Когда ты станешь моей. Книга 1

Он говорит громко, вплотную притянув меня к себе. От его слов и хвата мне становится страшно. Чувствую себя жалкой в своих попытках отстраниться.

– Отпусти. Саша, отпусти, – очень тихо.

Доронин прикрывает глаза, разжимая пальцы.

– Странная у тебя, Баженова, дружба или ее отсутствие, – достает сигареты, – когда ничего не чувствуют, так не смотрят, – прикурил.

– Как?

– Так, как это было на даче, когда на мне висла Анфиска.

Я ничего не ответила, лишь пригладила волосы, немного вырвалась вперед. Сашка шел следом и курил, я чувствовала запах дыма и совершенно не знала, что делать дальше.

Мы вышли на дорогу вдвоем, шли прямо около часа, прежде чем проезжающая машина притормозила у обочины. Доронин перекинулся с водителем парочкой слов, и тот с энтузиазмом подбросил нас до города, не переставая болтать о жизни.

До дома все еще оставалась пара километров, а Сашино присутствие вгоняло меня в краску и какой-то странный стыд. Я шагала по тротуару и смотрела себе под ноги. Мы завернули за угол нашего двора, где и начался настоящий кошмар.

Доронин сориентировался первым, оттолкнул меня подальше, прежде чем вышедшие из стоящей посреди двора машины парни кинулись на Сашку. Завязавшаяся драка вогнала меня в оцепенение, я оторопела ровно до момента первого удара. Самый высокий и крепкий из этих уродов с размаха приложил Сашу битой в живот. Доронин согнулся пополам, падая на колени. Но им было мало, я слышала удары, от которых, возможно, ломались кости, видела кровь. Они, матерясь, повалили его на землю, продолжая пинать. Тяжелые удары приходились по всему корпусу, и я заорала как ненормальная, кинувшись туда, за что получила по голове и упала на траву. Тот, кто это сделал, со смехом и маниакальным азартом подтянул к себе за лодыжки.

Он смотрел больными, холодящими внутренности глазами. Нож-бабочка в его руке умело коснулся моей щеки, а пальцы начали расстегивать джинсы. Я застыла, боясь пошевелиться, от ощущения холодного металла. Слезы затуманили обзор, внутри что-то оборвалось, слова застряли в горле. Я не могла даже кричать, меня окутал паралич страха. Его грязные лапы содрали с меня куртку и прижали спиной к земле. Острое лезвие опустилось на шею, пробежало по ключице и поддело футболку у живота.

– Оставь ее, – громкий голос сверху, – валим! Это еще не все, урод! – плюется в Сашкину сторону.

Я сжалась, а ублюдок отстранился. Нож исчез, как и вся троица. Я не сразу смогла встать, лежала, чувствуя стекающие по лицу слезы, а взгляд бегал по двору. Что это было? Сглотнув и посмотрев на Доронина, поднялась на четвереньки и поползла туда.

– Саш? – всхлипнула, переворачивая его на спину, и резко отдернула руку, пугаясь его окровавленного лица.

Глава 6

На автомате отталкиваю ее за свою спину, получая первый удар. Силы неравны, я пытаюсь что-то сделать, быстро сообразить во всем этом хаосе, но ножи, биты и три бугая – слишком сложная задачка. Удар под дых, когда ты напрочь лишаешься воздуха. Невозможно ни вздохнуть не выдохнуть. Меня ведет именно в тот момент, когда они добивают, вынуждая упасть на землю. Группируюсь, чтобы минимизировать последствия ударов, слышу Маринкин крик. Зачем она вообще дала о себе знать?! Все происходит слишком быстро, выплевываю кровь, открывая глаза. Гопота пропала, словно их никогда здесь и не было. Как ни странно, но во двор никто не вышел, упираюсь ладонью в холодную землю, чтобы подняться, но как итог чувствую головокружение вперемешку с прикосновениями.

Баженова переворачивает меня на спину, отшатываясь, но в ту же секунду склоняясь ко мне ближе.

