Ловец бабочек. Мотыльки

– Я же сказал. Друг. А вот ты не задумывалась над тем, кто ты?

– Кто я?

– Колдовка.

Что? Она, Гражина… нет, быть того не может… про колдовок писали в газетах… и еще в романах, правда, там они были злодейками, коварными, прекрасными и обольстительными, а Гражина… какое в ней коварство? Не говоря уже о красоте.

– Ты себя недооцениваешь, девочка.

– Но как… и откуда…

…ее отец был простым человеком. И мать… и… и ведь колдовками не становятся по желанию, да и желания, говоря по правде, у Гражины не имелось.

– Твоя любезная матушка, надо полагать, не рассказывала тебе о своей семье?

– Н-нет… она… она сирота…

– Она так решила. На самом деле у нее две тетушки… и обе с даром. А вот твою матушку боги обделили. Она весьма переживала по этому поводу… поверь, ее никто не обижал, но она предпочла уйти из дому. Забыть о родстве… это нехорошо, но мы приняли ее выбор.

– Вы?

– Семья. Твоя, девочка, семья.

Ее семья – это матушка. И старая нянька, которая теперь редко поднимается на второй этаж, предпочитая теплую сытную кухню.

А он, ночной гость…

– Не спеши отказываться, – он раскачивался в ее кресле. – Видишь ли, дорогая, твоя бабушка… твои бабушки… в нашей семье обычно рождаются девочки, я так, исключение… мы все обеспокоены.

– Чем?

– Тем, что твоя сила останется без должной… опеки, – он щелкнул пальцами. – И без контроля. Были знаки, что в роду появилась колдовка необычайной силы.

Она?

Ошибка…

– Страшно? – поинтересовался родственник.

– Маску сними.

Он и снял.

Обыкновенный. Лицо такое вот… серое, будто припыленное. Черты прямые. Нельзя сказать, что вовсе нехорош собой, но и не красавец. А главное, ее тоже разглядывает, интересу своего не скрывая.

– Я не хочу, – жалобно произнесла Гражина.

Колдовка – это… это чересчур.

– Во-первых, твоего желания, как и моего, никто не спрашивал. Дар или есть, или… его можно получить, но цена… – он вновь щелкнул пальцами. – А во-вторых, не так давно тебя отнюдь не отталкивала мысль о служении Хельму. Так что изменилось?

– Я… я не знаю… – и вновь вышло донельзя жалко.

Гражина села.

Приобняла одеяло растреклятое, которое так и норовило сползти. А родственник или нет, но нечего пялиться на нее…

– Это было… было… – она пыталась подобрать правильное слово, – не всерьез было… я думала, что по-настоящему, только…

– Только чувствовала, что не всерьез, – кивнул гость.

– Звать тебя как?

– Геральд. И я ведьмак.

– А я Гражина… хотя… ты же знаешь… и что я Гражина… и что колдовка…

– Пока нет, но сила пробуждается, а это опасно. И не только для тебя…

Сила? Гражина не чувствовала в себе никакой такой силы… конечно, она вела себя немного странно, но это еще ничего не значит и…

– Ты кинула в меня проклятьем, – он протянул руку и раскрыл ладонь, на которой появилось нечто, больше всего напоминающее спутанный волосяной ком. Вот только волосы эти шевелились, изгибались, норовили охватить ладонь Геральда. – Сильным проклятьем. Смертельным.

– Я не…

– Ты не хотела. Ты просто испугалась, – он дунул, и волосы застыли, чтобы в следующее мгновенье осыпаться горсткой пепла. – И ты будешь пугаться. Злиться. Радоваться… испытывать эмоции, а у вас сила во многом зависит от эмоций. Ты же не хочешь, разозлившись однажды, убить свою мать? Или еще кого-то? А потом пойти под суд, потому то найти неопытную колдовку легко, поверь человеку, который всю жизнь этим занимается.

Убить?

Она и убить?

Да она мух-то не бьет, жалеючи… и мыша, который в кувшин попался, самолично в сад вынесла, до того противна ей была сама мысль об мышиное смерти. Маменька только посмеивалась, мол, до чего нежною, чувствительною дочка выросла.

– Я говорю о непредумышленном убийстве. Пока ты не научишься контролировать свою силу, ты будешь опасна для всех.

– И… и что мне делать? Сбежать с тобой? – Гражина почувствовала, что вновь начинает злиться. Злость появлялась в животе, этаким горячим клубком, который норовил распутаться и наполнить все ее тело.

– Дыши глубже, – посоветовал Геральд. – Помогает. И бежать… куда? А главное, зачем?

Откуда ей знать?!

– Забудь все, что тебе говорили, – Геральд поднялся, движения его были текучими, плавными. – Закрой глаза.

Он оказался вдруг рядом и, присев на кровать, обнял. Руки холодные.

И сам он, что кусок льда, в который уходит ее ярость.

– Поплачь, если хочешь, я понимаю, тебе тяжело… у меня-то никогда другой жизни не было, – он говорил тихо и гладил Гражину по плечу, а она и вправду разрыдалась. – Меня с малых лет учили это контролировать. А твоя матушка повела себя безответственно.

– П-почему?

– Обиделась на нас. А может, решила, что если у тебя раньше сила не пробудилась, то уже и все… ты помнишь, тебе было восемь, когда мы встречались?

– Нет.

– Совсем?

Гражина помотала головой. Ведьмака она бы точно запомнила, а…

– Мне тогда было тринадцать. И я сопровождал твою бабушку… бабушка у нас в семье самая главная. Ее все слушаются. Кроме твоей матери.

– Это да, – Гражина всхлипнула, понимая, что почти успокоилась. – Маменька никого не слушает…

– Есть такое… на тебе было белое платье с бантами. С синими. И волосы тебе завили такими вот кудельками…

Он покрутил пальцем.

– И вокруг тебя еще осы крутились…

…и Гражина вспомнила. Нет, не его, потому что мальчишка в черном строгом костюме, слишком плотном для жаркого летнего дня, не имел ничего общего с этим вот человеком. Тот мальчишка держался рядом с женщиной, которая злила матушку.

…платье цвета весенней зелени. И еще кружево. Шляпка крохотная, украшенная речным жемчугом и лентами. И Гражине предложили шляпку примерить, а матушка не велела трогать. И конфеты забрала, мол, Гражина и так слишком много сладкого ест.

– Ты хотела посмотреть? Смотри, – матушка сердилась. – Она самый обычный ребенок… я бы заметила, если бы что-то было не так…

…цвела липа.

…и в пышных кудрях ее гудели пчелы. То есть, сперва они гудели в липе, а потом одна стала кружить над Гражиной. И вторая, и третья… и пчел стало множество, а Гражина их боялась жутко.

Она вдруг вспомнила, как сидела, боясь шелохнуться. И дышала-то через раз, и…

– Пожалуй, – женщина щелкнула пальцами, и пчелы исчезли. А парень в черном костюме отвернулся. – Да, пожалуй, ты права…

– Видишь, вспомнила, – Геральд улыбнулся. – Тебя проверяли… обычно к этому времени сила, если и есть, раскрывается. А страх или гнев – лучший способ заставить колдовку к этой силе обратиться.

– Значит, сила нужна была…

– Не только, – он подтянул сползшее одеяло. – Мы бы виделись чаще, но твоя матушка была категорически против. Она не желала иметь с семьей ничего общего. Увы, мы привыкли уважать желания друг друга и потому оставили ее в покое…

…матушка.

…а та женщина, выходит, бабушка… и еще другие есть, он сказал.

– Почему тогда ты вернулся, – Гражина смахнула слезы рукой.

– Я же говорил. Были знаки. И карты ложились. И на крови… не пугайся, мы если и гадаем, то на собственной крови, – он улыбнулся и стал почти красив.

…на папу чем-то похож. Тот тоже был спокойным, в противовес матушке с буйным ея норовом.

– Меня отправили проверить…

– Силу?

– Не только, – он вздохнул и отодвинулся. – Сила – это еще не все, далеко не все… это сложно объяснить, но… мне нужно было понять, на что ты способна. И говорю сейчас не о колдовстве… ты легко согласилась служить Хельму…

– Это плохо?

– Забудь про плохо и хорошо, – Геральд коснулся лба Гражины. – Есть Закон. И я говорю не о человеческом. Нельзя менять богов по желанию своему, ибо однажды переступив черту, ты не вернешься назад. Ты вступила в игру сразу, даже не пытаясь задуматься над тем, что делаешь. И душу бы продала, думаю, с легкостью. Чего ради?

– Любви?

– Любовь не оправдание глупости, – теперь Гражина получила щелчок. – Тем более надуманная… ты давала ему деньги. Сначала свои. А потом те, которые брала у матушки. Верно? И молчала, когда матушка обвинила в воровстве постороннего человека?

Было стыдно.

Настолько стыдно, что… а ведь тогда казалось правильным… общему делу нужны средства, а у Гражины их много… и матушка не одобрила бы? Гражина просто не желала ссоры, а брала тихо… горничную обвинили? Если бы матушка полицию позвала, Гражина рассказала бы правду…

…почти правду.

…но девку просто выставили из дому… и она никогда Гражине не нравилась. Слишком наглая для горничной, а еще ленивая и развратная…

– Ищешь себе оправдания? – Геральд не улыбался.

Какое вообще право имеет он, посторонний по сути своей человек, осуждать Гражину?

– Но ты не подлила своей матери те капли…

– А если бы…

– Она бы слегла с почесухой, что послужило бы неплохим наказанием за глупость, а ты… к сожалению, нам пришлось бы с тобой расстаться…

– Что?

– Расстаться, – повторил Геральд. – Совсем.

Это… это выходит, что он… он ждет, позволяя Гражине самой додуматься. И она вдруг поняла. И от понимания этого стало дурно до того, что Гражина схватилась руками за горло.

– Ты… ты… ты бы меня…

– Прости, но сила – это сила и только. Она не добавляет ни ума, ни порядочности. А рисковать, оставляя в живых человека, наделенного такими способностями, но либо не особо умного, либо не слишком разборчивого, мы не можем.

Прозвучало жестко, но… справедливо?

Когда это Гражину волновала справедливость? Особенно такая, которая способна была навредить ей самой. И все-таки…

– Что случилось с тем человеком, который…

– Он уехал.

Лжет. Гражина осознала это ясно, хотя и не поняла, откуда взялось это знание.

– У него была работа, он ее выполнил. Или ты действительно влюбилась в этого проходимца? – прозвучало презрительно, однако само это презрение казалось фальшивым, что позолота на сахарных петушках.

– Нет, – Гражина заставила себя сесть.

– Вот и чудесно. Завтра я загляну в гости… на правах родича. Надеюсь, твоя матушка проявит должное благоразумие?

Гражина в том сомневалась.

– А если нет?

– Если нет… у меня найдутся средства ее уговорить…

…и вновь же, темное послышалось… недоброе…

– Не бери в голову, – поспешно добавил Геральд, – я не собираюсь вредить ей, все-таки она – член семьи, а семья – это самое ценное, что есть…

…лжет.

…пускай. Явится завтра. Матушка… матушке придется о многом рассказать. И вряд ли она будет довольна, но как бы там ни было, Гражина не позволит ее обидеть.

– …я буду тебя учить. Познакомимся получше… а потом, если ты не против, поженимся. Дар такой силы не должен пропасть.

…о да, в нем все дело, в даре…

…пускай.

…если все хотя бы отчасти так, как он говорит, Гражине нужно учиться. А когда она выучится… тогда и будет видно, за кого ей замуж идти или не идти. Хотя… мысль была чужой, но Гражине пришлась по вкусу.

Глава 9. Кладбищенская

Познакомившись с невесткою, панна Нумулева свято уверилась, что всякое зло происходит от женщин…

Простая житейская история.

Катарина стояла над телом, понимая, что если сядет, то препозорнейшим образом уснет. И усталость была такова, что она даже угрызений совести не испытывала.

Просто стояла.

Покачивалась. И надеялась, что вид ее говорит сугубо о глубине размышлений. Меж тем в голове царила неприятная пустота.

Падал снег.

Мелкий такой. Он ложился и на тело, и на плиты, которые становились одинаковы, безлики, и в том чудился какой-то недоступный человеческому разуму смысл.

Серое утро.

Войлочное небо. Старая липа, чей ствол вызывающе черен, а ветви распластались по-над кладбищем. Плиты. И мавзолей, оставшийся с незапамятных времен. Тело, распятое на дереве вниз головой. Руки и ноги широко разведены, и потому поза при всей невозможности ее кажется вызывающе непристойной. Вывернута голова. Рот раскрыт в немом крике.

Вспорот живот…

– Скажи, что ее не собственными кишками привязали? – тихо спросил кто-то рядом. Стоило бы оглянуться, посмотреть, кто, но… сил не было. И Катарина моргнула.

Да что с ней такое?

…демон.

…и разговор.

…и бессонница, которая не бессонница даже, скорее страх закрыть глаза и…

…и она все-таки уснула, наверное, потому что очнулась от грохота в дверь. Та ходуном ходила. И когда Катарина открыла, то увидела Хелега.

– Собирайся. Тело нашли, – сказал он и развернулся. А Катарина, наверное, ошалев от усталости, спросила.

– Ты убиваешь?

– Нет.

И ей так захотелось поверить. Она даже поверила. Ненадолго. Пока спускалась к машине, которую занесло снегом, но не так, чтобы вовсе не выехать. И уже очищая этот самый снег, Катарина подумала: верить нельзя.

Хелег слишком хорошо ее знает.

Потом была дорога, на которой пришлось сосредоточиться. И еще один вопрос:

– Телеграфировали?

– Да. Едет. Будет через час…

…час.

…и кладбище… и надо бы толковую версию создать, да только не думалось совершенно. Не о деле. Не о мертвой девушке, которая сейчас и на человека-то походила слабо… не о том, о чем стоило бы подумать. Катарина закрыла глаза и, кажется, задремала стоя, если пропустила появление князя.

– Недоброго вам дня, – сказал он, протянув металлическую кружку. – Кажется, вам, как и мне, стоит взбодриться. Спать рядом с посторонними трупами – не самая лучшая идея.

Кружку Катарина приняла машинально.

И сделав глоток, выругалась. Мог бы и предупредить.

– Осторожно, горячо, – любезно предупредил князь.

Он тоже выглядел каким-то потрепанным. А вот кофе был крепок, черен до густоты и горек. От горечи этой скулы сводило, но сон отступил.

И ясность сознания вернулась.

Катарина заставила себя допить черную жижу до дна и, протянув кружку, сказала:

– Спасибо.

– Сочтемся, – князь отряхнулся и, окинув место действия пытливым взглядом, заметил. – А он у нас склонен к излишней театральности, я бы даже сказал – к драматизму. Это ведь не случайно?

Ну да… вряд ли можно случайно привязать человека его же кишками к дереву.

– Я не о том, – князь потянулся и смачно зевнул. – Все это… кладбище… рассвет… кто нашел тело?

– Сторож.

– Вот… и сообщил в полицию… и вы приехали немедля, увидали все… сторож давно здесь работает?

Катарина пожала плечами: она понятия не имела, давно ли.

– Давно, – сам себе ответил князь. – И полагаю, человек из бывших военных.

– Почему…

– Порядок… чтобы все пошло именно так, как задумано, он должен был быть уверен в нерушимости здешнего порядка. Обход в одно и то же время… и увидав вот этакое, не каждый человек сразу в полицию побежит. Одни убегут в страхе. Другие обмороком порадуют. Третьих и вовсе стошнит, как и четвертых. А чужая блевотина, согласитесь, вовсе не то, что хочется видеть рядом с произведением искусства.

В словах князя была логика.

Извращенная, странная, но меж тем логика.

А главное, он оказался прав.

Кладбищенский сторож, крепкий, пусть и в годах, мужчина, был хмур и мрачен. Он кутался в старый плащ и курил на редкость вонючие самокрутки. Ядреным запахом его табака пропахла крошечная сторожка. Здесь было чисто и по-своему уютно.

Отскобленный до белизны пол.

Стол, укрытый газетами. Топчан и печурка. В глаза бросались белоснежные занавески с вышитыми петушками, а еще огромные рыбацкие сапоги.

– Баба, – изрек сторож, сплюнувши на пол, после спохватился, посмурнел. – И хвостатый… я таких, как ты, паря, на столбах вешал!

– Это навряд ли, – весело отозвался князь. – Таких как я слишком мало, чтобы расходовать нас столь бездарно…

– Ишь, языкастый… и наглый… дружите, стало быть?

– Как кошка с собакой, – князь устроился на низеньком стульчике, и сидеть на нем было по всему неудобно. Острые колени князя торчали едва ль не выше плеч, сам он изогнулся, ухитрившись втиснуться меж топчаном и столиком.

– А оно по-другому и не буде… – сторож вытащил папироску, обмял ее и, кинувши взгляд на Катарину, поинтересовался. – Не сомлеет?

– Не должна, – ответил почему-то князь. – Она крепкая.

– А все одно баба. Баба и на службе…

– Куда мир катится…

– Оно и верно, – эти двое, похоже, непостижимым образом сумели найти общий язык, и Катарине оставалось лишь не вмешиваться.

– Значит, ничего не слышал? – князь дым вдохнул и, прищурившись, заметил. – А табачок хороший. «Черная карта»?

– А то… разбираешься?

– Не без этого…

– Будешь? – сторож подобрел и протянул портсигар, как успела Катарина заметить, именной.

– Воздержусь.

– Оно и верно… табачок – для здоровья вреден… так моя баит… все канючит, мол, кидай, кидай… а как кинуть, когда я уж тридцать годочков смалю… и смалить буду… даст Хельм, до самое…

Он вздохнул и, затянувшись, продолжил.

– А слыхать… я на ухо туговат… одно вовсе никак, а другое вот закладывает на мороз. Ваши чем-то на Подовецкой когда бахнули, то меня и накрыло. Балкою по башке… спал… мы тогда крепко накатили, я и отрубился, а очнулся – мать мою за ногу… орут, матюкаются… воют… огонь, дым повсюду… ну я только поднялся на ноги, а оно как хряснет по башке, я и ушел. Уже в госпитале очухался, а там и под списание…

– Тогда сторожем и устроились?

– А то… сперва-то помыкался, то туда, то сюда. Никуда брать не хотят. В документах значится, что я башкою ударенный, кому оно надо? А туточки… туточки с радостью…

– Кладбище старое? Неспокойное? Желающих не было? – уточнил князь, рукою разгоняя дым. И сторож кивнул.

– Твоя правда. Старое. И шалили тут… мне-то чего? Я на Проклятых землях всякого повидамши был. Мне оные шалости – раз плюнуть… и пить не пью… и платят славно… и довольный был.

Он вздохнул и, упрятавши сигаретку в огромную руку, произнес.

– Тепериче поменяется… от же ж… как чуял… неспокойно оно было… и ухо опять закладывать стало… оно-то обычно на рассвете, аккурат в половине пятого… в ушах гудеть начинает, будто там рой пчелиный, – он ткнул пальцем в левое ухо, – особливо в этом… потом накатывает и все…

– Поэтому вы и обходите кладбище?

– А то… шаришь, хоть и нелюдь… чего спать? От встану, оно, когда на ногах, то и полегче будет… и обхожу. Туточки тихо, мирно. Воздухом подышу, погуляю часок-другой и возвертаюсь, там уж и прилечь можно будет до девятой годины.

Огромный мужик.

Характерный, как сказал бы дядя Петер.

Бугристая голова. Стрижен коротко, оттого и видны эти бугры распрекрасно. И шрамы. И черное родимое пятно на левом виске, такое красивое, ровное, будто и не пятно, но монета прилипшая. Левое ухо смято. От правого и вовсе половина осталась. Под ним начинается пухлый старый рубец, который, обвивая шею этаким ожерельем, спускается на грудь, под рубаху.

Руки тяжелые.

Пальцы короткие, с квадратными ногтями.

Одежда простая, но чистая.

– А тут… – он дернулся и тронул пятно. – Тут с вечера начало нудеть… и так меленько, мерзенько. Я уж и накатил. Так-то я не пью. Совсем не пью после того-то разу, даже сладенького не принимаю, а вот что-то прямо…

– Водку где взял? – князь поерзал, верно, сидеть на табурете ему было не слишком-то удобно.

– Водку? – сторож нахмурился, и от того кожа его растянулась неравномерно. Шрам держал ее, выдубленную ветрами Проклятых земель, и само лицо исказилось уродливою гримасой. – Водку… а от…

Он задумался.

И поскреб затылок.

И нахмурился еще больше. Что так взволновало его в простом этом вопросе?

– Так… тут взял. На столе… я с обходу вернулся… ограду правил. Там от обвалилась… с чего обвалилась? Крепкая была. Я свое хозяйство, верите, блюду…

– Верим.

– А тут обвалилась. Может, конечно, снег или дерево гнилое… я досок хороших взял. Пошел. И с утреца возился… а потом оно гудеть стало. И так мерзенько… и никак не успокаивается… и тут шкалик… у дверей… в ведре вот стоял.

– Просто стоял?

Сторож сгорбился, будто пытаясь казаться меньше, чем он есть.

– Так… родственники… порой просят за могилкой приглядеть. Убрать там или еще чего… я и так гляжу, дело нехитрое, а они…

– Приносят подарки?

– Да… только… – он зажевал губу, а сигаретка-то позабытая погасла. – Та… сперва-то, как работать стал, то водку носили, а я ж не пью. От совсем не пью. Мне еще тогда сказали, что неможно, что с моею головой, если даже по малости, то могу вовсе оглохнуть. Или ослепнуть. Или еще чего… помереть-то не помру, да только кому я калечный нужен буду?

Философский вопрос.

Катарина вздохнула. Кажется, ее присутствие здесь было лишним, но что-то мешало уйти. Вот и жалась она в угол, разглядывала, что топчан, что вышитые занавески…

– Я-то говорил… носить не перестали, только уже иное. Кто вот пирожков там. Или яиц еще. Яишенку я люблю, – у сторожа от этакого признания шея покраснела. – Или вот сапоги одного разу… у меня-то нога такая, не всяк сапог подойдет, а тут покойник выдался знатным, от жена его и принесла… хорошие, яловые.

Он похвастался этакой удачей, не видя в том дурного.

– Значит, ты выпил? – князь вернулся к исходной беседе. – Много?

– Рюмашку… так ведь не хотел… а потом глядь, и рюмашка стоит… и в голове оно гуде, гуде… прям всю душу выматывает. Я и опрокинул. Вторую хотел, да…

– Передумали?

– Ага…

– И дальше?

– А чего дальше? Дальше я от прилег… такая слабость вдруг накатила, что прям ноги отымались. Я и спужался, да… вдруг и вправду? И лег, думаю, все, вот она, моя кончина, глаза прикрыл… а как открыл, то уже и утречко… вновь в голове гудение этое, только уже обыкновенное, как завсегда.

Он поглядел на сигаретку.

Горестно головой покачал. И продолжил.

– Я-то и вышел… прошелся по главное дорожке, как завсегда, а там уж на северную свернул, к липе, стало быть…

– Всегда так ходишь?

– Ага… привык. Ну а у липы и увидал ее… издалека увидал.

– Подходил?

– А то. Вдруг да живая?

– Не испугался?

Сторож усмехнулся и до того кривою вышла эта усмешка, что Катарина вздрогнула. Этому сторожу в театре злодеев бы играть…

…а вдруг это он?

…почему нет? Случайный человек… легко нашел, и дурно не стало, как князь заметил, хотя половина полицейских желудки опорожнили, нынешнее представление увидавши…

…собрать доказательства… скоренько так… ее поддержат.

…и признание добудут.

…в Особом отделе умеют получать чистосердечные признания. И главное, что, случись новое убийство, можно будет легко найти еще одного подозреваемого.

Катарина потерла виски. Это не ее мысли, демона.

…легко все списать на демона, а разве ей самой не хотелось бы закрыть дело поскорее? От нее ведь именно этого и ждут. А будет тянуть… разве недостаточно неприятностей?

– Да… – сторож потер глаза. – Я всякого повидал… пятнадцать лет на границе… девку от жаль. За что ее-то? Хорошо, что не тут померла, а то б повадилась бы ходить.

– А с чего вы взяли, что не здесь? – Катарина устала притворяться невидимой.

– Так… крови-то не было, снег белый, на снегу кровь хорошо видна. Когда б живую пластали, небось, знатная б лужа накапала. А раз немашечки, то не тут… и без того от этакой погани мои бузить станут. Внове порядковать придется.

…было еще что-то.

…возможно, пустое, вовсе неважное, но Катарина должна была спросить.

– Скажите, а давно у вас… отношения?

– Чего?

…бровей у него нет. Вот что смущало. И ресниц тоже. И лицо глядится голым, хотя на подбородке и проклевывается сизая щетина.

– Вы ведь с кем-то… встречаетесь. С кем?

– А тебе на кой? – он подобрался, набычился, в вопросе ее простом увидев опасность то ли для себя, то ли для своей безымянной пока подруги.

– Надо.

Насупился.

Запыхтел.

Вздох испустил тяжкий, но имя назвал-таки. И после отвернулся, показывая видом своим, что неудобная эта беседа с девкою, которая никак не могла быть следователем – ибо это аккурат свидетельствовало бы, что мир переменился слишком уж сильно – закончена.

…она выглядела усталой.

Себастьян и сам-то был лишен обычной своей бодрости, сказалась бессонная ночь, да и вообще…

…срочную телеграмму выбили в половине шестого. А в шесть – еще одну. Зачем? Или…

…телеграфиста допросят, но Себастьян сомневался, что тот скажет что-то внятное. Кто бы ни играл, но ему нравилось водить полицию за нос.

А нос мерз.

Все же в Хольме было как-то попрохладней…

…шубу прикупить, что ли? Чтоб такую, старомодную, до пят. Из лисы? Волка? Бобровую тяжеленную, которая сама по себе доспех? А может, сразу медвежью? И чтоб подклад атласный, а пуговицы огроменные, каждая с детский кулачок, золоченые. Или с каменьями?

Что за бред в голову-то лезет?

Он потер переносицу, мысленно приказав себе сосредоточиться на деле.