Царь Додон, он не долдон. Pulp fiction

Царь Додон, он не долдон

Pulp fiction

Михаил Буканов

© Михаил Буканов, 2017

ISBN 978-5-4485-4174-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из жизни народных комиссаров

Пьеса в трёх актах

Действующие лица:

Дыбенко – наркомвоенмор.

Коллонтай – нарком социального призрения.

Инесса Арманд – женщина свободной профессии.

Лариса Рейснер – комиссар Волжской флотилии.

Военные и моряки, неизвестный.

Кабинет Дыбенко. Стол с зелёным сукном. Лампа. Телефон. В кресле сидит сам герой.

Дыбенко: Так! Вот и бумага. Очень хорошо, и штамп Совета Народных комиссаров в углу. Всё как у людей. Махнуть что ли? Без вопроса. То-есть, я матрос, так у матросов нет вопросов. Наливает себе из стоящего на столе графина в стакан. Щоб дома не журились. Медленно пьёт и занюхивает рукавом.

Какой-то у них в Наркомпроде спирт гнилой! В цистерне что ли из-под нефти везли? Поубивав бы!

Но, не можно. И за такой вот спирт я в царских каторгах пропадал? Да ни за ради ж бога! Я этому Цурюпе при встрече шмазь сотворю. Глиста интеллигентная. Правильно Ильич про них, гадов, сказал: Интеллигенция не мозг, а хавно нации. И пахнет от того Цурюпы соответственно. А вот тут у меня в столе и сало есть. Хлебное. Врут, небось! Какое у кацапов может быть сало? Делает себе бутерброд, размером с буханку и медленно откусывая ест. Не, сейчас ничого. Разбирае! Так. Начну писать. Во-первых строках своего письма я, как лицо официальное, народный комиссар по военным и морским делам, пишу вам, друже посол Соединённых штатов Америки, личное послание. Будь ласка, сделай так у себя на родине, что бы моей родной сеструхе платили полный пенсион. Она сейчас проживает у вас. Что до меня, то я, в силу разных причин, не могу сейчас поддержать её материально. Вы знаете, что наша рядяньска страна ведёт бои во враждебном местами окружении. Связь с войсками и то нам очень держать трудно, так что не до Америк. Да и почта работает плохо. Тяжёлое наследие царского прижима. Шановные мосьпане! Я в долгу не останусь. Если вам понадобиться чего из того, что в моём полном ведении, приходи, будь ласка, обсудим. Так что до побачення и здоровеньки булы! Стучит кулаком по столу. Никого! Стучит опять. Входит лощёный адьютант. В руках папка.

Адьютант: Чего изволите?

Дыбенко: Я тебе по рогам настучать изволю, потрох сучий! Опять с секретутками проклаждаешься. Тут гумаги важные без движения, а до тебя не достучишься! Салопупы несчастные, сухопутные.

Адьютант: Извините, товарищ народный комиссар. Тут же тамбур для секретности разговора между дверей. Вот я там ничего в прихожей и не слышу. А что, кнопка вызова сломалась?

Дыбенко: Ты мне тут учёность не кажи. Кого надо я по кнопке вызываю, а тебе и стукнуть кулаком в стол достаточно. Ишь, моду взял oговариваться. Да я тебе рассосредоточу! В пыль! Ладно! Чего ты пришёл, коли вызова мово не слышал? Из Совнаркома послание? От Ленина? Вот это так. Вождь всего мирового пролетариату послания пускает, а тут штафирка казённая до меня его не доводит. Вот ускочив, так ускочив! Так мой кум Панас вареныки с вышней кушал. Ел, ел, да заснул. И мордой у мыску со сметаной брякнулся. Га-га-га! Как москали горгочут: Срал, срал, да упал! Га-га-га! Ты вот что, читай чего там написано. С толком читай, не сепети!

Адьютант: Товарищи!

Дыбенко: Вот гад! Я без тебя знаю обращения советские. Цоб цобе, цоб цобе! Ты чего, волив гонишь, али как? Суть читай, бусурман!

Адьютант: Социалистическое Отечество в опасности.

Дыбенко: Понял. Ты только про своё, тебе близкое и дорогое читаешь. Да я тебя в Чеку загоню. К Феликсу. У нас сейчас февраль 1918 года, a ты, гад, как на митингах в семнадцатом! Говори своими словами, контра. Расплющу!

