У метро, у «Сокола»

Кофе, кстати, неплохой. Покровский взял с коньяком. Налили ему щедро, явно больше анонсированных двадцати грамм. Хмурый майор глянул с завистью, даже подкрякнул, но все же сказал:

– Я не раньше восемнадцати ноль-ноль. Как после Нового года дал зарок, так держу…

Втянул, однако, глубоко ноздрями воздух, словно коньячные флюиды из чашки Покровского подманивал. И ведь подействовало – порозовел, оттаял, заговорил свойским голосом… Сообщил, что прозывается Михаилом Никифоровичем, хотя при первой встрече лишь фамилию невнятно процедил. Удивительно, что даже через воздух может сработать ничтожная молекула алкоголя.

Лопнувший мешок с цементом нашли на улице Острякова, и следы галош видны возле мешка. Получается, злоумышленник пришел по той же улице, что и бабушки.

– Живет, возможно, где-то в той стороне, – предположил майор.

– Если следы заметаешь, можно и круг дать, – сказал Покровский.

– А пойти потом он от вышки ЛЭП мог, в общем, в любую сторону, – сказал Кравцов.

– Я бы на его месте убег все же к Песчаным, – сказал майор. – И сразу прочь от каркасов, и народу там поменьше, чем на Ленинградке.

Уже опросили и охрану аэродрома, который располагался совсем близко, и сторожа маленькой овощебазы, и жителей маленького частного сектора, зажатого между базой и аэродромом (сохранилось несколько бараков, выстроенных некогда для сотрудников одного из авиационных КБ), и коллег из милицейской конюшни на Викторенко, и постовой патруль, дежуривший как раз до полуночи, и вредного консьержа дома физиков-ядерщиков, который, пока не рыкнули, заявлял, что на вопросы МВД ему отвечать запрещено, так как дом подчиняется КГБ.

Рассказывал майор скупо, но четко, было понятно, что и район человек знает, и работу любит, первое неприятное впечатление о коллеге оказалось ложным, это хорошо, но…

– Но кого искали? – недоуменно спросил Покровский. – Примет-то нет.

– Приказ был исполнять срочно! Спрашивали, кто что слышал.

Буфетчица, до этого не покидавшая своей боевой точки, вдруг шагнула из-за стойки к их столику, поставила перед Михаилом Никифоровичем чашку – Покровский и не сразу понял, что с коньяком, – а Михаил Никифорович все не менее ста грамм в себя стремительно перелил.

Ловко.

– И что? И ничего! – сказал Михаил Никифорович с некоторым избыточным неожиданно проснувшимся артистизмом. – Одинокого мужчины сомнительного вида и подозрительного поведения никто не зафиксировал.

– Дождались бы нас с каркасов. Теперь хоть про галоши можно спрашивать.

– Пройдем по второму кругу… Человекодней жалко, что ли, – и вдруг заливисто, рассыписто, по-детски даже как-то расхохотался майор.

Тут же сосредоточился, рассказал, что и как вообще в районе по криминалу, вытащил машинопись со списком последних убийств… Сплошная бытовуха и без каких-то выкрутасов типа летающих гирь.

– Не очень удобный способ, между прочим, старух убивать, – заметил Кравцов. – А если бы шлепнулся в темноте, когда назад лез? А если бы наряд проезжал мимо? Как в ловушке за этим забором.

– Согласен, – сказал Покровский. – Но, похоже, он хорошо ориентируется.

– В кариках многие тут хорошо ориентируются. Сколько лет стоят… Странно, что до сих пор смертоубийств там не было, – сказал майор.

«Карики» – Покровский не сразу понял, но через полсекунды сообразил, что это каркасы.

– А несчастные случаи? – спросил Покровский.

– Эти случаются. Там с дальнего края-то безопасно, зимой там даже горка, на санках детишки… А в середине можно ногу свернуть. Года два назад один сломал ногу, но он из этих был… которые… ну как спортсмены, но не спортсмены. На спор. Специально в опасных местах трюки выделывают.

– А есть такие любители? – заинтересовался Кравцов.

– Ну, от скуки-то каких нет только любителей. А тут у нас все-таки «Сокол», не Монтана какая… Пацана спросите, который с вами лазал, может с ними якшаться, – майор подсказал короткий путь к любителям.

– Сосиски с горошком кончились! – раздался голос из-за буфетной стойки.

