Тайный клуб психопатов

Билли-из-ларца ведет нас в кухню, где какому-то бедолаге выпала горькая доля всю ночь обслуживать кег с пивом. Тот приветствует нас и вручает мне пузырящийся пеной одноразовый стакан.

– Пойдем осмотримся! – кричу я Джессике прямо в ухо.

– Кого-то конкретно ищешь? – лукаво спрашивает она.

Не знаю уж, кто кого тут должен подкалывать, поскольку едва мы успеваем выйти из кухни, как на нее наталкивается какой-то парень в футболке «Доджерс»[32], и они тут же начинают болтать про бейсбол. Оставляю их друг на друга и продолжаю внимательно изучать толпу. Вижу какого-то настолько бухого парня, что он едва стоит на ногах, бессмысленно выпучив глаза. Вижу двух каких-то девчонок, вцепившихся друг другу в волосы. Несколько парочек упоенно сосутся, не обращая ни на кого внимания. Тающие на глазах надежды возрождаются вновь, когда я наконец замечаю Корди, сидящего на кожаном диване в окружении кучки каких-то других ребят и делающего мощный затяг из водяного бонга. Увидев меня, он неистово машет мне.

– Добралась все-таки!

Отпускаю какое-то уклончивое замечание в ответ и смотрю, как он опять присасывается к бонгу. Корди уже почти готов – пьян и обкурен одновременно. Он, должно быть, только что разговаривал с втиснувшейся рядом девчонкой, но та вдруг поднялась и ушла, оставив его в неловком одиночестве. Он подвигается, похлопывая по дивану рядом с собой. Подсаживаюсь к нему, улыбаюсь.

– А твой сосед тоже здесь? – спрашиваю у него.

– Уилл-то? Где-то тут. – Он неопределенно взмахивает рукой, безвольно мотая головой. Но тут, видно, с удивлением сознает, насколько я близко от него – вообще-то странно, если учесть, что из-за тесноты я прижимаюсь к нему чуть ли не всем телом. – А ты симпатичненькая! Тебе это уже кто-нибудь говорил?

– Он ужасный человек?

– Уилл-то? Да, может быть редкостным гондоном.

– Тебе никогда не хотелось навешать ему люлей?

– А то! – отзывается он, опять подхватывая бонг.

Решаю, что мне нравится Корди.

Вдруг слышу смех и оборачиваюсь через плечо. Рядом стоит группа «братьев» из САЭ – думаю, что постарше остальных, поскольку Дерек и Чарльз тоже в их числе. На Чарльзе великолепно сидящая рубашка на пуговицах, которую я одобряю, на груди значок: «Портмонта – в президенты». На нем буквально висит какая-то девица – именно висит у него на руке, смеясь ему в лицо. О боже. Какой кошмар. Еще одна подобная красотка сразу слева от нее смотрит на него коровьим взглядом. Ему даже нет нужды заигрывать в ответ. Уже собираюсь встать с дивана и что-нибудь на этот счет предпринять, как вдруг из толпы и угарного тумана выныривает какая-то блондинка, и Чарльз, распахивая объятия, подтаскивает ее себе под бок и крепко прижимает. Те девицы тут же упархивают, словно испуганные воробышки, а он целует блондинку в макушку. Совсем не тусовочным поцелуем. Этот поцелуй не говорит: «Я собираюсь тебя напоить и попробовать заняться с тобой сексом наверху, на сыром покрывале с эмблемой НФЛ».

– Кто это? – спрашиваю я, пихая Корди локтем.

– Кристен-то? Подруга Чарльза. Они вместе уже целую вечность.

– Какая может быть вечность в колледже?

Он икает.

– Тем не менее. Знаешь ведь, кто у него папаша? Типа как нефтегазовый король. Спец по фрекингу, рвет водой подземные пласты и все такое. А мать – из медиамагнатов. Не пойму, чё он тут ваще забыл, – произносит Корди, мотая головой.

И в самом деле – чё он тут забыл?

– Эй, братан! – слышится какой-то новый голос, обладатель которого тянется через меня, чтобы стукнуться кулаками с Корди. – Что это с тобой за красотка?

Поднимаю взгляд и вдруг даже перестаю слышать музыку, расшатывающую весь дом, смех и вопли вокруг, щелканье пинг-понговых шариков о стаканы с пивом. Время словно застывает. Над диваном буквально нависает Уилл Бэчмен, ухмыляясь на нас с высоты своего роста. Чувствую, как меня охватывает ледяное спокойствие.