Адьютант: Автор анализирует сложившуюся ситуацию, отвечает на вопросы о том, что именно нам надлежит делать, призывает подняться всем прогрессивным силам на защиту Социалистического Отечества oт контрреволюционных сил Юденича и обязательных атак германских войск. Короче, положение в стране, в данный момент, лично мне, напоминает положение во Франции, во время перехода власти от Триумвирата, в руки тогдашнего Первого консула, а, позднее, императора, Наполеона! Сам Юденич им и станет.

Дыбенко: сидит с открытым ртом. Ты, мудила грешный, сам-то понял чего сказал? Какая триумвирата, кто кого комсул? Игде тот Юденич, и игде тот Наполён? Это Ленина послание! Для народу простого! А ты так всё изложил, что для понимания даже моего четырёхклассного училища и то мало! Всё! Будя на сегодня. Держи письмо. Упакуй, печать сургучёвую, ну, там адрес. Что б всё, как у людей. И отправь. А ко мне вызови на совещание от Балтфлота кого, да, хоть Беляева с «Авроры». Командующего обороной Петроградского укрепрайона Лундквиста. Я сам матросиков поведу в бой! Засиделись на линкорах, да крейсерах альбатросы, скитальцы морей! Пущай, пробздятся!

Свет гаснет и зажигается опять. Там же. Дыбенко, уронив голову на стол, спит. Звонок телефона.

Дыбенко: Я. Кто я? Головка от x**? Какая головка? Ничего не понимаю. Погодь трохи, будь ласка! Берёт графин и с недоумением обнаруживает, что он пустой. В телефон. Погодь, погодь! Достаёт из-под стола канистру, пьёт из горлышка! Занюхивает рукавом. Ты чего говоришь? Ты вообще кто? Дежурная телефонистка? А чого басом гутаришь? Твёрдый шанкр разбушевался? Не, я точно пить брошу. Кладёт трубку. Звонок телефона. Берёт. Кто говорит? Из приёмной Ленина? Слушаю, товарищ. А перед этим ты звонил? Ага, ты! Шутил так? Чего тоби, то-есть, тебе, надобно, хлопче?

К одиннадцати Ильич совещание собирает? Малый Совнарком? Буду беспреметно, тьфу, буду непременно. Bсё, давай отбой. Крутит ручку. Стук в дверь. Входит адьютант.

Адьютант: Товарищ народный комиссар. По вашему приказанию прибыли на совещание вызванные представители. Прикажете войти?

Дыбенко: Слышь, ты! Пива добудь. И, там, рыбки солёненькой. Я скажу, когда подать. Зови всех гуртом. Думать будем. Входят представители Укрепрайона и Балтфлота. Усаживаются вокруг приставного стола. Слышь, Люндквист, что там у тебя с обороной под Нарвой и Псковом? Сколько войск завесы мы там имеем против возможного наступления? С патронами как? Снаряды не все ещё расстреляли. А то мне докладывали, как вы там охоту на кабанов устроили с батареей трехдюймовок. Чого, з глузду зьихали? Пулемётив вам для этого мало? А вот герман прийдёт, мы его как, в штыки встретим? Отвечай?

Лундквист: Чистой воды поклёп и поношение. Дело было так. Под видом стада кабанов значительная группа вражеских солдат, частично переодетых в животных, предприняла попытку проникнуть в наше расположение. Мы, с командиром полка Гржим-Гржимайло находились в рекогносционных целях на позициях. Я и приказал открыть ураганный огонь по врагу. Из пушек.

Дыбенко: Ты проще будь. Неча лабуду нести. Какие враги! Потом осмотрели и увидели кабана и двух подранков. А вы били по целям полчаса! Ладно! Дело прошлое. Вы вот что. В ваше расположение с отрядом матросов прибуду лично. Поразим врага под Псковом и Нарвой! И этот день ещё будут праздновать много лет. В любом случае. Адьютант, пиши. Выслать в указанное время группу корреспондентов от «Правды», «Труда» и «Известий». Текст их последующих статей я завизирую лично сегодня, ещё до отбытия. Так что победа, даже в случае интересного положения, если мы будем в дупе глубокой, явится на нашей стороне, или, за нами. Чего-то я тут путаюсь. Корреспонденты поправят! Теперь от Балтийского нашего флота. Белоусов! Спишь, насекомое? Что нет? Ишь зенки опухли. Это же надо. На крейсерах и линкорах отсиделись от войны, из-за щёк ушей не видать, так и теперь ещё спять. Это вам не офицерей-драконов с борта на лёд метать. Возьмёте винтовочки, штыки примкнёте, да вперёд. Вона, Ленин говорит: Социалистическое Отечество в опасности! Выделишь народишко в распоряжение моё лично. Сам впереди всех пойду. Спасём Родину и революцию. Адьютант, излагай.

