Градуал

Я был погружен в собственные тревоги, зная, что мой призыв – всего лишь вопрос времени, хотя еще оставалось четыре года, прежде чем эта проблема станет насущной. Мне отчаянно не хотелось идти вслед за Джаком в армию. Полный курс обучения в консерватории Глонд-города мог оттянуть призыв на два года, но даже эта отсрочка мне была недоступна – главное здание консерватории оказалось повреждено воздушными налетами и количество учебных мест сократилось.

Окончив школу в шестнадцать лет, я был вынужден искать работу, и в результате удачного стечения обстоятельств мне удалось получить невысокую должность ученика клерка в эррестской компании, производившей электронику. У компании имелся контракт на поставку систем наведения ракет, так что хоть я и был среди персонала мелкой сошкой без технического образования, роль фирмы в производстве оружия делала ее для меня безопасной гаванью.

Работа, которую мне приходилось выполнять, была административной и скучной, но она приносила достаточный доход, позволяя в свободное время продолжать развиваться как композитору. Пока фирма продолжала снабжать хунту вооружением, я был избавлен от армии.

Получив постоянный доход, я смог наконец покинуть дом и снял квартиру с тремя немаленькими комнатами в высоком доме недалеко от моря. Этот район сильно бомбили, так что арендная плата была невысока. Музыка вновь стала для меня предметом одержимости и преданности; бо`льшую часть того, что оставалось от заработка, я тратил на граммофонные записи и издания партитур. То был период, когда долгоиграющие виниловые пластинки стало возможно приобрести по доступным ценам. Постепенно я собрал коллекцию работ, нравившихся мне больше всего. Я слушал, играл, писал. Музыка гремела у меня в голове.

Перемирие продолжалось. Многие опасались, что без заключения официального мира атаки могут возобновиться, но жизнь все равно возвращалась постепенно к той, какой она была до бомбежек. Я организовал работу так, чтобы иметь как можно больше свободного времени, и посещал почти каждый концерт, какой удавалось найти, иногда проезжая для этого значительное расстояние.

Однажды летом я взял недельный отпуск и остановился в маленьком отеле в Глонд-городе, до которого от Эрреста было около часа поездом вдоль берега. К тому времени наиболее разрушенные здания в центре столицы уже отстроили, так что снова стали давать концерты для публики. Живая музыка выходила наконец-то из-за завесы сирен и из убежищ, в которых нас всех вынудили скрываться. То было захватывающее время. За эту неделю я потратил почти все свои сбережения, зато потом всегда видел в ней важный этап своего развития. Она подтвердила то, о чем я читал в музыкальных журналах и слышал от других музыкантов, а именно, что хотя традиционный репертуар так же популярен, как всегда, в то же время композиторы вновь начинают сочинять и исполнять современную музыку.

Музыку, которую писал я, вскоре начали замечать, хоть и понемногу. Через отца и знакомых я организовал в наших краях исполнение некоторых своих опусов. Одним таким опусом был цикл песен на стихи глондского поэта Гоэрга Скинна, другим – сюита для фортепиано и флейты. Самой сложной моей работой в то время стала фортепианная соната, а когда мне исполнилось двадцать семь, я сработал к концерту в эррестском городском управлении импрессионистическую вещь для фортепиано и скрипки, посвященную Дню Памяти и названную «Дыхание».

«Дыхание» было композицией, вдохновленной видами вересковых пустошей на холмах, которые я различал вдали из окна квартиры. Несколько раз я совершал одинокие поездки на пустоши, купаясь там в ощущениях и звуках. В первый раз я туда отправился, чтобы вдохнуть незагрязненного воздуха, а, по моим предположениям, пустоши должны были располагаться выше, чем слой смога, обычно окутывающий город. Но стоило мне там оказаться, как я оценил и общую утонченность этого места. Многое в ландшафте источало тишину; паузы в моей музыке воспроизводили беззвучие, наступавшее, когда, вспугнутые, уносились прочь птица или животное, пока я прыгал по кочкам или шел по тропе. Фон составлял намек на шум ветра, треплющего сухую траву. В безветренные же дни царила тишь, какой я не знал прежде. Шум скачущих по крутым откосам ручьев проникал в мои мелодии.