– Саша? – всхлип. – Ты жив?

– Жив, – закрываю глаза, упираясь затылком в асфальт, – с тобой все нормально?

Она кивает, вцепляясь в мое запястье, и я слышу тихое поскуливание.

– Не реви, башка раскалывается, – с болью втягиваю воздух и медленно сажусь, опираясь на кулак.

Маринка сидит рядом на коленях, обнимая себя руками. С теми, кто это был, я разберусь позже, сейчас нужно сбагрить ее домой.  Касаюсь ее плеча, пробегаю пальцами по шее, притягивая к себе. Мариша всхлипывает, огибая мою шею руками.

– Тебе что-нибудь сделали? – глажу ее спину. – Ударили?

– Нет, – мотает головой, – на землю уронили только.

– Извини, – вдыхаю запах ее волос, – я тебя не защитил.

– Ты дурак? Тебя чуть не убили! – повышает голос, и я морщусь от боли в голове.

– Не кричи.

– Прости, – отстраняется, – пошли ко мне, нужно раны обработать, – смотрит на мое лицо, – бабушка сегодня все равно с Костиком в няньках.

– С кем?

– Соседский мальчик, его мама одна воспитывает, в ночную часто работает, вот бабушка и сидит с ним.

– Ясно, – поднимаюсь, прижимая раскрытую ладонь к месту под ребрами.

– Больно?

– Нормально.

– Кто это был?

– Сам не понял, – осматриваюсь, – пойдем быстрее.

Через призму боли ускоряю шаг, прикрывая за нами подъездную дверь. Дома Маринка скидывает кроссовки и уносится в ванную. Разуваюсь, стаскивая олимпийку, и, задрав майку, смотрю на себя в зеркало. Красное пятно, растянувшееся по всему правому боку, в скором времени посинеет. Касаюсь пальцами, сжимая челюсть. Неприятненько. И рожа болит адски, смотрю на разбитую губу и припухшую щеку со слегка содранной полоской кожи поверх брови – красавец.

Маринка выходит в прихожую, сжимая вату и бутылочку перекиси. Вздыхает, останавливаясь за моей спиной.

– Пойдем на кухню.

Киваю и иду за ней. В квартире ничего не изменилось, все осталось так же, как и два года назад. Баженова поправляет съехавшую по плечу лямку майки и, дождавшись, пока я сяду на стул, ставит на стол бутылек, который держала в руках.

– Будет неприятно, – прикусывает нижнюю губу, вставая между моих ног.

Маринка промачивает вату раствором, прижимая это дело к моей разбитой роже, аккуратно касается брови, щеки и, в очередной раз выбросив ватку в ведро, отрывает еще кусочек.

Наблюдаю за ней под тусклым рассеянным светом бра, сжимая руки в кулаки. Костяшки сбиты, нужно вымыть руки. Подаюсь вперед, чтобы встать, не ожидая, что она развернется. Мы врезаемся друг в друга, оказываясь слишком близко. Всего доля секунды, и Марина отступает, заводит руки за спину, пропуская меня к раковине. Намыливаю ладони, растирая их друг о друга, и ополаскиваю холодной водой, чувствуя на себе ее взгляд.

– Я сам, – забираю у нее вату, прижимая к губе, морщусь.

– Могу подуть, – едва улыбается.

– Обойдусь, – хочу усмехнуться, но неприятная режущая боль не позволяет растянуть губы.

– Саш, то, что ты говорил сегодня, там, на мосту…

– Даже не надейся, что я заберу свои слова обратно.

– Я с Борей.

– Знаю, – провожу языком по внутренней стороне щеки, чувствуя привкус крови, – и что дальше?

– Нам не стоит общаться, наверное. Ты испытываешь ко мне что-то другое… это явно не дружба.

– От того, что ты скажешь, что мы не друзья и нам не стоит общаться, вряд ли я изменю свое к тебе отношение, – пожимаю плечами.

– Я просто не хочу доводить до абсурда.