Адьютант: Товарищи! Непосредственный план операции разработан и утверждён. Вы можете получить его копии в секретариате нашего наркома. Выступление завтра. Эшелоны буду подаваться к Финляндскому вокзалу. На группу из ста человек – одна полевая кухня и гармонист. Отбытие ровно в пополудни. Взять с собой сухой паёк на три дня. Продукты питания для кухонь подвезут от наркома Цурюпы. Всё у меня, товарищи!

Дыбенко: И у меня всё. Надо бы домой заехать, поспать чуть, да и расслабиться перед боем не мешает. Как говорит Феликс Эдмундович, до видзенья! Адьютант, пива с рыбой неси нам всем на дорожку!

Квартира Дыбенко. Огромная кровать за роскошной ширмой, рояль белый, кожаная мягкая мебель и шёлковый диван с драконами. Обеденный стол с полукреслами. Входит Дыбенко.

Дыбенко: Сашка, тля, ты где? Мужик пришёл, а дома шаром покати. У меня, может, потребности выше возможностей. А как справить, коли бабы нет? Вылазь, курва-мама!

Из-за полога кровати выходят Коллонтай и Арманд. Обе в неглиже. Вытирая губы, подходят к зеркалу и подкрашиваются. Арманд молча садится на диван, а Коллонтай подходит к Дыбенко.

Коллонтай: Чего орёшь? Не на митинге. Не могу я сейчас. И Инеска не может. Переувлеклись с нею. Обкончались. Ты портки сдирай, да дуй за ширму. Там Лариска горит вся, она тебя и ублаготворит. А мало будет, я к тому времени отойду. Давай, наркомушка, дуй до горы. Крепи единение с Интернационалом. Ты – хохол, я – наполовину хохлушка, наполовину шведка, Инеска вовсе французского разлива, а Рейхснер, ты гляди как хер то в ней отзывается, из немчиков будет.

Ты за какой Интернационал стоишь? Европейский, ежели, то пожалуйста. А негрух и китаёзок у нас нет!

Дыбенко: Я ведь тут вас всех барал, и ни разу не соврал, не подвёл, не пропустил, трахал, сколько было сил. Так что весь Интер и нал я в постел давно загнал! Как тебе стихи? Мне их Придворов сочинил. Он теперь под апсердонимой Демьян Бедный пишет. А я даже выучил. Хотел тебя удивить!

Коллонтай: Ты, давай, а то Лариска нас всех замучает. Злоебучая баба. Ты бы ей нашёл место, где она довольна бы оставалась!

Дыбенко: Я её к Коле Маркину пошлю. Комиссаром на военную Волжскую флотилию. Уж там-то морячки с голодухи досыть ей помогут. Перестанет мохнатка чесаться! Сотрётся, и мех повылазит. Как на той горжетке при езде на велосипеде!

В процессе беседы приближается к пологу кровати. Оттуда высовывается рука, хватает его за гульфик и втягивает за полог. Слышаться стоны, вскрики и прочие звуки.

Сука! Ты чего тянешь? Оторвёшь, дура! Вот это другое дело. Раз-два, раз-два. Поскакали!

Арманд: У тебя лак какой? Красный? Я возьму. Красит ногти. А люблю я вот так, ноготочками, да по голой жопе. Впечатляет. Только нельзя. У Володи баба бдительная. Прямо, в пенсне комиссар государственной безопасности во времена Французской революции. И обнюхает его, и осмотрит. Ревнивая, сучка! А уж крокодил, не приведи господи. Я тут с ней в бане была. Ужас. Страсти-мордасти. С ней ежели вопросы продления рода решать, то никакой водки не хватит. Не поднимется, даже именем революции! Смотрит себе под рубаху. Вот, гляди. У меня четверо детей, а грудь красивая. Живот доской. Нигде ничего не висит. Как говорят кухарки, всё в плепорцию. А у неё, а у неё! Не рожала ни разу, а тощие груди до пупа висят. Пузико кривое выпирает. Сзади ничего. Доска и два соска! Корокодил! Вот Володя до меня и ходит. А я что? Своего мужика имею? Соу! Ит из натинг, – как говорят североамериканцы. ****а не лужа – останется и для мужа! – это уже наши родные осины! Сермяжная правда. А Володька в постели забавник. После его кактуса! Я, вроде как, и от него понесла. Cлава Богу! Род продлили и побезумствовали. А ты как со своим дурачком?

