Полная версия
Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли
– Так вы знаете всё… – тихо простонала она.
Он не ответил. Всё? Дедуля писал каждый день, иногда каждый час, изливая свою страсть, свою безумную любовь к ней. Но нет, о нет, Джей Джей знал не всё.
– Мадам, простите за вопрос, который я задам вам сейчас, – осторожно начал он, – но… я должен его задать. Непременно.
Он наклонился, сосредоточившись на безупречных стрелках своих брюк.
– Должен признаться, ничто не позволяет мне этого, только наитие… Наивное, но вполне естественное наитие Эллы. Ведь ничто в этих дневниках не указывает ни прямо, ни даже косвенно, что…
Его вальс-колебание вернул улыбку на одеревеневшие губы Артемисии.
– Моя сестра, видите ли, женщина с большим сердцем, – сказал он, наконец посмотрев на нее. – Только благородная душа могла прочесть нечто между строк этих дневников и задаться, в сущности, вполне законным вопросом.
– В конечном счете да. Вы на него похожи. Вы юлите. Ну же, выкладывайте, – проговорила Артемисия шепотом, чтобы смягчить колкость.
Он привстал и сжал руки старой дамы в своих.
– Мадам, – взмолился он. – Ребенок… родился ли ребенок от вашей любви?
Его взгляд устремился на коробочку, на поломанных птичек внутри.
– Я спрашиваю вас, потому что, значит, он сын Нельсона Джулиуса Маколея и, стало быть, имеет…
– Права? – перебила она сухо.
– Он из нашей семьи. Если он существует, это мой дядя, и я хотел бы познакомиться с ним, встретиться, я хочу попросить у него прощения от имени всей родни. Мне бы хотелось… полюбить его.
Артемисия смотрела на него, на ее лице ничего нельзя было прочесть. Она сделала ему знак сесть, не переставая гладить кошку, свернувшуюся клубочком у нее на животе.
– Нет, – ответила она ровным тоном, но довольно резко. – Никакого ребенка не было.
Что-то смутное, и сокровенное, и очень нежное медленно изменило черты ее лица.
– Видит бог, я долго ненавидела Эмили Олдрич по тысяче причин, которые вам могут быть понятны, и тысяче других, которые вам и в голову не придут. Однако сегодня я счастлива видеть вас. Счастлива, что вы живете на свете, что вы тот, кто вы есть, благородный и бесконечно деликатный Джей Джей.
Артемисия залпом допила стакан, зажмурилась и сморщилась, потому что от алкоголя у нее выступили слезы. Она смерила Джей Джея взглядом между мокрых ресниц, у рта залегла складочка, он не знал, насмешливая или лукавая от природы.
– Какими они были вместе?
Он не сразу понял.
– Нельсон и Эмили Олдрич! – рассердилась она, стукнув тростью о пол.
– О, мне было лет десять, когда Ба Милли нас покинула, но я, конечно, хорошо ее помню. Мы проводили почти все каникулы в их доме в Коннектикуте.
– Он накручивал прядь ее волос на палец?
Джей Джей уставился на нее, озадаченный, слегка смущенный.
– Я… Я никогда такого не видел, нет.
Сохраняя нейтралитет, он счел нужным добавить:
– Бабушка связывала волосы в тугой узел.
Она снова принялась гладить кошку, усмехнулась печально и, на его взгляд, почти обидно.
– Он клал ей руку на затылок, когда она наклонялась над тарелкой за столом?
Джей Джей заставил себя не вытаращить глаза. Дедуля, крутящий локон или гладящий шею Ба Милли на семейном обеде, – это было просто… невообразимо!
– Я не замечал, но…
– Любила ли она суп из спаржи?
– Могу поклясться, что она ненавидела даже его запах.
Артемисия вздохнула.
– Я жестока с вами, мой мальчик. И с собой тоже. Разумеется, никто не позволит себе таких жестов с Олдричами.
