Лазурный след. Путь ученого Яна Черского к разгадке тайн Сибири

Он энергично выпрямился. Увидел перед собой округлое, пьяное лицо, из расширенного яростью рта доносилось неприятное дыхание.

– Почему смеялся? – раздался тот же самый вопрос, который в этом зале повторялся уже многократно.

Черский не дрогнул. В налившихся кровью глазах командира неподвижно остановился его взгляд.

– Радовался, – доложил он в уставном порядке, – что Ваше Высочество2 хорошо провели эту ночь!

Пясть, собранная для удара, внезапно ослабела, пальцы опустились свободно. Черский взглянул настороженно, показалось ему, что там что-то надломилось в этих угрюмых глазах, что промелькнул в них какой-то неровный блеск. Быть может, захватило их врасплох спокойствие этого молоденького рекрута, который первым отважился на ответ, может, поразили слова, сказанные без тени страха, а может, пронеслись перед ними действительно какие-то хорошие воспоминания, потому что неожиданно они расширились, заморгали неуверенно, и наконец показалось в них что-то вроде улыбки.

Ланин выпрямился.

– Вот солдат! – сказал он с признанием. – Не проглотил языка. Значит, ты обрадовался, что мне было хорошо. А почему?

– Потому, что люблю смотреть на весёлых командиров, – выпалил Черский, не заикнувшись.

Ланин просиял. Пришёл в хорошее настроение.

– Вот это молодец! – воскликнул он. – Ты прав: у весёлого командира солдат чувствует себя хорошо. Нужно было именно так отвечать, – обратился он неожиданно ко всем, – ни один не получил бы по морде!

Офицер спросил – нельзя молчать. Говорить ясно и искренне. Радоваться вам разрешено всегда. А ты молодец, – повторил он, поглядывая на Черского с симпатией. – Кто ты такой?

– Ян Доминикович Черский, рекрут пятого батальона, на службе Его Императорского Величества, Ваше Высочество!

– Вот отлично доложил. Видно сразу, что будет из тебя солдат. Гм, Черский?.. Ты пан?

– Поляк, Выше Высочество!

На лице капитана появились признаки раздражения.

– Поляк, значит пан, это одно и то же , – проворчал он. – И твоё имя мне не нравится. Никакой ты не Ян, ты Иван, царский подданный. И не Доминикович, а Дементьевич, – его голос смягчился. – Так будет лучше и для тебя, и для нас. Это звучит лучше для российского человека. Ну, а если ты пан, – рассмеялся, – то покажи, чему научили тебя в этом вашем восстании!

Снова у него появилось хорошее настроение. Он отобрал карабин у одного из рекрутов, велел всем отойти в сторону и присел легко.

– Ну, пан Черский, – скомандовал он, – позиция! Хорошо, хорошо. Этому, наверное, научили тебя здесь, в Омске… А теперь проверим, как владеешь оружием. В школах вас полно, драться любите, но о штыке имеете понятия немного. А мы на школы не тратим времени и поэтому колотим вас. Ну, вперёд!..

Он прыгнул, ткнул, но не попал. Прыгнул снова, незаметно крутанул стволом, молниеносно передвинулся в сторону, развернулся и рубанул сверху, но также безрезультатно. Несомненно, что он был отличным фехтовальщиком, это было видно по каждому его движению. В то же время и Черский успел многому научиться, судя по тому, как он до сих пор избегал ударов. Впрочем, начинала его охватывать амбиция. Будь что будет, с ним сражался его командир, для него это был своего рода экзамен. Поэтому он вкладывал всю душу в эту борьбу. Держал взглядом глаза противника, как на привязи, вертелся, как в кипятке, отскакивал, как искра. И наконец пришёл к выводу, что должен ударить.