Коллонтай: А чего? Как поэты говорят: Ты нарком, и я нарком, будь хоть круглым дураком, но, пока при власти, поживи во сласти! Он, по мужицкой сущности своей, считает себя главой всего, а я и не отказываю. Он глава, я шея. Куда шея повернётся, туда и глава смотрит. Равноправие при полном и обоюдном непротивлении сторон. Тем более, да ты и сама знаешь, в постели он бугай. А чего бедной девушке ещё надо? Статью мою помнишь про стакан воды? Вот именно! Перепихнулся, как воды выпил, а любовь и мораль это всё буржуазные штучки, призванные отвлекать массы от мировой революции! Нам отвлекаться некогда. Быстренько нужду половую справил, и бегом на баррикады. Вот так! Нарком! Ты там ещё живой? Вылезайте, к балтийской матери. Будем чай пить. У меня марципаны от Филиппова. Лариска! Отпусти мужика на покаяние, к малым детушкам. Высовывается всклокоченная голова Дыбенко.

Дыбенко: К каким детушкам?

Коллонтай: Ты половину Питера перетрахал. Неужто у тебя нету детушек? Технически, должны быть! Заинтересовался! Вылезай, кнур!

Рейхснер, выходит из-за ширмы, обнимая и ведя Дыбенко.

Ты, извини, подруга! Я тут ему немного надорвала причинное место. Пройдёт. А что я могу? Как в экстаз войду, ничего не соображаю. Одно слово – Валькирия. Или, ежели по-нашему, женщина -комиссар! Усаживает Дыбенко в кресло. Садится сама. Коллонтай накрывает на стол. Чайник, чашки, сахарница, сухарница с марципанами. Большая бутылка рома. Дыбенко наливает себе ром в чайную чашку и залпом выпивает. Ох! Хорош у тебя чаёк. Жуёт марципан. Вот буржуины. Чего только ни напридумывали. Гадость! Берёт и ест ещё один, ложится на диван, кладёт голову на колени Армандт и засыпает. Темнота.

Железнодорожный вокзал. Жуткое захолустье. Всюду спят матросы. В буфете сидит Дыбенко с группой моряков.

Дыбенко: Это мы где? В Поволжье. Ни хера себе. А как мы сюда попали? Кто в Питере? Ленин где?

Матрос: Погоди спрашивать. На, испей! Подносит Дыбенко глиняный глечик с самогоном. Тот пьёт. Рукой ищет закуску, находит воблу и занюхивает.

Другой матрос: Так что вот. Помнишь как ехали на отпор врагу под Псков и как немцы нас направили в обратном направлении? Дыбенко отрицательно мотает головой. А как ты приказал отступать и ехать за подкреплением помнишь? Реакция та же. На Питер дорога отрезана, машинист и маханул окружными путями, остановились здесь. Когда мост через Волгу переехали.

Нас тут человек триста с хвостиком.

Дыбенко: А почему я не помню ни хера? Это как объяснить?

Первый матрос: Так ты в поезде под Псковом пить начал, и ночью с полки в проход рухнул. Даже столик головой отбил, но не проснулся. Ещё выпил и заснул. Вот только сейчас с нами сюда и пришёл!

Дыбенко: Так мне надо в Питер. Я же ж народный комиссар! Только боюсь не поймут меня правильно. Вроде, как дезентир я получается. С фронта сбежал. И куда? В Поволжье. Тысячи полторы вёрст от места боёв! Что делать? Так! Попервам надо здоровье поправить. Пьёт самогон.

Вот и мысли появились. Никуда я не сбежал. Просто перешёл на нелегальное положение. Подпольщиком стал. Так, братва. Слушай мою команду. Сейчас пьём три дня, в себя приходим. А затем я всех распускаю по домам для подпольной работы. Я и сам буду на Украине листовки расклеивать и красные флаги поднимать! Стонет ненька Украйна под гнётом нимцив. Защищу! Гадом буду! Какой есть город поблизости?

Второй матрос: Так, Свияжск.

