Обителей много

Киев, август 1997 года

Игорь хотел жить с Алисой, а Алиса хотела жить у моря.

Он впервые увидел Алису на книжном рынке на Петровке. Сначала боковым зрением заметил взметнувшийся в воздух рукав платья. Подумал еще: птица. Потом подумал – всё это пронеслось в голове за доли секунды – ну какая птица, там что-то светится, то ли лампа, то ли блик в отражении – и повернулся. И замер. Рядом стояла девушка в бежевом платье с длинными расширяющимися рукавами. Одной рукой она прижимала к груди стопку книжек, а другой пыталась поправить выбившийся из прически локон.

Алиса оступилась, и книги посыпались на землю. Как банально, думал потом Игорь, какой сюжетный ход, сам тысячу раз перекладывал человеческими словами с языка на язык подобный эпизод: она роняет книги, он помогает. Или наоборот. Какая разница. Он еще наклонялся, чтобы помочь Алисе собрать книги, – мельком увидел английские наименования, нет, не художественная литература, что-то связанное с рукоделием, – а кровь уже прилила к щекам, сердце затрепетало. Игорь снова обреченно подумал: птица. Белая птица поселилась внутри грудной клетки и бьет крыльями о прутья.

Сколько себя помнил, Игорь читал и пересказывал сказки. Мальчиком он последовательно прочитал все книжки, до каких дотянулся сначала дома, потом – в школьной библиотеке. Потом из желания прочитать все сказки мира на всех языках Игорь проявил небывалую способность к языкам.

Игорь оказался тем самым счастливчиком, кто сумел превратить свою одержимость в хорошо оплачиваемую работу. Он переводил детские и подростковые романы с английского, французского и итальянского языков, был жаден до новинок, а его ангел-хранитель – видимо, в особых случаях выделяемый для переводчиков, – уберегал его от всевидящего ока советской цензуры. Каким-то образом Игорь проскользнул по краю бездны, за которую падали некоторые его сотоварищи, пренебрегшие строгими правилами партийной идеологии. Бум фэнтези в девяностых обернулся для него большим количеством заказов от издателей, и Игорь временами сам не очень-то осознавал, на каком свете и в каком мире он находится. Реальность была для него временным пристанищем, которое безусловно проигрывало фантастическим сюжетам книг.

Пока он не встретил Алису.

Алиса словно шагнула ему навстречу из тех самых фэнтезийных романов, и оставалось – буквально – подхватить ее на руки. И помочь собрать рассыпавшиеся книги.

После этого они уже не расставались.

Когда Алиса завершила дипломную работу, Игорь предложил не откладывать свадьбу, сбегать в ЗАГС немедленно и начать жить долго и счастливо в его крохотной квартирке на Подоле. Алиса произвела фурор даже среди требовательных столичных заказчиц, и те два года, что она осваивала тонкости мастерства, она без работы не сидела. Новую немецкую вышивальную машину по нереально низкой – чуть ли не фабричной – цене ей помогла приобрести пожилая хозяйка мастерской, где Алиса училась и где ее хотели принять на работу прямо завтра. Нет, сегодня. Да что там, вчера!

Но Алиса поднимала к Игорю глаза, и он видел в них море.

Так странно, Игорь, который вырос в Киеве, никогда не был в Одессе. На море был – ездил когда-то с родителями в Сочи и к бабушке на Каспий, а Одессу, которая была у него под боком, никогда не воспринимал как город у моря.

Так и вышло, что по окончании обучения Алиса вернулась домой, а спустя две недели вслед за ней приехал Игорь.

Одесса, август 1998 года

Свадьбу играли пышную. Ну как иначе-то. Но без курьезов не обошлось.

Таня Павловна, которая взяла на себя роль распорядителя праздника и по этому поводу сотрясалась в счастливых рыданиях с раннего утра, уперлась, что жених не должен видеть невесту до свадьбы. Поэтому Игорек пускай встречает нас у ЗАГСа, а Алисоньку мы двором обрядим и проводим, как полагается.

До ЗАГСа было-то – полтора квартала, и Таня Павловна просто послала Игоря чуть впереди процессии, чтобы он пробежался, значит, до дверей и там с понтом встретил будущую жену. Но послала-то она его на Чичерина3, и Игорь, который впервые плутал по сетке одесских улочек, успел убежать довольно далеко вперед, прежде чем заподозрил неладное.