Улыбаюсь ему, напоминая себе, что улыбка должна быть настоящей, когда достигнет моих глаз.

– Хлоя, – вежливо представляюсь я. Выжидаю, не узнает ли он меня – хотя уже несколько лет прошло. Все, что мне предстоит сделать на протяжении последующих пятидесяти двух дней, зависит от того, узна́ет ли он меня – придется менять все расчеты, если такое все-таки вдруг произойдет. Но ставлю на то, что вряд ли. Я выросла. Изменила имя. Хотя ничего не забыла.

Его физиономия пылает от алкоголя. Теперь, когда передо мной не фотки, более заметно, как его черты изменились с возрастом, но форма его нижней губы та же самая, и у него все те же желтоватые брови. Уилл Бэчмен. Подумываю выхватить автоматический карандаш из сумочки и воткнуть ему прямо в левый глаз.

– Хлоя, – повторяет он, улыбаясь. – Не так часто услышишь это имя…

– Ну да, – соглашаюсь я. – Не особо.

А фамилию Севр услышишь и того реже – именно по этой причине я никогда не указываю свою настоящую фамилию в своих аккаунтах в соцсетях. Мой план срастется куда более гладко, если Уилл так и не просечет, кто я такая.

Он присаживается на подлокотник дивана, и мы быстро проходим через обычные формальности: кому сколько лет, кто откуда родом (естественно, я давно уже заготовила фальшивую биографию, согласно которой я из Коннектикута).

– А ты откуда? – спрашиваю, чисто для виду прикладываясь к своему стакану с пивом.

– Томз-Ривер, Нью-Джерси; только избавь меня от анекдотов про джерсийцев[33].

Нет уж, Уилл, теперь тебе уже от многого не избавиться! Только не сейчас, когда я тебя наконец нашла!

8

Обратный отсчет: 48 дней

Ну все, Фаза Номер Один завершена: мы с Уиллом Бэчменом теперь в приятелях. На той вечеринке меня так и подмывало попытаться выманить его в какое-нибудь тихое местечко, но я приказала себе сосредоточиться на Фазе Номер Два: допросе с пристрастием. Однако теперь, когда он знает меня и доверяет мне, будет, похоже, не так уж сложно застать его без свидетелей. Он подписался на меня в «Инстраграме», но я не стала подписываться на него в ответ. Не хочу, чтобы обнаружилось слишком много связей между нами, когда он отправится кормить червей.

И Уилл, и Корди активно настаивали на том, что я просто обязана отправиться на тусовку великого и ужасного Чарльза на предстоящих выходных. Я уже хорошенько обмозговала все возможные варианты. Сама не знаю, что думаю об осуществлении Фазы Номер Два на тусовке Чарльза. Для начала те края мне совершенно не знакомы, так что я мало на что могу повлиять. И машины у меня нет. С другой же стороны, привлекает уединенность места. Дом – вернее, усадьба – расположен примерно в сорока минутах езды от Форт-Ханта, не так далеко от исторической усадьбы «Маунт-Вернон», принадлежавшей Джорджу Вашингтону. Из того, что удалось нарыть в сведениях о недвижимости, находящихся в открытом доступе, а также в «Гугл-картах», владения Портмонтов расположены прямо на том берегу реки Потомак, что относится к штату Вирджиния – на противоположном берегу уже штат Мэриленд. Вдобавок я не совсем уверена, что стоит появляться в доме Чарльза, когда он сам открытым текстом меня туда не приглашал. Формально это даже не его вечеринка – его предки мутят там очередное сборище по сбору средств на какие-то благие цели – может, даже для закупки маникюрных наборов для проштрафившихся руководителей высшего звена, томящихся в тюрьме для «белых воротничков», уж не знаю. Явиться туда в качестве неприглашенной и нежеланной гостьи – только привлекать к себе лишнее внимание.

Увеличиваю карту кампуса на своем компьютере. Если не в усадьбе Портмонтов, то где лучше всего провести допрос? Было бы достаточно просто напоить Уилла и прижать его в какой-нибудь пустующей комнате в штаб-квартире САЭ или, может, даже в его собственном доме, но в обоих случаях проблема в том, что это его территория и поблизости могут ошиваться его дружки. Еще один вариант: отправиться с ним в какой-нибудь клубешник, а потом пригласить на кофеек к себе в общагу – только чтобы заманить его в лабиринт учебных корпусов, отыскать где-нибудь пустую аудиторию и спокойно там все обстряпать.