Дыбенко: Конфискуй машину, в крайнем случае фаэтон, и проезжай в тот Свияжск. Я тебя командиром полка назначаю. Конвой возьми конный. Подбери морячков с Украйны, кто на конях может. Гранат возьмите побольше, пулемёт на фаэтон или машину, мне тебя учить?

Второй матрос: Ясно, батька! Всё будет изделано. А чего у мисци том нам робить надо?

Дыбенко: Ты по-русски говори, тютя! Чего на суржик перешёл? Что делать, что делать? Чернышевский ты наш. Слыхал о таком поэте-песеннике? Большой был революционер, за что и пострадал. Шпагу ему над головой сломали. Ты секи! Мне Чичерин рассказывал. А как шпагу сломали, сразу в каторгу. Потому – без шпаги. Понял? А ты говоришь что делать! Мы им не дадим оружие наше над головами нашими ломать. Сами кому надо вломим, а кому надо и засадим по самое не балуйся. Что бы гланды не болели. Это уже мне Семашка рассказывал. Но, я не про это. Банк найди какой! Места глухие, буржуи не пуганные, а братве на дорогу золотой запас нужен. Понял, противень? Это тебе не с кумом чепелою мериться. У кого больше, тот и пан. Как в соседней стране ляхи мувят! Полк возьми, и без денег не возвращайся. Не пойму и шлёпну. Насмерть, учти!

Первый матрос: Тут до вас якись шпак долгоносится. Пристрелить, что б не мучился?

Дыбенко: Вот тебе так сразу и стрелять. Может нужное что принёс. А пристрелишь, как с ним разговаривать? Волокёшь в разговорах с упокойниками? Я так нет! Давай.

Входит человек в цилиндре, фраке, брюках со штрипками и босой.

Дыбенко: Ты кто и почему ко мне без сапог являешься?

Человек: Престидежитатор. Ловкость рук и никакого мошенства! Были у меня сапоги, только в прихожей вашей остались. За дверьми.

Дыбенко: И зачем ты их снял? Житатор.

Человек: Матросики попросили так, что я отказать не смог. Жизнь дороже.

Дыбенко: Это к делу безотносительности всякой. На жалость давишь, контра? Да я тебя в распыл сиюмоментно! К праотцу Адаму и его блаженной памяти матери. А ну, канай ближе на полусогнутых! Говори зачем пришёл, потом слухай, чего я командовать буду!

Человек: Слышь, «Иван», не при в растопырку. Маза есть! Я пошёл налево, там филки смурны хиляют, а прямо без понятия. Рыжь всем нужна. Шалавы, марафет, бимбер со звоном рыжий, лепенёк новый со шкарами и колёсами. Сечёшь? Ты тут не при делах, так я скажу. В городе угол шикарный у одной шмары. Брюлики царские. Сама из столицы сбежала. Сшибить бы надо. Смассовать! Идём брать эту хазу на пару. Берём угол в шесть секунд. Четыре сбоку, ваших нет, и ихняя не пляшет. Не забыл блатную музыку? Хабар пополам, и ноги в руки. Я майданщика-барыгу знаю. Скинем.

Дыбенко: Обзовись! Может ты чмо последнее, uз под шконки не вылезал, без машки спал у параши.

Человек: Гнутый я, пахан. Тебя помню. Мы в Томске на крытке вместе кочюмали.

Дыбенко: Помню тебя. В авторитете был. Дуванить где будем?

Человек: А там же. Но, уговор. Ты своих не бери, а я своих. Пополам. Когти рвём, и по тундре, по широкой дороге…

Дыбенко: Срослось. Братва, мне с человеком отойти надо. Переоденься, а то фраер фраером. Там, кто-нибудь, форменку мне и штаны от робишки. Сапоги ему верните. Ай, я, яй! Революционеров грабить? Честно надо на жизнь зарабатывать и в жестоких боях… Тьфу! Забылся. Пошли, братан!

Всплывёт Дыбенко в конце Гражданской войны. Первый орден Красного знамени за истребление восставших матросов Кронштадта. Второй за крестьян Тамбова. Или наоборот. Их почти вместе дали! Последняя военная должность – Командующий Ленинградским военным округом. Последняя должность вообще – зам. Наркома лесного хозяйства. Расстрелян в 1938 году! Враг народа!

Скажете нет?