Довольно тихо, но отчетливо прозвучали позывные «Маяка». Договорились, что делать дальше. Местные продолжат работать по местности, обходить объекты, дома, потом до вечера ждать тех, кого не застали. Это Михаил Никифорович организует. Едет еще подмога с Петровки – займется транспортом.

– Предположим, что человек пришел от метро «Аэропорт», – сказал Покровский. – По Острякова, где цемент. А уходил, похоже, через Песчаные, мог сделать круг, выйти к «Соколу», а там в метро, чтобы меньше маячить. А на «Аэропорте» уже выйти, если он вдруг там живет. Или дальше поехать.

– Или на троллейбус или на трамвай по Ленинградке, – сказал Кравцов.

Покровский кивнул. На данном этапе только кивать, что еще делать.

Митяя встретили в парке, ничего пока не вызнал. Покровский спросил у него про ребят, которые на спор рискованные трюки на каркасах выделывают. Митяй сказал, что знает, конечно. Из их двора в ней Сеня Семенов, но его сейчас нет. Родители затеяли на праздники ремонт в квартире, а не закончили, так что Сеня пока ночует у бабушки в Медведкове, сюда только в школу приезжает. В той рисковой компании из генеральского дома два видных парня…одного особо важного Шефом зовут. Можно пойти в генеральский двор поискать. Можно! «Кравцов, дуйте с Митяем в генеральский. Потом жду на Петровке». Сообразил вдруг, что это Митяй весь день не в школе, спросил.

– У меня прогул сегодня, – ответил Митяй очень важно, будто так и надо.

Ладно.

Дородная буфетчица из «Сокола» как раз курила у заднего выхода из кафе, Покровскому заулыбалась. Шагнула навстречу, едва не коснувшись массивным бюстом, теплом большого тела, запахом недорогих духов.

– Уже покидаете нас, товарищ милиционер?

– Навсегда не прощаюсь…

– Будем ждать! Коньяк у нас качественный, граждан не обманываем.

Сигарету опустила, дым струйкой вверх. Вчера вечером тоже была ее смена, и наблюдательный пункт у Веры отличный. Информация разошлась мгновенно и довольно точно, картина происшествия в головах завсегдатаев «Сокола» недалека от реальности, но никаких реплик о ночных странностях… ничего такого Вера не слышала. Попросила милицию рыскать шибче (так и сказала!), потому что и сама тут живет, и у нее мамахен восьмидесяти лет, любит гулять, а потому все новые сведения об убийствах и покушениях, конечно, слышать не очень приятно.

Покровский кивнул.

В Чапаевском переулке припаркован знакомый невзрачный серый «Москвич» старой модели, но – Покровский знал – с новой начинкой, с хорошим двигателем. Оттуда выкарабкивается огромный бритоголовый Гога Пирамидин, обещанная помощь с Петровки. Покровский описал Гоге ситуацию, объяснил, что вводных для поиска пока немного, Гога от души выматерился. Но делать нечего, пойдет в метро выяснять, не было ли после одиннадцати больших компаний (во всякой большой компании есть какой-нибудь малообщительный, но глазастый человек), не было ли людей, которые чем-то обратили на себя внимание… например, человек нервничал и оглядывался… одинокий мужчина, скромно одетый… не было ли вдруг человека в галошах.

– Только он, если не совсем дебил, снял бы перед метро галоши.

– Согласен, – кивнул Покровский.

Криво началось расследование, но что уж теперь делать.

Вернулся в управление на служебной машине, сразу пошел к экспертам, свернул в пустой коридор, а там окно в конце, и вдруг в коридоре появилась резная тень, великолепный девичий силуэт, тонкий стан, колокол юбки и стройные ноги, и длинные волосы взметнулись волной, если волна взметывается, конечно.

Если бы дело происходило в кино, прекрасный силуэт мог бы начать стрелять, держа пистолет в двух вытянутых руках. Или, напротив, броситься Покровскому на шею с поцелуями как жаркими, так и страстными.

В реальности же Лена Гвоздилина строго сказала:

– Товарищ капитан! Вы майский заказ забрать забыли.

– Меня не было, – виновато начал Покровский и спохватился. – Нет, я забирал майский!

– Это вы праздничный забирали, – Лена пошла вперед, Покровский послушно двинулся следом, слегка отставая, чтобы продлить визуальное впечатление. – А обычный майский не получали.

Коридор повернул, освещение изменилось, силуэт превратился в обычную Лену Гвоздилину, очень симпатичную, даже, быть может, красивую, но волшебство кончилось.