– А я люблю качественный треш. Если ты не хочешь признаться в своих ко мне чувствах сейчас, – упираюсь ладонями в стол, – что ж, я подожду.

– Доронин!

– Баженова, – все же улыбаюсь, и кровь начинает сочиться вновь.

Маринка в порыве помощи подается вперед, чтобы промокнуть кровоточащую ранку. Огибаю ее талию руками, притискивая к себе. Она вздрагивает.

– Ты вкусно пахнешь, – говорю тихо, втягивая воздух у ее виска.

– Прекрати, – вцепляется пальцами в мои плечи и явно хочет оттолкнуть.

– Что именно? – медленно провожу костяшками по ее щеке.

– Все, – повышает голос, – заканчивай этот цирк, хватит! – начинает нервничать и злиться. – Убери от меня руки.

Опускаю взгляд к ее мягким, пухлым губам и, не обращая внимания на протесты, сдавливаю щеки пальцами. Целуя. Маринка теряется, но быстро приходит в себя, начиная колотить меня по спине и брыкаться.

Помогаю себе второй рукой, прижимая ее затылок ладонью, не давая улизнуть.

– Не… на… до. Саша!

Прекращаю поцелуй, смотря в ее горящие злобой глаза. У нее расширились зрачки, и сердце бьется как ненормальное. Упираюсь своим лбом в ее, вдыхая побольше воздуха.

– Уходи, – сглатывает.

Отстраняюсь, а Баженова без всяких слов и предпосылок со всей дури залепляет мне по роже.

– Совсем больная? – прикладываю руку к горящей щеке.

– Я тебя просила, – поджав губы, – уходи.

– Дура.

Разжимаю кулак и, прихватив в прихожей кофту, выхожу на лестничную клетку.

Эпизод второй: Под откос. Глава 7

 Это было ужасно, кровь пульсирует в висках, я и просто не могу взять себя в руки. Слышу, как хлопает входная дверь, вздрагиваю и на выдохе присаживаюсь на стул, крепко стискивая в руках бутылочку с перекисью. Неужели все это было наяву? Трогаю раскрасневшиеся губы, их все еще покалывает от поцелуя. Доронин явно выжил из ума, вздыхаю и направляюсь в душ, шаркая по полу красными тапочками с непонятными узорчиками.

Этот поцелуй стал для меня чем-то запретным и ужасающим одновременно. Он не имел права так со мной поступать. Зачем он устраивает этот цирк? К чему провоцирует? Мой Доронин никогда таким не был, по отношению к кому-то – возможно, но не ко мне. Что с ним произошло? Откуда столько агрессии… складывается стойкое впечатление, что он считает меня своей собственностью. Он злится из-за Бори, но это же моя жизнь. Я имела право поступать так, как велело мне сердце. Но что оно говорит теперь? Я не знаю.

Еще и эти люди, куда он успел вляпаться на этот раз? Кто они? Чего хотели? В голове полная вакханалия из мыслей, не могу сосредоточиться хоть на чем-то. Залезаю в глубокую ванну, на дне которой виднеются черные сколы, открываю кран, ощущая теплую воду, дошедшую до кончиков пальцев на ногах. Перед глазами кровь, в ушах глухие звуки ударов, накрываю лицо ладонями, чувствуя дрожь. Мне страшно. Ужас обволакивает тело от макушки до пяток. Притянув колени к груди, смотрю на струю воды, а внутри пустота…

Я не понимаю этот странный порыв, этот поцелуй, возможно, это стресс. Я в это искренне верю, точнее, убеждаю себя, потому что в моей голове никак не укладывается новая картинка нашего с ним мира. Все кажется глупым, но в то же время до ужаса сложным. Зачем я вообще ушла из дома, оставила Борю? Обстоятельства сегодняшнего дня навалились одно за другим.

Ловлю себя на мысли, что потащила Доронина домой с полной уверенностью, что в квартире никого нет. Я не верила, что отец останется ночевать, это было бы за гранью, он приехал навестить мать и слинял при первой же возможности.

