя на полуслове. – От него? – шепотом.

– Да, от Доронина. Не знаю, может, не стоило мне, просто я подумала, что…

– Все нормально, – киваю, – все хорошо. Я за него рада. Ты прости, я тут только пришла, в душ хочу ужасно.

– Марин, ты…

– Извини, что разбудила. Пока, – нервно усмехаюсь и кладу трубку.

Глава 7

– Регина, кофе сделай, – прохожу мимо секретарши в Лукьяновский кабинет.

Захлопнув дверь, сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и достаю из пачки «Мальборо» сигарету. Прикуриваю, морщась от пронзительного и действующего на нервы шума распахнувшейся двери, ручка которой звонко ударилась о стену.

С интересом наблюдаю за вбежавшим Маратиком, который мечется в пространстве.

– Чего хочешь? – стряхиваю пепел.

– Это правда?

Смотрю в его бегающие глазки, подмечая, с какой силой пальцы впиваются в ручки кресла, на которое он наконец-то садится.

– Что именно?

– Тогда, это ты меня упрятал? Я полгода на нарах просидел из-за тебя?

Опустив ноги на паркет, делаю глубокую затяжку, выдыхая дым в сторону оппонента.

– Правда.

Лукьянов вскакивает, намереваясь упереться ладонями в поверхность стола.

– Сидеть, – реагирую на его выпад, – спокойно. Это была вынужденная мера.

– Интересно, – кивок, – я тебя услышал. А теперь послушай ты, – все же упирается пальцами в глянцевую поверхность моего стола, слегка над той склоняясь, – я забираю свою долю и ухожу.

– Долю где?

– В нашем деле, – с напором.

– Не понимаю, о какой доле ты говоришь.

– Что?

– Хочешь уходить, вали, я не держу. Как бонус можешь оставить себе казино и ресторан, но на завод – захлопни пасть.