Лена выставила на перегородку картонную коробку. Перечислила скороговоркой банку венгерского компота, чешский паштет с жизнерадостным гусем на баночке, сырокопченую колбасу, фисташки, консервы печень трески, банку сгущенного какао, лечо «Глобус», пасту «Океан». У пасты «Океан» – ее делали из ранее неизвестного моллюска «криль» – был странный статус: она попадала в заказы как новый полезный, будто бы особо качественный и потому потенциально дефицитный продукт и одновременно наводняла магазины как изделие еще экзотическое и непривычное.

Покровский не все расслышал, потому что Лена, во-первых, говорила очень быстро, а во-вторых, почти сразу увидела в зеркале, что у нее помада слегка поехала, и говорила дальше, уже повернувшись к Покровскому затылком.

Занес к себе коробку, сунулся к Жуневу, но нет, он в комнате для допросов, неизвестно, когда освободится. В коридоре встретился незнакомый курчавый юноша в кедах, робко глянул на Покровского.

Эксперт Кривокапа раскуривал трубку и листал пухлую тетрадь.

– Сделали ваше, – оставил трубку и стал искать на столе нужную папку. – Как там Сибирь?

– Урал.

– Как там Урал?

– Прирастает.

– Куда? – не понял Кривокапа и, не дожидаясь ответа, объявил, глядя в папку: – По фрагменту асфальта из Петровского парка – да, это орудие убийства, кровь и мозг принадлежат жертве.

Покровский кивнул.

– А нитки от перчаток?

– Тоже да. Есть на данном орудии убийства следы данных ниток.

– От тех же перчаток, что на рельсе в Чуксине?

– Такие же нитки.

Отлично.

– Тебе сейчас Чоботов еще пуговицу принесет и цемент, и гирю еще, это сегодняшнее…

– Сегодняшнее, извини, в лучшем случае завтра, – Кривокапа вернулся к трубке.

– Да-да. Посмотри только след. – Покровский достал из своей папки лист с отпечатком обуви с каркасов. – Похоже, тот же, что у «Гражданской»?

Кривокапа вздохнул, взял новый отпечаток, нашел в папке старые, посмотрел, линейку приложил. Пожал плечами:

– На первый взгляд модель та же самая, и размер сорок четвертый. Но эти галоши, как и предыдущие, новые. Индивидуальных признаков нажить не успели.

Покровский кивнул.

– Ты чего киваешь, все сам знаешь? – разозлился Кривокапа. Он иной раз заводился с полоборота.

– Не знаю, но выводы одобряю.

– Он одобряет! Ты Иисус Христос, чтобы одобрять? Это я тебе результаты научного, твою мать, анализа…

– У тебя тут все орудия убийств? – остановил Покровский Кривокапу.

Покровский только гирю видел, и то она до орудия убийства не доросла, только до орудия покушения.

Кривокапа молча указал на стол у дальней стены. Неизвестно, для каких целей были выложены на длинном столе все три объекта. Здоровенный, вдвое от современного, бордовый кирпич с фабричным клеймом «КононовЪ». Чудовищного вида кусок рельса, ржавый и с огромным темным пятном. И слоистый кусок асфальта, как раздавленный черный торт, тоже с пятном, очень странный предмет, если отвлечься.

Стол стоял у стены с фотообоями: сосны и за ними озеро. Покровскому на мгновение показалось, что это он вышел к озеру после долгого тягучего марша через смолистый воздух бора, а тут на берегу стол с кирпичом, рельсом, асфальтом, все расположено очень аккуратно, через равные промежутки. И никого. Ветер только, рябь по воде.

Гиря, кстати, отлично сюда встанет.

Жунев был еще занят, Покровский зашел в столовую, где все закончилось, кроме гречки и капустного салата, съел по две порции того и другого и полстакана сметаны, пошел читать дело.

Эти бабушки неживые – кто они? Только по Ширшиковой сложилось какое-то впечатление, а две другие – пока строчки в протоколе.

Личности жертв и для маньяка могут иметь значение. Вот душитель из Подольска относительно недавний – наказывал девушек, которых считал безнравственными. Но убитые бабушки если и были недостаточно нравственными, то очень давно.

Яркова – проживала вдвоем с незамужней дочерью 1943 года рождения. Родила, значит, дочь в войну, в Москве… Так, а вот Панасенко… Бригадир надомников. Инвалиды и одинокие старики – некоторым, несмотря на семимильный ход всей страны в светлое будущее, едва хватает на хлеб. Сидят по домам, кто пластмассовые висюльки для люстр точит, кто на шнурки наконечники насаживает, а Панасенко заказы им обеспечивает. Бизнес, смежный с цеховым. На первый взгляд божии одуванчики ушки к пуговицам приклеивают, а на деле это большие возможности: наличные деньги, своя бухгалтерия… Покровский углубился в бумаги.

