Небо королевы Мод

Всеволод Глуховцев

Небо королевы Мод

Брат

Если бы я был человеком, то сказал бы, что стал видеть сны. Наверное.

Я не знаю, что такое человеческий сон. Слышал только. «Сон видел,» – Олег сказал один раз Витьке и рассказал что-то непонятное, отчего оба ржали. Я догадался: сон не совсем жизнь, то есть это другая жизнь, она является к ним по какому-то капризу, не угадать. А этой ночью, похоже, пришла ко мне.

Все мои мысли о себе через минуту превращаются в «не знаю». Я не знаю, как выбрался из тьмы небытия. Я есть – вот я. Вот мир, он стелется днями и ночами, приходят Виктор и Олег, это люди, уходят. Олег только Олег, Виктор бывает Витя, Витька, это я понял. Бывают и другие, эти редко. Небо.

Больше всего я люблю небо, только днём. Ночью оно хоть в искрах и в Луне, но тёмное, это не то. Днём тоже да, бывает муть, тогда я не смотрю в него, а просто думаю, хотя думать умею плохо. Это я знаю. Мысль о себе – всегда тупик. Откуда-то я взялся, да. А почему и как? – здесь мгла. Поэтому я думаю про Олега.

Он мой главный. Он немного странный, говорит ловко, с зацепами, с колючками, через слово шутки-пересмешки, а дальше, глубоко в себе, у него боль. Когда-нибудь мы станем друзьями, он расскажет мне то, чего никто не знает. Я и спрашивать не стану, сам расскажет, когда поймёт, какой я друг. Я брат. Самый настоящий, он ещё не знает этого, хотя и зовёт меня так.

Об этом я и думаю под пеленою непогод. Я это небом не считаю, не смотрю в него – так, промокашка между небом и землёй. Небо, оно далёкое и синее, а уж совсем небо, когда в этой синей дали живут архипелаги белых облаков. Тогда смотрю, да, чем больше смотрю, тем больше жизнь, я вижу будущее, жду его. Мир так велик, впереди вечность. Спешить не надо. Всё сбудется.

И тут сон. Звёздная ночь, такая, что почти светло, хотя мне всё равно, это чужой свет, что есть он, что нет. Я думал о нас через годы: что станется с нами, с миром?.. Вот здесь-то и пришёл сон.

Он был голос изнутри, я его не увидел, даже не сказать, что услышал. Я его понял. Он был с насмешкой:

– Ну? Ждёшь? Ха! Ждать да догонять – как раз для дураков. Ха!

Я хотел сказать, что не дурак, но кому говорить? Пустоте? А потом, может, вправду я пока дурак, ведь сколько мне дней и ночей?.. И я так мало знаю. Но всё впереди. Дороги, облака, тёплый ветер живой Вселенной – не жди, не догоняй, дороги сами бегут вдаль, туда, где небо должно нас обнять.

Вот! Я обрадовался. Вот тебе ответ, пустое место! Небо нас обнимет, а тебе – шиш. Так и хотел сказать, но сон исчез.

Я уже не спал. Рассвет алел над горизонтом, готовясь обратиться в пожар на половину небосвода – я такое уже видал. И подумал: сентябрь. Однажды так сказал Виктор на полигоне, окинув взглядом холмистые просторы с перелесками, облитые золотистым мягким светом ясного дня. И я решил, что сентябрь примерно равен вечности. А что такое вечность, я знаю.

Олег

Мне снова снилась Ксения.

Но не так, как прошлой ночью. Тогда был просто сон, призрачная чушь, какой всегда бывает пространство-время сновидений. Я в странном помещении из огромных окон и света, вроде школьного спортзала, только уходящем немыслимо ввысь, да ещё с каким-то неевклидовым изгибом. Я это не видел, но знал, оно как бы само собой было ясно, так же как то, что здесь многолюдно – не зрением, а знанием. А зрением я увидел её.