Может быть, Ланин немного устал, потому что действовал оружием всё небрежней, может, недооценил этого рекрута, а может, не пришёл ещё в равновесие после ночной гулянки, однако неожиданно он получил удар в грудь и, прежде чем успел отскочить, получил второй. Черский набрал спокойствия. Валил теперь вперёд и набирал всё большей стремительности.

Ланин отступил два шага и сильно покрылся потом. Глаза превратились в щели, а Черского в этот момент пронзило внезапное беспокойство. Заметил он в них что-то мрачное, какую-то звериную непримиримость. Он перестал атаковать Ланина. Отступал, зато хорошо, отбивался и не подпускал к себе.

Ланин выпрямился и опустил карабин. Черский побледнел. Прежде видел единственно глаза, теперь же полностью увидел лицо: пылающее, угрюмое, ненавистное, как сам ад.

– Ну, пане Черский, – услышал он как во сне слова, набухшие ядом, – вот ты какой… Молотишь, как цепом, негодяй! Это и есть польская школа? А где шаг? Почему щепки не сыпятся с пола? Я тебя в таком разе этому научу! – заревел он, как в начале. – Строевая стойка!

В зале опустилась полная тишина. Никто не ожидал такой перемены, так как Черский бился превосходно. Даже офицеры и унтер-офицеры высказывали похвальные замечания и были захвачены врасплох, как и рекруты. Ланин уже был вне себя от неистовства. Командовал чётко, ругался, чертыхался, повторял кулаком.

– Крепче в пол! – выл он неустанно. – Не жалей мослов. Сильней, сильней! Раз, два, раз, два. Сильней!..

И Черский бил сапогом, вплоть до того, что начали сыпаться щепки. Капитану, однако, постоянно было и этого мало. Он поставил рекрута в угол и приказал ударять карабином в стену. И кричал всё громче.

– Капрал Быков, ко мне! – подозвал вдруг он унтер-офицера. Вывести рекрута и двести раз повторить с ним это упражнение. На снегу!

Черский отдал честь и ушёл. Видно было, что бежит он на остатках сил, но до тех пор, пока шагал по залу, не потерял ничего в упругости. Только когда оказался в коридоре, зашатался и тяжело опёрся о стену. Отдышался с трудом в течение какого-то мгновения. Капрал не торопил. Он понял, что это было сверхчеловеческое усилие.

Черский ещё раз набрал глубоко воздуха и потащился дальше. Быков открыл двери. Брызнул в глаза снег, сильный ветер морозил до костей. Вышли наружу.

– Строевая стойка! – снова свалилась неумолимая команда. – Упражнение! Раз, два, раз, два, раз…

Резкий вначале темп шёл незначительно на убыль, потом смягчился и в конце утих. Черский замер в неподвижности.

– Отдохни немного, – услышал он тихий, идущий будто из-под земли голос унтер-офицера. – Отдохни!

Черский попробовал выпрямиться. Плечи не сгибались, каждое движение тела доставляло ему боль. Он крепко упёрся в карабин и медленно поднял голову. Взглянул в сторону. Лицо капрала было похоже на капитанское: такое же округлое, массивное, мясистое, фиолетовый нос издалека выдавал горького пьяницу. Прежде казалось оно ему таким же грубым, отталкивающим; теперь он заметил отличие: под этой внешней оболочкой чувствовалось глубокое сочувствие.

Подними козырёк и подойди к стенке, – в его словах не было совершенно служебной ноты. – Бей в неё карабином, чтобы у тебя руки не замёрзли.

Черский протиснулся. В углу между выдвинутой лестничной клеткой и зданием, где находился он сейчас, было значительно безветреннее. Ветер ударял единственно сзади.

– Ну, упражняемся, а то замёрзнешь, – капрал снова вымолвил. – Строевая стойка! Раз, два, раз…

Черский не обращал ни на что внимания. В движениях рекрута не было ни частицы прежней энергии. Руки будто плавали в воздухе, согнутый хребет был далёк от всяческих уставных предписаний. Немного погодя капрал снова позволил отдохнуть.

