Полная версия
Мастер иллюзионной живописи
Фединг продолжал стоять в недоумении.
– Послушай, Отурок, перестань говорить загадками!
Отурок достал свою любимую сигару. Уселся поудобней в скромное кресло, которое было единственное в мастерской художника и, выпустив кольцо синего дыма, медленно начал объяснять:
– Неизвестное всегда страшит! Неизвестный художник мало, что значит в коллекциях известных собирателей картин, а ты, не смотря на свой талант, мало кому известен даже в нашем городе. Я хочу сделать твоё имя известным на весь мир!
Отурок, победоносно посмотрел на Фединга, и засмеялся. Фединг продолжал стоять, ничего не понимая, и тогда Отурок выпалил:
– Я хочу заявить о тебе, как о всемирно известном художнике! После этого, любая твоя картина будет стоить невероятно огромных денег! Теперь ты понял, кто ты такой? За нами виктория!
ГЛАВА 5
Всемирные Юбилейные аукционные торги должны были состояться в городе Всемирного искусства.
Торги решено было провести в два этапа. Первый этап – весенне-летний, второй – осенне-зимний.
К торгам основательно готовились все страны мира. Выпускались красочные каталоги. Они распространялись среди всех коллекционеров мира.
Широкая реклама этих торгов делала их событием года. Тяга к искусству росла во всех странах земного шара.
На задний план ушли войны, спортивные соревнования и даже кинематограф.
Всемирной ассоциацией решено было провести в крупнейших городах предварительные малые аукционы, чтобы как можно больше произведений искусства получило всемирную огласку и прописку в частных коллекциях и в музеях.
Одни – продают, другие – покупают!
Музей, в котором работал господин Отурок, подготовил несколько десятков великолепных картин, икон и других ценных экспонатов для предварительных торгов. Сам же Отурок решил выставить сотни самых лучших икон из своей личной коллекции.
На протяжении нескольких лет реставратор Фединг приводил в порядок весь арсенал икон, имеющихся у Отурка. А их у него было несколько тысяч!
Дедушка Отурка, умудренный жизненным опытом человек, вывез в своё время огромное количество икон из охваченных братоубийственной бойней стран. Он бережно хранил их, тщательно спрятав от посторонних глаз.
Но время огласки пришло. И внук этого мудрого и дальновидного человека распорядился сокровищами деда по-своему, как считал нужным.
Добившись высокого поста в Музее, Отурок очень ловко использовал своё служебное положение, был на гребне волны всех всемирных аукционов, лично знал всех самых богатых коллекционеров мира, великолепно разбирался в художественных и исторических ценностях. Он способствовал процветанию и росту известности своего Музея.
Словом господин Отурок был непревзойдённым мировым авторитетом в искусстве! Его слово всегда и везде имело решающее значение!
Отурок внимательно следил за ходом реставрационных работ в своём Музее и, в общем, был доволен. Предварительные продажи икон частным коллекционерам и малым музеям принесли Отурку не малые барыши, но это было только начало…
Работа в Музее была промежуточным этапом в осуществлении его грандиозных планов и проектов. А проекты были амбициозные. Увеселительные и развлекательные центры, рестораны, казино, игровые автоматы, небывалые архитектурные проекты. А Центр всего по-прежнему – Музей!
Но для осуществления всего этого нужны были очень большие средства. Отурок это прекрасно понимал, поэтому решил продать львиную долю принадлежавших ему икон, картин и прочих драгоценностей.
Немаловажную роль в осуществлении этого проекта играла жена Отурка, госпожа Арона. Арона являлась единственной дочерью бывшего военного министра. Эта женщина, безраздельно владела всеми казино побережья, и контролировала весь игорный бизнес Южного региона. Арона – женщина потрясающей красоты, получившая несколько высших образований в лучших Американских и Европейских колледжах, в совершенстве владеющая всеми ведущими языками мира, обожала всё самое изысканное, самое лучшее, самое дорогое.
Она буквально купалась в роскоши, никогда ни в чём себе не отказывала, потворствуя своим самым низменным прихотям. Обладая несметным количеством женских пороков и безудержных страстей, она, несмотря на всё это, была на редкость набожным, сострадательным и чутким к чужому горю человеком.