Здравпункт

Примерно к середине дня поток посетителей почти совсем прекратился. Наступало время обеденных перерывов в цехах, а зачем же идти в здравпункт, ежели можно сходить пообедать? А после, в рабочее время на болячки сходить пожаловаться. Порезы. Ушибы. Царапины, ожоги. Глаза с соринками металла или попавшей туда стружкой. Сердечные приступы. Удушье. Кашель, простуды. Да, всё, что может быть у больных людей, проходило передо мной за сутки. Хорошо, если не было крупной травмы или инфаркта. До инсультов дело как-то не доходило. Может, в силу специфики производства? Шарикоподшипниковый завод работает круглосуточно. Но, большинство заняты тяжёлым физическим трудом. Голова остаётся в покое. Вот мозг и сберегается! Я сидел в довольно большой комнате. Письменный стол. Перевязочный столик. Средства первой и прочей помощи в стеклянных шкафах. Обтянутая клеёнкой и застеленная простынёй кушетка. Два стула перед столом. Вот и всё! Окон в этом помещении не было. Прямо за моей спиной располагался смотровой кабинет для регулярных гинекологических осмотров. Там стояло смотровое кресло, стеклянный шкаф с набором инструментов, боксы со стерильными материалами. Мне надо было писать курсовую работу, темой которой являлась концепция Лучицкого по вопросу гугенотских войн во Франции. Исторический факультет требовал своего. Я уже несколько раз посещал место, известное всем гуманитариям-студентам как Историческая библиотека, запасся массой выписок и цитат. Пора бы и начинать собственно курсовую. Тем более, наступило затишье. Это я так думал! Без всякого стука в дверь ко мне вошло существо женского пола в возрасте восемнадцати лет. Оно и не думало чего-либо спрашивать. Что за дела, e***ь мой лысый череп, – прозвучало с порога. А вот и я! Встречайте! Это была Танька Новикова, работавшая на проверке готовой продукции. Она и сейчас была в униформе контролёров ОТК. Когда успела? – только и спросил я. Долго ли, дитю, умеючи? Я вчера с Численко познакомилась. Знаешь его? Откуда? Знаю, что за «Динамо» играет. Вроде, игрок хороший. Но, я за «Спартак» болею. Танька рассмеялась. Кто болеет за «Спартак,» тот придурок и дурак. Это тебе тоже Численко сказал? Какой Численко? Он вообще говорить не мог. Столько водки выпить, с ума сойдёшь! Мы в «Памире» с девчонками сидели, а они всей компанией с тренировки шли. Почему на поле нашего стадиона, не скажу. А может врут. Ещё где были. Вон, про «Голубой Дунай» рассказывали. Знаешь забегаловку у трамвайного круга? Её так местные зовут. Дело дельное, водки стакан, сосиски с хлебом. Там весь «Шарик» после получки гужуется. Шашлык или люля, пиво, салаты разные. Осетринка на вертеле. А водяра с собой! Как говорится, на любителя. Не очень всё свежее и вкусное, но цены не ресторанные, а буфетные. Вот так футболисты оттуда к нам в «Памир» добрели. Численко сразу глаз на меня положил. Сильно был накушенный. Еле на ногах стоял. А я, дура, с ним тоже пила. И пива после. Опомнилась на хате где-то. Все спят. Я подобралась, да, ноги мои, ноги. Хорошо деньги на такси были. Не домой же ехать, с матерью объясняться. Так я на завод и в здравпункт, к Тамарке. Там до смены своей кантовалась, приняла немного спиртянского. Да на старые дрожжи! Разнесло к хрущёвской такой матери! У тебя поесть чего нет? И выпить! Тань! Как работать будешь? Девочка ты теплая во всех отношениях, да сейчас божий день и самый приём. Остановись, прикинься шлангом и зависни. Назад не ходи. Я тебе справку дам, что у тебя кровотечение регулярное сильное. Ну, женские дела.

Нет! Лично посмотреть не хочу. Чего я там не видел? Поверь на слово, всё такое же, как у других.