– Соседочка, – слышу из-за спины голос Джессики. Даже не вздрагиваю. – Чем это ты занята?

– Пытаюсь понять, где у нас следующий семинар.

– Не желаешь прогуляться в «Старбакс»?

– Хочешь сказать, что надо надеть лифчик? – интересуюсь я. На мне клетчатые пижамные штаны и короткий топик с надписью «Капитан Очевидность» на голое тело.

– Еще чего! – Она тоже в пижаме.

Натягиваю свои мохнатые тапки, а она влезает в пляжные шлепанцы. Мы живем всего в квартале от огромного Центра студенческой деятельности, в цокольном этаже которого расположен «Старбакс» вместе с миллионом всяких прочих заведений и учреждений. По пути туда можно порядком срезать порядочный угол квартала – заскочить в одно из учебных зданий, Альбертсон-холл, и пройти через его первый этаж, чтобы не переть по улице в пижамах. В Альбертсоне размещается музыкальный факультет, и вдоль длинного коридора протянулись маленькие комнатки для репетиций. Здесь довольно прохладно и пахнет бетоном, но мне нравится ходить этим коридором, слушая игру на различных инструментах. Заглядываю в одно из окошек и вижу девушку, играющую на валторне. За другим четверо ребят поют «а капелла». А в третьей комнате – ба, да это же Чарльз, великий и ужасный! Он сидит ко мне в профиль за пианино, его пальцы летают по клавишам. Музыка какая-то мрачноватая – сложные трели, то забирающиеся вверх, то спускающиеся вниз, в достаточно быстром и плотном темпе.

– Что там? – слышу громкий шепот Джессики. Она заглядывает мне через плечо, впиваясь в него подбородком. – Рахманинов!

– Хорош, точно? – шепчу я в ответ.

Чарльз внезапно обрывает игру – мы обе вздрагиваем, – но, очевидно, он просто сделал какую-то ошибку. Наклоняется вперед и пристальней всматривается в ноты, потом отлистывает их назад. Отдергиваемся от окна, пока нас не засекли.

– Платочек дать? – спрашивает Джессика. – А то слюнки так и текут.

– Ой, да ладно!.. Он и вправду красавец. Пианисты – самые лучшие из музыкантов. Серьезные вдумчивые люди, не такие раздолбаи, как гитаристы.

Она хихикает. Доходим до ЦСД и становимся в длинную очередь за кофе. Джессика берет себе американо, а я – мокко, поскольку к вечеру мне нужно составить список как минимум десяти мест, пригодных для допроса с пристрастием. А еще дочитать оставшуюся половину романа для предстоящего семинара по литературе.

Направляемся обратно в общагу, но едва открываем дверь в Альбертсон-холл, как нос к носу наталкиваемся на Чарльза и его подружку. У него под мышкой ноты, а у нее кипа плакатов его предвыборной кампании и моток малярного скотча. Господи, она такая обыкновенная, что просто больно видеть их вместе! Да, она симпатичная, но далеко не настолько уж симпатичная – как какая-нибудь сериальная актриска третьего плана на заштатном кабельном канале.

– О, приветик! – произносит он. – Ты ведь, гм…

Сразу видать будущего политика: Чарльз делает вид, что мое имя так и крутится у него на языке, когда наверняка это не так.

– Хлоя.

Он протягивает мне руку, и из-под рукава вылезают часы «Жаже Лё Культр». Неплохо!

– Это Кристен, моя подруга, она же менеджер моей предвыборной кампании.

Та улыбается. Глаза у нее небесно-голубые, а помада на губах самого невинного оттенка. Представляю Джессику.

– Вы обе приглашены на мое мероприятие, верно? Правда, к выборам оно не имеет никакого отношения, – произносит он с улыбкой. – Формально вечеринки с предвыборными целями в нашем студенческом сообществе не допускаются. Мои родители организовывают сбор средств с благотворительными целями, но мы можем веселиться собственной компанией.

– Я подумаю над этим предложением, – говорю я.

– Обязательно приходите! – пищит Кристен.

– Бесплатный бар, – жизнерадостно произносит Чарльз. – Мои предки не против, чтобы я привел любых друзей, если мы будем прилично одеты и не станем лезть к остальным гостям.

Интересно, что сам он наденет, чтобы быть прилично одетым? Тогу и сияющий золотой нимб?