*****
Оставшись один в мастерской, Фединг присел на табуретку и задумался. Ему не хотелось ни реставрировать иконы, ни искать в запасниках ту неизвестную картину, с которой он должен был сделать копию, чтобы продать её впоследствии за баснословные деньги на предстоящем всемирном аукционе. Не хотелось ни рисовать, ни работать, ни думать. Это состояние творческого кризиса иногда захватывало его без всяких причин и случалось так, что любимая работа ни с того ни с чего начинала давить на него каменным грузом.
– К Вам посетитель, – услышал Фединг голос смотрителя Музея, робко заглянувшего к нему в мастерскую в чуть приоткрывшуюся дверь.
– Кто там ещё?.. Скажите, что меня нет! – грубо крикнул Фединг – Я не хочу никого видеть!
– Хорошо, я так и передам – мягко сказал смотритель Музея, – Вас спрашивал какой-то мальчик, я передам ему, что Вас нет – сказал всё тот же человек, закрывая за собой дверь. В коридоре послышались его удаляющиеся шаги.
Последних слов Фединг не слышал, вернее, пропустил мимо ушей, продолжая обдумывать серьёзный разговор, состоявшийся с господином Отурком накануне. Но никакое решение не приходило на ум. Он находился в состоянии угнетающей прострации, когда весь существующий мир казался не реальным, а видения, доходившие до галлюцинаций, неотступно преследовали его на каждом шагу, не давая по достоинству оценить реальную обстановку.
Фединг чётко и ясно, в режиме реального времени наблюдал один и тот же сон – как в калейдоскопе менялись сочетания нереальных цветовых пятен, чёрточек искривлённых линий, наполненных экспрессией дьявольского движения. Красивые очертания непонятных, необъяснимой, несуществующей формы предметов, от которых веяло божественной красотой, ослепляли своим величием и грациозностью. Одна картинка сменяла другую в ритмической, плавной последовательности.
Фединг видел бесконечный поток неземных зрелищных композиций.
Как жаль, что всю эту красоту нельзя было ни сфотографировать, ни заснять на видео, – всегда с глубоким сожалением думал Фединг, когда в очередной раз, видения проплывали мимо него, и прекрасный сон заканчивался…
Вдруг Фединг резко очнулся ото сна, словно его окатили ледяной водой… и уставился на картину, которая висела у него над столом! Он не мог поверить увиденному…
«Этого не может быть…» – подумал Фединг.
– Этого не может быть!! – заорал он на весь Музей не своим голосом так, что несколько сотрудников музея пулей влетели к нему в мастерскую, услышав его дикий, истошный вопль.
Сначала они опешили, потому что увидели Фединга, здорового и невредимого, спокойно стоящего возле стола и разглядывающего картину, но затем их поразил вид реставратора: он стоял весь растрёпанный, взлохмаченный, глаза навыкат широко раскрыты…
– Вот она! – растеряно и едва сдерживая слёзы, произнёс Фединг.
Он смотрел на картину Поника, и только ему было понятно в эту минуту, что она выражает…
– Это же изображение моего иллюзионного сна! – он повернулся к окружившим его людям и радостно повторил, показывая рукой на картину. – Это моя картина.
Сотрудники Музея окружили Фединга и тоже принялись рассматривать картину, но лишь пожимали плечами и крутили головами.
– Нужно сообщить директору, – чуть слышно произнесла на ухо седому смотрителю пожилая худосочная женщина. – Это нельзя оставить без внимания…
Пожилой смотритель закрыл глаза, в знак согласия, и кивнул головой.
*****
Отурок сидел в своём роскошном кабинете и дымил сигарой.
«Всё-таки как грубо я поступил с Федингом» – думал он, вспоминая вчерашний разговор с лучшим реставратором Музея.
– Я хочу видеть Фединга у себя в кабинете – объявил он по селектору – Немедленно!
«Нужно хоть немного загладить перед ним свою вину» – подумал Отурок. – Побалуемся армянским коньячком! Отвлечёмся от работы…
– Фединга нет в музее! – услышал он голос секретаря. На секунду Отурок опешил. Он подумал, что Фединг опять решил продолжить свои штучки и хотел, было, возмутиться, но всё тот же голос продолжил:
– Фединг внезапно заболел и помещён в психиатрическую больницу. Подробности у директора Музея.
