Тентаклиада. Книга щупалец

Кое-где в складках виднелись пучелобые глыбы. Гротескными исполинами они хмуро проступали с глубины серых слоёв, и в их провалившихся ртах и глазницах роились летучие мыши…

8

Оливковый зал был не самой торжественной приёмной дворца. Тронный или Янтарный существенно просторнее и светлее, но правителей Млена принимали именно здесь, в комнате с зеленоватыми в маслиновых ветках обоями и древними мозаиками на потолке. Возможно, такой выбор был как-то связан с присутствием на гербе острова Млен плодов оливы, хотя мало кто здесь отягощал себя таким вниманием к геральдике. Приёмная уже забилась кучей бессмысленных людей. Вельможами, напоминающими фазанов брачного периода, придворными дамами, похожими на фруктовые торты, музыкантами в колпаках и пёстрых лосинах, суетливо подкручивающими колки своих струнно-смычковых приспособлений, и художниками, спешащими запечатлеть исторический визит для потомков. Пастельные мелки в быстрых руках последних елозили по бумаге с таким звуком, будто кто-то сдержанно хихикал в кулачок. И Марко положительно чудилось, что хихикают над ним. Нахмурив брови, он старался держаться немного за спинами родителей и глаз от пола не отрывал. Паркет Оливкового зала был надраен до зеркального блеска, и Марко видел в нём всех этих сгрудившихся вдоль стен человечков, перевёрнутых вверх тормашками, отчего те представлялись ещё нелепее и ещё бесполезнее. Люстры слепили из-под ног, размазавшись по паркету вязким сиянием, и – хотя обычно Оливковый зал представлялся одним из самых покойных помещений Козицына Верха – сейчас принцу было здесь неуютно. Неловкость его подобралась к самому горлу, когда менестрели издали пару отвратительно торжественных аккордов, и голос валета заявил на весь зал:

– Их королевские величества, владыки Млена король Драган и королева Сузана!

Марко вжал голову в плечи и взялся потеть.

– И её королевское высочество, принцесса Лаура!

Снова взвыли виолы и лютни, воздух наполнился шарканьем подошв и шуршанием тканей – толпа вдоль стен сморщивалась в глубоком поклоне. Марко судорожно представлял, как он вырывается из этого душного зала, выбирается на крышу, глубоко впускает в себя свежий воздух, отдирает от горла колючее жабо, как бросается в холодное чистое море… Как сидит на дне и смотрит оттуда наверх сквозь толщу вод, укрывающих от всех этих шумных людей и их правил…

Его отец, король Милан, владыка Локрума, похохатывая и покачивая внушительным, пурпурного бархата пузом, вышел вперёд, навстречу гостям. Он слегка кривлялся, стараясь смягчить излишнюю формальность приёма, и помахивал руками вокруг себя, растопырив пухлые пальцы в аметистовых перстнях. По традиции владыки Локрума на торжествах всегда облачались в геральдические цвета: король – в фиолетовый пурпур, королева – в охряное золото.

– О-хо-хо, Драган! Как славно, как славно, мой добрый друг! – гудел он большим добродушным шмелём, заключая долговязого короля в объятия и хлопая по сухой, как доска, спине.

– Сузана, ваше величество! – король Милан сделал было попытку заграбастать и повелительницу Млена, но вовремя сдержал порыв. Королева Сузана улыбнулась, изысканно склонила голову и расправила пышные юбки. Матушка Марко ответила в той же манере.

– Мы очень рады вам, Сузана, – тепло произнесла королева Брана, которая, помимо виртуозной игры в тары, всегда умудрялась сочетать в своих интонациях искренность с деликатностью этикета.

– И маленькая Лаура с вами! Как прекрасно! Просто красавица! – размахивал аметистами на пальцах король Милан.

Марко по-прежнему пялился в ослепительный паркет и категорически отказывался смотреть в ту его часть рядом с перевёрнутыми королём и королевой Млена, где стояло что-то такое бледное, тоже перевёрнутое и ужасно девчоночье. И как он ни представлял себя недосягаемым на морском дне, шёпот Браны вытащил его из спасительного плена:

– Марко! Вперёд уже!