– Упражняйся дальше сам, – вымолвил он тихо. – Выполнил уже 75 раз.

– Сорок три, – поправил Черский безучастно, не отрывая глаз от приклада.

– Семьдесят пять! Умею считать. Ещё сто двадцать пять раз!

Капрал вошёл в сени и закрыл за собой двери. Черский потёр рукавом лоб. Казалось ему, что давит на лоб железный обруч. Потёр его повторно, а после взглянул с большим вниманием на стену: из белизны покрывающего её снега изредка только выглядывал красный кирпич. Вытянул перед собой карабин, дотронулся им до стены, измерил расстояние, подвинулся несколько вбок. Медленно, в раздумье принял предписанную стойку, а потом прыгнул упруго и ударил. На землю посыпались комки льда. Он загляделся на них. В глазах появилось глубокое удивление. Ему показалось стразу, что совершил он какое-то большое открытие. Немного погодя он наклонился и ударил снова: освободился целый кирпич. Он застыл на мгновение в полной неподвижности.

– А это интересно… – покрутил он головой. – В самой глупой вещи можно отыскать необычайные явления. Ну, ну…

Он задвигался живее. Исчезла внезапно прежняя усталость, руки и ноги начали работать нормально. Он нисколько не облегчал себе задачи. Напротив – сосредоточился, как в поединке с Ланиным, карабин бил в цель безошибочно. И он постепенно передвигал его вбок. Два шага вперёд, два назад, два влево, два вправо. Под ногами вырисовывался сильный глубокий след, а на стене удлинялась всё более красная линия.

Прошёл он так несколько шагов, поддерживая в неустанном труде размеренный темп, но наконец в коленях и пояснице появилась боль. Он крепче стиснул челюсти. Заплясала перед ним красная пелена, он встряхнул её круто и поставил на своё место. «Раз, два, раз, два… – командовал он сам себе, – Не поддамся, не поддамся!.. – запел он в такт. – Шаг вперёд!»

Рука легко дрогнула. Со стены отвалилась большая куча, но слишком низко. Он напряг нервы, повторил прыжок. На этот раз попал точно в цель. Глаза заблестели весёлостью. «Ударил мерзавца, и так ему и надо! – запел он почти в полный голос. – Это школа, это школа, это школа, – равномерно обозначил он темп. – Наша единственная, наша единственная! Сто двадцать шесть. Наша единственная, сто двадцать семь! Это школа…»

Так он досчитал до ста пятидесяти и вернулся той же самой дорогой. Бил он теперь несколько ниже, открывая следующие кирпичи. Движения по-прежнему были старательно отмерены, но ноги не стучали уже так твёрдо, как в начале. «Сто девяносто восемь, – голос раздавался всё более хрипло. – Это школа, это школа, наша единственная, – пел он, однако, ровно в такт. – Сто девяносто девять… Двести…»

Карабин тяжело упёрся в землю, колени не дали выпрямиться. Он откашливался долгое время. Бесконечная красная полоса плыла постоянно перед глазами, несмотря на то, что он не смотрел на неё, в голове гудело, будто кто-то ударял без перерыва в барабан. Пытался он поднять плечи – они сразу опадали безвольно. Хотел пошевелить ногой – она отказалась ему повиноваться. Решил воспользоваться другим способом. Подвинул ближе приклад, всей тяжестью повис на стволе. Помогло. Постанывая от боли и скрежеща зубами, однако выпрямил он, наконец, тело. «А значит, всё кончено, – перевёл он с трудом дух. – Адская работа!..»