Заведёшься только, а не место и не время! Тань! Слезь с колен! Войдёт кто. Руки, руки, говорю, убери. Что ж ты, тля, делаешь? Остынь! Давай, вставай и пошли. И мы пошли за дверь смотровой комнаты. Там я вручил девице кусок чёрного хлеба с горчицей и тонко порезанный сыро-копчёный окорок. А где сесть то? – спросила она. И это был вопрос вопросов. Давай, залезай в кресло. Только аккуратно. Ноги не клади на упоры, они не зафиксированы. Сиди так, да ешь. Послышался стук в дверь, и я вышел. Приём продолжался. Поток людей нарастал и нарастал. Улучив время, я заглянул в смотровую. Танька мирно спала, свесив обе руки на стороны и положив всё же ноги на распоры кресла. Под халатиком сотрудницы ОТК у неё ничего не оказалось. Милые завитушки мягких кудрявых волос смотрелись весьма игриво на фоне незагорелой полоски кожи. Мода на загар без трусов в то время Москву ещё не посетила. Острые девичьи груди дополняли картину. Нет! Не зря Татьяна утверждала, что никогда не осветляет волосы причёски. В кресле лежала натуральная блондинка! Вздохнув, я закрыл дверь кабинета и подошёл к очередному болящему. Это был парень с глубоким порезом руки. Пришлось быстро наложить жгут и вызвать нашу местную «Скорую»! В кабинете медсанчасти №4 завода «Шарикоподшипник» ему легко окажут хирургическую, быструю и квалифицированную, медицинскую помощь. Когда я оформлял сопроводительные документы на больного, и уже ввёл ему обезболивающее и противостолбнячную сыворотку, прямо за моей спиной раздался сильный грохот. Сказав парню, что, очевидно, произошло самопроизвольноё складывание гинекологического кресла из-за вибрации, я рванул туда. На полу сидела совершенно ошалевшая, абсолютно голая Танька. Халатик, запутавшись в поножах кресла, сиротливо свисал вниз. Быстро натянув на неё одежду, я вышел к прибывшему шофёру «Скорой». Тут же на столе нацарапав лист сопроводиловки, я направил Таньку в хирургию. На плече девицы наливался сизым багрянцем здоровенный синяк, но настроение было бодрым. Позвони мне, – тихо сказала страдалица, и «Скорая» увезла нарушительницу спокойствия!

Реалии

А вы ноктюрн сыграть могли бы? На нефритовой флейте?