На том концерте я сам сидел за роялем, а партию скрипки исполняла молодая женщина по имени Алинна Россон. С Алинной я познакомился на одном из концертов в Глонд-городе, и мы подружились.

Ни мне, ни ей не приходилось еще играть перед аудиторией, хотя бы столь небольшой, как тем вечером, и для нас обоих это был опыт, вызвавший бурю эмоций. После концерта, в пустой комнате за сценой, где Алинна оставляла футляр от скрипки, мы оба плакали. Я лил слезы отчасти потому, что освободился от беспокойства, завершив выступление без явных ошибок, но при этом еще и переживал заново чувства, которые испытывал, когда задумывал и сочинял работу. Решив, будто Алинна испытывает то же облегчение, я положил руки ей на плечи, желая утешить, но она их стряхнула.

– Мне казалось, будто я там одна, – сказала она, и голос ее был тихим, но не от слез. Только тогда я понял, что она на меня сердита. – Я не слышала, как ты играешь, – тут ее голос сломался.

– В партитуре много пауз. Я играл вместе с тобой, но мне тоже казалось, что я один.

– Когда мы репетировали…

– Репетиция – это не то же самое, – настаивал я. – Ты замечательно играла сегодня. Я был очень растроган твоей игрой.

– Я просто следовала партитуре.

– Так и должно быть. Партитура – это форма музыки. Ты все еще дрожишь.

Я еще раз попытался ее утешить, взявшись рукой за локоть, но она вновь отстранилась. Мимо ходили люди, дверь пару раз открывалась и закрывалась. В коридоре погас свет. Служители собирались закрывать здание.

– Ты расстроена, – ляпнул я, не зная, как поправить ситуацию для нас обоих.

– Все эти паузы, – выговорила она. – Я их не слышу как следует, и пыталась считать такты. В ужасе была, что пропущу.

– Ноты пишутся, чтобы обрамлять паузы. Они определяют и окаймляют пустые места. Музыка чиста только в тишине.

Алинна уставилась на меня, непонимающе хмурясь. Мне не хотелось сейчас ничего говорить и слышать.

– Я видела паузы в партитуре. Но не знала, что ты подчеркнешь их красными чернилами.

– Партитура должна показывать как паузы, так и ноты. В следующем месяце я даю еще один концерт, – предложил я. – Хочешь играть со мной?

– После того, что сейчас было?

– Прошу тебя, Алинна.

Для меня случившееся было трансцендентным переживанием, а чистота нот и выразительность ее скрипки вызывали внутреннюю дрожь. При ее чувственной игре мне хотелось махать руками от возбуждения. Ее отрицательная реакция поставила меня в полный тупик.

– Не думаю, – заявила девушка, пряча скрипку.

Вскоре Алинна ушла не попрощавшись. Я был в полном раздрае. Постоянная потребность сочинять музыку и играть означала, что раньше у меня никогда не было нормальных отношений с противоположным полом. События того вечера болезненно напомнили о моей неопытности. Поведение Алинны заставило меня думать, что я подвел ее, напугал, а запутавшись, я и в самом деле испортил то, что казалось таким чувственным и интимным, когда мы играли вместе. За те несколько минут, что мы играли «Дыхание», она стала казаться мне прекрасной. Мне предстояло многому научиться.

На улице, когда я покинул здание, в темноте и холоде ждали несколько слушателей, чтобы поприветствовать и поздравить меня. Ничего подобного никогда со мной прежде не случалось, и я оказался совершенно не готов. Постарался полюбезнее ответить на комплименты, но при первой возможности удрал во двор мэрии, где отыскал свой велосипед и помчал домой сквозь студеный туман.

Путь лежал частично вдоль берега, по узкой дороге над обрывом. Как всегда, я смотрел на юг, через море, на острова, зачаровавшие меня на столь краткий миг в детстве. В мутной тьме я их не различал – ни намека на огни, даже ни смутного ощущения маячащих масс. Однако я видел их так часто, что прекрасно помнил их темные очертания, молчаливую тайну. Я мурлыкал обрывок мелодии и представлял, будто иду по холмам одного из островов.

