Научи меня жить

И ей бы понять, ей бы услышать, но в голове, словно петардами взрывается: изменил, обманул, при смерти.

– А Виолетта? Она где? – спросил Костя, когда весь запал прошел.

– Она на смерть, Кость. Мальчик жив, не особо пострадал.

Костя придвинул ей чашку с остатками остывшего чая и долго о чем-то думал, пока Вика рассматривала его четкий профиль. С детства знакомые черты: светлые пшеничные волосы и черные ресницы, обрамляющие огромные синие глаза, прямой нос и по-девичьи пухлые губы.

– Виолетта, она же одна совсем была, – проговорил Костя, а Вика нахмурилась, не совсем понимая, для чего он говорит очевидные вещи. – Кто теперь похоронами будет заниматься? Только не говори, что ты!

Вика застыла на мгновение, затем снова перевела взгляд в окно. Вообще ей казалось, что с того момента, как ей сообщили об аварии, кто-то поставил жизнь на паузу. Нет, она текла, но как-то лениво и медленно. Как густой сироп, в который превратились ее мысли и эмоции. Какие похороны, он что, издевается?

– По-твоему, я должна хоронить любовницу своего мужа? По-твоему у меня сейчас нет других забот, да? – тихо-тихо просипела она, проталкивая слова через горло.

– Есть, есть, Вика! И я знаю, что ты у меня добрая, вечно тебе жалко всех, Вик, но тут не тот случай. Ты не должна. – Костя ухватил ее за плечи, встряхнул легонько, и посмотрел так, что у Вики мурашки волной прошли от затылка до поясницы. – Только ты почему-то забыла что не одна, у тебя я есть, Вик. И я совершенно точно против, чтобы ты взвалила на себя еще и это. Не смей, слышишь?

Она как-то странно всхлипнула в ответ. Что-то жгучее внутри, что-то едкое не давало пробиться слезам. Оно рвало изнутри на части и не давало нормально дышать.

Оршанская встала, подошла к окну и уставилась на детскую площадку, по которой радостно скакали дети. Небо затянуло свинцовыми тучами, и некогда яркий цветастый ковер кленовых листьев превратился в гниющую серую массу. Из открытой форточки потянуло выхлопными газами и гарью. Вика с тоской подумала о том, что именно так и было у нее внутри: серо и душно.

Костя встал за спиной непозволительно близко. Прижался сзади и, обхватив Вику за плечи, развернул к себе, обнял так крепко, словно боялся что она растает. А она так и стояла, вцепившись в его рубашку, вдыхала незнакомый аромат. Когда они последний раз обнимались? Лет в пятнадцать, когда у Вики случилась первая любовь и дурные мысли лезли в буйную голову? Она всхлипнула один раз, второй, третий, но слез не было. Было просто уютно стоять вот так и тогда, и сейчас.

– Ты голодная?

– Нет, – ответила Вика. Думать о еде совершенно не хотелось, хотя с самого утра во рту не было ни крошки. Словно кто-то вообще выключил у нее аппетит. – Но я бы выпила еще этого чая.

– Да-да, конечно! – и Костя засуетился на кухне, неохотно выпустив Вику из рук.

А она наблюдала тихонько, смотрела, как друг детства “колдует” над заварочным чайником. Рассматривала незнакомую кухню. Как давно она не была тут? Лет пять, наверное, когда Костя в последний раз отмечал день рождения дома, в кругу друзей. Он тогда вот так же “колдовал” с травками, заваривая для нее ароматный чай. И сейчас. Щепотку того, щепотку другого, помешать, поднести к носу, фыркнуть смешно, словно огромный кот, и снова насыпать туда что-то, залить кипятком и накрыть огромным махровым полотенцем. Волшебство прям.