Лениво взглянул он на стену. Справа тянулась широкая полоса. Два кирпича были видны отлично. В то же время слева неслась она шириной в один кирпич. «Скверно это выглядит, – скривился он, – не хватает здесь отделки… По правде говоря, капрал немного мне убавил, так как тогда было, наверное, сорок три. Выглядит свиньёй, – растрогался он, – а сердца в нём достаточно… Таким образом, сколько осталось? Ага, тридцать два! Стоит это как-то поправить… Порядочный человек должен иметь чистую совесть. Как сказал бы Токажевский: это также школа…»

На этот раз не пошло легко. Каждый мускул бунтовал против усилий, расплакался каждый нерв. Однако, когда карабин ударил снова в стену, всё смолкло, как по команде. Черский уже ничего не чувствовал, зато видел отлично цель. Бил в неё со всё большей настойчивостью под ритм выговариваемых вполголоса слов, звучащих как монотонная песня, необычные старательно акцентированные слоги, которые добавляли сил и удивительно торжественной серьёзности.

Где-то там, в глубине, раздались быстрые шаги, двери отворились. Из них вылетел капрал и одним прыжком оказался около рекрута.

– Раз, два!.. Раз, два!..

Двери отворились снова. Появился Ланин с лицом, набухшим от ярости.

– Это ты, гуляка, шатаешься по коридору вместо того, чтобы следить, – зарычал он. – Оставляешь одного…

Замолчал, как будто не хватало ему дыхания. Заметил на стене длинную, толстую красную ленту и тёмный след, старательно вытоптанный в снегу. Охватил продолжительным взглядом рекрута. Тот ударял постоянно в стену. Пока капрал подавал команду, ударял в то самое место, теперь вошёл он в собственный ритм и пружинисто передвигался влево.

– Черский! – выкрикнул Ланин. – Почему не встаёшь навытяжку перед командиром?

Черский тотчас же прервал свои занятия и энергично выпрямился.

– Не было приказа, Ваше Высочество, – доложил он чётко.

Капитан взглянул на него внимательно и перевёл взгляд на капрала.

– Сколько сделал? – спросил он.

– Если бы дошёл до конца, двести пятьдесят, – ответил Быков, не заикнувшись, указывая на оставшуюся ещё несколько выше метровую линию единичного кирпича. Добавил на всякий случай он лицу грозное выражение. – Такому всегда пригодится. И именно поэтому отошёл на мгновение, потому что главное задание он выполнил.

Капитан рассмеялся громко.

– Ну, пьянчуга, не очень тебе верю, – произнёс он, повеселев. Но работа действительно выполнена добротно. Забери его с собой и идите!

Черский сильнее опустил подбородок к шее.

– Позволите ли Ваше Высочество закончить? – в его голосе звучала просьба. – Осталось немного.

Капитан посмотрел на него испытующе. Из широко открытых совершенно неподвижных его глаз побежал мутный, как бы безумный взгляд.

– Не позволяю, – проворчал он хрипло. – Он имеет свободный день, – обратился он к капралу. – И может ложиться спать.

Он поднял воротник и двинулся вперёд в такой спешке, будто охватил его страх. Холодный, порывистый ветер ударил ему в лицо и забросал клубами снега. Всё более на стене белела длинная, красная лента.

4

В течение следующих дней Ланин, по всей видимости, скрывался. Ненадолго появлялся утром, принимал рапорт, а потом пропадал и только изредка его громкий голос, доносящийся из глубины здания, напоминал о его существовании. Никто, впрочем, не ощущал его отсутствия, упражнения шли нормальным путём: то фехтование, то прыжки через козлы, то марши, то бега, то снова стрелковые испытания. Что-то, однако, изменилось в роте. Бывали разлады, по правде говоря, не один ещё изрядно пострадал, но не случались с того времени случаи массового избиения. Офицеры и унтер-офицеры сдерживали порывы. Если даже кто-то из них имел случай вспылить, утихал быстро и старался добрым словом или советом ликвидировать прежнюю грубость.

Эту неожиданную мягкость наиболее ощутил Черский. О нём здесь как будто забыли. Порой он сам себе давал отчёт, что совершал ошибки, что плохо выполнял какое-то упражнение, и несмотря на это не обращали на него никакого внимания. Это начало беспокоить его, боялся, что неожиданно отплатят ему сразу за всё. Потому он внимательно контролировал себя, чтобы обрести после последних происшествий силы, следовательно, добивался всё более лучших результатов.