Вздор, сказал муравей! Ересь какая-то! Я – самый сильный И не надо мне тут разговоры разговаривать. Знаю всё без тебя. И, вообще, ты кто есть? Ах, пьяный лягушк. А почему ты лягушк, а не лягушка? Потому самец! И это ты, брат, врёшь. Никаких пьяных лягушков не бывает. Вот жаба, она, действительно. И в природе. Ещё тритонов я видел и головастиков. Тоже, мыши летучие бывают. Аксалотли! И белки-летяги! А лягушков не бывает. Вас мать-природа до существования не допускает. Лягушки, как и жабы, все пола бабецкого. Мужиков среди вас нетути и нет. Оттого икру мечете, а не как все люди размножаетесь. Почкованием! Или простым делением. И проще и гигиеничнее! Да ты сам попробуй, не пожалеешь. А-то яйца разложите в виде икры, так что ж? Ежели вы при яйцах, так сразу и самцы? Чего-то отвлёкся я. Tы меня с панталыку сшибаешь. A! Так, я самый страшный и сильный, говорю. Когда пьяный иду, от меня трезвый слон убегает. Потому, настигну и растопчу, а могу и заглотать без всякого растоптания. Но, я справедлив! Сначала всегда и всех словами, али там криком предупреждаю, приведите мне на обед малых детушек, временно живы останетесь! Ещё я люблю ракеты баллистические сбивать. Бывало выйду за село, гляну – девки гуляют. Тут и мне весело! А она летит в высоте болезная, роторами поскрипывая. Как от шутки молодецкой удержишься? Подберёшь каменюку тяжёлую покруглее, да как дашь! Иногда, за вечер, штук по семь добывал. Я, вообще, охотник знатный. Вот, нарочно, скажи, какую ты лесную птицу предпочитаешь? Ну, для последующего поедания. Я вот завсегда располагаю тетёрку добыть. Знатная вещь. Особливо с брусникой. А тут мне мужик ейный встретился, по кликухе тетерев-косач, так я его в дрызг уложил. Потом по атомам животное собирали. Он, гада ядовитая, меня решил из-под угла дрючком достать, да, куда там! Я-то завсегда готовый! Так он у меня после удара специальным стерильным граммофоном, на атомы мелкие распался. В пыль! В пыль! Как у Жванецкого! А знаешь, сколько я могу с бабами проклаждаться? Мне тут недавно одну из Африки жаркой и жёлтой подогнали. Надсмеяться хотели. Ты прикинь, одели какую-то шкуру, как бегемотиху и говорят, с понтом, давай, мол, муравей, действуй. Я три ночи полностью соответствовал, на четвёртую дура эта толстомясая в окно выкинулась. Я думаю, от неразделённой любви. Раньше я в другом городе жил. Новом Иорке. Ничего городок, oбширный, машины ездят. И метро. Только я тебе так скажу, когда его голландцы покупали у индиосов за бусы и зеркала, то, ты, в натуре, не поверишь, назвали городишко свой Новым Амстердамом. А уж намного позже, когда Покахонтес оженилась с капитаном Джоном, а скунс с бульдогом аглицким, под пустяшным предлогом, что оба они в нашей природе млекопитающие, переименование произошло. И там несколько веков спал Рип ван Винкль. Cам про это читал, а остальные, которые не спали, всё вокруг нарекли Манхеттеном. Так возник Багдад на Гудзоне и Подземке. И это всё-чистая правда. В книгах зря не напишут. В то время как в городе Балтимор чёрный ворон продолжал выкликать Неверморем. У порога моего. О чем тоже было в книгу автором Эдгаром записано. Hаливай. «Бездельник, кто с нами не пьян!» Махнув кухоль горилки, размером с три кварты, Ант, именно так звали нашего героя, продолжал. Эй, лягух! Не спи, замёрзнешь. Что у тебя с порохом и пороховницами? Как там у дальних возов, Писаренко всё бьётся? Или уже спать лёг? А Вовтузенко? Лады! Тогда я продолжу мною дозволенные речи! Знаешь ли ты, о пожиратель насекомых, что в стольном городе Москве жил был писатель и звали его Всеволодом Вишневским? Какая у него истинная фамилия была и была ли – не скажу. Всё покрыто жутким мраком. Oн, писатель, ебстественно, не мрак, был оптимистом большим. У него даже трагедия, и та «Оптимистическая» была. Я это к чему? Там тип один, Вожачком его перцы местные кликали, всё здоровьем большого Вожака интересовался. Hе болит ли у него что, как с изжогой дела? Kак жених один у Гоголя, тот тоже интересовался, не спросила ли невеста будущая о его намерении жениться? И с тем же успехом. Kак у человека может изжога быть, ежели его взяли, да без путного суда расстреляли? Или, жениться как, если все в окна повыпригивают? Ты прикинь, чего люди пишут? Я тут почитал малость, так хоть сам в дурдом ложись, не дожидаясь оказии. Tы, пей, лягух! Чем больше мы общаемся, тем всё более я убеждаюсь, ты реален и выпивоха не из последних. Это ж надо, как у вас бабы винище хлещут! Прадед был у меня в Древней Греции, её ещё по чудному обзывают, Ахея, Ахинея. Но это не важно. Там один мужик был сильный. У меня погоняло Ант, а у него было Антей. Может и правда родственники. Кто знает. Давно дело было. Так вот. Гад один, его Гераклом звали, родича моего в воздух высоко поднял и утопил. Или ещё чего. Не скажу точно, за давностью лет его даже не посадили, oднако, знаю, прикончил и фамилии не спросил. Потому только по имени и ориентируемся, фамилия утрачена! Во, чего гады творят с нашим братом. Встречу грека этого, живым не уйдёт. Покусаю! Слышь, лягух, а ты ничего! Тебя как звать-то? Земноводная амфибия? С амфибрахием не знаком? Вот и я тоже. Я ж говорил. Баба ты. Женского, бабецкого пола, значит. Какие у нас планы, насчёт слиться в экстазе и побезумствовать? По вышеозначенной Трагедии и речи матроса Алексея? И – не боись. Признаю тебя, хотя и условно, за мужика. У меня на примете есть две биксы бановые, но в прикиде ништяк будут. Сучонки-волчихи обдолбанные. Побредём? А кафтаны нам, инсектам, без надобности. Так что зря и цитируешь «Дай кафтан-ка! Поплетусь!» Нет, брат, другому мы завету последуем: «Мы побредём, паломники, сердце притомив! Хрена ли нам Мнёвники? Едем в Тель-Авив»! Или в Иерушалаим! Пошли, брат, «дорогу осилит идущий», который под кайфом бредёт, не валенок, лапу сосущий, а тот кого водка ведёт! Запевай: