Джурга быстро ходил по кабинету. Мягкий ковер глушил шаги. Сейчас он был совсем непохож на того, привычно узнаваемого по портретам, красивого человека с мудрой мягкой улыбкой. Взгляд жесткий. На лице выражение досады. Гнев раздирал душу. Он почти не обращал внимания на сидевшего около стола Берлиозова. Говорил как будто бы с самим собой:

– Они ничего не понимают! Путаники. Им бы через духовную семинарию пройти. Вот где прививают дисциплину ума. Все ясно. Все по полочкам. Нахватались там, на Западе, всяких философий, а у Основоположников ведь все ясно сказано. И в нашей программе все четко расписано. Во главе угла тяжелая промышленность. Мы находимся в капиталистическом окружении, и мы должны быть готовы ко всему. Страна должна быть могущественной державой, а Партия должна превратиться в единый монолитный отряд с дисциплиной как в ордене рыцарей Храма или у монахов ордена Сердца Божьего. Всякие шатания непозволительная роскошь. А они: «Ах крестьянство в Малославии! Ах, голодомор! Ах, слишком круто с коллективизацией!». Не понимают, не хотят понять, что если мы крестьянство не поставим в рамки, то завтра оно снова породит частника, а тот начнет душить социализм. И рабочей силы нам не хватает. А где ее взять? Значит, нужно создать условия, чтобы избыток рабочей силы из деревни потек в город. А это возможно только через коллективное механизированное хозяйство. А сколько собак на меня повесили за прекращение Нового Курса. А ведь эти мелкие и средние городские хозяйчики были не менее опасны, чем деревенские мироеды. Но этот так называемый любимец Партии… «Обогащайтесь!» – орет.

– Вы имеете ввиду Самаркандова? Опасный человек!

– Опасный то он опасный, но с ним торопиться не след. Вот кто виснет у меня на вороту, так это Радков. Ратует за союз аллеманских пролетарцев с социал-демократами. Они же нам всю идеологию запутают своими рассуждениями! Уж тогда пусть лучше Шикль. С ним по крайней мере все ясно: он там – мы здесь.

– Учту, друг Джурга. А Радкова еще кое-кто поддерживает.

– Ну тебе, слава богу, разжевывать не надо. Однако, самая главная проблема не в нем.

– Вы правы, друг Джурга. Эта история с Костаревым на съезде победителей просто позор. Вы трудитесь, здоровья не щадите, строите новую державу, а они, изволите ли видеть, за Костарева голосуют. У него, дескать, репутация. А какая у него репутация, у меня спросите. Я, с вашего позволения, им лично займусь.

– Я тебе такого указания не давал. Но если что с ним случится, то…

– Обижаете, друг Джурга. Я, кажется, еще ни разу не подводил.

– За то и держу. Я тебе так скажу, пора выдвигать молодые, решительные кадры, не испорченные заумной болтовней старперов. А тем пора и на покой.

– Будет исполнено.

– Ну ты, не очень… обстановка еще не созрела. Вот когда народ поймет их сущность, когда на них обрушится гнев масс, вот тогда. Праведный гнев масс, вот что сейчас надобно.

– Конечно! Покушения на лучших людей Партии нельзя прощать!

– Умен, сволочь, ох умен! Придется когда-нибудь расстрелять. Я вижу, тебе все ясно. Действуй дорогой. За мной не пропадет. Да, а почему ты меня всё Джургой называешь? Ястреб тоже неплохо, и тебе пора партийную кличку дать. Ну об этом мы еще подумаем.

– Я, какжется, перестарался. Со старым чертом нужно аккуратней. Спасибо за доверие, друг Джурга.

– Из спасибо шубы не сошьешь.

– Оправдаю доверие.

– Это другое дело. А то «спасибо». Да, кстати, не худо бы выяснить, чем наши военные дышат…

– Слушай, как дела с этим психом? Как его, Никитин, кажется?

– Его жалоба в отношении сожительства Костарева с его женой должна была рассматриваться парткомиссией по этике, но Никитин на заседание не явился, сказал, что комиссии не верит, и разберется с обидчиком сам.

– Ай-яй-яй! Ка-а-кой самоуправец! Надо бы в Северной Пальмире на всякий случай ОВБ укрепить. Наших руководителей беречь надо!