Кажется, я сказал ей: «привет». А может, не успел. Неважно. Её лицо знакомо изменилось.

Господи, как мне это знакомо!..

Загадка. Что в ней? Да то – в обводах губ, прищуре глаз, длине ресниц – и всё, и ты пропал, в плену, и не знаешь, как же так вышло, и этот плен окутал, опутал, поглотил тебя.

Сейчас я думаю, что эта магия ещё глубже. Что попадаются в волшебные силки лишь те, кого она захочет поймать, а кто не нужен – те для неё пыль, их сдует так, что были они, не были – без разницы. Я оказался нужен больше всех. Временно.

Можно этим гордиться?.. А чёрт его знает. Мне не до гордости, слишком ещё болит, кровоточит, рвётся, и чёрт опять же знает, надолго ли это. Может, на всю жизнь. А может, и навек. Навечно – это же больше, чем навсегда?..

Я вскочил, окна мне было мало, дёрнул дверь, шагнул на балкон. Сентябрьская заря разожгла восток, Солнце ещё не взошло, но вот-вот. Прохлада пробирала не по-детски, я начал дрожать, мир разгорался на глазах, и наконец солнечное пламя трепетно пробилось в него.

Осенние зори самые роскошные и тревожные. И переломы наших судеб свершаются осенью. Так говорю я, не имея иных доводов, кроме собственной эстетики и того, что мы с Ксенией впервые встретились светлым днём бабьего лета, когда мир кажется больше и прозрачнее, чем всегда. Пути пересеклись на улице, вернее, в парке, а ещё вернее, в сквере – да, скорее, это сквер, чем полноценный парк. Случайно. Слово за слово: девушка, а как вас зовут?.. Он и сейчас на месте, этот сквер, да и то перепутье троп, наверно, там же, куда ему деться. Девять лет. Числа не помню.

Что со мной?

Вопрос слегка лукавый, поскольку что со мной, я, в общем, знаю. Ну, догадываюсь. Что будет? – вот другое дело.

Она отменила время. Девять лет. Вернулась, молча обняла меня, и мои земные пути исчезли.

Она чуть отстранилась, взглянув с печальным состраданием. Или почудилось мне, кто знает, что-то сомкнулось в башке, а никакой печали нет. А затем она изменилась, здесь уж никаких чудес, её лицо всегда менялось так в объятиях, за миг до первого точечного касания наших инь и ян, когда они вроде бы ещё не тронули друг друга, но линии невидимого поля уже по-своему настроили миллиметры пространства между ними. Оно вдруг делалось таким далёким, будучи на расстоянии ладони – глаза туманно мерцали, линию губ менял странный нерадостный изгиб, и я никогда не думал, зачем это, вторгался в неё грубо и жадно, почему-то всегда так, разум подрывало, сметало всё, и дальше – взлёт.

Так было тогда. Но тогда и сейчас сомкнулись, годы миновали нас в этом мире неизведанных дорог, тревог и ожиданий, хотя дороги и тревоги впереди, а пока она вобрала мир в себя, я видел, чувствовал только её, как будто мы и есть весь мир, и слова, что я когда-то говорил тысячу раз, готовы были слететь в тысячу первый.

И тут всё сорвалось, и даже не сказать, как. Жаркую женскую упругость, звёздный взор, надежды, дальние дали – вмиг свернуло в ничто. Легко так: раз! Было и нет. Сингулярность. Большой взрыв наоборот.

Это я так назвал то, про что вроде бы надо сказать: проснулся. Но не скажешь. И теперь вот стоял, смотрел, к холоду как-то притерпелся, дрожать перестал, да и утро разошлось, наполняясь рабочими шумами, а потом в комнате ожил смартфон.

Звонил Виктор.

Говорить не хотелось не то, чтобы с ним, вообще ни с кем, и я с неудовольствием смотрел на сиреневое пение экрана.