Как-то неделей позже Ланин, как обычно, принял утренний рапорт, но, к удивлению всех, на этот раз не исчез. Был в прекрасном настроении. Должно быть, прогулял целую ночь, потому что ещё сейчас наносило от него запахом водки, но не было заметно в нём утомления. Он шутил с офицерами, в отношении рекрутов сохранял добродушие и не жалел похвал при каждом случае.

– Вот и отлично, детишки, – громко радовался он, прогуливаясь среди борющихся между собой рекрутов, так как день начался с фехтования, – Не теряете времени. Будут из вас солдаты, будут…

Рекруты же упражнялись действительно хорошо. Колотили каблуками в пол, аж стёкла стонали, и в каждое движение вкладывали свои наилучшие желания. Никто не доверял его слащавости, досконально зная эти его разные переходы от мягкости к ярости. Вопреки, однако, опасениям, ничто не предвещало до сих пор бури. Ланин весело разговаривал, порой что-то поправлял, однако без тени гнева, и всё чаще потирал руки. Наконец приблизился он к Черскому.

– Хорошо, хорошо, – похвалил он. – О, нужно именно так! Пошли уже щепки от пола. Так, Черский, нет у тебя недостатка таланта к штыку, вот только с подготовкой… С этим у тебя нехорошо, милый. Слишком слабо держишься на земле.

Он бросил взгляд на партнера Черского – Марущика, парня, стройного, как свеча, который во время восстания исколесил пол-Польши, чтобы в конце концов оказаться здесь, в Сибири. Немного он понял из этой речи, потому что совсем не знал русского языка, но почувствовал в словах выговор. Схватил он, таким образом, штык в горсть и ударил в пол с таким размахом, что раздалось эхо.

– И, однако, постоянно плохо, – отметил Ланин, не теряя хорошего настроения. – Не скользишь, а летаешь. Сразу увидели мы, что из этого происходит…

Он выпрямил указательный палец, и, когда рекрут находился в прыжке, зацепил им неожиданно за руку. Движение было незначительным, почти незаметным для глаза. И несмотря на это Марущик рухнул во весь рост.

– Вот видишь, братку, – рассмеялся Ланин, наблюдая замешательство стоящего уже перед ним навытяжку рекрута. – Одним пальцем тебя перевернул. А что бы случилось, если это сделал какой-нибудь немец или англичанин? Превратился бы ты в ангелочка, мой дорогой. Так нельзя, нужно исправить. Кто ты такой?

Марущик доложил по уставу, хотя и слова выговаривал с явно чужим акцентом. Это не понравилось, по-видимому, капитану, так как он внезапно насторожил брови.

– Гм… – буркнул он. – Выходит, ты также пан?

– Поляк, Ваше Высочество!

– Говорил ведь: поляк и пан – одно и то же! Почему выражаешься так плохо по-русски?

Марущик задумался на мгновение, отыскивая, по-видимому, в памяти соответствующие слова.

– Потому, – ответил он медленно, – что никто меня не учил… Я хлоп (крестьянин).

– Ты поляк?

– Да, Выше Высочество!

Капитан в растерянности покрутил головой. Взглянул на упражняющихся рекрутов.

– А таких, как ты, – обратился он снова к Марущику, – можно найти ещё в нашей роте?

– Да, Ваше Высочество, и хлопув, и мешчан (горожан).

– Даже мешчан? Ну, ну! Посмотрим…

Он отдал приказ собраться. Встал перед фронтом и приглядывался в течение какого-то времени к лицам.

– Панове (паны), – скомандовал он внезапно и чётко. – Шаг вперёд!

Никто не двигался. Лоб капрала покрылся густыми морщинами. Казалось, через мгновение, что взорвётся он, что сразу начнётся здесь ад. Однако он овладел собой.

