Тосты Чеширского кота

– Не завидуй, – сказал я ему, – в другой раз поменяемся. И ты поспишь в тепле на стекловате.

Так и порешили. Оставив на постах новых часовых, мы втроем вернулись в караулку.

Нас ждал сюрприз.

В караульном помещении напротив сержанта Налимова, удобно расположился, невесть откуда взявшийся Батя. В левой Батиной руке сизо дымилась папиросина, в правой – кружка с чифиром.

Батя, развалясь, восседал напротив сержанта, а Налимов, склонясь вперед, внимательно слушал.

– Так вот, – продолжил Батя некий, неведомый нам рассказ, – в клубе тогда электричество сломалось, потому что Колька-монтер со столба упал… а Вера Игнатьевна мне и говорит: «Пойдем, поможешь мне тюлю повесить…»

– Это какая Вера Игнатьевна? Завклубом? Которую ты прошлый раз в кладовке оприходовал? – уточнил Налимов.

– Ну да… она самая. «Тюлю повесить», говорит. Знаю я её тюлю…

Батин рассказ, видимо, длился уже долго.

Мы принялись раздеваться. Точнее начали разоблачать едва живого Джаггера, который с трудом мог пошевелиться. Обычное дело после двух часов на морозе с ветром.

Мне в этот раз удалось избежать подобной участи лишь благодаря теплотрассе с незапертым люком. Я наклонился, как мог низко, и, работая локтями, самостоятельно освободился от автомата. Сунул его дулом в пулеуловитель, затем снял тулуп и шапку.

Мне было очень хорошо, я выспался и согрелся.

Панфил и Чучундра стащили с Джаггера автомат и рассупонили задубевший тулуп. Джаггер ожил и застучал зубами.

Панфил между тем рассказал нам историю прибытия Бати.

Сегодня был Батин день рождения. Мы помнили об этом и даже припасли кулек поздравительных конфет с устрашающим названием «Радий».

Существовала традиция, свято соблюдаемая и в учебной роте, и в боевых подразделениях. Один единственный день в году, а именно в собственный день рождения, солдат мог делать все, что хотел. Двадцать четыре часа никто не мог ничего ему приказать.

Можно было спать, шляться, есть и вообще заниматься всем чем угодно в пределах части.

Мы собирались поздравить Батю после караула, но он, выспавшись и нажравшись сгущенки в чайной, затосковал по интеллигентному общению и забрел в караулку.

Сержант Налимов, смертельно скучавший от безделья в роли начальника караула, обрадовался чрезвычайно.

Он усадил Батю напротив себя, разрешил курить, угостил чифиром и принялся расспрашивать о подробностях Батиных романтических похождений в леспромхозе.

Простодушный Батя был счастлив. Сержант тоже. Общение ладилось.

Мы разрядили оружие и вернули автоматы в пирамиду.

Батя подводил к концу свой таежный декамерон. Становилось понятно, что его передавала из рук в руки вся женская половина леспромхозовской интеллигенции.

Наумов вздохнул и покрутил головой.

– Врешь ты все, – сказал он завистливо, – ясно дело врешь. Откуда что берется?.. Так, бойцы, – перешел он на официальный тон, – я ушел спать! Не орать мне. Чтобы всё торчком-пучком…

И ушел в каморку начкара.

Дышать стало сразу намного свободнее. Мы поздравили Батю. Спели хором шепотом «Пусть бегут неуклюже…». Одарили его кульком «Радия».

Было решено пить чай. Кролик извлек из-под топчана трехлитровую, почерневшую от предыдущих заварок банку. Набрали в нее воды, и отогревшийся Джаггер вытащил из подстольного тайника «бур», тщательно сберегаемый от случайных офицеров.

Бур у нас был годный. Трехлитровку невозможно вскипятить какой-нибудь маломощной фигнёй. Две солдатские подковы и изолятор из четырех обезглавленных спичек между ними прекрасно с этой задачей справлялись.

К подковам были примотаны электрошнуры с неслабым сечением. Провода оканчивались оголенными петельками.

– Ну, поехали, – сказал Джаггер и опустил бур в банку с водой.

Затем он приладил петельки на вилку от настольной лампы и воткнул эту конструкцию в розетку. Немедленно свет в караулке притух. Лампы светили в полнакала.

Послышалось мощное и мерное гудение, словно огромный электрический шмель пытается выбраться из банки наружу. Тут же из подковок забили пузыристые ключи, и через пару минут уже вся банка содрогалась от кипения.