– Товарищ Покровский, – заглянула Лена Гвоздилина, – зайдите к Жуневу.

Заглянула – и снова силуэтом в проеме. За прошедший час Лена надела черные чулки. Покровский сказал, что понял, посидел с закрытыми глазами. Взяла с собой на работу чулки, чтобы надеть перед вечерним выходом в город, когда похолодает. Или подарил кто-то из сослуживцев… что было бы, конечно, не очень прилично.

У Жунева уже сидели Кравцов и курчавый юноша из коридора. Юноша вскочил, стал суетливо приветствовать.

– Это Фридман, – сказал Жунев, – практикант из школы милиции. Бойкий парень, выполняет ответственные задания. Отлично отсидел час на скамейке в Перовском парке, засекал, сколько людей мимо прошло.

Фридман покраснел.

– В выходные в соответствии с предложением старшего лейтенанта Кравцова, – Жунев с усмешкой глянул на Кравцова, – стажеру Фридману было поручено наблюдение за подозреваемым Панасенко…

– Непростое поручение, – сказал Покровский. – И что, получилось?

– Держи карман, – ответил за Фридмана Жунев. – Панасенко садится в «Волгу» и уезжает, а Миша ждет его у дома. Ждет, ничего не скажешь, героически… Ночью в футболочке караулил, простыл аж. Видишь, шмыгает.

Из информации, собранной Мишей, интерес, да и то не самый оперативный, представляла следующая: Панасенко, выезжая вчера из своего двора, притормозил у стенда с газетами, вышел и начертал что-то шариковой ручкой. Миша, разумеется, кинулся к стенду и прочел слово из трех букв.

– На «Правде»? – строго спросил Покровский.

– Нет, на «Вечерней Москве».

– «Вечерняя Москва» ладно, – согласился Покровский.

– Это он тебе написал, – сказал Жунев. – Ты понял?

Миша нехотя сказал «да».

– Этот… – Жунев употребил то же самое слово из трех букв, – из парткома… приходил. Тридцатилетие Победы, а у нас ветеранов глушат…

– Ты его послал? – Покровский хорошо знал Жунева.

– Немножко…

Ясно. А парткомовский, значит, обиделся и устроил кипиш. Преуспел: по поводу эпизода на «Соколе» позвонили аж из Мосгорисполкома, требовали оперативных результатов.

Кравцов рассказал, что видного парня по кличке Шеф, живущего в генеральском доме, быстро удалось вычислить расспросами во дворе. Дома оказались родители, отец, действующий генерал, и жена его, очень напористая, полковник в отставке. Все по фамилии Шевченко. Очень были недовольны, что милиция заявилась. Кравцову больше пришлось объясняться, по какому праву он заслуженных людей отвлекает. В итоге пообещали, что Эдик позвонит, когда появится. Но он дома не каждый день появляется.

– А зачем нам вообще эти… скалолазы? – спросил Жунев.

– Злодей наверняка изучал место заранее, – сказал Покровский. – Могли его видеть люди, которые часто туда лазают… Надо во все стороны рыть…

Пока в голове каша. Не окажись на каркасах следов галош, все проще – левый эпизод, ненужная ерунда. Но они там оказались.

– Ты уже полдня в деле, – с напускным недовольством сказал Жунев. – И что, до сих пор нет глобальных идей?

– Есть! Смотрите, что получается, – сказал Покровский и написал в столбик:

19101908190418981898

– Это года рождения гражданок по порядку, от Ярковой до двух выживших. Четко в сторону увеличения возраста жертв. Первая покушаемая самая молодая, четвертая и пятая, ровесницы, самые старые…

– И хрен ли? – спросил Жунев.

– Можем гарантированно через неделю задержать преступника. Иных маньяков десятилетиями ловят…

– А как через неделю?

– Элементарно. Вы что, действительно не видите закономерности в цифрах? – посмотрел Покровский. – Кроме увеличения возраста?

– Все четные… – пролепетал Миша.

– Правильно! Но не просто четные. Между первой и второй старушками разрыв в два года рождения, между второй и третьей четыре года, между третьей и четвертым эпизодом… сколько?

– Шесть, – сказал Кравцов. – Каждый раз прибавляется два года.