Костя повернулся, подмигнул ей, как когда-то в детстве и разлил по чашкам чай, то высоко поднимая чайник, то опуская его к самой чашке, а Вика сидела, завороженная этим таинством и не могла проронить ни слова. Будто какая-то невидимая нить, что была натянута до предела, наконец ослабла, и она смогла вдохнуть хоть чуточку легче.

В тот вечер она осталась у друга. Они просто молчали и думали каждый о своем. Лишь изредка Костя прерывал молчание чем-то вроде:

"Я не мог тебе сказать, прости" или " А про пацана я только недавно узнал".

Но, натыкаясь на отсутствующий взгляд, снова замолкал. Все это звучало так жалко, словно это он налево пошел, а теперь ощущал за собой вину. А потом Костя и вовсе ушел в комнату, готовить Вике спальное место, ведь отпускать ее сейчас куда-то было и правда страшно.

Вика лежала и смотрела на темный потолок, который иногда разрезали белые полосы света от фар проезжавших мимо машин. Рядом на диване тихо посапывал Костя, изредка переворачиваясь с боку на бок. А Вика все думала о том, как поступила бы на месте Кости? Смогла бы рассказать или носила бы все в себе в надежде, что правда никогда не выплывет наружу? На этот вопрос у нее не было ответа. Ведь она сама придерживалась политики, что в этом деле третий всегда лишний и заочно виноват.

Бронников за весь вечер звонил несколько раз, спрашивал как она, ни слова не говоря о Максе. Значит, без изменений, и это тоже не плохо. Не плохо ведь?

А Виолетта? Кто она? Бедная девочка, попавшая под обаяние ее мужа или фанатично влюбленная? Как только совести хватило… Иногда Вике казалось, что у девочки вообще проблемы с головой, настолько та замкнутой была. Взгляд этот пристальный, нездоровый какой-то, полный преданного обожания.

Хотя в одном она ее понимала: Это же Макс! В него невозможно не влюбиться. Обаяние и харизма во плоти.

Мистер "я помогу всем, не смотря ни на что". Тем более и он сам, и помощница из детского дома. Наверняка ответственность чувствовал за нее… И Виолетте он помогал… они помогали… И Вика никогда не была настолько неуверенной в себе, чтобы требовать от мужа брать на работу старушек пенсионного возраста. Виолетта, так Виолетта, дело его.

– Ты что, Оршанская, – прошептала Вика куда-то в темноту, – оправдание им ищещь? Совсем сбрендила что-ли? У нее сын от твоего мужа вообще-то! Ты ненавидеть их должна.

Но ненавидеть не получалось. Хотелось проснуться от этого кошмара и обнять Никиту. По сыну она соскучилась просто невыносимо. Надеялась, что вернется скоро. Вернется и все встанет на свои места.

Так она и провела ту ночь, ворочаясь на огромной кровати, в мыслях о муже, Виолетте и маленьком Грише, который наверняка мерзнет там, под тонким колючим одеялом.

А под утро снился ей Макс. Кричал что-то, барабанил руками по толстому разделяющему их стеклу, и таял, словно в тумане. А Вика бежала к нему, но как ни старалась, не могла и на шаг приблизиться. И как итог – проснулась с дикой головной болью.

Наутро Костя повез ее на работу, хоть Оршанская и порывалась вызвать такси, но болезненное состояние не способствовало боевому настрою, и в конечном итоге Вика махнула рукой, сдаваясь. Всю дорогу оба не проронили ни слова и лишь у самого отделения Константин решил нарушить тишину:

– Вика, я надеюсь ты не надумала там себе ничего и не будешь заниматься благотворительностью? Санитарку найми для ухода за Максом, и не смей взваливать на себя это.

– Без тебя разберусь, Филатов!

И прежде чем он успел бы что-то добавить, Вика выскочила из машины и, как ей казалось, бодрым шагом пошла в родное отделение.

Интересно, когда-нибудь коллеги перестанут смотреть на нее жалостливо? От этих сочувствующих взглядов только выть сильнее охота! И Вика поспешила скрыться ото всех в своем кабинете. Почему то именно тут ей казалось безопаснее всего. Она открыла шкаф, скинула халат, в котором вчера сбежала, и надела свежий, сменила обувь и застыла возле зеркала.