5

К огда мне исполнилось тридцать, я совершил, наконец, прорыв, на который надеялся. Ко мне обратилась независимая фирма звукозаписи, расположенная в маленьком городке далеко от Эрреста, по другую сторону от столицы. Она специализировалась на записях молодых или начинающих музыкантов, работая с маленькими оркестрами. Пластинки были хорошо оформлены, стоили умеренно, и, хоть фирма была небольшая, в магазинах всегда присутствовала на удивление значительная часть ее ассортимента. Фирма решила выпустить долгоиграющую пластинку, которая представляла бы современную глондскую музыку.

Стоило мне прослышать об этом, как я послал им несколько недавних работ. Поначалу партитуры возвращали, часто без комментариев, но по крайней мере две были прямо названы неподходящими. Причины не пояснялись. Я продолжал попытки, и в конце концов фирма приняла небольшую пьесу, написанную год назад. Называлась она «Дианме».

«Дианме» представлял собой одночастный квартет для фортепиано, флейты, скрипки и виолончели. Вдохновением для него послужил одноименный остров, один из тех островов, что лежали в бухте напротив Эрреста.

Воспользовавшись названием «Дианме», я лишь показывал, что знаю об острове, но некоторые замечали, в том числе и в печати, что это еще и политический акт. Политически я был наивен, так что, лишь предприняв попытки выяснить название острова, я случайно обнаружил, что глондское правительство старается контролировать информацию, доступную общественности.

Название острова мне удалось установить лишь после изрядных поисков, обращений к старинным справочникам, атласам, лоциям и так далее. Я-то предполагал, что такие поиски – рутинное дело. В действительности же обнаружилось, что все острова в регионе окутаны туманом неизвестности. В библиотеке мне доверительно сообщили, что несколько лет назад хунта выпустила директиву, сводящуюся к тому, что все справочники и карты островов следует сдать правительству. Помимо встречавшихся там названий, секретность распространялась на фотографии и рисунки, описания, даже на статьи в энциклопедиях со статистическими данными о населении, сельском хозяйстве, торговле и обо всем прочем. Острова словно были объявлены вовсе несуществующими.

На большинстве современных карт, конечно, изображалась линия нашего побережья, но никаких деталей, касавшихся моря, не было. На некоторых картах океан обозначался как «Срединное море», а буковками намного мельче прибавлялось: «Архипелаг Грез», – иногда это название было заключено в скобки. Где-то мне приходилось слышать это название, – может быть, в школе? – но я совершенно не знал, где находится или что собой представляет Архипелаг. Ни один остров никогда не рисовали на картах.

Как-то в букинистической лавке я наткнулся на пыльную старую книгу о глондском побережье. В примечании, посвященном приливам, деловито перечислялись по названиям три острова. Меньший из трех именовался Дианме, в честь мифической доброй богини, якобы присылающей с юго-востока теплый ветер, приносивший обычно к нашему берегу раннюю весну.

Очарованный этим открытием, я и написал свой квартет, счастливый, что наконец-то нашел название.

Два других острова, побольше и более отдаленные от берега, именовались Члам и Геррин, тоже в честь персонажей из мифологии. Я запомнил названия, чтобы воспользоваться ими в будущем.

Детально рассмотреть облик островов по-прежнему не удавалось, даже с помощью полевого бинокля для наблюдений за птицами, принадлежавшего когда-то отцу. Бинокль был слишком слаб, чтобы толком что-то приблизить, но когда я в него смотрел, мне казалось, будто пространство в поле зрения сжимается, а время укорачивается.

Обычные звуки родного города, когда я их слышал, стоя у прибрежной дороги и глядя на море в бинокль, мое сознание превращало в ритмический контрапункт спокойной неподвижности островов, словно бы замкнутых в своем отдалении и остановившихся во времени. Флейта и скрипка воспроизводили домашние звуки птичьих песен и детских голосов, тогда как виолончель и фортепиано обозначали даль, гул волн, дыхание теплого юго-восточного ветра. Дианме, ближайший и при том самый маленький из трех островов, особенно возбуждал мои нежные и безвредные фантазии.