Под постоянных абонентов у меня предусмотрена цветовая и звуковая гамма входящих. Виктор звучал светло-сиренево, прочие четверо тоже были награждены разными приятно-светлыми тонами. И я подумал: а если бы шестой была Ксения, какой бы цветомузыкой я одарил её?.. Только подумал, отвечать не стал.

– Да, – ответил на звонок.

– Разбудил?

Из какого-то мутного суеверия Виктор никогда никому не говорит «здравствуйте». Однажды я попробовал тронуть эту тему, но он пустился крутить, вилять, и я отстал. Мало ли у кого чего. Вон у меня хотя бы.

– Не существенно, – я зевнул.

– Завидую. Мне бы существенно было.

– Зависть, Виктор Алексеевич – это всё равно, что матерщина, только без слов. Экзистенциально, как ты говоришь.

– Я – белой завистью…

– Ладно, – я вновь зевнул, но иначе. – Ближе к делу.

– Да ближе некуда. В одиннадцать ноль-ноль на полигоне. Всё.

– Эт… – с искренней досадой вырвалось у меня. – С каких таких щей… борщей?

– С начальственных, коллега, с каких же ещё, – он вздохнул. – Комиссия, по некоторым моим прикидкам, в конце месяца, не забыл? Через неделю, поди, вас денно и нощно начнут гонять, готовься… Логично?

– Не вас, а нас, – буркнул я, но в целом промолчал. Что тут скажешь? Конечно, потенциал комплекса надо прощупать, вытянуть по максимуму, а сроки жмут, да и когда такое было, чтоб они не жали. Здесь и особой логики-то нет, рядовой здравый смысл. И вахты по выходным для нас скорее норма, чем исключение… Но почему-то так не хотелось тащиться на службу, чтоб её порвало! Да вовсе не хотелось никуда, глаза бы не глядели. Сидел бы дома, помнил, ждал.

Я готов был жить этот день с надеждой, что грядущей ночью сбудется то, что не сбылось минувшей. Просто не успело, продолжение следует, и каждый раз реальнее предыдущего. Наверное.

Конечно, я этого не ждал, да вряд ли и кто-либо ждал. Но я не сомневаюсь, что неведомое мне начальство морально готово к побочным эффектам в принципе… Впрочем, потом об этом! Витька-то… вот ведь иной раз кажется, что он, стервец, может читать то, о чём я молчу – ну, психолог как-никак!

– Ладно, Виксеич, – сказал я, жертвуя слогами, – нам же с тобой по субботам работать греха нет? Яхве не осерчает?

– Да не должен. Ему бы со своими…(непечатно)… разобраться.

– Согласен. Стало быть?..

Стало быть, без десяти одиннадцать на проходной полигона. Отбой.

Отключившись, я долго массировал пальцами надбровья, как человек после тягостной работы, потом взглянул в окно, точнее, в небо, ещё по-утреннему забеленное легчайшей дымкой, но обещающее ясный день. Потом обеими руками плотно обхватил затылок.

Вот ведь упорное ощущение, что там у меня горячо. Раньше такого не было. Раньше – ну, ясное дело, до того… до Эксперимента. Я говорил Витьке – он, конечно, умную рожу сделал: это, мол, некий фантомный феномен, нейрогаллюцинация… данные объективного контроля ничего подобного не показывают… Чёрт его знает, может, и правда. Я же вот щупаю башку – тоже вроде как объективный контроль – и правда, ничего. А изнутри горячо, хоть убей.

Но хоть бы и так, пусть галлюцинация, всё равно Витька темнит со мной, боясь показать, что сам не знает, куда ведут, как петляют наши пути-дороги. А то я не вижу, как же. Не знаю, что мы пустились в неизведанное, в космос, только на Земле. Что это всё зори, ну или зарницы нового мира, в их свете ещё не видать толком ничего, и что там может выпрыгнуть из тьмы…

Чёрт возьми, как я вообще на это подписался?!