– На кого я похожа, господи? – она запустила пальцы в всклокоченные волосы и придирчиво всмотрелась в лицо. – Не мудрено, что все жалеют тебя, Вика. Ты похожа на чудовище. Месяц без косметолога, немыслимо!

Достала расческу из косметички и медленно провела по темным волосам, собрала их в строгий пучок, подтерла разводы от туши влажной салфеткой и вышла в коридор. Как в тумане добралась до отделения реанимации, открыла дверь ключ-картой, подошла к одной из палат и застыла. Она точно знала, что Макс там. Раньше она влетела бы к нему в палату и бросилась бы поливать его слезами, а сейчас вот стояла и не могла пошевелиться. Пока она не видела его своими глазами, можно было бы подумать, что все это ей приснилось, что не было ничего такого на самом деле. Вот сейчас она зайдет, увидит пустую кровать, а потом ей позвонит Макс и спросит, где ее носит, когда любимый муж вернулся из командировки…

Она стояла у палаты, укутанная этой лживой реальностью и воображала, что сейчас кто-то выскочит из-за угла и скажет, что все это была идиотская шутка. Посмеется, а она от души побьет шутника.

– Вика? – окликнул ее, низкорослый и крепкий мужчина.

– Дежуришь, Степан? – Вика постаралась скрыть дрожь в голосе, а еще надежду на то, что вот сейчас он ей скажет, что зря она тут. Что это была такая запоздалая первоапрельская шутка.

– Да, а ты к мужу? – разбил он одной фразой ее дурацкие фантазии.

Вика кивнула и отвернулась, не желая продолжать идиотский диалог.

– Дверь не могу открыть, – зачем-то сказала она.

Не говорить же, что она как пятнадцатилетняя дурочка надеялась, что это все либо сон, либо шутка?

– В смысле? – он подошел, надавил на ручку, дверь поддалась. – Да вот же…

Виктория, словно ныряя в холодную темную воду, задержала дыхание и перешагнула порог палаты. Кровать, куча аппаратуры, небольшая тумбочка для медицинского персонала и стул. А еще самый дорогой и жизненно необходимый человек, бессознательно лежащий на светлых простынях. Вика присела на стоящий рядом с кроватью стул и металлические ножки мерзко заскрипели по кафельному полу, заставляя ее поморщиться.

Спустя пару минут она, наконец, решилась взглянуть в лицо Максиму. Смуглая кожа, темные волосы ярко контрастировали с белым бельем, а густые черные ресницы отбрасывали на щеки легкую тень. Опухший и перебинтованный, с торчащей из горла трубкой, он был сам на себя не похож, если бы не яркая родинка над верхней губой и три на щеке, образующие идеальный треугольник… Хотя зачем врать, она бы узнала его любым. Виктория коснулась его руки, прошлась ухоженными пальцами от запястья до плеча, убрала налипшую на лоб прядь темных волос. Сердце щемило от боли. Вика всхлипнула, закрыла рот рукой, чтобы не разреветься в голос и плотно смежила веки. До разноцветных кругов перед глазами.

Господи, ужас какой! Что она вообще тут делает? Почему до сих пор рядом, после всего того, что узнала? Она нервно крутила на запястье тонкий обруч дорогих часов – подарок мужа на годовщину, и словно мало ей было боли, воскрешала в памяти все, пытаясь вспомнить, когда их дорожка свернула не туда?

Пыталась и не могла.

Или настолько слепа была?

Еще недавно все было хорошо, она счастливо улыбалась, принимая подарки на годовщине свадьбы вечером. Слушала поздравления от сына и его девушки, от Костика, что был другом семьи все двадцать лет. И ведь тогда он знал уже все, знал и молчал.

Мужская, мать его, солидарность.