Не дожидаясь пока директор явится к нему, Отурок, со свойственной ему деловой энергией через несколько секунд сидел в кабинете директора и слушал его невнятный рассказ о происшедшем.
Не прошло и получаса, как Отурок шёл по больничному коридору.
Психиатрическая больница напоминала светлую, солнечную тюрьму. Только в отличие от настоящей тюрьмы здесь отсутствовали полицейские надзиратели с дубинками и наручниками. Не было также толстых металлических прутьев и решёток, сломать которые не смогло бы и стада разъярённых слонов. Не было железных кованых дверей. Всё чистенько, аккуратненько и очень тихо. Правда эта благополучная тишина иногда нарушалась истошными воплями, истерическими стенаниями, душераздирающими криками и суматошными действиями санитаров и медсестёр. А в основном это было чудесное место для отдыха, лечения и рассуждения о смысле бытия.
Отурок вошёл в палату к Федингу с некоторым волнением и сожалением о случившимся.
– Как ты себя чувствуешь, друг? – негромко спросил Отурок, подходя к койке больного.
Фединг молчал. Он лежал на больничной койке связанный смирительной рубашкой, рядом с ним стояли два огромных санитара в белых халатах, с засученными рукавами, поодаль копошилась медсестра, она неуклюже перебирала пакетики с лекарствами, какие-то баночки и шприцы.
Отурок жестом попросил всех удалиться. Санитары и медсестра нехотя подчинились Отурку, хотя и понимали, что им этого делать не следовало. Но слишком большой авторитет этого человека убеждал их в обратном.
– Директор Музея решил угробить всё дело – начал Фединг, как только свита покинула палату. – Он специально упрятал меня сюда… Ключ к разгадке тайны лежит, действительно, близко… Я в этом вчера убедился. Я нашёл… В это трудно поверить, но это действительно так!
Отурок смотрел на бледное, уставшее лицо реставратора, на его худое тело, на его тонкие руки и вспоминал, как этот художник, не жалея ни себя, ни своих сил, всегда старался угодить Отурку. Порученную ему работу, Фединг всегда выполнял с чудовищным, нечеловеческим мастерством, поражая всех искусствоведов, коллекционеров живописи и любителей прекрасного своей утончённой работой. Ему вдруг до глубины души стало жаль Фединга.
– Отурок, – слабым голосом продолжал Фединг – я нашёл, то, о чём ты просил. Почему ты не радуешься?
– Что ты нашёл, милый добрый Фединг? Я тебя не совсем понимаю… – голос Отурка звучал как никогда тихо.
– Я нашёл ту самую картину, о которой ты меня просил… Её изображение достойно любого музея, её захочет иметь любой коллекционер, она великолепно будет смотреться как на пачке сигарет, так и в королевском дворце! Даже на майке и консервной банке!
Только теперь Отурок стал верить, что Фединг попал в больницу не случайно. «Бедный Фединг, бедный мой незаменимый реставратор. Это я виноват во всём».
– Почему ты не радуешься Отурок? Всё получилось, как ты сказал! Ответ действительно находился на расстоянии вытянутой руки.
– Фединг, прости меня. Я был с тобой жесток. Я, был не прав.
– Препятствиями растём!.. – стараясь, как можно бодрее, но уже угасающим голосом произнёс Фединг. – Затем он продолжил, но слова его звучали с некоторыми паузами, чувствовалось, что ему становилось всё труднее и труднее произносить слова. – Послушай, меня внимательно… Я нашёл, то о чём ты меня просил. Ты только сделай, как я тебе посоветую… Обещаешь?
– Обещаю! – твёрдо произнёс Отурок, как можно более убедительно.
– Картина, которая тебе нужна, висит у меня в мастерской… над столом, на расстоянии вытянутой руки! – Фединг радостно посмотрел на главного хранителя музея – Ты понял? Это та картина, которую нарисовал мальчишка!