Я рассмеялся, встал, стал собираться. Молодец, что сказать. Сперва впрягся в дело, потом очумел: где я? Что я? Зачем?.. Ну, так и надо! Судьба умнее нас – вон, смотри, она обернулась сентябрём, это её облик нарочно для меня. Стало быть, всё по делу. Работаем.

Виктор

Он долго смотрел, не мигая, чуть сузив взгляд.

Я уверен, что именно в общении со мной Лев Евгеньевич нашёл действенными два приёма: а) смотреть пронизывающим взором; б) прикидываться лишённым чувства юмора. На самом-то деле он наверняка самый нормальный человек, горазд и пошутить, и посмеяться, может где-то и созорничать в меру. Но в общении со мной счёл нужным быть таким вот Големом. Зачем? А хрен его знает. Мне это ниже пояса. Охота дяденьке придуриваться – на здоровье.

Он точил меня этим своим лазером секунд двадцать, потом всё-таки моргнул. И сразу заговорил так, точно и не корчил из себя ледяного гостя:

– Так я, Виктор Алексеевич, всё о том же. Вы уверены, что сделали правильный выбор? Да.

Теперь я позволил себе нагловато прищуриться:

– Э-э… ответ вопросом на вопрос вас, конечно, не устроит?

– Конечно, нет.

Он сказал это настолько ровно, что я понял, насколько попал в цель. И сразу почему-то расхотелось юродствовать.

– Согласен, – сказал я иным тоном. – Правильный – не совсем то слово в данном случае. Скажем так: оптимальный.

– Поясните.

– Легко.

Во мне порхнуло вдохновение. Я невольно поёрзал в кресле.

– Н-ну, наверняка можно было бы найти экземпляр, по сумме психофизиологических данных превосходящий Олега…

– Господина Зорина…

– Если угодно. Но это было бы долго. Впрочем, и среди прошедших тестирование были двое-трое примерно того же уровня, а по отдельным критериям и повыше. Но моя авторская методика предусматривает выявление скрытого потенциала личности помимо воли испытуемого… полагаю, вы понимаете, о чём я?..

Я понимал, что тут надо пройти по грани. Говорил свободно, дружелюбно, не забыв про тончайшую струйку учёной покровительственности. Не лгал. Но и всего не раскрывал.

…Когда на меня вышло это… назову его Бюро – и его представители, достаточно тонко польстив моей научной репутации, повели туманные речи об отборе кандидатов на роль подопытного в некоем эксперименте… Пожалуй, они произносили вот так: Эксперимент, с большой буквы – я, послушав минут пять, попросил изъясняться откровеннее:

– Простите, я должен полностью понимать задачу исполнителя. Ведь от этого зависит методика отбора. Иначе, согласитесь, есть риск отобрать персонаж совсем не того толка. Ведь мои технологии, – я ненавязчиво подчеркнул это, – выявляют такие черты личности, о которых сам человек не знает. Возможно, не узнает никогда. Возможно, и к лучшему. Но они есть. Больше того, они определяют всю экологию личности. То есть судьбу.

Собеседники – живой, полненький, лёгкий на улыбку мужчина средних лет и суховатая, с короткой стрижкой дама помоложе – переглянулись.

– Вот! – вскричал старший. – Видите? Говорил я, что с психологом надо сразу напрямую, да? Говорил! То-то. Извольте, Виктор Алексеевич, начистоту. Только уж, знаете ли, разговор наш сугубо под грифом… Так, Эльвира Эдуардовна?

Та кивнула:

– Совершенно справедливо, Юрий Антонович.

Ни тогда, ни по сей день я не смог постичь смысла этой Эдуардовны. Она ничего внятно не сказала, смотрела тускло, внешне – пустое место. И больше я её не видел. Но зачем-то она была.