А потом была ночь, когда Вика с Максом сбежали с праздника домой, словно им снова двадцать, они набросились друг на друга еще в прихожей, яростно сдирая одежду, клеймя поцелуями давно изученное вдоль и поперек тело. Макс всегда был нетерпимым в сексе. Зачем ждать и тащить жену в кровать, когда можно взять ее прямо в прихожей, закинув стройные ножки себе на талию? Или в ванной, прямо перед зеркалом брать ее сзади, и кайфовать от наслаждения. И она кайфовала вместе с ним. Кончала всякий раз громко выкрикивая его имя, а он сжимал ее тело в огромных ладонях и зарывался носом в растрепанные волосы.

Вика провела тонкими пальцами по крепкой мужской руке, всхлипнула и отвела взгляд. Столько эмоций, что казалось бы, если добавить еще немного и сердце остановится, не выдержит нагрузки, ну или лопнет к чертовой матери.

Вика нервно переплела пальцы и сгорбилась, поникла. Спокойствие, казалось бы, теперь навсегда ее покинуло. Она каждую минуту думала о том, что будет с ними, когда муж очнется. И что будет с ней, если этого не произойдет никогда. Слезы сами наполняли глаза и катились по щекам. Наконец-то она плачет, дает волю слезам рядом с ним. Вика перевела взгляд на окно и уставилась на муху, бесполезно бьющуюся в стекло, в бесконечных попытках вылететь на волю, и ощущала себя сейчас точно так же. Ей тридцать девять, за спиной двадцать лет брака. Целая жизнь, если подумать. Целая жизнь, которую, как она думала, они с Максом посвятили друг другу…

Вика вновь покосилась на мужчину, неподвижно лежащего на больничной койке.

“И чего же тебе не хватало, Оршанский?”

Виктория зарылась пальцами в волосы и снова уставилась на многострадальную муху, бьющуюся о стекло. Казалось бы, вот она, свобода, за тонкой гранью, ан нет! Затем она снова посмотрела на мужа и подумала о том, что даже теперь не желает ему зла. Все, что могло, с ним уже случилось, и оставалось молиться, что он выкарабкается.

– Ну ты же сильный, Оршанский, вставай, – прошептала на грани слышимости.

– Сколько боли ты принес нам, Оршанский? И все для чего? Ради чего?

Телефон завибрировал в кармане и Вика на автомате вытащила его. На экране всплыло сообщение от Кости:

“Перезвони мне, как сможешь”

Дверь тихо скрипнула, Вика обернулась на звук и вопросительно уставилась на застывшую санитарку. Встала, нервно поправляя полы халата. Там, в другой жизни, она бы обязательно выставила персонал вон и сделала бы все сама. Но она тут, в этой реальности, где муж изменил ей и ловко обманывал на протяжении нескольких лет. Будь она идиоткой, обязательно поверила бы Костиным россказням про “один раз” и “совершенно случайно”. Из нее не один год уверенно делали дуру и это было больно. А в купе с аварией сам факт предательства и вовсе ощущался как взрыв, который разорвал ее жизнь на мелкие кусочки. Она бросила еще один тоскливый взгляд на мужа, затем подошла к санитарке и сунула ей в карман хрустящую купюру.

– Заботьтесь о нем, как о своем сыне, Маргарита Петровна.

– Да что вы, – растерянно прозвучало в ответ. – Я же за так, не надо было.

– Берите и не спорьте. И остальным сменам передайте, никого не обижу.

Виктория шла по коридору, обхватив себя за плечи. Зябко так, хоть и отопление уже включили. Или ей просто всегда теперь будет холодно? Жизнь в одно мгновение стерлась в мелкую крошку которую раскидало по округе безжалостным ветром, а Вика бессмысленно открывала и закрывала рот, стараясь сделать вздох, только выходило как-то неуклюже.