– О чем и речь. Значит, в пятом эпизоде будут старушки старше предыдущих на восемь лет… Их, кстати, может быть и три сразу, но тут мы пока не можем выстроить ряда, мало данных. Главное, что тысяча восемьсот девяностого года. В шестом эпизоде – отнимаем от тысяча восемьсот девяностого восемь плюс два, десять лет – тысяча восемьсот восьмидесятого. В седьмом эпизоде минус сколько лет от шестого, Миша?

– Минус двенадцать, – осторожно сказал Фридман. – Одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмой год рождения…

– Старше Ленина, – сказал Кравцов.

Жунев закурил, положил зажигалку на стол, крутанул ее, смотрел, как крутится.

– Бабушек старше Ленина в Москве, думаю, наперечет, – продолжил Покровский. – Между первым и вторым случаем прошло восемь дней, между вторым и третьим два дня, между третьим и четвертым три дня. Если он сохранит ритм в два-три дня, около недели, значит, остается до покушения на стосемилетнюю гражданку! Ко всем стосемилетним москвичкам мы приставим усиленную охрану и сможем задержать злоумышленника.

– Какие хорошие были две недели, спокойные, без этого вот твоего головожопства, – сказал Жунев.

– Размяться уже нельзя в начале сложного расследования…

– Длинно, Покровский… Все согласны, что все четыре эпизода связаны?

Кравцов и Миша Фридман закивали. Покровский, подумав немного, тоже кивнул.

– Связаны, но хрен пока знает как, – Жунев сделал в деле какую-то пометку. – При этом есть ощущение, что выбор жертв случаен. Так?

– Конечно, гораздо проще выскочить с рельсом, когда видишь абстрактную пенсионерку, чем четыре раза конкретных подкараулить, – согласился Покровский.

– Маньяк, получается, самая очевидная версия. Кто-нибудь ловил маньяков? – спросил Жунев.

Никто не ловил.

– Маньяк в рифму коньяк, – сказал Жунев, достал из тумбы письменного стола бутылку. – Я тоже не ловил. Давай, Кравцов, резюмируй по каждому эпизоду, какие есть факты.

– По кирпичу на Скаковой никаких. Ни следов, ни свидетелей. Завтра пойдем с товарищем капитаном, еще раз залезем на этот балкон. Но шансов мало. По горячим следам не работали…

– Мог, сволочь, в толпе стоять… Кинул и выскочил к людям, – сказал Жунев.

Показал Фридману знаками взять лимон с тарелки на тумбочке, а рядом там и нож, а что не только взять, но и нарезать надо, Фридман и сам догадался.

– По рельсу у «Гражданской» есть следы галош и ниточки от перчаток. Галоши и перчатки новые, зацепиться не за что. Сорок четвертый размер галош – это не то что примета…

– Но ее подобие, – Жунев разлил, поднял рюмку, все чокнулись. – Дай бог, чтобы не последняя.

– У «Гражданской» нитки и галоши, в Петровском похожие нитки, на каркасах похожие галоши, – резюмировал Покровский. – Три последних эпизода таким образом связаны вещественными уликами. Первый – нет.

– Это все у нас вещественные? – спросил Жунев. – Негусто.

– Еще есть пуговица сегодня. Но она может и не иметь отношения, – сказал Кравцов.

– Первый эпизод заметно отстоит по времени, – заметил Покровский.

– Есть такое, – согласился Жунев.

– Но не может же он быть простым совпадением! – воскликнул Кравцов.

– Не должен, но может, – сказал Жунев, разливая по второму кругу.

Рюмочки у него были грузинские, металлические, с чеканкой, с непонятными буквами.

– Пороемся там завтра, на Скаковой, – сказал Покровский. – Еще есть заметное отличие между первыми тремя событиями и четвертым.

– На «Соколе» живы старушки! – догадался Миша Фридман.

– Живы полбеды, – сказал Покровский. – Тут другое: хотели ли их вообще убивать? Попробуй попади ночью. В то время как три первые бабушки ликвидированы наповал.

– Все три без шансов, – согласился Жунев. – А в этих промазал и добивать не прибежал.

– Там и не добежишь добивать, – сказал Покровский. – Прилично вокруг шуровать. Впечатление, что он больше продумывал, как отходить потом безопасно, чем как убить.

Некоторое время, недолгое, все молчали.