Бюро объявило конкурс для участия в якобы серии испытаний на решение эвристических задач, отчего соискатели подвергались всестороннему психологическому исследованию. В этом тоже не было вранья, было общее место без конкретики. Конкретика под грифом была раскрыта мне Юрием Антоновичем при унылой поддержке Эльвиры Эдуардовны.

В бюро замахнулись на создание первого в мире нейрогибрида человека и машины. Машины в самом расхожем смысле: автомобиля. Нейрокоммуникативный комплекс, НКК-1 – так называлось это по проектным документам.

– …не буду вас загружать техническими деталями, это не ваша забота, – Юрий Антонович приятно улыбнулся, на что Эльвира Эдуардовна немедля откликнулась бледной улыбкой. – По существу: в мозг нашего избранника вживляются… обыкновенно это называется чипом, что не совсем верно, и тем не менее все привыкли… знаете ли, как реакцию деления тяжёлых ядер привыкли дилетантски называть атомной бомбой, да? В своём роде успешная популяризация…

Эльвира Эдуардовна безгласно кивнула, а Юрий Антонович разжёг себя собственным красноречием, понёсся, не остановишь.

Победителю отбора – провозгласил он – будет предложено согласиться на уникальную операцию: внедрение в синаптическую структуру мозга микрообъектов, способных создать так называемый нейроинтерфейс: дистанционное сочетание мозга биологического и мозга электронного. Иначе говоря, импульсы, рождаемые в сложнейшей живой материи, на расстоянии управляют процессами в компьютере. И не в стационарном, а в бортовом компьютере автомобиля: сокращенно БКА, диктующем команды всем системам машины… Заманчиво? Чертовски! Ещё иначе говоря: НКК-1 мыслится как психобиомеханизм, усиленный мозг не только в телесной, но и в техногенной оболочке.

– …знаете, почтенный коллега, – распелся Юрий Антонович, – я, конечно, не гуманитарий. Но и меня однажды осенило таким в своём роде символом, которым я про себя тихо горжусь. Я его называю технокостюм. Вникаете? Готов пояснить! Вот по существу: всякая техника, от всяких там, шут их знает, шумерских доспехов до космического корабля – что это? Это же своего рода волшебные одежды, мы их надеваем на себя с целью усилить наши операционные возможности! Согласны? То-то! И весь наш прогресс, изволите ли видеть, не что иное, как технокарнавал, смена этих технокостюмов. И вот мы дошли до стадии нейрокарнавала, да? Наш комплекс уже не столько техно-, сколько нейрокостюм…

Ну, отсюда он пустился словесно перевёртывать примерно одно и то же, Эльвира Эдуардовна не забывала поддакивать, а я, слушая, уже вовсю размышлял о своём.

Кого облачить в первый в мире нейрокостюм? Какими качествами должен обладать претендент № 1?.. – об этом пошёл чёткий мужской разговор, а Эльвира Эдуардовна так толком и не прозвучала.

И всё это время я просуществовал в двух уровнях: внешне дельно беседуя, а про себя думая: ну вот! Сбылось. Дерзай! Робеешь?.. Да нет. Ну разве самую малость… А хотя нет! К чёрту робость. Я это сделаю, или я не я.

Больше года я втайне работал над методикой, должной выявить то, что сам пока затруднялся определить, но уже не сомневался, в чём суть. Я назвал это «универсальная значимость личности», или, несколько согрешив против лингвистики: «узел». Это не ум, не талант, даже не гениальность, хотя, бесспорно, всё это между собой какая-то двоюродная родня. Но узел – это узел. Экзистенциальный вес! – вот ещё что я придумал, чем гордился не меньше, чем Юрий Антонович технокостюмом.

Что должна являть собой узловая личность?..