Глава 2

Вика сидела за рабочим столом, разбирая скопившуюся гору макулатуры, когда в кабинет вошел Бронников. Одет, как всегда, с иголочки. Черные с проседью волосы уложены в аккуратную прическу. Станислав Сергеевич присел на рядом стоящий стул, облокотился о стол и, положив подбородок на кулак, внимательно уставился на Вику. А та замерла от страха, ведь если пришел, значит принес какие-то новости, иначе зачем ему быть тут? Всю неделю она, словно ничего и не было, поднималась с утра и шла на работу. Ей казалось, так будет легче. А еще каждую ночь ей снилось, что она заходит в палату, а там никого, лишь только заново выстланная пустая кровать. И такой ужас охватывал, что она неслась убедиться. Убедиться, что все в порядке, не смотря ни на что.

– Нам поговорить нуж…

– Что-то с Максом? – перебила его Вика, нервно сцепив пальцы. Зажмурилась, готовясь ко всему, и не сразу поняла, почему ледяным рукам вдруг стало так горячо.

– Максим стабильно, – ровным голосом сказал Стас, сжимая ее холодные пальцы в своих горячих, а Вика поняла, что все это время не дышала. – Я по другому вопросу, Вик. Тут график медсестрам составить надо, новенькую со мной в смену поставить надо, помнишь?

Виктория кивнула, выдохнула облегченно, виновато улыбнулась Стасу и погрузилась в работу. Она этот график должна была еще два дня назад составить, но впервые ее работоспособность давала сбой. Сколько лет она тут? Всю жизнь, кажется, но так стыдно перед Стасом ей не было еще никогда.

– И еще, – между делом проговорил Станислав, по-дружески сжав Викину руку, – слышал из сестринской, что вчера из соцслужбы звонили, мальчика заберут, как только выпишем. И насчет тела девушки, если никто не готов взять на себя похороны, они этим займутся.

– Вот и славно, – еле выдавила она, хотя мысль о мальчике больно резанула там, где-то очень глубоко. Вика попыталась вытянуть руки из его крепкой хватки, но Бронников лишь сильнее сжал пальцы, почти до боли.

– И когда это ты стал сплетни собирать, а?

Вика попыталась отшутиться, но вышло не очень правдоподобно, и этот выпад Стас пропустил мимо. Просто посмотрел сочувствующе, как доктор на умирающего, отчего на душе стало еще противнее.

– Вик, тебе отпуск нужен. Давай, а? Я все подпишу, не помрем без тебя пару недель. Ты и так ночуешь тут.

– Я… подумаю, ладно? – Оршанская прикрыла глаза и выдохнула. – Дома совсем тоскливо, понимаешь?

– Ты взвалила на себя слишком много, Вик, всего, такого…

– Какого такого, Стас? Ну, какого? – перебила она, начав заводиться.

– Работы, Вика! Сколько раз говорил тебе – в отпуск иди! Косячишь, Вик, рассеянная стала, невнимательная. И я не как начальник тебе сейчас говорю, смотреть на тебя больно, ты как привидение эти дни тут ходишь. Отдохнуть тебе… – он не договорил, споткнувшись о её взгляд, придвинулся ближе.

– Как вы меня достали, – прошептала Вика, рассматривая заваленный бумагами стол. – Все на куски развалилось, Стас, я просто сама пытаюсь не развалиться.

– Тише, тише, – он погладил большим пальцем ее запястье, отчего приятное тепло разлилось по телу. – Никита знает?

– Знает, как только сможет, сразу прилетит. У них там строго все в военном, сам знаешь. Думаю, что через пару дней точно будет тут.

Звонок телефона прервал эту странную беседу и Вика приняла вызов от незнакомого абонента. Она почти машинально что-то отвечала, затем распрощавшись с собеседницей, отложила мобильник в сторону и как-то совсем испуганно посмотрела на Стаса.

– Что такое?