Он услышал какой-то далекий смешок, хотя взгляд ее оставался очень пристальным.
– Я рада и счастлива, что он позволял их себе со мной.
Нельсон, конечно, любил Артемисию очень сильно. Однако…
Джей Джей закрыл опустевший портфель.
…Однако чувство преданности семье подсказывало ему, что Ба Милли заключила с супругом пакт, который устраивал обоих, и с этим пактом они прошли рука об руку долгий путь на протяжении десятилетий.
Он вспомнил ее на крыльце снежным утром, как она завязывала в три оборота толстый шарф длиной в пять футов под подбородком дедули. Оба тогда неудержимо смеялись, как могут смеяться взрослые между собой. Такие моменты были редки, но он помнил еще один: на пикнике в Хэмптонсе в ботинок Ба Милли попал камешек. Дедуля, встав на колени, расшнуровал ботинок и вытряхнул камешек, крича и жестикулируя: «Изыди, ренегат! Нога моей жены принадлежит мне!» И снова на них напал этот смех – так смеются только вдвоем.
Конечно, он никогда не расскажет этого Артемисии. Тем более что наступил самый деликатный момент их беседы. Джей Джей должен был передать ей последнюю – самую последнюю – вещь. И самую важную.
Он медленно достал из кармана маленький кожаный кубик с золотой каймой. Сердце его колотилось о желудок.
– Птички не были последним подарком Нельсона. Его последним подарком вам было… вот это.
Он приподнял крышку футляра. Несмотря на годы, сверкающая белизна атласа была девственно чиста. На шпеньке стояло кольцо, горделивое и смешное, великолепное и бесполезное, с бриллиантами, готовыми взмыть к луне, откуда они как будто прилетели.
Он кашлянул.
– Кольцо… Обручальное кольцо, которое он держал для вас в кармане пиджака целую неделю. Оно было у него в ту поездку на «Бродвей Лимитед», – тихо сказал он. – Ему не хватило… мужества вам его отдать.
Старая дама как будто скукожилась, уменьшилась, уткнулась лицом в шерсть кошки и вдруг расплакалась. Джей Джей продолжал еще тише:
– На последней странице последнего дневника написано, что он намеревался преподнести его вам на свидании в «Уолдорфе». Вы прочтете. Он собирался положить футляр под вашу салфетку. Вы бы нашли его за… супом из спаржи.
– Почему же он не пришел? – воскликнула она, горько рыдая и по-прежнему пряча лицо. – Почему не явился сам?
У Джей Джея вырвался бесконечно печальный вздох. Ему хотелось обнять ее, выплакать с ней свое горе. Но он не решился к ней притронуться, она бы разбилась.
– Он приходил, – проговорил он. – Когда он понял, что вы не придете на свидание в тот вечер, он покинул «Уолдорф» и помчался в маленький пансион, где вы укрылись.
Весна метнула в окно солнечный луч, заставивший его зажмуриться.
– Но Митци собрала вещички тем же утром, на рассвете. Она уехала, не оставив адреса.
Джей Джей открыл глаза.
– После этого дедуля убрал перо и чернильницы и перестал писать дневники.
Джей Джей не знал и никогда не узнал, что он был первым человеком, видевшим слезы Артемисии, но в эту минуту, несмотря на свою молодость, он ощущал, как и старая дама, которую он никогда не видел до сегодняшнего дня, скорбь по безвозвратно упущенному вальсу, острое лезвие непоправимого абсурда.
Он отмахнулся от богатого выбора мысленных формулировок, чтобы тактично проститься.
Она утерла слезы, погладив большим пальцем под глазами, незабытым жестом юной кокетки. И заговорила первой:
– Джей Джей, не испортите все, как Нельсон и я… Жизнь может быть такой глупой. Давайте не будем создавать ей конкуренцию.
– Я постараюсь, – ответил он с чуть натужной веселостью.
Она удерживала его, ее костлявые руки были уже сухи.