– Уже исполнено. В помощь пальмирским органам направлена группа Задунайского. Там начальник ОВБ новый, еще не освоился.

– Когда же эта смена произошла? Почему Грибов со мной не согласовал? Много на себя берет!

– Я так понимаю, он свои кадры подбирает.

Джурга с интересом посмотрел на Берлиозова. Кого-то он мне напоминает сейчас? Ну конечно, сову! Немигающий взгляд, еще эти его стекляшки. Хищник.

– Да, вот еще что. Время сейчас тревожное, решительность требуется. Враг не дремлет. Да и часть старых пролетарцев морально переродилась. Предстоит большая работа по укреплению рядов. Грибову придется тяжело. Может не справиться. Присматривайся.

– Моего непосредственного вмешательства не требует. Бережет пока. Хорошо, побережемся. Говорит, что мое время придет. Будем готовиться. С этим старым бандитом нужно держать ухо востро. Слушаюсь. Разрешите идти?

После убийства Костарева

– Где Берлиозов? Куда он запропастился? Никогда не найдешь, когда он нужен!

– Друг Берлиозов в приемной. – Скребков хорошо знал Джургу и понимал, когда он действительно взволнован, а когда играет на публику. В последнем случае он был особенно опасен.

– Так в чем дело? Чего он там дожидается?

Лавр Берлиозов был сама безутешная скорбь.

– Как это могло случиться?! Где вы все были?! Не уберечь такого человека, такого человека! Чего вы все после этого стоите?! Зачем мы держим весь ваш дармоедский комиссариат?!

– Друг Джурга, я глубоко скорблю о случившемся. Друг Костарев был моим личным другом. Сейчас я взял на себя смелость лично возглавить расследование обстоятельств этого чудовищного злодеяния. Первые результаты показывают, что имела место преступная халатность. Однако, не исключаю, что за этим может крыться заговор.

– Вот именно. Убийство друга Костарева может являться сигналом для скрытых врагов пролетарской власти и партии к открытому наступлению на завоевания трудящихся. Совершенно необходимо их упредить!

– Абсолютно с вами согласен, но…

– В чем дело? Что тебя смущает?

Кадры контрразведчиков меня беспокоят. Старые привычки…

– Сейчас не время об этом. Коней на переправе не меняют.

– Ага, значит после переправы. – Лавр встал, одернул гимнастерку. – Разрешите идти?

– Не торопись! Я вот о чем думаю – мы должны действовать оперативно. Нельзя давать врагам опомниться.

– Можно создать чрезвычайные суды с особыми полномочиями и ускоренной процедурой рассмотрения дел.

– То, что ты предлагаешь, очень и очень серьезно. Здесь необходимо участие представителей трудящихся. Кроме того, наш народ должен знать всю глубину падения этих перерожденцев, всю мерзостность и чудовищность их злодеяний. Необходима широкая пропагандистская компания, которая поможет широким массам правильно ориентироваться в обстановке.

– Совершенно с Вами согласен. Необходимо правильно направить ярость масс.

– Вот именно! Ну это уж по моей части. А следственным органам следует добиться показаний, которые высветят истинное лицо этих отщененцев.

– С вашего разрешения организацию следствия и передачу дел чрезвычайным судам я бы взял на себя. Вот только Грибов… Меня смущает его нерешительность.

– На всякий гриб найдется свой грибник. Кстати, ты Вожикова хорошо знаешь?

– Если его правильно сориентировать…

– Вот и побеседуй с ним от моего имени, а потом уж и я подключусь.

– Все ясно. Разрешите приступать?

– Как говорили у нас в семинарии, с богом!

Фебруарий Вишневецкий

– Друг Джурга, Вишневецкий в приемной. – На обычно бесстрастном лице Скребкова явно читалось неодобрение.

– Вот что, ты свое мнение с физиономии убери! Что он мерзавец, мне и без тебя известно. И как он на Ильина охотился, тоже знаю. Проси!