– Как вам известно, – продолжает он, переходя на формальный тон и складывая ладони домиком, – вскоре предстоят выборы. Надеюсь, мы можем рассчитывать на ваши голоса.

– Какова ваша позиция касательно финансирования студенческих объединений? – холодно спрашивает Джессика.

– По-моему, любое финансирование студенческих объединений должно быть урезано, – отвечает он без запинки. Джессика хмурится. – Эти деньги поступают от постоянно растущей платы за обучение, что отрицательно сказывается на наиболее нуждающихся студентах. Плата за обучение – это моя забота номер один.

Чистая комедия смотреть, как Джессику раздирают противоречивые чувства. Смеюсь, но Чарльз тоже смеется, хотя типа как над самим собой.

Прощаемся и идем дальше в общагу, выйдя из Альбертсон-холла в теплую сырую ночь.

– Ты поедешь на эту тусовку, если мы найдем, кому сесть на хвост? – осторожно спрашиваю я. Если я сама и поеду, то не хочу там присутствия Джессики. Чем меньше там будет моих знакомых, тем лучше – никто не будет особо присматривать за мной.

Она морщит носик.

– Хло, парни на той тусовке были натуральные «братья». Жлобье и сексисты.

– А?.. Ну да. Но они не все такие – а как же тот джентльмен, с которым ты проболтала битых два часа?

– Он там был только ради соседа по комнате, как и я! И если этот великий и ужасный Чарльз – сторонник «правой альтернативы»[34], то в нашу комнату ему вход закрыт.

– Я бы на этот счет не переживала.

Понятия не имею, какие у Чарльза на самом деле политические воззрения, и какой бы он ни был классный на мой взгляд, у него уже есть подружка. По крайней мере, на данный момент. Вот разберемся с первоочередными делами, тогда и добавим решение этой проблемы в мой список задач.

9

Первый запрос мониторинга настроения застал Андре в компании Шона, Маркуса и Ди. Третьекурсник Маркус быстро вышел на Андре и его соседа по комнате в первую же неделю учебного года – принес им подарки от Союза черных студентов. Он взял обоих салаг под свое крыло, со всеми их перезнакомил и пригласил на барбекю, которые регулярно устраивал на своем заднем дворе. Маркус был настолько помешан на политике, что Андре частенько смущался в его присутствии – тот постоянно сыпал какими-то незнакомыми Андре именами, которые ему, наверное, полагалось бы знать, и похоже, что всем остальным они были прекрасно известны.

В тот момент они сидели во дворе у Маркуса, потягивая сладкий чай с добавленным в него дешевым ромом. Главной темой разговоров были марши протеста – не только тот большой, что намечался в октябре, но и ожидающийся на ближайших выходных.

– Вам, ребятки, обязательно следует пойти, – втолковывал им Маркус, открывая коробку крекеров. Андре украдкой глянул на Ди, сидящую прямо напротив него девушку, которая вращалась в том же дружеском кругу, второкурсницу с острым язычком и глазами, напоминавшими ему оленьи, – не по его голове шапка, но почему бы все равно не попробовать?

– Если все остальные тоже пойдут, то я с вами, – сказал Андре, который давно уже искал случая ненавязчиво перевести разговор на тему, которая интересовала его больше всего. Ди вскользь упомянула, что сотрудничает в «Ежедневной сове» и что там постоянно ищут фотографов – а конкретнее, им хочется увеличить долю меньшинств[35] в штате. Он не совсем представлял, как люди обзаводятся подобными связями – просто приходят и предлагают свои услуги? Платят ли что-нибудь за работу в «Сове» и удобно ли спросить об этом напрямую? Какая-нибудь подработка ему точно не помешала бы.

И вот в этот-то ответственный момент Андре вдруг ощутил вибрацию на запястье. Извинившись, потихоньку улизнул в туалет. Часы спрашивали, чем он в данный момент занимается. «Неформальное общение», – выбрал он ответ. Часы поинтересовались, как он оценивает уровень своих эмоций по семибалльной шкале, предложив целый их список: счастье, беспокойство, гнев, возбуждение… И насколько же «счастлив» он сейчас? Андре крепко задумался.

Как психопат ответил бы на подобный вопрос?