– Мой мальчик, я стара и серьезна. Время, о… Оно наш главный противник. Не верьте ему, когда оно нашептывает вам: ждите, – это уловка. Уловка, из которой можно извлечь урок.
Теперь она сжимала его запястья, серьезно, пылко.
– Молчать – вот смертный грех. Поговорите с ней, не медлите.
Их взгляды встретились.
– Я видела ваше лицо, когда вы провожали ее сегодня утром. Поговорите с ней. Поговорите!
– Хэдли?.. – удивленно пробормотал он.
Она молча закусила губу.
– Хэдли не питает ко мне любви.
– Откуда вам знать? Вы ее спрашивали? Говорили ей о своей, о той, что я прочла в ваших глазах, когда она появилась?
Зеленые радужки заглядывали ему прямо в душу.
– Вас останавливает ребенок? – спросила она, вдруг выставив вперед подбородок чуточку свирепо. – Он вас удерживает? Или… генеалогия Тайлер Тейлора?
– Что? Да ничего подобного.
Он сжал пальцами лоб, словно желая изгнать из головы бог весть какие мысли или страдания.
– Огден? Чем племянник Хэдли может мне…
– Ее племянник!
Он замолчал, не в силах проглотить ком в горле. Глаза Артемисии были пламенем, двойственным пламенем, от которого было и больно, и светло.
– Ох, – вздрогнул он после долгой игры в гляделки. – Я понял.
Его плечи ссутулились. Он надел шляпу, заметил, как дрожат руки, и остался стоять, точно пригвожденный.
– Такая мужественная малышка! Ребенок вас останавливает? – снова перешла она в наступление. – Он меняет ваши чувства?
Джей Джей наклонился, поднял Мэй Уэст с ее колен и почесал ей подбородок.
– Боюсь, абсолютно никак, – произнес он с расстановкой. – Просто я не догадывался и даже не представлял себе эту… ситуацию.
Он уткнулся носом в теплую шерстку кошки.
– А ведь я должен был понять. Как я мог быть так слеп… Трижды глупец.
Он положил кошку ей на колени и медленно пошел к двери.
– Я вернусь пешком через Центральный парк.
– Вы не слепы и не глупы, – сказала Артемисия. – Просто молоды. Как же вам повезло.
На пороге он обернулся.
– Спасибо, Митци.
– Вам спасибо, Джей Джей.
Уже на лестнице он уставился на носки своих ботинок.
– В конце концов, нет, вы на него не похожи… Джей Джей?
Кривая улыбка снова растянула деревянные губы Артемисии.
– Вы играете в покер?
– …
– В эту игру, в которой мышка воображает себя кошкой, а кошка тигром.
– Хм, иногда. Когда один из моих друзей устраивает мальчишник.
– Приходите на партию как-нибудь вечерком. С нами вы сделаете успехи. Кто-нибудь регулярно кладет в карман состояние Вандербильтов и Рокфеллеров… в шоколадках.
– Я обожаю шоколадки.
Поклонившись, он удалился.
– Спасибо, мой красавчик, – пробормотала она закрытой двери.
Взгляд ее скользнул по сафьяновым блокнотам, лежавшим далеко на круглом столике. Рядом открытая фетровая коробочка, останки перьев, жемчужин и клювиков.
Кольцо на белом атласе.
Она надолго залюбовалась им.
Потом, не дрогнув, точным и решительным жестом женщины, которой кольца и другие украшения хорошо знакомы, Артемисия надела его на палец.
6. The donkey serenade[26]
В зеркале своего лифта (№ 2, по прозвищу «Топаз») Джослин проверил, ладно ли сидит форма, чуть сдвинул набок опереточное синее кепи и нажал кнопку ноль. Менеджер, мистер Ван Киллерфилзее, требовал, чтобы его служащие заступали на нижнем этаже, подальше от глаз завсегдатаев Хаксо-билдинг. Главное, не смешивать божий дар с яичницей.