В кабинет робко, не поднимая глаз, вошел доктор юридических наук, профессор и свежеиспеченный академик Фебруарий Фебруарьевич Вишневецкий. Студенты юридического факультета Столичного университета поразились бы, увидев как сейчас выглядит их вальяжный с барскими манерами декан. Сейчас он был похож на нашкодившего школьника, вызванного «на ковер» к директору. Антипролетарское прошлое Вишневецкого Джургу отнюдь не смущало. Напротив, оно было той самой веревочкой, на которой он Вишневецкого держал.

– Здравствуйте дорогой Фебруарий Фебруарьевич, – Джурга выговаривал каждое слово с удовольствием и широко улыбался. Так, наверное, улыбался бы сытый кот мышке, если, конечно, кот мог бы улыбаться. – Слушаю вас очень внимательно.

– Друг Джурга, в соответствии с вашими основополагающими установками в отношении специфики переживаемого нашей страной периода, а также исходя из выработанного вами гениального положения о классовой сущности юриспруденции, группа ученых – юристов при непосредственном участии вашего покорного слуги (Ох, кажется зарапортовался!) выработала два юридических принципа, которые, как мы надеемся, помогут нашим судам и следственным органам правильно осуществлять свои функции в отношении врагов нашего родного пролетарского государства. Прежде всего, мы отметаем, как не соответствующую положениям о классовой борьбе, так называемую презумпцию невиновности. На этом основании, а также исходя из вашего указания о том, что классовая борьба будет усиливаться по мере продвижения нашего общества к победе социализма, мы считаем особо важным внедрение в судебно-следственную практику положения о том, что обвиняемый не свободен от доказательства своей невиновности.

– Ну а если по рабоче-крестьянски, то как это все понимать следует?

– Это означает, что следователям на основании имеющейся у них информации достаточно предъявить обвинение, а обвиняемый должен сам доказывать свою невиновность.

– Понятно. Скажите пожалуйста, может ли служить такой информацией заявление отдельного правильно настроенного и политически бдительного гражданина?

– Безусловно, друг Джурга.

– Ну а второй принцип? Минуточку, – Джурга нажал на кнопку звонка. И обратился к появившемуся в дверях Скребкову: «Организуйте нам, пожалуйста, чай. Уж очень интересный разговор получается». Продолжайте, прошу вас Фебруарий Фебруарьевич. Черт, как такое языколомие выговаривать!

– Вы, друг Джурга, неоднократно обращали наше внимание на хитрость и изворотливость агентов международного империализма, и их умение прятать вещественные доказательства. На этом основании нами разработан принцип, который может быть сформулирован как «Признание – царица доказательства». Кроме того, следственные органы получили разъяснение о том, что поскольку наши классовые враги за рубежом не колеблясь применяют пытки по отношению к сознательным борцам за дело пролетариата, то и наши следственные органы могут и даже обязаны в отдельных обоснованных случаях применять дозированное физическое воздействие по отношению к особо упорно запирающимся подследственным.

– Они с Лавром два сапога-пара. Этот тоже сволочь редкостная. Вы проделали большую работу, друг Вишневецкий. Я глубоко убежден, что ваши труды войдут в сокровищницу нашей социалистической пролетарской юриспруденции. Кстати, в ближайшее время пройдут процессы над переродившимися отщепенцами, предавшими Родину и дело социализма. Есть мнение поручить вам ответственнейшее и почетнейшее дело – выступить государственным обвинителем на этих процессах. Как вы отнесетесь к этому предложению?

– Сочту за величайшую честь оказанное партией и лично вами, друг Джурга, доверие и постараюсь его оправдать.

– Ну вот и отлично!

Решение

Маршал тяжело вздохнул и отошел от стола, на котором только что закончилась очередная военная игра. В зале повисла тишина. Невольно в душу закрадывалось чувство вины. Конечно, это были всего лишь штабные учения, но от этого было не легче. Военные игры показывали, что в грядущей войне Пролетарскую армию ждут тяжелые поражения.

Страна жила былыми победами. Повсюду звучали бравурные марши. Воротило выступал с речами о непобедимости Пролетарской армии, и, похоже, сам в это верил. Руководители страны жили во многом в прошлом. А в генштабе знали страшную правду – Великославия не готова к современной войне.