Факты, касавшиеся Архипелага Грез, были отрывочными и доставались с трудом, но постепенно я начал складывать воедино, что мог. Я, например, выяснил, что как гражданину Республики Глонд мне навечно запрещено посещение любого из этих островов. Собственно, весь Архипелаг, который, как я узнал, кольцом окружал весь мир, был довольно закрытой и полной запретов областью. Официально его не существовало. Однако на самом деле острова оставались нейтральной территорией в той войне, которую вел Глонд, и их нейтралитет яростно защищали местные законы и обычаи. Глонд для них оставался воинственной страной, как, по моим предположениям, и Файандленд. Настоящее продолжительное перемирие с Файандлендом и его странами-сателлитами ничуть не приблизилось, и лишь сложная сеть дипломатических компромиссов не давала военным действиям затронуть наши дома. Очевидно, что это совсем не то, что настоящий мир. Архипелаг Грез был величайшим географическим объектом мира, он состоял буквально из миллионов островов, но для разжигателей войны он был закрыт.

Открытие этих островов было сродни услышанной в первый раз симфонии. Осознание, что мне никогда не будет позволено их исследовать, – словно дверь, захлопнутая прямо перед лицом, стоило оркестру начать настраивать инструменты.

Мой квартет «Дианме» отражал как размышления над спокойствием созерцаемого с берега морского пейзажа, так и чувство поражения, возникавшее у меня из-за того, что существование островов не признавалось. Обыденность местных звуков, которые подхватывала и выражала скрипка-пиццикато, вторгалась назойливым диссонансом. Главная тема, рисующая сам остров Дианме, заявленная в нескольких вступительных фразах и повторявшаяся в конце, представляла собой покойную мелодию и должна была означать красоту благотворной природы.

Я был, конечно, приятно удивлен, услышав, что менеджер фирмы принял мою композицию. Надеясь поучаствовать в записи, я взял двухдневный отгул и отправился в Глонд-город, но, когда прибыл в студию, оказалось, что мне разрешат лишь сидеть в кабинке со звукозаписывающей аппаратурой, пока исполняется моя пьеса. Все же это оказалось глубоким, будоражащим переживанием.

Когда через несколько недель пластинка вышла, мне удалось уговорить местный музыкальный магазин заказать три штуки, хотя в результате мне же самому и пришлось их купить. Два месяца пластинка не получала никакого отклика музыкальных критиков, но в конце концов в еженедельнике политических новостей и сатиры появилась короткая рецензия. Автор пренебрежительно отзывался обо всех сочинениях в подборке, но мимоходом упоминал «Дианме», отмечая его как «мелодически приятную композицию». Имя мое было в журнале переврано: «Алесандер Заскинд». Я же просто радовался, что теперь у меня есть запись.

6

Вскоре после выхода «Дианме» я познакомился с коллегой-композитором с одного из южных островов, по имени Денн Митри. Нам суждено было подружиться, хотя первая встреча оказалась отягощена недоразумением.

Наше знакомство случилось вскоре после того, как я завершил музыкальное сочинение, последовавшее за «Дианме». Я назвал его «Символы прилива» и посвятил интерпретации того, что считал моментами затишья и бури вдоль наших берегов. Партитуру я отправил той же самой компании, которая выпустила «Дианме», и был счастлив, когда меньше чем за неделю они ответили, с энтузиазмом отзываясь о современности подхода, гармонических инновациях и необычном использовании внезапных перепадов в мелодии. Их реакция меня обрадовала. Хотя их описание моей музыки не совсем совпадало с тем, что я сказал бы о ней сам, ответил я на письмо с готовностью и сразу же получил контракт на новую работу. В тот же день я подписал его и отослал.

Последовало долгое ожидание – позже я узнал, что причиной оказалась недостаточная длина «Символов прилива». Их хватало лишь на одну сторону десятиминутной пластинки, и фирма ждала, пока у нее появится подходящее сочинение подобного же типа для другой стороны. Наконец мне написали, что приняли работу композитора по фамилии Митри. Я никогда о нем не слышал (или, возможно, о ней), и никто из моих знакомых тоже.

Когда я попросил у звукозаписывающей компании дополнительную информацию, мне сообщили, что Денн Митри – мужчина, родом с Мьюриси, что в Архипелаге Грез, прибыл недавно в Глонд по программе культурного обмена. Я промолчал о том, что мне удалось узнать про запрет на упоминание островов.

Наконец наступил день записи. На этот раз я сел на первый же поезд в Глонд, поэтому прибыл рано и оказался в студии раньше большинства участников. С изумлением я увидел, что для исполнения собралось больше тридцати человек. Некоторых я знал в лицо, но большинство было незнакомцами. Однако среди них я сразу заметил Алинну Россон, занимавшую место в скрипичной группе. Я не виделся с ней и не разговаривал с того вечера, когда мы вместе исполняли «Дыхание».