– Мне звонили. – Вика нервно заправила выбившуюся из тугой прически прядь волос за ухо. – Надо вещи Макса забрать, или их уже забрали я так и не поняла…

Ощущая полную растерянность, Виктория все же освободила ладони из твердой хватки Бронникова и отодвинула от себя стопку с историями болезни, затем переложила ручку с места на место, смахнула со стола невидимую пыль. Как ей хотелось прямо сейчас стать этой самой пылью, чтобы смахнули и забыли.

Интересно, все эти люди, они когда-нибудь оставят ее в покое?

Еще недавно она была счастлива, и всего за какие-то считанные дни жизнь сделала крутой вираж, и ее машина на полном ходу слетела с серпантинной дороги и провалилась в пропасть.

– Я отвезу… – начал было Бронников, но дверь в кабинет распахнулась без стука и в нее, словно вихрь, влетел Константин.

– Вик, нам в офис позвонили из органов, искали твой номер. Про вещи говорили, – тараторил он без умолку, машинально пожав руку сидящему на стуле мужчине.

Вику уже начинало потряхивать от злости. Ну почему никто не желал хоть на минуту отстать от нее? Какие, к черту, вещи, когда всю привычную жизнь перемололи огромные жернова, да так, что хруст костей на всю округу стоял?

– Я все забрал, Вик, – словно не замечая ее состояния продолжал Костя, а Бронников лишь молча наблюдал, в удивлении вскинув брови. – Поехали, покормлю тебя, и вещи закинем.

– И как же так вышло, позволь спросить? – Станислав в упор уставился на Викиного знакомого. Насколько он помнил, вещи выдавались полицией только родственникам и под роспись.

– У меня брат там работает, да и Вике не до этого, а забрать надо было, – по-своему расценив молчание подруги, Костя ловко подхватил Вику под руку, подвел к шкафу и достал пальто.

– Я не хочу… – ну почему никто не может хотя бы сделать вид, что все нормально? Они же душу всю сочувствием своим долбаным вынимают.

– Что? – Филатов нахмурился и кажется только сейчас обратил внимание на то, что она застыла на месте, прикрыв глаза.

– Вик…

– Я никуда не поеду! Идите к черту все, а? Сожги эти вещи, вынеси на помойку, скинь в пропасть, только оставьте меня в покое уже! Все!

– Но…

– Ты слышал, она не хочет.

Бронников встал рядом с Викой, готовый защитить в любой момент.

–– Вик…

– Отвали, мужик, – начал было Бронников, но Вика взмахнула рукой, призывая замолчать. Весь этот фарс ей порядком надоел.

– Уйдите отсюда, оба, – процедила, желая, чтобы вещи эти сгорели синим пламенем, чтобы все эти люди исчезли и никогда не попадались ей на глаза.

И настолько рассерженной она была, что даже не слышала, как Бронников предложил ей свою помощь. И пусть ее уволят после того, как нахамила начальству, пусть прямо сейчас и без выходного пособия выкинут на улицу, но лебезить перед Стасом теперь у нее не было никакого желания. И соблюдать субординацию не получалось никак.

Когда дверь за мужчинами закрылась, Вика без сил присела в рабочее кресло, уперлась лбом в сложенные на столе руки. Голову захотелось оторвать, промыть под проточной водой ото всех ужасных мыслей и приставить обратно. Снова картинки, подбрасываемые воображением, плясали перед глазами, и на каждой из них муж обнимал не ее, целовал не ее и шептал на ушко всякие безумные глупости опять же не ей. Сегодня идти к мужу у Виктории не было никаких сил, потому что знала: стоит увидеть – снова расплачется, расклеится. Поэтому, ограничившись звонком на пост дежурной медсестры, Вика решила все-таки идти домой.

Оршанская совершенно точно ощущала себя марионеткой. Кто-то сверху нелепо дернул за веревочки, и вот она уже стояла обутая в любимые замшевые сапожки, еще одно движение невидимого кукловода – и тонкий вязаный берет спрятал под себя идеальный пучок. И настолько она погрузилась во все это, что совершенно не заметила, как вышла из кабинета, очухалась только, когда на нее налетел маленький вихрь.