Прохожих спросить он постеснялся, а нужный поворот назад пропустил. Поэтому процессия с духовым оркестром, соседями, соседями соседей и еще парой десятков неравнодушных горожан разыскивала незадачливого жениха вокруг ЗАГСа в течение часа. Но всё кончилось, ко всеобщему удовлетворению, хорошо.

Зефирный праздничный наряд продержался на Дине почти полдня, затем она нырнула с головой в фонтан у Оперного, куда после регистрации все отправились гулять и фотографироваться. Таня Павловна всего два раза закатывала глаза и оседала на землю от избытка чувств, требуя к себе повышенного внимания (глоток самогона из фляжки соседа Наума оказался куда действенней корвалола). Оркестр выбивался из сил, тромбон упал в обморок от жары. Приглашенный фотограф оказался по совместительству бывшим тенором ленинградского Мариинского театра и, пока молодые отдыхали на скамейке у фонтана, исполнил для них арию из «Свадьбы Фигаро».

– Светится, – констатировал Юрий Викторович, глядя на Алису, прильнувшую к мужу. Солнце действительно играло с пайетками на ее платье. Почти незаметные глазу, они прятались в складках кремовой ткани и посверкивали в лучах света. Платье струилось так, словно сама ткань была соткана из света и перистых облаков – тех, что ложатся на небо только перед рассветом и на короткий миг окрашиваются розовым.

Но Стоянов имел в виду не платье, и Ханна отлично его поняла.

Глава 5

Вейск, вечер 11 мая 2012 года

Колька без сил лежал на своей кровати. Он думал, что этот день был, безусловно, худшим в череде прожитых за последние месяцы. Ни Йосина подлость, ни школьные проблемы, ни даже липкий ужас тех повторяющихся снов не могли сравниться с мгновением, когда родители поняли, что до Дины не дозвониться ни по одному из возможных номеров. Ее начальник тоже не брал трубку: в офисе, судя по всему, было пусто. Бабушка Ханна понятия не имела, куда могла деться младшая дочь: та ее ни о чем не предупреждала.

Колька беспомощно метался по дому и умолял родителей немедленно ехать в Одессу – хоть на перекладных, хоть на такси – только бы не сидеть на месте, только бы сделать хоть что-то. Игорь дозвонился в милицию, и там приняли заявку: это всё, чем мог утешиться Колька на ночь глядя. Хоть кто-то начнет искать Дину прямо сейчас, а Игорь обещал уехать с утра первым же автобусом. Он клялся, что обойдет пешком весь город, если понадобится, но Дину достанет из-под земли. Колька снова ощущал внутри цикадную пустоту: внутренние органы ухнули в полость грудной клетки, в ушах звенело, голова кружилась, пальцы дрожали.

Алиса полежала с ним в темноте спальни, они шепотом прочитали вечерние молитвы, и отдельно – «сего ради к тебе прибегаем, к несомненней и скорей заступнице нашей» Деве Марии.

– Мам, а помнишь, мы читали историю о том, как Мария и Иосиф забыли в храме в чужом городе маленького сына? И возвращались за ним.

Алиса кивнула. Колька размышлял вслух:

– Даже не представляю, каково им было. Без мобильников, без интернета, без быстрого транспорта. Они же за ним дня два ехали обратно… на чем? На осликах, на телегах? Но вернулись! И нашли. Вот кому знакомо чувство – потерять, а потом найти.

Алиса про себя подумала о том, что позже деве Марии пришлось пережить куда более страшные мгновения – у креста. Но промолчала. Обняла Кольку крепко-крепко.

Колька почувствовал, как по щеке сползает слеза и направляется к уху. Мария и Иосиф возвращались искать сына, не имея возможности ни вызвать милицию, ни позвонить по телефону. А сейчас и телефоны, и интернет, и автобусы, и милиция – всё есть. А толку?

Из цикадной пустоты поднимался внутренний шепоток: никто ее не найдет.

Никто в мире не найдет Дину.

Нет, не так.

Никто не найдет Дину в этом мире.

Заткнись, закричал внутри себя Колька, сжимая кулак так, что ногти вонзились в кожу. Слеза достигла ушной раковины и щекотно заползла внутрь. Алиса бережно вытащила из-под Колькиной шеи руку и поцеловала его в лоб.