Джаггер отключил агрегат, а Кролик с видом фокусника извлек откуда-то цибик чая и подкинул его в воздух.

– Вуаля! – воскликнул он. – На день рождения, чай индийский, высший сорт!

Кролик разодрал цибик и высыпал его весь в кипяток. Батя мечтательно потянул носом:

– Индийский чай слонами пахнет, – сказал он. – Хороший у меня день рождения, – продолжил Батя. – И чаю хорошо бы попить.

– Так пей, чего ты? – удивился Кролик.

– Так не но́лито, – важно сказал Батя, – в день рождения самому себе не наливают.

Видимо, он сильно загордился, пообщавшись с сержантом на короткой ноге.

– Дык, я вам сейчас налью! – шепотом, чтобы не разбудить Налимова, закричал Панфил.

И мы принялись пить чай.

…За чаем мы играли в популярную солдатскую игру, припоминая названия спиртных напитков и сигарет, которые нам посчастливилось отведать в гражданской жизни.

Азартный Джаггер жульничал и называл какие-то лишь ему известные изделия винной и табачной промышленности. Пытался убедить нас, наивных, что ему доводилось куривать сигареты «Житан», запивая их «Араком» и «Кальвадосом».

Батя же, напротив, норовил козырнуть рассыпным самосадом и самогоном, настоянном ради крепости, на курином помете.

В итоге первое место разделили Кролик и Панфил, одновременно заявившие о египетском винном пойле «Абусимбел» и коньячном напитке «Матра», даре братских социалистических славян.

Я, как непредвзятый судья, подтвердил, что видал эти сказочные напитки в магазинах и даже лично пробовал их.

…Когда трехлитровая банка черного чая опустела, и мы перекурили, Батя отколол вот какой номер. Он завалился на топчан, закинул ногу на ногу и вдруг извлек из-за пазухи книжку. Открыл её, и натурально начал перелистывать страницы, слюнявя палец. Изумлению нашему не было предела.

– Батя, что это?! – поперхнулся папиросным дымом Панфил.

– Батя, да ты оборотень, – восхищался Чучундра.

– Филиппок, гадом буду, Филиппок, – веселился Кролик. Батя невозмутимо листал страницу за страницей.

Я присмотрелся. Обложка показалась мне знакомой. Что-то сиренево-фиолетовое. Ленинградские мостики. Какой-то усач в очках-консервах на древнем аэроплане. Ну, точно!

– Батя, ты с ума сошел! У меня была такая в детстве пионерском загорелом. Может, и сейчас дома где-то валяется, если друзья не зачитали. Это «Сундучок, в котором что-то стучит». Верно? Это же детская книжка!

– О! И у меня такая же есть, в смысле, была, – заявил Джаггер, – смешная книжка. Я знаю – это продолжение. Есть еще первая часть, в классе у нас очередь была на нее.

– Где ты её выкопал, Батя? – спросил Кролик. – Ты бы ещё приключения Буратино приволок. Совсем бравый зольдат в детство впал.

– Я сегодня в библиотеке был после чайной, – объяснил Батя, – чтоб вы не думали, что очень умные и в очках, как Чучундра. Там есть библиотекарша. Тилигентная женщина с титьками…

– Интеллигентная! – обрадовался Чучундра.

– С титьками! – восхитился Джаггер.

– Тихо! Ну и что дальше было, а? Батя, правду говори, – зловеще велел Панфил.

– Ничего. Печеньками угостила меня. Сказала, что солдатам нельзя со всех полок книжки брать. Дядя Ваня-замполит запретил. Только с одной полки можно. Я там и нашел. Не очень пока понятная книжка. Пионеры, изобретатели какие-то, пуделя. Зато картинки смешные.

И Батя продолжил листать свою книгу.

– Редкость, между прочим, – сказал Панфил, – теперь эту книгу не достать. Их из всех библиотек изъяли. Это у нас – медвежий угол и замполит полудурок не сподобился. Или особист не доглядел.

– А что с ней не так, с книжкой-то? Она же для детей, – удивился Джаггер.

– С книжкой-то всё так, a вот с автором не очень, – объяснил Панфил, – это же Васька Аксенов написал!

– И что? – спросил я, поскольку, мне это имя тогда не говорило ровным счетом ничего. Да и не был я приучен обращать внимание на авторские имена, хоть и читал запоями.