Что за утро! Джослин вышел очень рано, чтобы проводить Дидо в лицей. Он нес ее книги. Ему это нравилось.
– У меня две руки, как и у тебя, – протестовала она.
– Дело не столько в числе, сколько в массе, – отвечал он, улыбаясь уголком рта.
– Что ты имеешь против моей массы?
– О, только не меняй ее.
Она просунула руку под его локоть, и они сделали крюк мимо пруда с тюленями в Центральном парке.
– Скоро бейсбольный матч в Эббетс-Филдс. «Янкиз» – «Доджерс». Битва будет кровавая. Я за «Доджерс», – добавила она, показав свои красивые зубки. – Джо, ты должен непременно приобщиться к этой игре, пока… пока ты не…
Пока он не уедет во Францию. Они поклялись больше не говорить об отъезде. Ежемесячный шоколадный треугольник «Тоблерона» начал всерьез горчить, и Джослин запрещал себе об этом думать.
– Я порылся в теме, – поспешно ответил он. – Эти правила непонятнее квантовой физики. А ведь физику я обожаю.
– Я тебе объясню, Сверчок Джимини. Буду исходить из принципа, что у тебя мозг кузнечика, хоть ты и ас в физике. Имя Бейб Рут[27] тебе что-нибудь гово…?
Она вдруг резким жестом отстранила Джослина, вырвав у него сверток с книгами. И с решительным видом зашагала, устремилась, как будто мирная залитая солнцем аллея была Красным морем, воды которого расступились.
Враждебно вздернув подбородок, она обратилась к человеку в сером пальто и серой шляпе, которого Джослин совершенно не заметил.
– Вы знаете, какой фильм я видела вчера. Вы записали в своих досье, какие хлопья я ем на завтрак. И сколько носков я постирала на этой неделе. Вашему патрону, мистеру Дж. Эдгару Гуверу, интересно знать, какие книги я читаю?
Дидо освободила томики от ремешка и принялась перечислять названия, складывая книги стопкой в руки ошарашенному незнакомцу. Она провозглашала, как с трибуны:
– «Скотный двор» Джорджа Оруэлла! Притча против всякой диктатуры, особенно коммунистической! «Незримая стена», или как Америка умеет себя вести так же скверно, как нацисты! «Осквернитель», в котором мистер Фолкнер рассказывает нам, что можно быть черным и необязательно виновным! «Загнанных лошадей пристреливают»… А! Еще сказки Андерсена! «Девочка со спичками», не суд ли это над теми, кто слишком много ест под носом у тех, кто не ест ничего? Я делаю за вас вашу работу, господин из ФБР. Не благодарите меня! Я всего лишь американская гражданка, а книги еще в свободной продаже!
Мужчина стоял разинув рот. Но когда она пошла на него, скрестив на груди руки, точно горделивая Жанна на костре, он резко изменил поведение и холодно смерил ее взглядом из-под полей своей серой фетровой шляпы. Спокойно, как нечто само собой разумеющееся, он побросал книги одну за другой в урну для мусора и удалился без единого слова.
Она усмехнулась, чтобы подавить слезы, которые жгли ей грудь, грозя задушить.
– Скажите мистеру Гуверу, что, вместо того чтобы тратить наши налоги на шпионаж за Америкой, пусть лучше финансирует библиотеки для повышения культурного и духовного уровня своих агентов… Если они умеют читать!
Дрожа с головы до ног, она достала книги из урны, а серый человек между тем скрылся за деревьями.
– Чертовски смело, мисс, – шепнул ей один из зевак, наблюдавших за сценой. – Но вы все-таки осторожней.
Она медленно вернулась к Джослину и довольно долго не могла произнести ни слова. Он обнял ее, и она позволила себе разрыдаться.
– Мерзавцы. Но я тоже не прячусь.
Джослин чувствовал гордость. Гордость и бессилие.
– Чудеса, – шмыгнула она носом. – Теперь мне страшно.