– Сейчас нужно поспать, – просто сказала она. – Кажется, что мир ушел из-под ног (блин, мама, ты даже не представляешь, как ты права). Завтра с утра мы сделаем всё, что в наших силах (и этого будет мало, мало).

Алиса ушла.

И теперь Колька лежал, глядя на фосфоресцирующее звездное небо. Звезды-наклейки для потолка подарила ему когда-то Дина. Сначала он старался расклеить их в строгом порядке по звездной карте, но потом увлекся созданием собственных галактик и млечных путей. Он смотрел на хвост одинокой кометы, несущейся через потолочный космос, и плакал.

Колька уже точно знал, куда побежит с утра первым делом.

Туда, куда он бежал с любой сердечной болью или вопросом, который не давал покоя. Туда, куда, будучи полуторалетним карапузом, как-то приковылял сам, хотя для этого понадобилось пройти пару кварталов по их улице, свернуть в Ореховый переулок и подняться на холм.

Вот шуму было в поселке! Колька невольно улыбнулся сквозь слезы, вспоминая мамин рассказ о своем побеге. Алиса всего на минуту ушла в дом из сада, оставив сына за увлекательным, как ей казалось, раскапыванием песочной горки. Колька ухитрился открыть задвижку калитки и учесать в направлении сельской церкви до того, как Алиса его хватилась.

Отец Дмитрий обнаружил малыша в своем гараже спустя полчаса, когда по улицам уже побежали с тревожными возгласами соседи. Колька сидел на полу возле гигантского мотоцикла, крепко вцепившись в переднее колесо.

А ведь и это тоже, подумал Колька, история о том, как малыш потерялся и родители нашли его в храме. Выходит, и маме знакомо чувство, когда рушится привычный мир.

Гараж отца Дмитрия был местом притяжения многих сельских ребят, но только Колька сам уверенно нашел к нему путь в полтора года. В гараже пахло бензином и свежеиспеченным хлебом: отец Дмитрий если не служил и не исполнял другие приходские обязанности, пропадал на огороде либо в гараже или же колдовал на небольшой кухоньке. Больше всего он любил возиться с картофелем, хлебом и механическими штуками вроде двигателей. Поэтому жители поселка привыкли к необычной смеси запахов выпечки, бензина и ладана.

При воспоминании о гараже Колька задышал чуть ровнее.

«Мирен сон и безмятежен даруй мне, ангела хранителя посли, покрывающа и соблюдающая мя от всякого зла», – пронеслось у Кольки в голове, и он подумал, что этой ночью ему вряд ли светит «мирен и безмятежен» сон. Он знал, что те сны не могут причинить вред телу, но отец Дмитрий говорил, что душа подвергается опасности даже во сне.

Колька перевел взгляд с потолка на карниз, к которому крепилась штора из небеленого льна. Карнизом служило старое деревянное весло. Весло когда-то притащили с берега они с Диной. А папа обрадовался и сказал, что у него есть идея, как найти веслу достойное применение. Тогда как раз заканчивали ремонт у Кольки в комнате: белили стены и крепили карнизы. Так весло обрело вторую жизнь и новое призвание.

Вид весла почему-то успокоил Кольку, и он уснул.

Из дневника Кольки

8 июня 2011 года

Меня трясет. У меня очень дрожат руки и внутри как будто лихорадка. Сейчас очень рано, часов пять. Я, наверное, сегодня больше не усну. Я проснулся от ужасного страха, и мне надо рассказать, что я увидел. Но я боюсь рассказывать. Как будто то, что я увидел, живое и может мне навредить даже через бумагу. Господи, помоги мне, пожалуйста.

Я знаю, что с нами всё время Бог, и отец Дмитрий мне рассказывал, что Бог послал ко мне специального ангела. Одного – именно мне! Когда меня крестили, с неба спустился специальный ангел, чтобы меня охранять, он так и называется, ангел-хранитель. Я иногда думаю, как его зовут? У многих ангелов есть имена, Михаил, например, или Гавриил. Или это потому что они другой должности, начальники? А мой, может быть, рядовой ангел? Но мне все равно хотелось бы, чтобы у него было имя. Я бы сейчас его позвал по имени, потому что мне очень страшно.