Панфил же авторов помнил хорошо и имел манеру называть их так, словно давно и коротко знаком был c каждым. Есенина он называл не иначе, как Сережка. Пушкина – Сашка, Катаева – Валька. Единственный, кого Панфил величал полным именем – Виктор, хотя и без отчества, был Астафьев.

Впрочем, и ему не мог простить Панфил подпись под письмом против «Машины Времени».

Нелюбимый писатель у Панфила тоже имелся и был это ни много ни мало аж сам Шолохов. Его-то Панфил как раз не называл даже «Мишка», а исключительно – «старый козел со станицы Вешенской».

– Так вот, – продолжал Панфил, – а знаете вы, где он сейчас, Васька-то Аксёнов?

Мы не знали.

– Он, братушки, ещё года три назад в Штаты свалил.

– Ну и? – спросил Джаггер.

– Ты что, совсем забыл, где живешь? – саркастически сказал Панфил, – говорю же в Штаты, не в Монголию.

– Диссидентом заделался, – понял Чучундра.

– Вот-вот, диссидентом, – сказал я, – а тебе открытку прислал, – да, Панфил? Ты-то откуда знаешь?

Тут Панфил, Джаггер и Чучундра посмотрели на меня, совсем уже как на дурака.

– Ты что, Бабай, такие новости все по «Голосу Америки» или по «Свободной Европе» узнают. Все слушают, и все всё знают.

– Дык я тоже слушал, – начал оправдываться я, – но я всё больше про музыку там и все такое. Вот еще про Сахарова слышал. Но про него и в «Огоньке» писали. Тоже предатель.

– Не знаю насчет Сахарова, а Аксенов-то чего предавал? Он же писака, что он знать-то мог. Задолбало его все, вот и свалил, – заступился Панфил за Ваську.

– И как он свалил? – спросил Джаггер.

– А я знаю? – развел руками Панфил. – Как все сваливают, может в командировку поехал и тю-тю. Мне матушка рассказывала, что с Большого Театра на гастролях каждый раз по нескольку человек исчезают. Она ж актрисой служит в театре нашем в Дудинске, они там все в курсе. Понятно, что в газетах такое не пишут.

– И что там, интересно, хорошего? – спросил Чучундра непонятно кого.

– Да уж что-то есть, раз народ бежит, – вступил в разговор Кролик, напряженно молчавший до этого.

– Свалил, и правильно сделал! – внезапно заявил Батя, – пожил бы он, сука белогвардейская y нас в леспромхозе, еще б раньше сбежал. Сидит теперь в Америке, бананы жрет…

– Уймись, Батя, ты что, бананов не ел? – постарался угомонить его миролюбивый Чучундра.

– Как это не ел? Ел два раза, – возмутился Батя, – а я может, каждый день хочу! Что ж мне, до конца жизни кедровыми орехами питаться? Бананы давай!

C этими словами, Батя развернул очередную конфету и отправил в пасть:

– Жирует там этот писатель. А мы тут будем жопы морозить два года. А я еще потом, до самой смерти, в леспромхозе…

Батя злобно заложил книжку писателя-предателя конфетным фантиком и захлопнул ее c пистолетным звуком. Только пыль полетела из-под корешка.

– Тихо!!! – хором выдохнули мы, но было поздно.

Из комнаты начкара высунулся заспанный сержант Налимов.

– Вы, млядь, арлекины, озверели совсем? Начкару отдыхать не даете? А вдруг война, а я уставший?

Он выполз из комнатушки целиком.

– О, уже караул скоро сдавать, – Налимов посмотрел на часы, – а у вас не прибрано. Так, бойцы, кинулись живо, помыли всё.

– Батя, рви когти в роту, пока день рождения не кончился. А то припашу ненароком…

Тут Батя дунул в роту, подальше от греха, а мы, ясно дело, кинулись дружно и все помыли. Наряд закончился.