Ему тоже.
У ограды школы «Тойфелл» она оставила его, коротко чмокнув в щеку. В Америке можно было нарваться на штраф за french kiss[28] на людях. Он впервые пожалел, что не находится с ней в Париже.
– Пока, Сверчок Джимини! – крикнула Дидо, направляясь к группе учениц.
Несмотря на еще влажный нос, она заметно взбодрилась. Или очень хорошо притворялась.
Автобус в обратном направлении еле тащился по пробкам 31-й улицы, так как весна выпустила в город всю свою фауну, и отнюдь не только типов в серых шляпах и пальто. Все же Джослину удалось явиться точно вовремя на рабочее место.
В Хаксо на двадцать втором этаже ждала группа: четыре юриста из адвокатской конторы «Томпсон, Андрасси, Джарвис & Боллбуш», чьи кабинеты располагались справа по коридору. Джослин уже научился различать некоторые лица в Хаксо-билдинг, хотя пятьдесят восемь этажей еще скрывали множество тайн.
– Hi, Джо! – поздоровался мистер Андрасси, сорокалетний мужчина, носивший (и с трудом выносивший) парик.
Часто мистер Андрасси, пользуясь тем, что был один в кабине (с Джослином, но лифтер не в счет), без стеснения приподнимал его и с наслаждением чесал голову, лишенную волосяного покрова.
Сегодня мистер Андрасси был не один. Парик крепко сидел на голове.
– Подпишите этот чек, – советовал он своему коллеге мистеру Боллбушу. – Оставьте мне черную работу, я сам впишу цифру и мое имя.
Мистер Джарвис, мужчина лет шестидесяти, которого Джослин однажды застал боксирующим с воображаемым противником перед зеркалом «Топаза», туманно проронил:
– Бог дает нам горести и трудности. Дьявол – бренди и French fries[29].
Они вышли на первом этаже. Джослин успел помахать своей коллеге Слим, которая управляла лифтом № 3 (по имени «Рубин»). В проеме закрывающейся двери ее губы беззвучно выговорили: «Привет, Джо!»
Новый поток пассажиров взял штурмом кабину Джослина.
Восьмой. Двенадцатый. Тринадцатый. Двадцать первый. Потом прямиком на сорок третий. Рабочий день закончится в три, и он помчится отсиживать свои четыре часа на занятиях в Пенхалигон-колледже.
Нью-йоркские лифты не переставали его ошеломлять. Во Франции, как правило, надо было потянуть тяжелую решетку, которая отъезжала с оглушительным лязгом, и толкнуть скрипучие деревянные створки. Видимые провода вибрировали, как струны виолончели. Поднимаясь, можно было успеть поболтать с консьержкой, натиравшей пол на лестнице.
Здесь – ничего подобного. Кабина в Хаксо-билдинг едва слышно шипела, размером была в три раза больше ванной в «Джибуле» и комфортна до роскоши. Она походила на шикарную кондитерскую, с двумя скамейками, обитыми миндально-зеленой кожей (на которых регулярно разваливался мистер Стронджер, мастер педикюра с семнадцатого; он страдал от косточки на ноге), пышным ковром заманчивого лакричного цвета и почти богемским зеркалом.
Ее стены, атласно поблескивающие, как слоновая кость, предлагали вам две картины. Две возможности счастья в серебряных рамах: на одной вы участвовали в регате в Нантукете; на другой Ван Гог дарил вам свои ирисы. В центре коврового покрытия лежал маленький круглый коврик, которого, по необъяснимой причине, все избегали.
Алтея Хатчесон вышла из кафетерия на седьмом этаже. Она загасила сигарету (да, в кабине были и три пепельницы, все из оникса).
Сегодня на голове миссис Хатчесон красовалась шляпка из бархата и соломки, плоская, как камбала, украшенная мини-вуалеткой, которая не скрывала ее глаз, голубых, как у Елены Рубинштейн. Она каждый день меняла шляпки и работала на пятнадцатом в «Нью-Комет», где сочиняла рекламные слоганы для кукурузы в банках и мясных консервов, пластмассовых зонтиков, зажигалок с защитой от ветра и лака для ногтей.