Наверху считали, что главными противниками в грядущей войне будут Полония и Страна Голубых Рассветов. Для борьбы с ними у Великославии действительно хватало сил. На Дальнем Востоке границу держала Особая Ударная армия, хорошо обученная и экипированная. Что касается Полонии, то ее руководители зациклились на компании 1920-го года, и основную силу Полонийской Армии по прежнему составляли стрелковые и конные дивизии.

* * *

Все началось, когда Прозоров задействовал и частично обновил старую резидентскую сеть, а потом чуть не разорил комиссариат обороны подпиской на множество иностранных газет и журналов. Официально подписка шла через Центральную Государственную библиотеку, но платил комиссариат. Организованный при генштабе аналитический центр с трудом переваривал всю обрушившуюся на него информацию. Выводы этого центра сопоставлялись с данными, полученными группой Городецкого, Федосеева, Дерябина, которая на протяжении шести лет принимала участие чуть ли не во всех военных конфликтах на планете.

Стало ясно, что основным противником Великославии будет Аллемань, которая, в результате поражения во Всемирной войне, лишилась былых источников сырья и дешевой рабочей силы, но сохранила свой громадный промышленный потенциал, и жаждала реванша.

А тут еще Костомаров и Гольдберг «откопали» группу молодых математиков, и те разработали аналоговую вычислительную машину. Она дала возможность переводить информацию на язык цифр, электрических емкостей, индуктивностей и активных сопротивлений. В результате моделируемые на ней военные игры проводились с высокой степенью достоверности.

Маршал смотрел в окно, но видел не оживленные улицы большого города со снующими прохожими, потоками транспорта, а… поля приграничных сражений. За огневым валом артиллерии через разгромленные оборонительные рубежи Пролетарской армии – развороченные окопы, разбитые бетонные перекрытия долговременных укреплений – шли стальные клинья бронетаранных корпусов Аллемани, прокладывая дорогу мотопехоте. Над полями сражений нагло, на бреющем полете, проносились аллеманские воздушные армады. А перед этим валом бежала дезорганизованная, морально подавленная, потерявшая управление, не способная к сопротивлению Пролетарская Армия. И страшный крик: «Окружили! Продали!». Это уже не армия. Аллеманскому вторжению некому противостоять…

Генеральный штаб через ИТП – Институт технических проблем, созданный на основе безвременно почившего Уникума, делал все, что мог – модернизировал прозводственные процессы на военных заводах, вводил более жесткие требования к вооружениям и боеприпасам. Но все это было каплей в море. Главная беда состояла в том, что экономика страны в ее тепершнем состоянии просто не могла выдержать дополнительных нагрузок.

Трокачев вернулся к столу: «Ну что приуныли? – проговорил он деланно веселым голосом. – Бывает. За одного битого двух небитых дают. Надо не киснуть, а делать выводы и искать выход. Александр Григорьевич, – обратился Трокачев к Городецкому, игравшему в этот раз за „Черных“, – что вы это прямо как на похоронах любимой тещи (послышались смешки). Вы работали грамотно. Хорошо использовали ресурсы и ваш боевой опыт. Вам стыдиться нечего. Впрочем так же и тем, кто играл за „Своих“. Против фактов не попрешь. Как я уже сказал, будем анализировать, думать. Пока все свободны».

Штабисты так спешили покинуть зал военных игр, что в дверях даже образовалась пробка.

Оставшись один маршал подошел к карте страны. Он шел к решению. Михаил Николаевич знал, что при поражении в реальной войне именно его сделают козлом отпущения, именно на него свалят все грехи и просчеты руководства страны. Зачеркнут славное прошлое. Втопчут в грязь имя. А сестренки… Не может быть, чтобы не было выхода. Выход должен быть. Страна должна встряхнуться, перестроиться. Он еще не знал как именно, но хорошо понимал, что путь теперешнего руководства – дорога в никуда. Все так, все правильно, но с кем советоваться, на кого опереться?

И вдруг как озарение в памяти пронеслось… Страшная анархия в лагере формирования Ударной дивизии… Битва ни Итиле… Уход из Полонии и тот мост. Фузилеры. Именно они, старые верные друзья.