Приняв ванну, заворачиваюсь в полотенце и иду к себе, ложусь на кровать, укутываясь с головой одеялом.

Просыпаюсь, когда комнату озарило утреннее солнце, а на кухне зашумела бабуля, она гремит кастрюлями, вероятнее всего, собираясь закатывать еще одну порцию огурцов.

Ставлю ноги на коврик у софы и, потянувшись, накидываю на плечи тонкий бледно-розовый халат. Выскользнув в прихожую, заглядываю на шум.

– Доброе утро, – забираюсь с ногами на стул.

– Какое доброе? Черт-те что вчера творилось, говорят. Крики, драка, ужасы.

– Да уж, – поджимаю губы, а бабушка перебирает жестяные крышки.

– Давай листья и укроп по банкам разложи, – командует, не отрываясь от своего занятия.

– Хорошо.

– Чего это ты в такую рань и уже дома?

– А где я должна быть? – беру трехлитровую банку.

– На даче своей.

– Бориной. Я еще вечером вернулась, надоели эти гулянки.

– Поцапались, что ли?

– Нет, с чего ты взяла?

– Так Сашка вон вернулся.

– И? – застываю со сжатой в зубах укропиной.

– То они жить друг без друга не могут, то она дурочкой прикидывается.

– Бабушка!

– Что – бабушка?

– Мы дружили…

– Знаю я такую дружбу. Ну чего встала? Давай раскладывай, раскладывай, само не сделается.

– Раскладываю, – шиплю, набивая дно банки листьями черной смородины. – Отец, я смотрю, надолго не задержался, улетел уже.

– Дела у него, а ты в следующий раз веди себя нормально. Смотрите на нее, чуть что, так скорее бежать. В песок от проблем голову прятать каждый, Маринка, может! А ты бы взяла да и поговорила с отцом по-человечески, глядишь, и самой легче бы стало.

– Ты знаешь, почему я так…

– Лена, думаешь, виновата, а в чем? В том, что мать твоя умерла?

Чувствуя, как подрагивает подбородок, крепче стискиваю зубы. Молчу, раскладывая укроп, и смотрю в одну точку перед собой.

– Что, слезы там льешь?

Бабушка вздыхает и, отложив свои заготовки, садится на стул позади меня. Тянет за край халата, настаивая, чтобы я присела рядом. Делаю это на выдохе, продолжая сминать ножки укропа в кулаке.

– Ну вот чего ты ни себе, ни ему жизни не даешь? Шура умерла, и ты не хуже меня знаешь, как Юра переживал. Он полгода толком ни ел, ни спал. Эта Лена хоть на человека его похожим сделала. А ты все нос воротишь! И отца похоронить хочешь?

– Что ты такое говоришь? – вытираю слезинку, упорно отворачиваясь от бабушки.

– Так вот тогда слушай и не реви. Удумала она тут сырость разводить, – бабушка положила ладонь на мое плечо, – поговори с отцом, вы же родные люди. И перестань ее ненавидеть, она не виновата в том, что случилось.

– Поговорю, – киваю, – поговорю.

– Вот и хорошо. Боря зайдет сегодня?

– Не знаю, – сглатываю слезы, растирая их по лицу, – у него похмелье.

– Лучшее лекарство – бабушкин рассол.

– Лучшее. Так что там во дворе произошло? – интересуюсь как бы невзначай.

– Не знаю я. Темно было, и фонарь у нас один рабочий, у пятого дома. Но Петровна слышала, как машина приезжала и как девчонка орала. Били, говорит, кого-то! Хотя, зная Петровну, приснилось ей, что ли?!

– Понятно, – поджимаю пальчики на ногах, – слушай, я забыла, мне сегодня в институт нужно, на кафедру, просили помочь, скоро первое сентября.

– Иди уже, бездельница.

– Я вернусь и все сделаю.