Фединг и Отурок смотрели друг на друга, ничего не понимая. Фединг удивлялся, почему Отурок никак не может понять о чём идёт речь, а Отурок продолжал сомневаться, в своём ли он уме.
– Это та самая картина, которую нужно выставить на аукционе! Картина будет представлена будто бы она из коллекции самого господина Отурка. Очень ценная, бесподобная, не имеющая аналогов во всём мире… за одно сделай мне имя и поставь мою фамилию на этой картине, как великого художника… остальное дело удачи и настойчивости…
Вошёл доктор и попросил Отурка покинуть палату, так как показатели биоритмов резко ухудшились…
– Прошу покинуть немедленно! – строго произнёс доктор, голосом, не терпящим возражений.
Уже в дверях Отурок слышал хриплый голос Фединга, он пытался кричать, но вместо крика из его груди вырывались какие-то нечеловеческие звуки:
– За нами… виктория…
Фединг улыбался какой-то глупой, детской наивной улыбкой. Щёки его горели не здоровым огнём. Отурок хотел, что-то сказать на прощание умирающему реставратору, но не смог, резко шагнул за дверь и, не оборачиваясь, стремительно зашагал по коридору. Только теперь быстро покидая стены клиники, он почувствовал, как по его щеке неумолимо катится непрошенная слеза…
– Почему я такой жестокий!? – бичевал себя Отурок. – Куда теперь? – спрашивал он сам себя, в растерянности – В Музей?
Отурок пытался успокоить себя стихами.
Впервые успокоительные стихи были написаны им в далёкой юности, когда он проявляя свой характер и волю, пытался завоёвывать сердца всех красавиц подряд, не отдавая себе отчёта в том, зачем он это делает.
Стихи сами возникали неизвестно откуда, а когда он успокаивался, они стихали и исчезали, словно удаляющаяся от берега волна…
Сколько раз я себе постоянно твердил,
Не влюбляйся, не мучайся, нет больше сил
Изнывать от любви, постоянно страдая,
С этой мыслью ложиться, и с ней же вставая
Безнадёжно вздыхать – боль вином утоляя.
Отурок и в поэзии не хотел подчиняться сложившимся правила, законам и традициям. Он считал, что более совершенное и красивое созвучие в стихах происходит при рифмовке пяти строчек.
Кабинет главного хранителя Музея освещался одними аквариумными подсветками и светящимися декоративными, миниатюрными фонтанчиками. Глубокая ночь. Одиночество. Бессонная, нескончаемая ночь. И, снова эти поэтические строки, появляющиеся неизвестно откуда, исчезающие в никуда…
Одиночество глыбой гранитной гнетёт!
Захлебнулся закат ярким светом кармина.
Снова ночь чёрной тенью по небу плывёт…
Горизонт полосою блеснул нестерпимо!
Свет за шторой в окне меня в гости зовёт.
«Всё-таки в своём ли он уме? – рассуждал Отурок сам с собой. – Вероятнее всего, в своём! Но при чём тут картина этого мальчишки?»
Не понимая, что он делает, Отурок включил контрольную сигнализацию, и Музей наполнился оглушительным рёвом сирен, завыванием тревожных сигналом, миганием сотен электрических лампочек, воем доносящимся, будто из преисподней…
Когда в кабинет Отурка ворвались охранники с испуганными лицами, Отурок, улыбаясь, произнёс:
– Молодцы! Хорошо несёте службу!
– В чём дело, господин Отурок что всё это значит? Что произошло?
– Принесите мне картину из мастерской Фединга, которая висит над его столом! Да, поживее!
Охранники переглянулись, не понимая, что это происходит с Главным хранителем Музея, но спрашивать ничего не стали, опасаясь его ярости и гнева, и молниеносно бросились выполнять его команду.
ГЛАВА 6
Тайное – всегда становится явным.
Владелец ресторана «Синий павлин» сидел за столиком, как любили выражаться посетители – «верхней палубы», и наслаждался прохладным дуновением ветерка. Этот вечерний бриз напоминал ему далёкую страну белых медведей, выходцем из которой был его дед. Его дед – бывший военный офицер синей армии, воевавший против полосато-оранжевых, вынужден был покинуть свою страну, так как армия синих не оказала должного сопротивления оранжевым и потерпела поражение.