По пути в учебку над нашими головами продолжало полыхать и струиться полярное сияние. Панфил читал нам стихи…

…Как с истиной разобраться?Кому беда – не беда…Судьба не дает авансов,И кстати, не врет никогда.Безжалостный, святый, мудрый,Ты дашь иль не дашь нам днесь?Днем, вечером, ночью, утромНезримо присутствуешь здесь.Идет человек, не зная,Что чья-то живая рукаЕго шаги направляет,Подталкивая слегка.Кого-то в чертовы топи,Иных – в сад райский ведёт.Торопит рука, торопит,Идет человек, идёт.Бывает, предчувствием маешься…Орлом упадет пятак —И даже не удивляешься,Когда случается так.В безмыслие упершись,Открыв в изумлении рот,Ты думаешь, оглядевшись:«Куда же меня несет?»Куда? О, нам не добраться.Ведь нам беда – не беда.Судьба не дает авансовИ кстати не врет никогда…

14

«Разведчик ра!…» – слышу я голос Панфила из ГГСки.

Я втыкаю кнопку грубой настройки, и «Терек» мгновенно проворачивает свои магнитные потроха в диапазон частот около десяти тысяч мегагерц.

В ту же секунду я тремя пальцами раскручиваю тяжелый маховичок большого верньера и мизинцем доворачиваю верньер малый.

Вижу на электронной шкале 11243. Слышу в головных телефонах доклад пилота-американца и вращаю тяжелый стальной штурвал под столом.

Голос усиливается, и зеленый электрический эллипс на круглом экране осциллографа становится вертикально. Фиксирую штурвал, смотрю на картушку. Восемь градусов. Есть пеленг.

– Возьми на восемь, Панфил, он здесь в море Лаптевых.

– Спасибо.

– Не за что. До связи.

Панфил отключается. Теперь можно и перекурить. Я на Первой Площадке. Как же я сюда попал?

…Весной 1984 года, когда день начал расти, и полярное сияние всё реже и реже полыхало в чёрном небе, в учебку заявились деды с Первой Площадки.

Вся компания была небрежно одета и изрядно под мухой. Деды лыбились, распространяя аромат хорошо выдержанной браги из сухофруктов. Покалякав c сержантами, дедушки изъявили желание посмотреть на гусей.

– Ну, здравствуй племя молодое, незнакомое, – вступил один из дедов, называвшийся Бесом, – как житуха? Не обижают? Если обижают, скажите, мы добавим!

И вся гоп-компания расхохоталась, довольно, впрочем, добродушно.

– Мы скоро уходим, – заявил Бес, – кто-то сейчас, кто-то через полгода. Нужны шарящие гуси. На посты мы вас натаскаем, пеленговать научим. Или заставим. Не в этом дело…

– Вот этот крендель, – продолжил Бес, повертев из стороны в сторону совсем уж пьяненького дедушку, – наш художник. Вангог. Эй, Вангог, покажись-ка молодым.

Вангог, ласково улыбаясь какому-то шедевру внутри себя, тихо покачивался.

– B общем, нужны художники. Художники есть?

Художник у нас был. Его, правда. звали не Вангог, а Айвазовский, но дело свое он знал. Айвазовский отмалчивался, поскольку не собирался ни на какую Первую Площадку даже гипотетически.

Место, даже в нашей части, имевшее славу конченого вертепа и гнезда анархии, не привлекало Айвазовского. Ему была твердо обещана должность ротного художника Второго Подразделения микрофонщиков, и лучшего он не желал.

Дедушки огорчились.

Вангог так даже едва не всплакнул.

– Что же я на дембель не уйду совсем, раз замены мне нет? – горько спросил он.

– Не плачь, Вангог, – утешил его Бес, – найдем тебе на замену какого-нибудь кренделя

– Понял я, художников нет. Но может быть, кто-то рисовать умеет? – переиначил свой запрос Бес.

– Я умею немного, – сказал я, даже не зная, зачем я это говорю, вот уж точно, бес под руку толкнул.

Деды радостно зашумели, а Вангог так даже обнял меня.

– Ты у меня жить будешь, как сыр в смазке, – пообещал он, – лично создам все условия для творческой атмосферы. Курево, чифир, одеколон, все будет! Все обделаем на площадке, как Микеланджело в Ватикане. Ведь пока ленинскую комнату резьбой не покроем, мне на дембель не уйти. Но если ты рисуешь как Бендер, не взыщи, всю палитру размалюю. Это я тебе говорю как художник художнику.

– А на гитаре не умеешь? – спросил Бес, видимо на всякий случай.

– Умею чуток, – потупился я, проклиная свой длинный язык, – только у меня слуха нет. И голос так себе.

– Вот это крендель! Слуха нет, голоса нет, а все равно поет-играет. Такие нахалы нам нужны, – закричал Бес, – а водку ты пьешь? В Бога веруешь?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.