На одеревенелых негнущихся конечностях принц вышел из-за охрово-лучистого кринолина матушки, глядя по-прежнему в пол, но краем глаза отмечая, что принцесса аналогичным манёвром выплывает ему навстречу. Сделав ещё несколько неуверенных шажков, он встал как вкопанный и отвернул голову вбок, словно гвардеец на параде. Смотреть куда угодно, но только не перед собой. Принца овеяло лёгким, еле уловимым ароматом ванили.

– Премного счастлив наблюдать ваше высочество в нашей скромной обители, – не слишком дружелюбно пробурчал Марко себе под нос и неуклюже поклонился, не поворачивая головы. Боковое зрение сообщило, что очертания принцессы изобразили ответный реверанс.

– Чувствуйте себя как дома, ваше высочество, – хмуро добавил принц, и внезапно, как снег на голову, он услышал тихий, тоненький, будто игрушечный колокольчик, голос:

– Прошу прощения, принц Марко, но, на мой взгляд, вашим слугам не следует столь ревностно натирать паркет; он у вас такой гладкий, что можно поскользнуться и сломать шею.

Кровь ударила Марко в голову, он вздёрнул глаза на произносившую эти неслыханные слова принцессу, и в мгновение ока мир изменился. Изменился раз и навсегда, неумолимо и бесповоротно. Куда-то исчезли все звуки, все люди. Марко не слышал, как по Оливковому залу шелестит вздох удивления, и как королева Сузана страшным шёпотом пытается одёрнуть дочь. Мир перевернулся, раскололся, верх стал низом, надир – зенитом, и Марко вдруг понял, что он сейчас – не сам принц, а всего лишь собственное отражение в блестящем паркете. Он не знал, что происходит с ним. Перед собой он видел только эту невероятную девочку, которая смотрела прямо на него, прямо ему в лицо, в пику всем нормам приличия, с абсолютно равнодушной полоской губ, но смеющимися глазами. Смеющимися над ним, принцем Марко, глазами.

На ней было кукольное платье из серебристо-серого шёлка, довольно скромное, однако затейливое и расшитое варанским кружевом. Разумеется, маленький принц понятия не имел, чем варанское кружево отличается от любого другого, да и не было это важно. Её локоны были сияющим облаком, и казалось бесспорным, что именно они дают свет этому месту, а вовсе не люстры. Ангел спустился с небес? Этого Марко не знал. Как не знал он и того, какие силы заставили его в тот момент протянуть руку и произнести, не моргая и не отрывая глаз, словно шевеля во рту чужим языком:

– Вы можете опереться на меня, ваше высочество. Так вы сведёте шансы сломать шею к минимуму.

9

– Так вы сведёте шансы сломать шею к минимуму! – крикнул Марко, стараясь переорать гром, и ловко приземлился на кособокие каменные пластушины, обретая, наконец, под ногами твердь после долгого плавания. Если земли острова Грк и проклинали каждого вступившего на них, то принц только что схлопотал эту чёрную метку, и поворачивать было поздно. Берега громоздились из ощеренных острыми глыбами неприступных скал. Чтобы хоть как-то пробраться вглубь острова, надо было искать слепые в дождевой пелене трещины и прорехи, достаточно широкие для мужественного и промокшего Маркова тела.

На следующее утро, после того судьбоносного дня в Оливковом зале, королева сказала, что гордится сыном, а король похлопал по спине огромной пятернёй. «Нашёлся, что ответить, весь в отца!» – воскликнул тогда Милан. – «Сведёте шансы сломать шею к минимуму, говоришь? А-ха-ха-ха-ха!». В ответ на похвалу девятилетний Марко важно и без тени сомнения указал родителям на то, что намерен жениться. Королева Брана улыбнулась в то утро. За столько лет её сын своего намерения не осуществил, но и решимости не утратил. Сейчас ему было семнадцать, и за всё это время обещание его крепло, подобно клинку, из огненного жара погружаемого в ледяную воду. Он не торопил события, но шёл к своей цели с упорством безумца, и, чёрт возьми, как распирало и как окрыляло его это безумие!