Такой человек может не блистать интеллектом, но соображает быстро и метко. Часто он остроумен. Он тонко ловит оттенки настроений других, иногда способен поразительно точно угадать что-то в постороннем человеке, вплоть до самых тёмных глубин его души. И напротив, бывает до смешного слеп в собственной жизни, может попасть впросак, как последний лопух. И ещё: я необъяснимо уверен, что эти люди прирождённые артисты. Вот тут у них талант. Не практика на сцене, не система Станиславского, а лицедейская органика от корней, от стихий Земли. Не факт, конечно, что любой такой сможет стать актёром-профессионалом, слишком уж многое здесь должно совпасть, слиться и расцвести. Но исходное зерно в них вброшено. А уж куда оно вырастет, да вырастет ли вообще – вряд ли кто-то скажет. Ну и в сумме это даёт сильную тягу к приключениям, к спорной славе, странный дар угодить в переплёт вселенских событий… Примеры? Да хотя б Чапаев с Петькой. Или парни из «Битлз». Не было на свете генералов посильнее Василия Ивановича? Да батальон. Не было барабанщиков лучше Ринго Старра?.. Да легион! Но славе и истории достались не те, а эти. Почему? Вот по таким «почему» я и решил ударить экзистенциальным весом.

И сказав странной парочке:

– Задача ясна. Работаем, – я уже твёрдо знал, что иду искать того, кто, сам того не ведая, может связать в чудной узор незримые нити энергий, времени, судеб – с непредсказуемым исходом.

Олег

Выйдя на крыльцо, я глянул ввысь.

Есть у меня привычка, можно сказать, что и талисман: шагнув из дома в мир, смотреть в небо. Что мне в них, в этих разных небесах? Не знаю. Не думал.

Обычно это секунда, две, но тут взор зацепился – ух ты! Сроду я не встречал такого совершенного расплава золота и синевы, тепла и холодка – сентябрь вобрал это, по-своему сомкнув в то, что не должно было сбыться, но сбылось…

Тут я споткнулся, чертыхнулся, и как будто оборвалась некая важная мысль, вот-вот готовая было пробиться во мне. Я как-то разбросанно дошагал до машины, сел, включил, поехал, механически управлялся с ездой и всё норовил вытащить ту оборвавшуюся мысль, и не удавалось.

Так и ехал. Вновь стало мерещиться, что темени и затылку горячо, отчего мысли завихрились, растерялись… И тут обрыв сам вырвался наружу.

Я даже вздрогнул, болтанул рулём, машина вильнула. Справа кто-то зло загудел. Но обошлось. Я сбросил скорость, поехал очень аккуратно.

Мысль! Вот она: включённость в НКК-1 меняет не только меня, но и весь мир. Постепенно, поначалу незаметно. Мир живёт себе, катится по прежним всем знакомым колеям, и никому ещё не ведомо, что волны от меня перенастраивают незримые струны пространства-времени на какую-то иную игру. Уже что-то проникло, вирус будущего расплавляет настоящее… А это значит, что последствия Эксперимента таковы, каких ни я, ни кто-либо иной представить не в силах.

Что будет со мной и с миром через час?..

Виктор

Лев Евгеньевич опять смотрел, не мигая. Чёрт его возьми!

– Я не о том, Виктор Алексеевич.

Не о том он. А о чём?

– Я, – терпеливо продлил он, – о том, что этот ли критерий надо было ставить во главу угла? Допустим, господин Зорин представился вам самой неординарной личностью из рассмотренных. Но это ли должно быть фактором отбора? Может, стоит что-то сдвинуть в вашей методике?

«Чёрт возьми» из абстрактного стало зловещим. Я почувствовал, как зашатался на своей грани, лёгкая дрожь пробежала по спине. Да кто он, чёрт?!

Льва Евгеньевича Платонова прикрепили ко мне сразу же после того, как методика и я в качестве штатной единицы были утверждены в Бюро.

– Ваш куратор, – сказали кратко.

И стал очень им доволен. Он абсолютно не мешал, хотя всегда был рядом, присутствие неотвязно ощущалось, даже когда его не было видно. Манеру не моргать и быть деревянным в общении я относил на счёт его профессии. Это не раздражало.