– Шуруй давай, – бабушка махнула рукой, мол, отвяжись, продолжая заниматься своими делами.

Выскользнув из кухни, я первым делом засела в комнате у телефона, крутанув диск, набрала номер Дорониных. После пары гудков трубку взяла теть Аня.

– Здравствуйте, это Марина, а Сашка дома?

– Марина, здравствуй! Нет, он еще с утра убежал.

– Понятно, извините.

Отставляю телефон, складывая руки на груди. И куда он собрался? Волнение возвращается мгновенно, если он решил что-то выяснять, то дело может принять более серьезный оборот. Поразмыслив, беру с полки расческу и, быстренько зачесав волосы в хвост, надеваю джинсовый сарафан. Прихватив из шкафа ветровку, выхожу на улицу. Когда прохожу мимо того самого места, меня начинает колотить. Ускоряю шаг.

Через час я, постоянно оглядываясь и вздрагивая, иду по проселочной дороге к даче Яковлева. Хорошо, что автобус сюда ходит часто, а все эти гуляющие еще должны быть там. Облизываю пересохшие губы, открывая деревянную калитку, поросшую вьюном. Вокруг тишина и ни единой души. В беседке бардак, окидываю взглядом дом из сруба, крыльцо которого выкрашено голубой краской. Перешагнув через две ступеньки, дергаю на себя дверь, почти влетая в Лукьянова. Маратик стоит передо мной с расстегнутой на джинсах ширинкой, голым торсом и разлохмаченными волосами, выглядит все это совсем не привлекательно.

– О, Баженова, – морщится, делая глоток воды из металлической кружки, – ты здесь как?

– Боря где?

– Спит, его как вырубило вчера, так он и спит.

– Ясно, – хочу пройти, но он преграждает дорогу.

– Слушай, ты Доронина не видела?

– Нет, не видела.

– А чего такая нервная? – усмехается и смотрит на меня чересчур подозрительно.

– Нормальная.

– Ну-ну.

Оттолкнув его в сторону, прохожу в дом. Боря действительно еще спит, распахиваю маленькое окно, чтобы проветрить, и стаскиваю с Яковлева одеяло.

– Боря!

Он не реагирует, наплевательски переворачивается на другой бок, накрывая голову подушкой.

– Бо-ря, – повышаю голос, пытаясь его растормошить.

После нескольких манипуляций мне это все же удается, и Борис садится на кровать. Вид у него помятый, как и одежда. Он сводит брови, хлопая глазами.

– Сколько времени?

– Обед уже.

– Блин, как я так вчера?

Клюет носом, а после пробегает по мне удивленным взглядом.

– Ты же вчера в джинсах была.

– Я уже успела побывать дома, пока ты тут спал, – упираю руки в боки.

– Прости, Мариш, – подается ко мне, дыша перегаром и пытаясь обнять.

– Ладно, все нормально, – улыбаюсь, усаживаясь рядом с ним.

– Правда?

– Конечно, – вздыхаю, касаясь его плеча ладонью, – слушай, тут кое-что странное произошло.

– Чего?

– Я вчера психанула и уперлась к дороге.

– Что? – он округляет глаза. – Марина…

– Подожди, Сашка поймал мне машину и проводил до дома.

– А как он оказался…

– Подожди! По порядку давай, и суть не в этом, в общем, когда мы во двор зашли, на него напали. Три человека. Избили…

– С тобой все нормально? – впивается пальцами в мою талию.

– Да, меня не тронули.

Конечно же, я умалчиваю о том, что было, сейчас не в этом суть.

– Просто это странно, его будто ждали…

Боря трет висок, прищуривается, медленно поднимаясь на ноги.

– Мутно это все, хотя сейчас такое творится, сама знаешь.

– Знаю, поэтому и говорю. Это же Доронин, если он куда-то вляпался, то никогда и ничего не расскажет, не придет за помощью. А ты милиционер, ты можешь помочь.

– Здесь ты права. Только не лезь в это дело, поняла?