Поправив ремень сумки на плече, Марко сделал несколько точных прыжков по верхушкам осклизлых глыб и влез в глубокую влажную расселину. Протискиваясь через неё, скрючившись и прижавшись мокрой спиной к накренившимся стенкам, Марко потревожил летучих мышей, те принялись яростно пищать и в панике биться ему в лицо. Стараясь не обращать внимания на царапанье кожистых крыльев, Марко аккуратно переставлял ноги, тщательно выверяя каждый шаг, чтобы не оступиться. Любое неосторожное движение могло стоить принцу сломанной кости или разодранной мышцы: спрессованные слои известняка торчали из стенок острыми рёбрами – под ногами, спереди, сзади, над головой – и мыши были здесь совершенно некстати.

Расселина стискивалась, выстуженный камень морозил пальцы и спину. Марко вынужден был ползти всё медленнее, ощущая себя помещённым в гроб, и подумывал, может, это тупик и ему следовало бы поискать другой проход к сердцу острова. Очень живо он сейчас понимал, какая чудовищная громада нависла над ним, положив, как насекомое, на одну каменную лапищу и прикрыв другой. Предание говорило о мистическом ордене молчаливых монахов, живших на Грке очень давно. Воинственный князь, приплывший сюда из северных земель Коречи, изгнал орден, объявив остров своей территорией. Монахи повиновались, но перед уходом обошли весь Грк по цепочке друг за другом, со свечами в руках, беззвучно шевеля губами и проклиная каждый камешек, каждое дерево, каждую пылинку. И если легенды не врали, ничто не мешало сейчас проклятию монахов похоронить проталкивающегося сквозь узкую щель принца под грудой вековых напластований. Но шум дождя вновь сделался громче, впереди засерел тусклый проём. Трещина настолько сжалась, что Марко двигался уже впритирку к холодным камням – на мгновение он представил, как застрянет здесь навсегда. Сколько он протянет в таком положении? Материнский пирог он благополучно умял, в сумке оставались ещё несколько кусков пршута, но ведь пальцам туда надо было ещё дотянуться. Тогда принц вспомнил, ради чего он здесь, и это придало ему дерзости. Выдохнув и скрутив диафрагму, он рванулся всем телом и выскочил из расселины. Сумка сорвалась с плеча, Марко в последний момент успел ухватить её за ремень и покатился по грязному гравию вниз.

Молния раскроила мутный полог неба наискось, и за этот миг принц успел ухватить глазами раскинувшееся перед ним пространство. Зубья камней щерились под холодным светом, чёрные скелеты деревьев обросли паутиной. Кривая тропка, пролегла меж скал горбом, будто нищенка, тянущаяся за подаянием, и пряталась в глубине острова. Принц поднялся на ноги, поправил сумку, нащупал рукоятку корзинчатого меча на поясе и двинулся вперёд. Тропа змеилась между уродливых сосновых лап – нагих и мёртвых, как и всё здесь – и забирала круто вверх. То тут, то там среди бесформенных нагромождений Марко начал замечать каменные кладки – куски стен, когда-то стоявших здесь. Странно было сознавать, что в таком месте вообще могло оставаться что-то, созданное рукой человека. Но в то же время локрумский принц чувствовал, насколько естественно и жутко смотрятся останки людских укреплений в объятиях растрескавшихся валунов и разбухших от дождя коряг: в них уже не ощущалось биения жизни – ни дикой, ни упорядоченной – лишь застывший натюрморт, заледеневшее предостережение, оставленное неизвестным безумным художником.

Марко присел рядом с одним из огрызков кладки и провёл рукой по мокрому камню. Если всё, во что он верил и впитывал с самого детства, было правдой, эти стены повидали многое. В разные времена они служили укрытием разным богам, и разные люди топтали горбатую тропку вдоль них, как топтал её сейчас Марко.

Принц осторожно зашагал вверх, вглубь острова, оскальзываясь в шипящих потоках, что неслись навстречу, волоча гравий, щепки и грязь. Морщась и отфыркиваясь от дождя, он смотрел вперёд. Снова полыхнула молния – совсем близко – и там, на вершине холма в центре острова, куда смотрел Марко, вынырнули из тьмы грузные очертания старой крепости – будто великан, несущий за спиной весь свой скарб, завалился передохнуть. Остров потонул в громовом раскате, и Марко вновь вспомнил тот роковой вечер своего детства…

10

Фейерверки с грохотом рвались в ночном небе над Локрумом. Выворачивались ослепительными бутонами, раскидывали над крышами трескучие звёзды и осыпались в никуда мерцающей бриллиантовой пылью. Локрум шумно, во всю грудь дышал карнавалом.

Резво покончив с формальностями и, по-сыновнему искренне, предоставив родителям отдуваться на скучном приёме, маленький Марко ухватил принцессу Лауру за руку и потащил по улицам города. Вдвоём они шныряли меж тесными локтями и боками зевак, дразнили накидывающихся терновицей мужичков, прятались друг от друга в апельсиновых зарослях, грызли огромные сахарные конфеты на палочках, улюлюкали перед кукольными балаганчиками, и Марко даже попытался вскарабкаться на уличный фонарь, но свалился и отшиб зад о булыжник, под колокольчиковый смех принцессы. Незаметно для себя самого, он вдруг обрёл совершенно новый смысл этих маленьких удовольствий – таких обычных и не единожды опробованных. Сейчас, когда эта тихая насмешливая девочка, так ловко и аккуратно проскальзывающая сквозь городские толпы в пышном сером платьице, была рядом с ним, все куклы, маски, огни, развалы со сладостями вдруг ожили и заискрились, как настоящие чудеса.

На пристани факиры и апсары крутили огонь. Их причудливый кораблик с шитыми из разноцветных лоскутов парусами покачивался на волнах между исполинскими тенями локрумских судов. Факиры специально оживляли пламя около воды: именно тут ночь начинала звенеть и вибрировать в полную силу, ведь её и огня здесь становилось в два раза больше. Последний раз танцующие с пламенем приплывали на Локрум, когда принц был совсем маленьким. Детали размазались по памяти мутными пятнами, но ощущение сказочного восторга осталось.

– Смотри, смотри! – закричал Марко и потащил принцессу сквозь тесную толпу, туда, где плясал в морском воздухе огонь. Темными гибкими призраками факиры скользили под ухающий барабанный пульс, а вокруг них шептали пылающими шлейфами огни и кометы. Они рисовали в чернильном воздухе замысловатые узоры, мерцавшие взъерошенными, пушистыми языками. Пламя бурлило, трепетало, скакало, скручивалось змеёй и расправляло крылья, взмывало и обрушивалось жаркими локонами – такое тёплое и такое невероятное под ночным небом. Марко и Лаура смотрели во все глаза. Лёгкая, смеющаяся апсара, смуглая, в малюсеньких одеждах с монетками, подбежала к ним, словно сотканная из ночи. Она произвела неуловимый для глаза жест – гибкие змеи пламени в её руках вдруг забились в унисон и слились в горячую бабочку, мерно разгоняющую тьму перед глазами детей ослепительными крыльями. А в следующий миг рядом из темноты оформился факир с двумя горящими палками и лицом, будто слепленным из обжаренных кофейных зёрен. От него пахло маслом. Он растянул в улыбке жемчужный полумесяц зубов и закружил апсару в диком танце. Огонь в их руках возбудился, взвился под камлание барабанов пульсирующими петлями, бесстыдными и чистыми, будто целующими друг друга, и громадный факир вдруг улёгся на тёплые булыжники пристани, а тоненькая апсара изогнулась над ним, откинув голову назад и всё ускоряя вращение огненных полос. И когда уханье барабанов стало бешеным сердцем бегущего в гору, а огонь сделался гудящими колёсами света, факир выдохнул ввысь гигантский, невероятный, точно мифический дракон, рукав пламени, осветив всю пристань рыжим и жёлтым. Быть может, маленькие принц и принцесса не понимали всех смыслов свершающегося перед их глазами, но эмоции захлестнули детей с головой. Марко восхищённо втянул в себя воздух, не в силах отвести глаз от чуда, и в это мгновение почувствовал, как тоненькие пальчики Лауры сжали его руку. И ему показалось, что он сам сейчас готов полыхнуть огнём.

Когда представление закончилось, факир с лицом как из кофейных зёрен собрал галдящих детишек вокруг себя, угощал сладостями и рассказывал сказки о далёких странах, лежащих к восходу за морем. О странах, из которых приплыл он сам.

– У нас в Кальпурре, – говорил он, – такие гранатовые деревья, что вам тут и не снились.

– У нас тоже растут гранаты! – запальчиво крикнул кто-то из детей. Факир бросил пареньку кубик рахат-лукума и отмахнулся:

– Эй, да разве это гранаты! У нашего граната цветок такой красивый, что в нём может поселиться маленькая пери! А плоды такие огромные, что каждое зёрнышко не помещается на ладонь, – факир растопырил длинные пальцы перед изумлёнными детишками. – Ну, разве что, на мою! А из косточек граната у нас складывают стены, как из кирпича. Один древний раджа, у которого был самый удивительный фруктовый сад во всей Кальпурре, выстроил себе крепость из гранатовых косточек, высоченную, с множеством залов и лестниц. И в той крепости отбил не одно нападение ванарского войска.

– А кто такие ванары?

– Это племя хвостатых людей с обезьяньими головами. Они живут в джунглях, их тела покрыты короткой шерстью, у них богатые одежды и они ловко прыгают с ветки на ветку. Некоторые видели, как в бою ванара может выдрать из земли целое дерево, со всеми корнями, и лупить им врагов. Выдержать атаку таких ребят – подвиг!

Маленький Марко слушал и ощущал ладошку принцессы в руке. Он думал о том, что когда-нибудь построит корабль – самый большой и прекрасный из всех кораблей на свете – и вместе с Лаурой поплывёт в далёкую Кальпурру, есть исполинские гранаты, сражаться с ванарами – вобщем, делать что угодно, лишь бы только с ней.

– Когда в Кальпурре восходит солнце, – продолжал факир, – спящие в росе цветы раскрывают бутоны и начинают тихо-тихо переговариваться. Одни – пёстрые, с оранжевыми лепестками – рассказывают о том, что им приснилось за прошедшую ночь; другие – с лазоревыми лепестками – стараются объяснить смысл этих снов. Если встать рано-рано, на заре, то можно услышать их шёпот.

– А что снится цветам? – спросила какая-то девчушка.

– Понятия не имею, – развёл большими ладонями факир. – Я по утрам сплю долго, и заставить меня в такую рань слушать разговоры цветов – самая бредовая затея на свете! Ночь – вот моя стихия. Когда вы, детишки, сладко сопите в кроватках, наступает время чудес, открываются тайны, увидеть которые в другое время невозможно…

– И что же происходит в Кальпурре по ночам? – подал голос Марко. Детская болтовня чуть стихла, некоторые из ребят, наконец, заметили, что среди них сидят особы королевских кровей, а некоторым просто до жути хотелось узнать про ночные тайны Кальпурры. Факир для пущего эффекта вылупился, сверкая глазными яблоками, такими же белоснежными на его чёрном лице, что и улыбка, и заговорил:

– Стоит миске луны расплескать свой молочный свет вдоль побережья, где ночные волны тихо лижут песок, как на берег выходят звери: барсы, мантикоры, жирафы, козероги, – бесшумно ступая, они подходят к воде, и каждый из них держит в пасти драгоценный камень, сияющий, точно звезда.

Марко незаметно скосился на Лауру и увидел, что рот её приоткрыт, и она восторженно ловит каждое слово удивительного факира.

– Повинуясь неведомому зову то ли луны, то ли моря – они встают вдоль берега бок о бок. Издали самоцветы в их пастях кажутся единым сверкающим ожерельем. Будто созвездие Нагини спустилось с ночных небес и опоясало берега своим длинным хвостом. Усталые мореходы, потерявшиеся в тёмных водах, видят эту мерцающую гирлянду огней, сердца их отогреваются от уныния, и они плывут к нашим берегам. И если посмотреть в тот момент на спящий диск земли с высоты полёта птицы, то в кромешной тьме увидишь, как сияют, многоцветно переливаясь, очертания Кальпурры…

– Откуда вы знаете, как оно всё выглядит с такой-то высотищи? – крикнул мальчишка рядом с рассказчиком. Факир обернулся и грозно насупился, так что парень чуть отпрянул, наткнулся на локти приятелей и замер. Факир несколько мгновений изучал пострела, а потом его брови взлетели вверх, и он развёл руками:

– Очевидно же. Летающий ковёр.

– Вы летали на ковре-самолёте?!

– У каждого в Кальпурре, кто танцует с огнём, есть ковёр-самолёт.

– Почему же вы не прилетели на коврах, а приплыли на лодке?

Факир вдруг выбросил обе ручищи вперёд, схватил дерзкого паренька, взлохматил шевелюру и раскатисто расхохотался.

– У вас тут слишком много острых шпилей на крышах, малявка! Летающий ковёр – шутка ценная, порвёшь – простую заплату уже не поставишь! В следующий раз прилетим, а ты пока придумай нам удобную площадку для приземления, ха-ха-ха!

– А когда корабли плывут к берегу, на огонь драгоценных камней, – услышал вдруг Марко голосок Лауры, и внутри у него всё затрепетало, – разве волшебные звери не нападают на моряков и не рвут их на части, когда те высаживаются?

Улыбка на кофейном лице чуть погасла. Факир продолжал улыбаться, но уже не обнажал крупных белых зубов. Он долго и пристально смотрел на принцессу Млена, не произнося ни слова. Вокруг всё смолкло, угомонились дети, затихли фейерверки в небе, только урчал огонь в масляных чашах.

– Всякое бывает, – вымолвил факир.

…А потом, когда карнавальная ночь замерла, Марко с Лаурой забрались на крышу какого-то дома рядом с крепостной стеной, разлеглись на черепице и долго смотрели на звёзды. Марко видел, как прямо над головой, в настежь распахнутом, пышущем ночной свежестью небосводе, змеится, купаясь в мерцании крохотных солнц и переливах туманностей, длинное созвездие Нагини, которое здесь, на Перишельских островах, моряки зовут Щупальцем.

– А вдруг, небо – это тоже океан, – сказала Лаура, не отрываясь, глядя в вышину. – И там, на другом берегу, собрались сказочные звери, каждый с камнем во рту, и они ждут нас, зовут погладить их гривы и посмотреть на их чудеса… И нам нужно только придумать, как доплыть до них…

Марко долго молчал, слушая, как затихает в его голове колокольчиковый голос принцессы. И потом сказал:

– Мы найдём способ. Обещаю тебе. Когда-нибудь мы доплывём туда.

Он почувствовал, как мягкие кудряшки коснулись лица, и Лаура поцеловала его в щёку.

11

Даже сейчас, спустя восемь лет, под пронизывающими ливнями Грка, он горел на щеке принца сладким бутоном – тот детский поцелуй, такой застенчивый, но такой главный. Марко вскарабкался на извивающийся вдоль тропы сосновый ствол, обходя мутный поток дождевой воды, грязи и мусора. Даже мокрые ветки своими оплеухами не способны были вывести с лица Марко нежного поцелуя маленькой Лауры. Принц прополз по скрюченной, точно кикимора, сосне и перепрыгнул на расколотую каменную болвашку. Это был обломок одного из опорных столбов, когда-то державших аркаду с акведуком на подступах к крепости. Несколько таких столбов уцелели и белёсыми перстами подземных исполинов, рвущихся на волю, торчали впереди по обеим сторонам тропки. Они были всем, что осталось от акведука, а вода теперь бежала не над ними, а грязными ручьями шипела у оснований. Тропка здесь, ближе к крепости, была выложена булыжниками. Промеж круглых камней вздулись напряжёнными венами корневища деревьев и пролегли поперёк тропы. Аккуратно ступая по корням, как по ступеням, Марко приближался к очертаниям крепости, нависшей над ним точно огромный разорённый муравейник. Обглодки опорных столбов мёртвыми привратниками пропускали принца. Марко различал на их плоских каменных боках какие-то фрески, полустёртые временем и водой. Поверх одних – о казнях, посланных древними богами, – ложились другие, изображавшие покойные кипарисовые рощи с кроткими девами и единорогами, а на них наслаивались совсем новые, о славных морских сражениях и пиратских вылазках; но даже эти выцвели и размылись. Всё здесь было лишь эхом прошлого. В слоящихся рисунках, в напластовании времён, Марко вдруг ощутил предостережение, которое пытались ему внушить немые колонны: и ты, принц Локрума, забравшийся на проклятый остров, так же сгинешь, канешь в прошлое. И кто-то нарисует тебя на каменном столбе поверх предыдущих, и эта картинка будет единственным, что от тебя останется, но и её сожрут века и промозглая сырость. Хотя кто теперь будет рисовать здесь, на обломках? Пришедший исчезнет, не оставив ни следа, ни памяти. Марко упрямо ухмыльнулся и отбросил прилипшие волосы со лба. Он доберётся. Он победит. Наперекор стихиям и проклятиям.

Разномастные башенки – истерзанные молниями, громоздкие, ссутулившиеся, простывшие, с ввалившимися шатрами, а то и вовсе без шатров – торчали из крепости, как опята из пня.

Марко вступил под крепостные стены и услышал, как неистово грызут гулкий камень потоки дождя. Летучие мыши беспокойно шумели под кромешными сводами. Молодые сосны вспучили гранитные плиты и проросли прямо здесь, внутри. Принц отломил ветку посуше, вытащил из сумки просмолённую тряпку и кремень, припасённые заранее, и туго намотал тряпицу на палку. Хоть старая крепость давно перестала быть герметичным сооружением, света здесь не хватало, даже если дать привыкнуть глазам. Факел вспыхнул и Марко огляделся.

Справа и слева взбегали к башням грузные лестницы, беззубо скалились обломки перил и штукатурки. Громадная крепостная стена с одного края была разворочена, обнажая кусок внешнего мира: чёрный сосняк на противоположном склоне острова, а за ним пасмурное море под рыдающими клубами туч. Остатки внутреннего убранства крепости казались декорациями разорившегося театра, которые выбросили на помойку и оставили гнить. Через проломы и трещины просачивалась вода и стекала по закисшему камню, по плесневелым бронзовым канделябрам, в некоторых из которых ещё торчали лучины и огарки свечей. Повсюду валялись бесформенные кучи гнилья, в них с трудом можно было узнать дорогую, вычурную мебель, свозимую когда-то пиратами со всех концов света, и сундуки контрабандных богатств. Огромные золотые блюда, тяжёлые ткани, узорчатые доспехи, бутыли с кальпуррскими пряностями, изящные вилки для фруктов и флаконы выдохшихся духов – всё это потускнело, истлело, проржавело, рассыпалось и лежало теперь в беспорядке по сумрачным залам и коридорам. Как-то ещё мальцами Марко с Эриком забрались на чердак одного старого домишки в рыбацком квартале. С лампой в руках, вспугивая тучи феерической моли, они копались в горах древнего ненужного хлама. Рухлядь казалась в воспоминаниях Марко такой живописной, такой интересной, они рылись в ней часами, и за каждой найденной вещью воображение рисовало целую историю. Сейчас захламлённые залы крепости напомнили было Марко тот чердак, но тут же принц понял, что всё наоборот: свалка на чердаке детства была живой; эти же завалы баснословного тлена – мёртвыми. Да, в них тоже была погребена история. Но веяло от них конечностью и небытием. Как и от всего на этом острове.