Ну что ж, пожалуй, вряд ли такие люди когда-либо бывают счастливы. Или, может, испытывают радость только в те моменты, когда получают то, что хотели. Он ответил, что не особо счастлив, и решил, что беспокойства тоже испытывать не должен, в том числе и в реальной жизни, пусть даже и поймал себя на том, что походя совершает очередное мошенничество посредством смарт-часов, а вокруг при наличии классных девчонок полно старшекурсников, на фоне которых сам он выглядит бледно. Насчет гнева ткнул в единичку – мол, такового не испытывает, а потом задумался, как ответить на вопрос относительно возбуждения. Нет, надо сделать вид, что его мало что в жизни возбуждает. Палец немного дрожал, когда Андре нажимал на «подтвердить». Часы отозвались короткой вибрацией, но ничего не взорвалось и не прозвучало никаких тревожных сигналов. Единственно, цифры на экранчике часов напомнили ему, насколько уже поздно.

– Ребята, мне пора двигать, – объявил Андре, выскочив обратно во двор.

– Встречаешься с какой-нибудь офигительной красоткой? – крикнул ему вслед Шон.

– Нет, мне надо было кое-что сделать до десяти вечера, а я совсем забыл.

Ну, не так уж много он и забыл, поскольку очень не хотелось оставлять компанию – прежде всего по той причине, что он не особо представлял, что его ждет на психфаке. Речь шла о его первом участии в эксперименте – обследовании, или как это там у них называется.

Андре направился в ту часть кампуса и не замедлил шаг, когда загудел его телефон. Вызывала мать.

– Что звонил, Пух? – спросила она.

– Ах да, – отозвался он, пытаясь говорить небрежно. – Я хотел узнать, не знакома ли ты с одним здешним профессором. Доктор Леонард Уимен – ничего тебе это имя не говорит? Он преподает психологию, я уже виделся с ним, и выглядит он очень знакомо. Вот и думаю, не бывал ли он когда-нибудь у нас дома, или еще чего…

Это было ничуть не притянуто за уши. Его мать работала медсестрой, а отец – фельдшером на «скорой помощи», так что бывавшие у них дома нередко имели прямое отношение к медицине.

– Гм, не думаю. Давай у отца спрошу.

На заднем плане послышался приглушенный разговор, а потом мать ответила, что оба они этого имени ни разу не слышали. Но потом ей захотелось узнать про его лекции, общежитие, про друзей – Андре стало стыдно, но он быстро оборвал ее, поскольку уже входил в здание психологического факультета, вид у которого в свете уличных фонарей был слегка жутковатый. Вся эта ситуация с расспросами матери про колледж порядком выбила его из колеи. Ему всегда казалось, что всего еще один вопрос, и она догадается, что он сделал.

Несколько лет после смерти Киары Андре катился по наклонной. Он прогуливал школу, чтобы смотреть телевизор или болтаться с дружками, которых родители категорически не одобряли. Кулачные драки привели к вандализму, который, в свою очередь, плавно перетек к катанию на «одолженных» машинах. И даже вытворяя все это, он сознавал, что это нехорошо, – он был просто слишком зол. Зол на Киару, в чем не было ни малейшего смысла. Зол на родителей. Заигрывание с подростковой преступностью привело его в спецшколу, в программу по исправлению поведения, где ему поставили диагноз «кондуктивное расстройство». Этот диагноз ставят детям и подросткам, когда они отличаются устойчивым антиобщественным поведением, зачастую проявляющимся в форме нарушения общественных или юридических норм – нередко это предшественник последующего диагноза «диссоциальное расстройство личности». Когда еще в выпускном классе школы Андре получил бандероль от программы, желающей привлечь его к «Многоподходному исследованию на группе испытуемых с диагнозом «психопатия», то жутко веселился, показав эти бумаги брату. Брат, скручивая огромный косяк, поначалу решил, что у него истерика, потому что, естественно, у Крошки Пуха просто не может быть никакого кондуктивного расстройства и уж по-любому он не психопат. «Давай их напарим!» Так вот все и началось – просто как игра.

Андре принял участие в нескольких телефонных собеседованиях и опросах, на которые ответил при помощи интернета. Было непохоже, что психопата можно выявить каким-либо объективным способом вроде анализа крови. Так что диагноз поставили на основании этих самых бесед и опросов, а также заключения психотерапевта. И в жопу того мозгоправа, который поставил ему кондуктивное расстройство меньше чем через год после смерти сестры! Андре не чувствовал ни малейшего стыда в тот день, когда позвонил кто-то из программы, чтобы пообщаться с родителями, и Исайя, напустив на себя протокольный тон, провел всю беседу от имени его отца, навешав им такой лапши, что Андре просто загибался со смеху, уткнувшись лицом в подушку.