– Ой, – вскрикнул кто-то снизу, заставив Вику остановиться.

Она перевела взгляд вниз и застыла. Мальчишка поднялся с пола и потер ушибленное мягкое место, смешно сморщил нос, прям как Никитка в детстве. Или как Максим, когда что-то не получалось.

Вика застыла, и мальчишка лишь молча рассматривал незнакомую женщину.

– Вы маму мою не видели? – спросил тихо-тихо, а Вика за горло схватилась, не зная, как сделать следующий вдох. Зажмурилась, встряхнула головой, открыла глаза, но мальчишка по прежнему стоял перед ней. Тонкий и несчастный.

Вика попятилась от него.

– Не знаю, не видела, – еле проговорила она и, обойдя мальчика, почти бегом направилась к выходу.

“Главное не оборачиваться, не оборачиваться!” – думала она, пока летела по коридору. И давила в себе желание закутать мальчишку потеплее, а еще накормить до отвала, а то совсем уж тощий, того и гляди сквозняком снесет. И совсем уж не к месту бабушкин анекдот про дистрофиков вспомнился.

– Даша! – прикрикнула она, входя в детское отделение. – Ну конечно, на посту никого! Ау!

Вика прошла в столовую и застыла в дверях, недовольно разглядывая компанию девушек.

– Чаи гоняем? Вас оштрафовать всех сразу или по очереди?!

– Виктория Валерьевна…

– У вас пациенты из отделения голышом сбегают, а вам хоть бы что!

Вика кричала в первый раз за долгое-долгое время. И непонятно, что ее взбесило больше: что дежурная медсестра покинула пост, что пациент сбежал или что сбежал именно Гриша?

На кухне сразу все засуетились, чашки и печенье мигом исчезли со стола. Вика обернулась – в проеме дверей, что вели на этаж отделения, стоял Гриша и дрожал на сквозняке. У Вики сердце сжалось от боли, до того на Никитку маленького похож. Она зажмурилась и обратилась к медсестрам:

– Мальчика срочно чаем напоить и одеть его потеплее, не хватало еще, чтобы простыл он тут.

– Так не во что…

– Так найдите! И хватит уже пугать его службой опеки и про мать чтобы молчали все. Додумались тоже мне! – крикнула Вика и, дождавшись, пока Гриша зайдет в палату, все-таки вышла из больницы.

“Трусиха, трусиха!” – билась в голове противная мысль, но Вика с упорством гнала ее прочь.

“Что тебе стоило отвести ребенка в палату? А если бы заблудился? А если бы убежал?!”

Медсестры, поджав губы, разбрелись по своим делам, и лишь Даша, что осталась на посту, смотрела на Викторию, как на умирающую.

Невыносимо все это, ужасно.

Ну почему никто не может сделать вид, что ничего не было? Ну почему они смотрят так? Оршанская не могла больше видеть эти сочувственные взгляды, которыми провожали ее коллеги. Боже, какой же позор! Вика всхлипнула, посильнее запахнула теплое пальто и, ежась от промозглого октябрьского ветра, посеменила к стоянке такси. Ей требовалось успокоиться, ведь впадать в истерику на глазах у коллег было особенно унизительно.

– Вика! – это был Константин.

“И чего ему тут, медом, что ли, намазано?" Стоит, машет издалека. Неужели ждал все это время?

Вика подошла ближе и во все глаза уставилась сквозь тонкое оконное стекло на знакомую сумку, лежащую на заднем сидении. Зажмурилась с силой, затем открыла глаза, словно надеясь, что вещи исчезнут сами собой. Но куда там? Проклятая сумка, с которой муж по командировкам (по командировкам ли?) мотался, лежала на месте и никак не желала воспламеняться от одного только взгляда.