К моему удивлению, заметив меня, Алинна приветственно помахала рукой и тут же подошла.

– Сандро! Я надеялась, что ты сегодня придешь.

– Рад тебя снова видеть, – ответил я, сознавая в то же время, что на самом деле потерял всякую надежду остаться с ней друзьями. С того памятного вечера прошел год.

– Над чем работаешь? – поинтересовалась она. – Слышала, у тебя вышла запись.

– Теперь будет новая, называется «Символы прилива», – пояснил я. – Одна из вещей, записывать которые тебя, надо думать, и пригласили.

– Нет, я участвую только в первой. Которую Денн написал.

– Денн?

Мы стояли посреди сцены. Алинна указала на стоящего в стороне высокого молодого человека, который уже находился в студии к моему приходу. Он уверенно разговаривал с кем-то из инженеров звукозаписи, обсуждая партитуру и делая пометки на одной из страниц. Я заметил его, как только вошел, но поскромничал подойти, решив, что это работник студии. Во всяком случае, от него исходила свобода и уверенность в себе, каких мне очень недоставало и перед которыми я всегда робел. У него было тело атлета и копна длинных светлых волос. В его небрежных манерах чувствовалось удовольствие от работы на студии.

– Это Денн Митри, – сообщила Алинна. – Удивительный музыкант. Ты, наверное, знаешь его работы?

– Это он – композитор с Мьюриси?

– Да.

– И, говоришь, вы уже знакомы?

– Он мой друг, мы случайно встретились пару недель назад. Это он порекомендовал меня на сегодняшнюю работу.

– Я не знал, что люди могут приезжать работать на континент. Мьюриси – это ведь один из островов, верно? Я думал, границы закрыты.

– Правила недавно упростили. А Мьюриси вроде бы расположен где-то к югу от Глонда, так что людям удобно приезжать оттуда и возвращаться. Он по какому-то культурному обмену. Поговаривают даже о гастролях оркестров – у нас и на островах. Ты об этом что-нибудь слышал?

– Нет, не слыхал, – ответил я, начиная понимать, что мое вечное погружение в работу отдалило меня от других людей, даже от коллег, и от ходящих меж ними разговоров. – Какая разница – на север ехать или на юг?

– Денн говорит, так легче получить визу.

Я, недоумевая, покачал головой.

– А ты как? – спросил я Алинну. – Живешь сейчас здесь, в Глонде?

– Нет, все еще в Эрресте. Ты тоже?

– Да, по-прежнему. Я правда рад снова видеть тебя, Алинна.

– Почему ты решил, что я переехала?

Я опять ощутил недостаток опыта в общении с женщинами и, в частности, с Алинной, которая, к моему изумлению, кажется, искренне была рада меня видеть. Мне пришлось бороться с собственническими чувствами, когда я узнал, что она уже на короткой ноге с этим другим композитором и называет его по имени. Что происходит между ними?

Когда Алинна вернулась на свое место в оркестре, я заметил, что Митри подошел к ней что-то сказать, а она рассмеялась. Митри широко улыбался, и во время разговора на миг коснулся ее руки.

Присутствие в студии Алинны отвлекло меня от других забот, пока я смотрел, как она сначала репетирует с Митри и другими музыкантами, а потом играет. Его сочинение называлось «Лесная любовь». Один из инженеров записи мне сказал, что оно вызывает в воображении жизнь на Мьюриси, потому что использует вариации некоторых народных мелодий. Обычно такие вещи меня всегда интересуют и увлекают, но в тот день было трудно на них сосредоточиться. Мелодия казалась гладкой и обыкновенной. Весь интерес поглощала маленькая темноволосая женщина, сидевшая во втором ряду скрипок. Я смотрел на ее сосредоточенное лицо, на чуткие движения головы во время игры. Она сидела элегантная, в красивой позе, выпрямив спину и плечи, а инструментом управляла выразительно и подвижно.