– Кё понсе ву дё моу нуво шапо?[30] – с трудом выговорила она. Эту фразу она наверняка разучивала несколько часов.
– Никогда не видел ничего симпатичнее, – ответил он по-французски (и нажал кнопку 15). – Ставлю ужин с Кэри Грантом, если ваш голос так же красив, как ваши перья, то вы – Феникс наших дубрав.
Она на всякий случай прыснула, очень мало зная французский и совсем ничего о Лафонтене. Джослин оценил шляпку с усиленной эзотерической мимикой, подергивая себя за ухо.
– Нет, – заключил он.
– Нет? – переспросила миссис Хатчесон, готовая встревожиться.
– Нет. Не меняйте ни перышка. Эта bibi[31] превосходна.
Миссис Хатчесон повела носом, похожим на редиску формой, влажностью и цветом, и вышла из прибывшего по назначению лифта.
– Bon voyage![32] – бросила она, семеня по коридору напротив.
Джослин нажал кнопку, удерживающую двери открытыми. Он любовался ее быстрой походкой, хотя двигалась она почему-то медленно, и узкой юбкой, позволяющей ей только очень-очень-очень мелкие шажки.
Она скрылась. И тут он увидел Алисиного Кролика.
Он удержал дверь, оторопев. В Хаксо-билдинг Кролик появлялся только на этом этаже. На пятнадцатом. Странно, не правда ли? Джослин осторожно высунул одну ногу из кабины.
Обычно Кролик являлся ему с идеей или вертевшимся на языке словом. Или с образом, воспоминанием… Короче говоря, что-то знакомое, принесенное ветром с Дальнего Запада его подсознания, мелькало в голове так мимолетно, что мозг не мог его удержать. В точности как Алиса на берегу реки видела убегающего Белого Кролика.
Кролика придумала его мать для семейного пользования. Бруйяры единственные на свете могли видеть его, говорить с ним и о нем – о Кролике.
Джослин огляделся. Он видел только Кролика. Конторы, кабинеты, офисы сдерживали за закрытыми дверьми глухой гомон трудящегося человечества.
Где-то играли на пианино, ноты были приглушены стенами и тройной толщиной ковра. Табличка в холле указывала, что в Хаксо-билдинг среди тысячи видов деятельности есть и музыкальная школа, но Джослин еще не встречал ни учителей, ни учеников, их расписания не совпадали.
Кролик насмешливо помахал ему лапкой и скрылся за поворотом.
Опытные пальцы исполняли сонату К. 263 Скарлатти. Джослин хорошо знал эту сонату. В последний раз он играл ее в шале в Вермонте, в свою зимнюю эскападу с Дидо и Космо.
Но что этот музыкальный фрагмент должен был ему напомнить? Как он ни ломал голову, не мог понять, откуда взялся Кролик. Он помнил, как неустанно сражался со стаккато диминуэндо на пианино бабушки с дедушкой в Сент-Ильё, во время войны. Вой на…
При чем тут она? Он задумался. Кролик исчез, оставив ему эту загадку.
Лифт вызвали с шестнадцатого. Джослин вяло вернулся в кабину, и металлические двери заглушили Скарлатти с его пресловутой сонатой К. 263.
На площадке шестнадцатого мисс Шаумшлагер, секретарша патрона, раздраженно постукивала ногтем по круглому воротничку.
– Проблема с управлением, Джо?
– Нет, мисс Шаумшлагер. Я… я только видел, как по коридору бегал кролик.
Она искоса взглянула на него.
– Вы пьете, надеюсь, только пепси-колу?
Он весело и виновато вспомнил волшебный томатный сок, который разделил с Билли Холидэй однажды вечером в «Боп-Ча».