А пойдут ли они за ним на этот раз? То, что он хочет предложить, не просто риск – рисковать они не боятся, но здесь в случае неудачи позор, расстрел по приговору суда, репрессии в отношении родных. Зачем им это? У них сегодня всё складывается благополучно. Снова генералы, интересная работа, обеспеченное существование… Но ведь они ГОСУДАРСТВЕННИКИ.

Раздумье

Скрипка то рыдала, то тихо грустила, то вдруг взрывалась яростью и страстью. С тревогой прислушивались к этой непонятной и жуткой импровизации, доносившейся из кабинета Михаила Николаевича, молоденькая жена и сестры. Что-то происходило с ним в последнее время. Он стал замкнутым, молчаливым. Глубокая складка над переносьем. А теперь еще вот эта страшная музыка.

А пятизвездный думал, мучительно размышлял. Казалось бы, все уже для себя решил. И все же. Двадцать лет службы от бравого выпускника императорского военного училища до маршала. За спиной было всякое… И «упоение в бою», как сказал поэт, у молодого фендрика; и великолепные решения сложнейших ситуаций молодым полководцем – эти операции теперь изучают в военных академиях всего мира. Были и такие дела, о которых не хотелось вспоминать. Однако, он всегда мог сказать: «Я солдат. Я выполнял приказ».

Но вот теперь… Трокачев отложил скрипку, подошел к окну. В непроглядной ночи выла мартовская мятель, ледяная крупа билась о стекло.

То, на что он решался, на языке юристов квалифицировалось как государственная измена. Но его долг, долг военного, которому страна доверила защиту от врагов, требовал, чтобы он выступил против правительства, чьи приказы он до сего времени безотказно выполнял, против правительства, которое осыпало его наградами и дало ему высшее воинское звание.

Страшно было за жену и мартышек, как он любовно называл своих сестер. Он на мгновенье представил себе их в руках палачей, и содрогнулся. Сам-то он живым не дастся.

Нужно поднять элитные части, убедить армию и народ в своей правоте. А это неимоверно трудно: Джурга, благодаря гениально поставленной пропаганде, приобретал все большую популярность, а служба внутренней безопасности наводила ужас даже на самых мужественных людей.

А что делать после переворота? Как закрепиться?

Конечно, он не один: наверняка, думают, переживают, мучаются от бессилия что-то сделать, что-то предпринять Фузилеры, Городецкий, и другие преданные стране люди. Но ответственность лежит на нем. Окончательные решения принимать ему. Он должен сказать решающее слово. И поделиться этим грузом не с кем. Вот, разве что со скрипкой.

Военный совет

Таким они маршала еще не видели. А видели они его не раз в минуту жизни трудную: и перед Итилийским прорывом, когда от исхода операции зависела жизнь его самого и его любимых сестер; и при отступлении от города Русалки, когда неминуемая, казалось, победа обернулась поражением. Сегодня его лицо было бледным, под глазами синие круги, как у человека недосыпающего или страдающего бессонницей, но в глазах жесткая решимость.

– То, что я сейчас скажу, надеюсь, вас не удивит. Мне почему-то кажется, что мы с вами сегодня снова думаем в одном ключе.

Прозоров и Костомаров молча смотрели на маршала, явно ожидая, что последует за таким многообещающим началом. Но поскольку Трокачев о чем-то задумался и замолчал, то Костомаров сказал: «Продолжайте, пожалуйста, Михаил Николаевич. Мы вас очень внимательно слушаем».

– Вот вы сидите передо мной, два моих старых друга, крупнейшие специалисты в своей области. Вы, Сергей Сергеевич, как мне жалуются из комиссариата обороны, просто забодали, простите за выражение, оборонную промышленность. Сколько заводов вы остановили в этом году?

– Тридцать. Но не только из-за низкого качества продукции. Дело обстоит гораздо хуже. Оружие наше по большей части устаревает, еще не успев появиться на свет. Пехота вооружена пятизарядными винтовками образца прошлого века, а на западе семдесяти- и стозарядные автоматы. Остальное в том же духе. Да ведь вы все это знаете, и, насколько мне известно, учитываете в военных играх.

– Учитываем, как не учитывать. Данные о военной промышленности Аллемани, а также о ее возможностях в части разворачивания армии под руководством опытных высококвалифицированных офицеров и унтерофицеров, имеющих за плечами опыт мировой войны, просто страшны. Не так ли, Алексей Алексеевич?