И вот, спустя несколько десятков лет, внук бывшего офицера становится владельцем большого престижного ресторана. Его с уважением называют господин Сибириак. Он – уважаемый в городе человек.
Ресторан «Синий павлин» известен на всём морском побережье. Здесь любят собираться банкиры и бизнесмены, знаменитые артисты и певцы, художники и юристы.
Художник Решельяк, отмечавший свой юбилей, сидел на «верхней палубе» за большим столом в окружении своих друзей и громко рассказывал о своей прежней жизни в Европе.
Он с упоением повествовал о красоте европейских городов, которые он посещал вовремя гастролей цирка. О приключениях, которые случались вовремя гастролей, о своих коротких, но незабываемых на всю жизнь любовных романах, наполненных драматизмом и безрассудными глупыми поступками.
Но особенно подробно и увлечённо Решельяк останавливался на том волшебном цирковом номере, в котором он лично принимал участие как художник и как разработчик.
Вот и на этот раз, он снова, в который раз рассказывал, как бочка превращалась в бегемота, клетка, в которой находился лев, исчезала. А лев, оказавшись на свободе, пытался наброситься на зрителей, но по мановению волшебной палочки фокусника неожиданно куда-то исчезал.
До Сибириака долетали обрывки фраз этого необычного разговора. Но вдруг его что-то привлекло и заставило прислушаться к рассказам Решельяка.
– Нет, они мне, видите ли, не верят! – возмущался опьяневший Решельяк.
– Нам нужны доказательства всем вашим бесконечным рассказам, – полушутливо оправдывались приятели Решельяка.
– Да какие же ещё доказательства? – Решельяк вопросительно и с некоторой иронией посмотрел на друзей. – Моего слова Вам не достаточно?
– Да нет же! Мы все Вас уважаем и верим! Но нам хотелось бы увидеть то, о чём Вы так красочно любите рассказывать.
– Увидеть? – Решельяк ещё раз посмотрел на своих друзей. – И увидите!
Он решительно встал из-за стола и, качаясь, пошёл к выходу.
– Перепил старик! – смеялись приятели художника. – Пошёл рисовать!
Все дружно рассмеялись, да так громко, что Решельяк, который был уже на приличном расстоянии от столика, услышал, оглянулся, с лирической иронией, посмотрел на своих друзей и решительно зашагал к выходу.
Увидев, почти у самого выхода господина Сибириака, с которым был знаком лично, Решельяк подошёл к нему и, поздоровавшись, без приглашения сел за его стол.
– И Вы мне не верите?!
Сибириак притворился, что не понимает о чём речь, но приветливо улыбнулся, давая всем своим видом понять, что ему очень интересно услышать, о чём идёт речь.
– Дело вот в чём…
Решельяк поудобнее сел в кресло и начал объяснять владельцу ресторана о сложной технике монументальной живописи. Затем он перешёл к станковой живописи, к технике миниатюрной и академической живописи. Затем немного помолчал, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, и только после того, как художник прочёл в лице собеседника огромное желание слушать дальше, Решельяк продолжил:
– А ещё существует, господин Сибириак, так называемая иллюзионная живопись! – он многозначительно посмотрел на владельца ресторана. – Что не слышали? Фантастика? Не может быть?! А вот и может!! И, если, хотите, Вы сейчас в этом убедитесь! У Вас есть кисти и краска?
Сибириак отрицательно покачал головой:
– К сожалению – нет, господин художник.
– Очень жаль – Решельяк несколько секунд помолчал. Было видно, что он о чём-то очень серьёзно думает, трезвея с каждой секундой. – У меня есть одна мечта. Правда, это не совсем то, что я хотел достичь в искусстве… но всё-таки, представьте себе, что один из ваших залов, например банкетный, расписан в иллюзионном стиле?!
Сибириак усмехнулся, но продолжил внимательно слушать, давая понять рассказчику, что он готов его выслушать до конца.
– Я могу… – художник немного помялся, затем более уверенно продолжил – Я могу кое-что Вам продемонстрировать буквально сейчас. Мы сейчас же пойдём в поварскую, и я Вам кое-что покажу! Если Вы не возражаете.