– Я и не собиралась. Как ты думаешь, зачем я все это тебе рассказала?

– Умница, – целует меня в макушку, – я попробую что-нибудь узнать, хотя думаю, это пустая трата времени. Нужно поговорить с Саней.

– Может, не стоит…

– Стоит. Пить хочется.

Боря сглатывает, и я вижу, как подергивается кадык.

– Сейчас принесу воды.

Пока я наливаю в кружку воду, Борис о чем-то разговаривает с Маратиком. Они делают это очень тихо, и я спиной чувствую их взгляды, то и дело касающиеся моей спины. Оборачиваюсь и твердой походкой направляюсь туда, протягиваю Боре стакан.

– Спасибо. Поехали в город, здесь я потом разберусь.

Лукьянов кивает, натягивая кожаную куртку на голый торс, и почти сразу выходит на улицу.

– Подругу свою поднимай, – указывает в сторону терраски, – они там с Рыжим.

– Ладно.

Быстро передвигая ногами, оказываюсь в светлом пространстве террасы, посреди которой стоит высокая железная кровать.

– Мартынова!

Анфиска подскакивает на ноги, а увидев меня, меняется в лице.

– Я тебя сейчас убью. Совсем больная?

– Вставай, мы уезжаем.

– Да? Уже день? – выглядывает в окно, а после брезгливо смотрит на Рыжова. – Блин, я что, с ним, что ли?

– Видимо, – пожимаю плечами, – жду тебя во дворе.

Глава 8

 Вилейкин жил в центре города, в скромной пятикомнатной квартире, доставшейся от родителей, которые ровно год назад эмигрировали куда-то в Европу. Да и сам Веня не слишком вписывался в быт нашего города, внешне вполне непримечательный парень, невысокого роста, с чуть кудрявыми темно-русыми волосами, узкими плечами и очками на пол-лица, жил какой-то своей очерченной от основной массы жизнью.

Сразу после школы Веню отправили в Москву, к родственникам матери – учиться, вернулся он год назад, еще в столице подсев на наркоту. Наша деревня, по мнению его предков, должна была стать местом реабилитации, но, как оказалось, Вилейкин не только не завязал, но и попал в гущу событий, связанных со сбытом этой дряни в нашей области.

Так как Веня был единственным знакомым мне человеком, который мог быть в курсе о тех, кто на меня напал, плавая в недалекой от них среде, с раннего утра я выдвинулся к нему.

Квартира, куда меня впустила какая-то размалеванная девка, похожая на проститутку, очень отличалась от того, что я видел, приходя сюда школьником. Высокие потолки, забитые техникой и мебелью комнаты, единственное, что осталось прежним. В остальном полная разруха и бардак, местечко, больше смахивающее на притон. В холодильнике банка черной икры, сверток красной рыбы и еще куча всякой всячины, что странно, исходя из присутствующих здесь людей. Их много, и они явно не соображают, что происходит.

Вилейкин сидит в углу комнаты, которая когда-то была кабинетом его отца. Его тушка покоится в черном кожаном кресле, руки расслаблены, а глаза изредка моргают.

Запираю за собой дверь, ставя стул перед Веней спинкой к нему. Открываю плотные алые шторы, впуская в комнату солнечный свет. Воздух, переполненный дымом, кажется затуманенным, что четче видно под яркими лучами.

– Здорово, – сажусь, упираясь руками в спинку.

Веня прищуривается, склоняя голову вбок.

– Доронин?

– Я. Жизнь у тебя кипит, смотрю, – оглядываюсь по сторонам, останавливая взгляд на полке, уставленной книгами.

– Саня?

– Веня, ты совсем утух?

– Я стекло, – наклоняется вперед, – вмажешь?

– В другой раз, – возвращаю внимание к Вилейкину, – слушай, ты же с местными бандосами знаком?

– Смотря кто тебе нужен. Наезжают?

– Не то чтобы, но нужна информация. Парень, Влад, с быком на черном мерине ездит. Меня из-за него вчера так отделали.