– К сожалению всё именно так. В течение двух лет Аллемань может развернуть прекрасно обученную и вооруженную по последнему слову техники армию численностью до полутора миллионов солдат. Да и строящийся сейчас Флот Открытого Моря тоже в состоянии преподнести неприятные сюрпризы.

– От себя могу добавить, что физическое и моральное состояние нашей армии внушает очень большую тревогу. Призывники, особенно из деревни, страдают дефицитом массы, то есть истощены. Командиры деморализованы волной арестов и доносами. Анализ политико-экономической ситуации в стране показывает, что при теперешнем режиме положение выправить не удастся. Это означает, что тяжелые поражения в будущей войне неизбежны. Об этом говорят и результаты всех наших последних военных игр. Я не для того принял на себя обязанности начальника генерального штаба, чтобы спокойно смотреть как Великославия катится к военной катастрофе. Да и роль козла отпущения меня тоже не устраивает. Я не намерен встать перед расстрельным взводом. Вам все ясно?

– Не все, Михаил Николаевич, не все. Вы не сказали, что вы намерены предпринять.

– Хорошо, Алексей Алексеевич, скажу. Я намерен выполнить свой долг перед родиной и отстранить от власти Джургу и его прихлебателей!

– Вот теперь все ясно.

– Готовы ли вы, Алексей Алексеевич, и вы, Сергей Сергеевич, помочь мне в этом?

– Мы были готовы еще в 1927. Вас ждали.

– Просто ждали?

– Конечно не просто ждали, а готовились.

– А если бы я не решился?

– Мы знаем вас как человека решительного и обладающего авторитетом в армии и в стране. Мы были уверены, что вы придете к такому решению.

– Знаете, друзья мои, иногда мне становится жутковато. Вы почему-то всегда угадываете мои решения еще до того, как я их приму. Нет, я не шучу. Я еще не знал, что нужно делать на Итиле, а вы подготовились так, как будто я уже отдал приказ. На Гнилом море я молил бога, чтобы Нестор не ударил мне в спину, когда Брон решил национализировать поместья, а Нестор дал нам подмогу. У Русалки я готовился к решительному наступлению, а когда вместо этого пришлось спешно отступать, оказалось что приняты все меры для успешного ухода. Мне пришлось перевести вас в резерв в 1922, а оказалось, что вы и там армии подмога.

– Сергей Сергеевич, надо объясниться, а то и вправду заработаем репутацию колдунов, – Прозоров улыбался, но глаза оставались серьезными.

– На Итиле нас мог спасти только какой-то маневр, Михаил Николаевич. Какой, мы, конечно, не знали, но знали, что для любого маневра требуются транспорт и все остальное. На Гнилом море Нестор сам обратился к нам. Он понимал, что мы отложим операцию на пару недель или месяц, но от него мокрое место останется. А у Русалки при любом варианте нужно было освобождаться от всего лишнего.

– Допустим, допустим, но как бы то ни было, когда вы со мной, я не сомневаюсь в успехе. Итак, я принимаю на себя руководство действиями. Что у вас заготовлено, – не удержался, – колдуны?

– Разработаны принципы захвата власти и ее удержания. Приняты предварительные решения по выполнению первого этапа – отстранения от власти Джурги и его компании. Для удержания власти необходимо все операции провести так, чтобы страна на первый момент не почувствовала существенных изменений, то есть должны продолжать нормально функционировать все партийные и правительственные учереждения, включая комиссариат внутренней безопасности. Будут остранены только некоторые руководители, но и это должно быть выполнено без драматизма. Джурга, по его собственной просьбе, получит отпуск на лечение.

– Вы все предусмотрели. В чем же состоит моя роль?

– Ваша роль и на первом этапе очень важна, Михаил Николаевич. Во-первых, именно вы должны определить момент выступления и отдать команду мне, – начал Прозоров. Почему именно мне? Согласно нашим наработкам, первый этап проходит под моим руководством. Это вы, конечно, должны утвердить. Никакой дополнительной информации мы дать пока не можем.

– Предложение принято. Дальше?

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2

Полная версия

Планета ИФ. Книга 2

Другие книги автора