Даже теперь. Это другое: мне вдруг почудилось, что он с самого начала всё про меня понял, но помалкивал.

…Я получил анкеты девяносто семи человек, предварительно отобранных из четырёхсот с чем-то. Мужчины в зените сил, от двадцати пяти до тридцати шести. Я строго не должен был видеть их, вообще никак не контачить, кроме как через электронное тестирование, которое у меня было запланировано в четыре этапа, естественно, с нарастающей изощрённостью.

После первого отсеялись тридцать пять человек, не являвшие собой ничего, кроме умения водить авто, несокрушимого здоровья и психической уравновешенности. Второй этап выуживал из подопытных более сложные качества, и он отчислил самую большую группу. После тщательных проверок-перепроверок я оставил тринадцать претендентов на титул экзистенциально одарённого. По этой чёртовой дюжине и прошлась моя уникальная разработка, выбравшая четырёх финалистов.

Все они были с самой рядовой судьбой, и вряд ли в их жизни что-либо взорвалось, если б не я. Но я уверен – железно! – каждый из них имел волшебный дар притянуть, спутать, порвать нити случайностей, чьих-то желаний, озарений, вздорных поступков – так, чтобы всё это сплелось в клубок, о который споткнётся всемирная история.

Собственно, так оно уже и вышло, только для кого-то одного из четверых.

Почему выбор на пал этого одного? А я уловил в нём глубины больше, чем у троих. Даже пробоины, что ли. Не сомневаюсь, что его когда-то ранила женщина, о которой он молчит и будет молчать. И я не спрошу. Мне хватит того, что я уже понял. И я выбрал Олега Зорина.

А вот теперь стало доходить, что меня со всей моей психической алхимией понял куратор и забирает в мягкие клещи.

Я постарался безмятежно улыбнуться:

– Так ведь дело-то сделано, Лев Евгеньевич! Назад дороги нет.

Тут-то он и позволил себе почти неуловимую ухмылку:

– Назад и не надо. А дело наше, Виктор Алексеевич, только начинается. Неужто вы не поняли, что Зорин – это лишь первый блин?.. Да не поверю! Вы-то, столь умный человек!.. Я без комплиментов, не подумайте. По факту.

Он глянул в смартфон.

– Ага! Ну-с, к этому разговору мы с вами обязательно вернёмся, а сейчас вам пора. Как вы с ним договорились, без пятнадцати одиннадцать?..

– Плюс-минус.

– И прекрасно. Поезжайте, время не ждёт. А беседа за нами, не забудьте!

– На память не жалуюсь.

Брат

По правде-то, конечно, я не могу знать вечность. Знаю, что буду знать – это да. А как иначе, если Олег, Виктор, сентябрь… С ними не захочешь, да узнаешь. Но я хочу.

А небо сегодня удалось как никогда. Отродясь не видал такой волшебной светло-ровной синевы. Ей не хватало облаков, но и так – берег.

Берег. Откуда слово? Я задумался, но ответа не сделал. Зато возникли новые слова: дорога вдоль полей.

Опять же не знаю, зачем это, но не удивился. Слова пошли, значит, так надо. Я стал ждать. Пришло: край Земли.

Да. Это значит, я расту. Растёт мир. Не может быть, чтобы я рос, а он нет. Значит, будут небеса и земли, их края, шаги за край, а там иные дали и дороги. Это грустно? Нет. Это огромно. Это жизнь. А смерти нет, хотя она бывает. Это время.

А где вечность?

Виктор

Теоретически психологи должны быть самой суеверной публикой на свете. Вот и я. Я избегаю слова «здравствуй». Почему? А сон дурной видел. Сглаз. С тех пор не говорю. Между прочим, есть основания думать, что яркость и богатство снов находятся в прямой пропорции с экзистенциальным весом… Я с умыслом разводил Олега на данную тему, он откликался очень живо и расписывал такие сновидения – наповал. Такое не выдумать.