Мне всегда снятся яркие сны, в которых я путешествую в другие места. Я не всё рассказывал в дневнике, иногда не успевал или лень. Было даже, что мне снилось какое-то место не один раз. Например, в лес с синими существами я потом вернулся еще раз. Мне так хотелось увидеть еще раз тот синий цвет, что я уснул и попал туда. И смог найти дорогу к дереву, а существа уже подросли и сами ко мне спустились. Они мне обрадовались, потому что они пели, а у меня в голове появлялись слова «привет привет привет». Но я пишу про это, потому что мне хочется вспоминать хорошее, а плохое не хочется. Так вот, я много куда попадал, и иногда не один раз. Но в то место, которое мне приснилось сегодня, я бы никогда не хотел попасть снова.

Сначала я увидел колесо обозрения и сразу вспомнил, что уже видел его раньше. Это такая махина, больше, чем в Одессе, на полнеба. Но в Одессе колесо вертится для радости, а здесь я знал, что оно больше не работает, но когда оно еще работало, оно было не для радости. Я не знаю, откуда я это знал. И это был не парк аттракционов, это было сооружение для того, чтобы причинять людям боль. Кто-то придумал очень страшные вещи, и я не хочу сейчас писать то, что появилось внутри меня. Как картинка, как кусочек из фильма, будто поставили на паузу. Не могу.

Я шел по улице. Это был город, он был не у моря и не на ровной поверхности, как наш поселок или как Одесса. Может быть, это похоже на Киев, где живет бабушка Лиза, потому что улицы шли то вверх, то вниз. Но у меня было чувство, как будто улицы там сломались. Ну, как будто я могу покатиться по слишком крутой улице прямо вниз. Хотя в реальности мы не падаем с улиц и есть сила притяжения земли, я помню, что это помогает нам всегда держаться на поверхности. А в том сне казалось, что сила притяжения испортилась. И я могу упасть куда-то в совсем ужасное место.

Вообще там как будто испортилось всё. Я дышал, и было противно, но я не мог понять, почему. Не было особенно тухлого запаха, но мне всё время казалось, что я вдыхаю вредное для меня что-то. Я там подумал, так пахнет труп ветра, и сам удивился. Но если можно убить силу притяжения, наверное, ветер тоже можно убить? В общем, когда я проснулся, мне хотелось помыть себя изнутри, если бы было можно. Таким ершиком для бутылок.

Многие дома были разрушены. Где-то совсем, так что только куски стен остались. Где-то были выбиты стекла, на стенах я видел надписи. Язык непонятный. Может, это не язык, а какие-то рисунки. Но почему-то от надписей было тревожно, как будто очень много злости там, как будто кто-то на кого-то сильно ругался. Не знаю.

По всей улице обломки валялись, железки всякие, куски то ли машин, то ли другой техники. Я видел и колеса, и что-то гусеничное как танк, видел огромный ковш, больше, чем трактор или экскаватор, меня этот ковш ужасно напугал, он был чуть ли не с половину нашего дома размером, а зубцы такие острые, как будто он живой, с зубами. Это просто гигантская железяка, и она даже ни к чему не крепилась и лежала неподвижно. Но мне казалось, что ковш может ожить и напасть на меня. Вообще всё было неживое и от всего исходило ощущение, что оно может на меня напасть.

Такого ещё ни разу не было в снах!

Мне многие места в снах раньше нравились, были те, в которые просто неинтересно было бы возвращаться снова. Например, та бесконечная вода, в которой я просто плыл и плыл, пока были силы, и потом утонул, то есть проснулся. Это было неприятно, но скучно и нестрашно.

А здесь было ужасно противно. И мне казалось, что нельзя долго смотреть на одно и то же. Если я смотрел на дом или этот ковш, то у меня в голове начинали звучать ужасные крики, как будто война или катастрофа. Я не хотел это слышать. Но всё это место как будто вопило мне: смотри, что тут случилось. А я не хотел. Я хотел проснуться и никак не мог. И мне очень обидно, что я во сне не вспомнил ни про Бога, ни про своего ангела. Ведь я наяву о них помню почти всегда, и если мне грустно или страшно, я могу попросить помочь. Но в том месте как будто не было памяти о Боге. Я просто ходил по улице и думал, что сделать: подняться на крышу дома и прыгнуть, чтобы проснуться? Но мне не хотелось это делать, потому что это вроде как самого себя убить, а я не хочу убивать себя даже во сне, это неправильно.

Меня разбудила смешная штука в итоге. Грохот, и я открыл глаза. Сначала было дико страшно, потом я обрадовался, что жив и дома. А потом понял, что грохнулось мое весло вместе со шторой. Там выпало одно карнизное крепление, которое делал папа. Как хорошо, что это случилось сегодня! Я не знаю, как бы я оттуда просыпался сам.

Вроде в доме тихо, шум никого не разбудил.

Допишу потом.

Пишу сегодня позже.

Я попробовал поговорить с мамой. Раньше я боялся рассказывать предкам про сны, потому что думал, они не поверят. Я сначала рассказал про хорошее, про те красивые места, которые мне нравились. А потом про сегодняшний кошмар. Мама слушала внимательно, она меня вообще всегда слушает, даже когда работает. Но она так и сказала, как я думал. Она сказала, что у меня очень хорошее воображение и что это здорово, потому что что я могу быть писателем или придумывать кино. Если захочу. Я объяснил ей, что сейчас я не хочу ничего писать и что я ничего не придумываю, оно само со мной происходит! И что мне нравилось то, что происходило раньше, но последний сон мне совсем не нравится, и мне страшно. Но мама начала рассказывать про сознание и подсознание. Сознание оно как этажи дома, а подсознание как подвал. И бывает, что мы в подвал складываем разные ненужные вещи, а потом про них забываем. Но они там все равно есть. И тогда во сне из подсознания появляется то, про что мы забыли.

Но почему в моем подвале это страшное, про смерть и мучения незнакомых людей? Я туда такого не складываю. У папы в книжках иногда бывает про войну, бывает про злых существ, но нигде не было про такой противный мертвый мир. Я не верю маме. То есть я верю, что она хочет, чтобы всё можно было объяснить просто. Но мне кажется, эти сознания и подсознания как раз слишком сложное и дурацкое объяснение, а должно быть другое. Можно ли попадать в другие миры? В Нарнию дети попадали через шкаф и еще по-всякому, Джек Сойер4 пил специальную жидкость, но они ведь там оказывались целиком, а я тут сплю.

Я вдруг подумал, что хорошо бы проверить, сплю ли я у себя в кровати, когда мне снятся те сны. Надо все-таки всё рассказать Дине, она мировецкая, она может понять, а не как предки.

Вейск, март 1999 года

Мария Исхаковна Баумейстер умерла быстро и практически безболезненно.

Умереть во сне было бы еще проще, но это было не в характере Марии Исхаковны. Она спала мало, но не потому что страдала старческой бессонницей, а потому что постоянно, до последнего дня своих девяносто пяти лет, торопилась жить. Мария Исхаковна вставала с петухами, а то и раньше, и еще затемно начинала хлопотать по хозяйству: приносила воды, замешивала тесто, задавала корм курочкам и собирала свежие яйца, подметала начисто во всех помещениях, срезала цветы и ставила в вазы. А после нехитрого завтрака – кофе да яйцо с хлебом – шла в сад и на огород и до полуденной жары успевала и полить, и прополоть, и подправить что надо.

И днем ей было чем заняться. Могла ягоды ставить на домашние наливки, вареников налепить или пирожков напечь, потом садилась на велосипед и отправлялась в лавку. Мария Исхаковна всегда находила повод поехать в магазин, ведь по дороге можно остановиться и посудачить с соседками обо всем на свете, а потом завернуть к отцу Дмитрию в огород и провести там не меньше получаса. Они обсуждали, какая напасть эти колорадские жуки, какие грядки у отца отведены под «балтик роз», какие – под «каратоп», и кто из картофана более привередлив к почве, кто менее, и как отец умудрился на своих десяти сотках развести такой балаган, настоящий картофельный цирк, сердилась Мария Исхаковна. Картофель – дело серьезное, уж взялся выращивать – не смешивай сорта, не путай сроки, не выделывайся ты со своей шелекцией. Ученые всё давно за тебя придумали, а нормальный человек на земле должен выращивать и потреблять. Или выращивать и продавать. Но не носиться же с ростками, как с детьми малыми, не разговаривать же с ними, Господе Иисусе и все святые угодники! А этот сидит на корточках посреди огорода и поет то ли себе в бороду, то ли в заросли свои.

И что поет-то, по-ихнему, по-иноземному.

Заскакивала Мария Исхаковна к священнику вроде на минутку, а уж и велосипед давно брошен лежит у огорода, да и в огороде никого не видать – переместились оба в кухоньку. Хлеб свежий разломлен, маслом сливочным ломти намазаны, а у Марии Исхаковны и вишневая наливка с собой в авоське всегда припасена. А потом отец Дмитрий с грохотом водружает на плиту огромную – с пол-литра – медную джезву. И вот, уже шипит кофе, и разговор уже давно соскочил с картофана на догмат о Троице, и отец Дмитрий, распаляясь и стуча огромным кулаком по столу, третий раз объясняет старушке про филиокве. И Мария Исхаковна в третий, на самом деле, в который уж раз (со счету оба давно сбились) не может понять, как это – когда един в трех лицах, да еще и дух то ли от сына, то ли от отца, то ли от отца через сына: совсем ты меня запутал, бородатый, поеду я, вообще в лавку собиралась, ладно, давай еще по чашечке… и снова шипит на плите кофе.

Занятой человек была Мария Исхаковна.

И умерла она быстро, словно между делом. Лезла на крышу – то ли ей вздумалось ставень на мансардное окошко приладить получше, то ли почистить что. Ногу подвернула, рухнула вниз и сломала шею.

Никогда Мария Исхаковна не боялась смерти, готовилась к встрече с ней как с давней подружкой. Ни воскресенья не пропускала без исповеди и причастия – это строго соблюдала. Воскресенье и было, вторая половина дня, когда она преставилась.

Ханну, дочку Марии Исхаковны, и деток той – Алису с Диной – в Вейске, конечно, знали. Алису, а после и Дину то на полное лето в село отправляли, то хотя бы на месяц. Потом слух пошел, что Алиска замуж выскочила – за какую-то столичную цацку. Из вейских никто того Игоря в глаза не видел, Ханна только приезжала, рассказывала.

На похоронах и увидели.

На похороны Марии Исхаковны все село пришло: и дети малые, и старики, и даже те, про кого думали, что они уже ходить разучились. Рекой полноводной – шли и шли люди от церкви к маленькому кладбищу. И музыканты откуда-то взялись, никогда в селе не играли на похоронах, а тут, видать, Ханна из самой Одессы пригласила ансамбль.

И Стояновы оба, и Алиса – тонкая, бледная, круги под глазами черные в тон платью, и чертенок Дина в трауре – даже ни разу не изгваздалась за целый день, и Игорь этот, птица залетная. Волосы в хвост длинные, профиль точеный, ну чисто граф какой.

Схоронили, помянули. Уехали Стояновы с детьми в свою Одессу, дом пока заперли, соседка Тома обещала присмотреть по мере сил за садом: весной, понятно, сажать никто не станет ни картофель, ни томаты, а дальше – видно будет.

Алиса с Игорем переехали в Вейск к середине лета.

Глава 6

Вейск, май 2012 года

Сны начали сниться Кольке, когда ему исполнилось семь лет.

Обычные сны, он, конечно, видел и раньше. Но вот такие – яркие, плотные, похожие на цветное кино, в которых он словно путешествовал, отличались от обычных. Колька пару раз даже попадал во сне в знакомые места. Он никогда не был в Петербурге, но папа летал туда и рассказывал про белые ночи и особенные мосты. Мосты через реку по ночам разводили, чтобы под ними могли проплыть грузовые баржи и другие крупные корабли. Кольку так поразила эта идея, что в одну из ночей он увидел во сне сливочное небо незнакомого города, острый шпиль какого-то собора и взметнувшиеся вверх пролеты мостов. Увидел потом в кино город, сразу узнал. Тут можно было бы придумать простое объяснение: наверное, Кольке и раньше доводилось видеть изображения Петербурга, но мозг запрятал память об этом поглубже, а потом она во сне и всплыла.

Но как тогда объяснить мир с каменными деревьями? Мир с поющими синими животными?

Однажды Колька увидел что-то совсем фантастическое, для описания чего у него и слов подходящих не нашлось. Огромные стеклянные сооружения, светящиеся изнутри, все разного размера, словно гигантские кристаллы. И между ними летали какие-то аппараты, тоже как будто стеклянные и тоже светящиеся. И сам он в том сне находился внутри такого летательного аппарата, и дух захватывало от скорости и легкости управления. И Колька лавировал между кристаллами, успевая разглядеть внутри них движущиеся тени. Так и не понял: населяли тот мир живые существа или сами эти кристаллы живые. Откуда это всё появилось у него в голове?