– Поляки, – изменил он команду, – Шаг вперёд!

Несколько десятков фигур сделало шаг вперёд. Он приблизился к ним.

– Ты кто? – спросил он первого с края. – Шляхтич?

– Да, Ваше Высочество!

– А ты?

– Мещанин.

– А ты?

– Хлоп (крестьянин).

Спросил он так всех по очереди и вернулся на прежнее место. В течение какого-то времени он бился с какими-то мыслями.

– Пусть это черти возьмут! – вздохнул он, поглядывая беспомощно на офицеров и унтер-офицеров. – Если они поляки, то паны, а раз паны, то не холопы и не мещане. Этих также здесь достаточно набралось… Эх, – махнул он с разочарованием, – жалко себе этим заморачивать голову! Для нас они все паны, потому что одинаково бьём их в морду. Вывести их в снег! Через час штрафные (дисциплинарные) учения. За непослушание. Пусть знают на будущее, что если вызываю панов, то о них идёт речь!

Он охватил взглядом марширующую колонну, но сразу смягчился. Подозвал к себе Черского и Марущика, а после минуты размышления также Быкова.

– Этого заберёшь с собой, произнёс он, указывая на побледневшего парня. – Если он также пан, то должен прыгать, как паны. Двести раз под стеной. Только считай хорошо, пьянчуга, так как на этот раз не сойдёт тебе с рук!

Он погрозил капралу пальцем, но в этом движении не чувствовалось вовсе злости. К нему вернулось хорошее настроение. Он похлопал Черского по плечу.

– Мы тоже пойдём, – добродушно произнёс он. – Подышим немного на морозе. Здесь слишком жарко. При случае проверю, как ты продвинулся вперёд.

Он взял запасной карабин, и они вышли. Тяжёлые оловянные тучи плотно закрывали небо. На счастье, не было ветра и мороз ослабел. Ланин вздохнул глубоко и оглядел двор: поляков уже гнали, то и дело бросая их в снег, в стороне, под стеной, ожесточённо упражнялся Марущик.

Капитан отодвинулся от здания и выбрал подходящее место.

– И мы начнем, произнёс он бодро. Чувствую, что сегодня задам тебе неплохую трёпку.

И действительно атаковал он так резко и метко, что, прежде чем Черский успел подумать, как уже получил два удара. С этого момента, однако, он защищался мужественно и успел вскоре остановить ярость первого наступления. Отступал он сегодня лучше, сильнее оседал на ногах. И помимо воли начал думать с признательностью о суровой школе Ланина. Там, в зале, сапоги держали лучше на деревянном полу; здесь, в снегу, если не выбьешь их сильно, убегали, как на катке. Поэтому он бил ими со всё большим размахом и немедленно достиг эффекта, не позволяя прикоснуться к себе. Зато терял свыше меры сил. И в этот момент понял, что у него ещё мало сноровки и закалки.

Ланин же не только держался отлично, но всё более разжигал борьбу. Он вертелся, как молодой, несмотря на то что давно уже перешагнул сорокалетие. Было видно, что он любит эту игру. Он весь светился, часто взрывался смехом, отпор противника разжигал ему кровь. Он попал снова, попал ещё раз. Черский будто очнулся. Начал ловко уклоняться и почувствовал, что миновал кризис, мышцы затвердели. Ринулся он внезапно вперёд. Скорее почувствовал, чем заметил подходящий момент: капитан не осадил основательно ноги. Подбил ему легко карабин, тем же самым движением толкнул в плечо, вывел его из равновесия, молниеносно подскочил сбоку и теперь гнал без милосердия, не давая ему ни секунды отдыха.