Звонки из программы прекратились, и на несколько месяцев Андре обо всем благополучно забыл, пока все не стало действительно по-настоящему. Придя в один прекрасный день домой, он обнаружил, что мать уже открыла адресованный ему толстый конверт. Его первой реакцией было разозлиться на нее, но она повернулась к нему с поблескивающими в глазах слезами, и он осознал, что в письме, должно быть, написано про него что-то, что очень ее расстроило. Она молча вручила ему конверт. Его приняли в университет имени Джона Адамса. Полная стипендия, на все четыре года. «Малыш, как тебе это удалось? – воскликнула тогда она. – Райм, скорей иди сюда!» Последние несколько лет его успеваемость в школе заметно упала, но в выпускной год он заметно подтянулся – хотя все же недостаточно, чтобы рассчитывать на нечто большее, чем Университет округа Колумбия[36]. И при их финансовой ситуации ему явно пришлось бы совмещать учебу с какой-нибудь подработкой, чтобы выплачивать кредит на обучение.

В долю секунды к ним присоединился отец, который тоже внимательно изучил письмо. Оба выжидающе уставились на Андре. Ложь пришла на удивление быстро: «Это… это часть их специальной программы, «Память предков» называется, – пробормотал Андре. – Помните тот проект с фамильными древами? Короче, если ты сможешь проследить свой род до любого из рабов Джона Адамса, а потом напишешь на эту тему сочинение и все такое, то можешь выиграть бесплатное обучение и стипендию».

Мать молитвенным жестом поднесла сложенные руки к лицу, глаза ее наполнились слезами.

– О господи, Андре, все это… Мы так переживали насчет колледжа, с этой папиной операцией на позвоночнике и всем прочим – все это… Все это просто дар небес!

Когда она сжала его в объятиях, Андре в ужасе подумал: «Погоди, ма, погоди!» Но, подняв взгляд, увидел, что Райм Дженсен, его несгибаемый отец, тоже не может сдержать слез. Это все и решило. Он лишь один-единственный раз видел отца плачущим – в день смерти Киары.

Так маленький снежок лжи покатился вниз, превращаясь в огромный снежный ком. Дальнейшее потребовало целого ряда хитроумных махинаций (при перехвате любых писем и звонков, поступающих от программы), терпения и дипломатических усилий (чтобы заручиться поддержкой Исайи), а то и просто обыкновенного везения (оставалось лишь надеяться и молиться, что родители никогда не заморочатся залезть в «Гугл» и не выяснят, что у Джона Адамса на самом деле никаких рабов и не было).

Вот почему первого реального участия в программе Андре ждал с тревогой. Он поднялся на шестой этаж, прислушиваясь к доносящимся откуда-то еле слышным голосам. Прошел по узенькому коридорчику с помигивающими люминесцентными трубками, миновал две комнаты, отведенные для экспериментов, и наконец нашел нужную, в самом конце. Крошечное помещение было по-больничному белым и пустым, как лаборатория из какого-нибудь научно-фантастического фильма. Поставив на пол свою сумку с книгами, он сразу запер дверь. От этого здания по спине у него уже давно ползли мурашки.

Усевшись за компьютер, Андре ответил на несколько вопросов касательно анкетных данных, еще раз подтвердил свое согласие на участие в опытах и обследованиях, а потом начал отвечать на вопросы длинного опросника, или даже целой серии опросников, поскольку некоторые пункты были сгруппированы по темам. Чем дольше он щелкал мышкой, тем больше отпускало сковавшее плечи напряжение. На некоторые разделы можно было отвечать честно – хотя кое-какие вопросы потребовали несколько бо́льших раздумий. «Мужчины должны защищать женщин». Полагается с этим согласиться или нет?

Но тут откуда-то за пределами его комнаты вдруг донесся какой-то странный звук, разорвавший практически гробовую тишину, – приглушенный, но все равно очень резкий и отрывистый. Сердце чаще забилось в груди. Это был короткий вопль или взвизг, заставивший Андре застыть всем телом и навострить уши, – словно крик животного, угодившего в острые зубы какого-то хищника, вслед за чем послышался глухой стук. Андре показалось, что он разобрал слово «Помогите!» Он осторожно встал, подошел к двери и высунул голову в коридор. Может, кто-то смотрит кино?