– Может быть, пациент всякий раз пробует разные способы? – спросил Жунев. – Попробовал издалека. Не вышло. Но что он теряет? Лето впереди, старушек вокруг пруд пруди… Время мирное, слава КПСС.

– Лето впереди… – согласился Покровский.

– План вместе составляем? – деловито спросил Жунев. Видно было, что ему не хочется.

– Мы потыкаемся день-другой туда-сюда, – сказал Покровский, имея в виду, что и ему пока лучше без утвержденного плана расследования. Подошел к окну, глянул на луну. Хорошая луна, толстая, в чистом небе. – Сейчас я обратно на «Сокол». Кравцов, со мной?

– Конечно! Осмотреть место в темноте? – догадался Кравцов.

– А я могу с вами? – робко спросил Миша Фридман.

Кравцов, как взрослый, важно сказал Мише, что у того сопли, что надо беречь себя для полноценной работы, но Покровский взял и Фридмана.

В темноте все выглядит иначе… еще и не сразу нашли лаз… Луна лупила, облаков почти нет, но, перед тем как лезть в кусты, Покровский все же включил фонарик: проверить, работает ли.

– Смотрите… кровь! – крикнул Фридман.

Будто без него не видно. Луч выхватил чуть сбоку, в пяти метрах от забора, распростертую на траве мужскую фигуру, кровь на траве и на голове.

27 мая, вторник

На «Гражданской» с электрички вместе с Покровским сошло человек десять. Пацан с дюралевым веслом, монтер с мотком провода, три коренастые подружки учащегося вида, мелкий ханурик, пытавшийся с ними заигрывать, но одна в шутку спряталась за другую, и ханурик сразу перепутал, какую он назвал голубкой, а какую ласточкой, и стушевался.

Пятеро пошли через пути направо, там за железкой какой-то мелкий завод, за ним на улице 8 Марта большая психиатрическая больница с красивым историческим забором. Спрыгнули с платформы у плаката, на котором две школьницы, размахивая портфелями, увлеклись беседой на шпалах, не замечают приближающегося поезда, – перескочили через пути – и лезут в дыру в заборе у другого плаката, на котором очкастый мужчина, тоже с портфелем, падает, споткнувшись о рельсу, а поезд уже совсем рядом.

Покровский поднял глаза: по мосту над путями со стороны улицы 8 Марта шел один человек, дисциплинированный Кравцов.

В Чуксин тупик с платформы налево и вниз, рельсы не надо переходить.

– Вот тут, – показал Кравцов. – Тут он, значит, стоял…

В тени у пролома в лесопарк. Здесь и сейчас влажно. Могучий ясень рядом, солнце не попадает. Преступник, если готовился заранее, видел, что мокро, что останутся следы… потому и обул галоши.

– А женщина… – Кравцов полез в блокнот, зашуршал. – Ширшикова Нина Ивановна. Ну, ее тело… Лежало вот тут.

И рельс дожидался своего превращения в орудие убийства тут же, меж ясенем и забором виден след, ясень разодран, а забор расцарапан, и экспертиза, написано в деле, обнаружила на стволе ясеня ту же ржавчину, что и на железяке. Видимо, злодей присмотрел рельс заранее. Или принес заранее.

– Вход на склад рядом, – показал Кравцов на противоположную сторону узкой дороги. – Но видишь, будка сторожа к нам задом. Не видно оттуда.

– Спрашивали сторожа, может потом мимо кто-то проходил?

– Никого он не видел. Он и не смотрит в окно каждую секунду.

– То есть уйти преступник мог в любую сторону.

– Лесопарк, гаражи, завод, – сказал Кравцов. – Если вдруг шаги навстречу, взял да присел в тень.

– Да, – сказал Покровский.

– Человек… пятьдесят пять человек опросили вокруг, – снова сверился Кравцов с записями. – И ночью сразу, и следующий день я работал с местными оперативниками.

– И никто ничего не видел, не слышал?

– Несколько человек показало, что психи в ту ночь выли. Но это бывает иногда.

– М-м-м?

– Психи ночами иногда воют в психиатрической больнице, – пояснил Кравцов. – Ну, они же психи… А тут громко выли.

Ночь, одинокая женщина с колбасой спешит домой с поздней электрички, человеческий вой над районом, человек со ржавым рельсом…

– В коммуналке Кроевской… ну, той, что в Петровском парке убили. Сосед у нее тоже псих. В трусах ходит и руками трясет, – сказал Кравцов. – Инвалид первой группы, сестра за ним ухаживает. Смешной, тебе понравится. Один он, если что, из дома не выходит…