После небольшого колебания владелец ресторана и Решельяк и направились в поварскую кухню.
– Какую стенку Вам не жалко залить горячим соусом с подливой? – с явной ехидцей спросил художник, потирая руки.
– Любую! – хладнокровно сказал владелец ресторана.
– Ну что ж, тогда будем мазать вот эту.
Решельяк выбрал свободную от полок и посуды стенку, сверкающую белизной и попросил главного повара принести ему на подносе несколько разновидностей соусов, кетчупов, сметану и несколько бутылок ликёров – лимонного, кофейного и бордово-тёмного. Потом попросил принести ёршик для мытья посуды и со словами: «Ну что? Поехали!?» вопросительно посмотрел на Сибириака. И когда тот в знак согласия кивнул, Решельяк с каким-то мальчишеским азартом чуть ли ни крикнул: «С Богом! Сейчас я открою вам все секреты иллюзионной живописи!»
После этих слов он взял самую тёмную бутылку ликёра и с силой швырнул её в белоснежную стену. Бутылка с грохотом разбилась о стену! Сотни осколков со звоном посыпались на пол. Несколько поваров с ужасом обернулись, услышав шум битой посуды, некоторые кухонные работники недоумённо моргали глазами, не понимая, что происходит. Все глянули на белоснежную стенку и ахнули!! Лишь владелец ресторана стоял с невозмутимым лицом. Художник внимательно смотрел на стену, слегка прищурив глаза, и поворачивал голову то вправо, то влево, слегка наклоняя её то к одному, то к другому плечу, как бы любуясь кроваво-багровым пятном. Затем он метнул в стену несколько банок сметаны, бутылку соуса и кетчупа, немного баклажанной икры, морковного салата с майонезом и, наконец, пару банок зелёного горошка! Повара с ужасом смотрели за происходящим, лишь мальчишка-поварёшка радостно улыбался. Художник взял ёршик для мытья посуды, который, в данном случае, выполнял роль кисточки, и стал моделировать образовавшиеся пятна. Сибириак продолжал наблюдать за работой художника с невозмутимым видом.
Решельяк торопился. Он понимал, что промедление смерти подобно. Он знал, каким нетерпением обладают все заказчики и зрители, когда дело касается ожидания чего-то. Даже если они стоят, с невозмутимым видом наблюдая за происходящим. Решельяк включил всё своё умение, всё своё мастерство. «Я должен это сделать! Я должен ему доказать. Я должен, наконец, доказать им всем!» – сжав крепко челюсти, повторял про себя художник.
Наконец он обратился к владельцу ресторана со словами: «Что Вы здесь видите?» Сибириак вздрогнул, как бы очнувшись ото сна, и понял, что сейчас будет самое интересное. Он стал вглядываться в рисунок, но ничего не мог сказать. Пожав плечами, он в недоумении посмотрел на художника и тихо сказал:
– И это всё на что Вы способны?! Не густо!
– Скажите, чтобы выключили свет, – решительным тоном скомандовал Решельяк. Его лицо приняло серьёзный вид, от выпитого не осталось и следа.
– Да, пожалуй, в темноте ваша картина будет смотреться ещё лучше! – весело сказал владелец ресторана.
Они оба засмеялись: Сибириак понял, что его ловко надули, но зато он от души посмеялся; а Решельяк, зная то, что представление только начинается и всё самое интересное будет впереди.
Решельяк достал фонарь и неожиданно для всех присутствующих осветил стенку ярким небесно-голубым ультрафиолетовым светом…
То, что увидели Сибириак и все присутствующие на кухне повара, повергло их в глубокое размышление, поэтому у них непроизвольно вырвались слова восхищения и удивления.
– Ух, ты! Вот это да! Кто бы мог подумать…
Они, как зачарованные смотрели на стену и не верили своим глазам; прямо на них набегала морская волна. Небо, покрытое рваными тучами, говорило о приближающемся шторме. На горизонте несколько парусников болтались на волнах. Чайки, как живые, низко парили над морем, вдалеке на острове виднелся маяк.
– Включите свет!
Комната наполнилась светом, и все опять увидели соусные и салатные пятна, подтёки сметаны и точки зелёного горошка.