– Сын Аккорда? – проводит пальцами по губам, изображая застегивающуюся змейку. – Тут я могила, говорить о Петре Викторовиче – себе дороже.

– Петр Викторович – это Аккорд, а Влад его сын? – переспрашиваю в надежде, что он что-то ляпнет.

– Подожди, – Валик поднимается с кресла и тяжелой походкой со сгорбленной спиной идет к широкому дубовому столу, обитому зеленым сукном. Выдвигает ящик, вытаскивая пакет с белым порошком.

Втянув в себя эту дрянь, запрокидывает голову, широко распахивая глаза.

– Продолжай, – машет рукой, садясь на край стола.

– Кто мог наехать на его сына?

– Звери могли.

– Это кто?

– Это… погоди, так тебя зверье отмудохало? Если это зверье, то они еще вернутся, можешь не сомневаться. Жизни не-да-дут, – дергает указательным пальцем взад-вперед.

– Давай без страшилок, значит, звери…

– Кстати, если хочешь, по старой дружбе могу замолвить за тебя словечко перед Аккордом, за услугу, конечно.

– В другой раз, – поднимаюсь на ноги.

– Заходи, я всегда готов к сотрудничеству. Хотя стой, – хватает за локоть и сразу разжимает пальцы, прочувствовав мое недовольство, – может быть, ты из-за Людки все это спрашиваешь?

– А при чем здесь она…?

– Ты не знаешь? – смотрит на меня выжидающе, а я молчу. – Серьезно? Твоя сестрица полгода как на Герцена обслуживает.

– Ты сейчас мою сестру шлюхой назвал? – сжимаю кулаки, вставая с ним нос к носу.

– Не кипятись, я правду говорю. Ее все видели и знают. Маратик там часто баб снимает, но тебе не рассказал. Интересно, совсем или еще?

– Рот закрой, – хватаю его за горло футболки.

– А я что? Я правду сказал, Доронин, ту, которую друзья твои говорить не захотели.

– Пошел ты! – отталкиваю Веню к стенке и, круто развернувшись, вылетаю в прихожую.

– Дверь входную за собой прикрой, – доносится следом.

По лестнице сбегаю, убрав руки в карманы, во дворе задираю подбородок, мельком смотря в Венины окна. Пинаю валяющийся камень, заворачивая за угол.

То, что он сказал, не укладывается в голове, потому что этого просто не может быть, Людка не такая. Да, она изменилась, стала более отстраненной, озлобленной, холодной, но это ничего не значит. Просто не может значить. Я верю в то, о чем думаю, искренне верю, но все равно иду к Маратику, чтобы вытрясти из него правду. Правду, которая мне понравится, или ту, что изменит мой мир окончательно.

Позвонив два раза в дверь коммуналки на Восточной, дергаю ручку, слыша недовольный ор по ту сторону. Лукьянов не спешит, соседи нервничают, а я пребываю в натуральном бешенстве. Пару минут спустя Марат открывает, а брови на его лице ползут вверх. Затаскиваю его в длинный коридор коммунальной квартиры, припечатывая к стене. Фиксирую локоть на его шее, вынуждая встать на цыпочки.

– Доронин, – сквозь кашель, – ты сов…

– Людка бывает на Герцена?

Марат перестает сопротивляться, и я чувствую, как расслабляются его мышцы.

– Остынь, поговорим.

Раздраженно убираю руки, сверля спину Лукьяна глазами, пока мы идем в его комнату.

В его хате накурено, на полу валяются какие-то шмотки, а у кровати пара пустых бутылок. На столе банка с рассолом, в углу телевизор и шкаф, сюда он приходит только спать.

– Неплохо вчера посидели, – садится на стул, – курить будешь? – вытаскивает пачку.

Киваю.

– Не думай, что я зассал рассказывать, нет, – чиркает спичкой, – я думал, что тебя нужно как-то подготовить.

– К такому можно подготовить? – затягиваюсь, выдыхая дым, запрокинув голову.