Ланин задыхался, его глаза налились кровью. Черский моментально опомнился. Присел в подскоке, потерял выгодное положение, а Ланин атаковал его в свою очередь. Он незаметно отдавал ему поле и с беспокойством наблюдал посиневшее, пышущее яростью лицо. Защищался только, время от времени совершая целенаправленную ошибку. Капитан обретал быстро преимущество. И также обретал весёлость.

– Ну, Черский, – сказал он, удовлетворённый тем, что имел достаточно этой забавы. – Разыгрались мы неплохо. Должен честно признать, что продвинулся ты вперёд. На ногах держишься крепко, имеешь меткий глаз. Порой он излишне убегает в сторону. Это плохо, нужно исправить. Также излишне много нервозности, перестрадаешь быстро. И шаг влево нужно исправить…

Он оглядел площадь: поляков не было.

– О-го-го, – удивился он, – выходит, продолжалось это свыше часа! А что, стоит на меня посмотреть после такого боя? – спросил он хвастливо, расправляя медленно руки. – Мне немало лет, но я до сих пор не нашёл равного себе во всей омской дивизии!

Черский с одобрением взглянул на крепкую массивную фигуру и пришёл к выводу, что, вопреки кажущемуся, этот человек, должно быть, по-видимому, пощадил его, если сразу не свалил на снег. Дыхание его было постоянно ровным, тело по-прежнему упругое. И, наверное, выглядел бы он таким же образом, если бы бой продолжался ещё час…

Ланин двинулся медленно вперёд.

– Должен упражняться с тобой чаще, – говорил он по-приятельски, словно забыл, что идёт рядом с рекрутом. – Чувствую себя обновлённым. Из тебя неплохой противник. Даже сумеешь укусить…

Он внезапно нахмурился.

– Пожалуй, в той взбучке, какую ты мне устроил неделю назад, – добавил он немного погодя хрипло, – ты был уверен, что сегодня положишь меня на обе лопатки…

– Как я мог бы так думать! – прервал его Черский быстро. – Ведь Ваше Высочество создали для меня сознательно удобную цель, для меня это ясно. Атакуя, одновременно показал я свои слабые стороны. И поэтому должен был бить в стену.

Черский рассмеялся беспечно, а Ланин вторил ему.

– Вот, мудрый из тебя парень! – похвалил он. – Именно о том и шла речь. Если понимаешь, то очень хорошо.

Он остановился. Перед ним Марущик ударял в стену и постоянно в то же самое место.

– Сколько? – спросил он, обращаясь к капралу.

– Сто двадцать.

Он взглянул на рекрута. По посиневшему лицу лились струи пота.

– Как считаешь, – обратился он к Черскому, – выдержит?

– Если Ваше Высочество позволят, спрошу его о том по-польски. Сам ответит лучше.

Ланин кивнул головой позволяюще.

– Выдержит, Ваше Высочество! – доложил Черский немного погодя, обменявшись несколькими словами с Марущиком. – Просит только, чтобы смог немного отдохнуть.

– Согласен, пусть отдохнёт, но почему он так плохо говорит на русском? Хлоп (крестьянин) как дуб, приятно на него посмотреть, а дубы полные молчуны. Не смог он выучить? Ведь ты говоришь прекрасно!

– Если Ваше Высочество прикажут, буду его учить.

– Таким образом, я приказываю. Кроме того, можешь взяться за этих черкесов, татар и других калмыков, так как с ними вообще несчастье. Если не ударишь, ничего не поймёт. Аж руки болят. Из тебя парень не глупый, наверное, сумеешь и таких научить. Ну, ну, Черский, подошла бы тебе такая работа? Во всех работах существуют те же самые проблемы. И мы бы показали, как это можно сделать иначе…

Черский слушал со всё большим изумлением. Он увидел, словно другого Ланина: озабоченного, занятого какой-то мечтой, имеющего не выразимые отчётливо амбиции. Не был, однако, уверен, не ошибается ли он, не увидит ли он спустя мгновение его обычное жестокое лицо или какое-то неосторожное слово не приведёт ли его в бешенство.