– Нет… еще кока-колу.
– Кролик, говорите?
– Весенние соблазны, мисс Шаумшлагер.
Девятый. Восьмой.
– Кролик или… э-э… крольчиха? – осведомилась она.
– Ни брюк, ни платья, ни даже купальника, так что с уверенностью не скажешь. Он был голый.
– Голый кролик? – повторила она, поморщившись.
На седьмом, где помещался ресторан самообслуживания, он обменял мисс Шаумшлагер на толчею машинисток, ассистентов и секретарей. На первом этаже его лифт открылся одновременно с лифтом Слим.
– Ну и лицо у тебя, – сказала она, пока людской хаос растекался по просторному холлу.
– Знаешь… про Кролика? Я снова его видел.
– Опять на пятнадцатом?
– Опять на пятнадцатом.
– Попроси морковку у Хильды в кухне. Это задобрит твоего грызуна, и он, может быть, расскажет тебе свои мемуары.
Он помчался на третий, где ждал мистер Альбадилья, местный пожарный.
– Hi, Джо! Как дела? Все еще влюблен? Меньше, чем вчера, и больше, чем завтра, а?
Он раскатисто рассмеялся и откусил кончик сигариллы.
– Мне звонят с двадцать девятого. Вероятно, кто-то не потушил окурок.
Джерри Альбадилья был отцом девяти детей и ждал десятого (может быть, и одиннадцатого, у него часто рождались близнецы). Это вкупе с сапогами пожарного придавало ему вид людоеда.
Секретарша патрона вновь появилась на седьмом, возвращаясь из ресторана с картонным стаканчиком чая в руке.
– Мисс Галлахер! – воскликнул людоед Альбадилья. – Какой у вас сегодня красивый воротничок.
– Не Галлахер. Шаумшлагер, – поправила она, отпив глоток. – Спасибо за комплимент, мистер Альбадилья.
Альбадилья подмигнул Джослину. Она носила только круглые воротнички, которые во Франции называют «Клодина».
– Это что-то значит? Ваша фамилия?
– Я не знаю, мистер Альбадилья, – ответила она, чуть зардевшись. – Она швейцарская.
Ей не хотелось, чтобы ее считали немкой. В конце концов, на дворе был 1949 год.
– Фанфарон, – прошептал Джослин, когда она вышла на шестнадцатом.
– Что?
– Шаумшлагер значит по-немецки «фанфарон».
– Фанфарон? Вау… Мисс Фанфарон, а?
Джерри Альбадилья громко заржал, суча ногами и хлопая себя по ляжкам, отчего кабина сотрясалась до двадцать девятого этажа.
7. Diamonds are girl’s best friend[33]
Они столкнулись в холле студии Эн-би-си, Пейдж – потому что пришла раньше, Шик – потому что опаздывала.
– Я не знала, что ты…
– Ты мне не говорила, что…
– Я иду что-нибудь съесть в кофешопе. У меня всего двадцать минут, – предупредила Пейдж.
– Хватит на листик латука. Даже с капелькой майонеза. Я умираю с голоду.
Они нашли свободную банкетку у большого окна, выходившего на статую Атланта перед Рокфеллер-центром.
– Я провела два часа в обществе тираннозавра в родах, утыканного булавками, – сказала Шик. – Фотосессия для «Дэйли-Бэби» с супер витаминизированной кашей. Пытка за сорок пять долларов с младенцем, которому вообще не нужны витамины.
– Что ты делаешь на фотографии?
Лицо Шик осунулось, макияж расплылся бурыми потеками под глазами.
– Я засовывала ему в рот ложки каши, а он выплевывал ее на меня и фотографа. Пришлось бежать под душ.
Они принялись за сандвичи с холодным ростбифом, которые когда-то заливали горчицей, кетчупом и соусом барбекю.
– А ты? – спросила Шик с полным ртом. – Ты никому не говорила, что работаешь на Эн-би-си, скрытница.