Запись завершили в четыре подхода, но мьюрисийская рапсодия почти не произвела на меня впечатления. Звук ее был слащавым и знакомым, эта музыка дарила комфорт, но не стимулировала. Мне казалось, что моя работа сделана на совсем другом интеллектуальном уровне, и неправильно, что мы с Митри издаемся вместе. Тот факт, что моя и его работы должны занять разные стороны одного и того же диска, намекал на некую связь, сходство целей, тогда как ничего подобного не было.

Я надеялся еще поговорить с Алинной, но как только менеджер записи объявил об окончании сессии, она тут же встала и смешалась с прочими музыкантами. Уложив инструмент, она ушла вместе со всеми. Оставшиеся заняли места для исполнения «Символов прилива». Второй композитор подошел ко мне.

– Сэр, полагаю, вы – Алесандер Заскинд. Верно ли это?

– Да, – сказал я, слишком пораженный, чтобы поправить ошибку в имени, уже, как я знал, распространившуюся.

– Я Денн Митри, прибывший из Мьюриси. Горд познакомиться с вами, сэр.

Мы с молодым человеком пожали друг другу руки. Мне сразу понравились его крепкая рука, открытый взгляд, исходившая от него искренность. Говорил он без акцента, но в голосе была напевность, своего рода музыкальные флексии, которые никогда не услышишь в Глонде. Раньше я не имел представления, как может звучать речь островитян, и сейчас мельком подумалось: не вот так ли?

– Это большая честь, монсеньор Заскинд, – продолжал Митри. – Когда мне сказали, что мы будем записаны вместе, я едва мог поверить в свою удачу.

– Что ж, спасибо, – ответил я, смущенный и довольный, чувствуя, как растворяются мои предрассудки против этого человека.

– Не могли бы мы после этого кратко встретиться, чтобы выпить? Есть столь многое, что я хотел бы обсудить с вами.

– Ну, мне нужно успеть на поезд домой…

– Посмотрим, сможем ли мы найти время, – не отступал Митри. – Я бы хотел обсудить ваш квартет «Дианме». Первый раз я как следует послушал эту запись как раз перед тем, как должен был уехать.

– Не знал даже, что она продавалась…

– Мне прислал экземпляр издатель, но она уже популярна на многих островах. Можно услышать по музыкальным радиоканалам.

– На Архипелаге?

– Конечно! Вы сделались хорошо известны, по крайней мере на Мьюриси, но также и на многих других островах. Мой издатель сказал, что мне следует с вами поговорить ради новых территорий, которые вы, по-видимому, открываете. Хотелось бы знать, что послужило источником вдохновения. Я чувствовал ваше волнение в каждой фразе.

Мы стояли у задней стены студии, частично скрытые от основной ее части двумя диффузорами, но я видел, что музыканты уже настраивают инструменты, а инженеры – уровни звука. Энтузиазм, который излучал Митри, казался совершенно искренним.

– Название острова, – сказал я, вспоминая свои поиски лоции или карты. – Когда я узнал, почему остров назван Дианме, то услышал, как музыка обретает форму. Она просто… полилась. Я представлял, какими могут быть ветры на этом острове. Ветры Дианме.

– Это столь многое объясняет. Но когда я слушал ту музыку, то задумался, не имели ли вы в виду какой-нибудь другой остров. Может быть, Члам?

– Нет, Дианме.

– Это превосходное произведение. Я должен у вас столь многому научиться. – Митри вновь стиснул мою руку и энергично потряс. – Сейчас начнут. Поговорим позже?

– Приятно было познакомиться, – сказал я от чистого сердца.

Митри приветливо улыбнулся мне, повернулся и ушел. Я направился на свое место в задней части контрольной кабинки.

С исполнением «Символов прилива» возникли проблемы, и оркестрантам пришлось сделать несколько попыток, прежде чем они смогли сыграть как надо. Руководитель оркестра ворчал, что им не дали достаточно времени порепетировать; последовал на удивление сердитый обмен обвинениями между ним и менеджером записи. Я смущался и не лез в склоку, полный ужаса, что мог по неопытности запороть оркестровку. За два-три дня до того я закончил перепроверять партитуру, а всего отослал по крайней мере четыре различных версии, в одной из которых были восстановлены исключенные ранее фрагменты первого наброска, но через несколько дней я и этот вариант изменил. В конце концов студии удалось записать удачный дубль, но времени уже было далеко за полдень. Все, включая меня, выглядели и чувствовали себя измотанными. Денна Митри не было и следа.