Дар великого человека. Короткие рассказы и пьесы-комедии

Женщина. А он вернется ко мне? Мне так трудно! И я ведь люблю его!

Гадалка. Зачем он тебе? Он здесь работу не найдет! Он ведь не от тебя убежал! А от нищеты! Но если хочешь, верну! Еще миллион – и верну!

Женщина (плачет). Я верю вам! Вы добрая! Я попробую!

Гадалка. Давай, давай! Счастье стоит дорого! (Выключает компьютер). Хороший день! Еще пара миллионов наклевывается!

Дуглас. Слушай меня! Я твой покровитель! У тебя рак мозга! Иди к врачу! Шанс выздороветь еще есть!

Гадалка. Что это за голос?! Кто это?! (Падает на колени и начинает молиться).

Гадалка. Господи, помилуй! Господи, помилуй меня, грешную! Помилуй меня, несчастную!

Дуглас. Хватит! Иди к врачу!

Гадалка быстро одевается и уходит из дома.

…Дорогая поликлиника. Гадалка сидит в кресле у кабинета врача. Наконец врач выходит с листочком в руке.

Врач. У вас нет никакого рака мозга! Кто вам сказал, что он есть?

Гадалка. Доктор, дай листок! Я ухожу!

…Квартира гадалки. Она лежит на диване. Встает с него и становится на колени перед иконами.

Гадалка. Господи, я пережила страшные часы! Я знаю, за что Ты наказал меня! Я стала сволочью! Воровкой! Я живу обманом! Я граблю и гублю людей! Я превратилась в тех, кого ненавижу! В тех, кто с удовольствием плавает и ныряет в народной крови! Прости меня, Господи! Прости меня, и забери к себе! Умоляю тебя!

Начинает креститься и биться лбом об пол. Скоро лицо ее заливается кровью, но она не обращает на это внимания.

Гадалка. Господи, я изменю жизнь! Я отдам наворованные деньги детям! Я пойду мыть пол в поликлинику! В самую страшную!

Картинка исчезает.

…Мы с Дугласом сидим в моей комнате. Лицо Дугласа спокойно и доброжелательно, словно он не видел, что происходило с гадалкой.

Дуглас. Все хорошо, Саша! Мы ее спасли! Через год она будет у нас! Ну, а теперь еще одно дело! Смотри вниз!

…Огромный зал. Он полон сенаторами. На трибуне премьер – министр.

Премьер – министр. Сегодня у нас дело очень важное! Наш народ страдает от безденежья! И мы попытаемся ему помочь! Но есть проблема! Денег у нас, очень мало! (Сенаторы заржали). Это не смешно, господа! Это очень серьезно! Больше двухсот рублей мы добавить не можем! (Тихий, но веселый хохот в зале). А это позор для нас!

Дуглас. Ты прав! Позор! Но я помогу вам, господа законодатели! Я дам вам все, что нужно для исправления положения! Для улучшения жизни народа!

Дуглас ударил кулаком по столу… И на огромный дом, в котором происходило собрание, водопадом рухнули: золото, замки, острова, гигантские дачи, автомобили, яхты, самолеты. Прошло несколько минут, и дом исчез из поля зрения. Он был завален имуществом *нищих* сенаторов.

Я. Они живы?

Дуглас. Это не важно… Я ухожу, Саша… Помнишь, со мной в *Спартаке* играл Лоренс Оливье? Ты плохо знаешь его искусство! Посмотри, все что он сделал, и жизнь твоя станет интересней! Да, забыл! Смотри туда!

В той стороне, куда указывал Дуглас, выросла огромная коричневая стена. Она поднялась до неба и стремительно приближалась.

Я. Что это?

Дуглас. Это гигантская волна коньяка! Цунами! Сейчас она смоет эту гору мусора, превратится в чистейшую морскую воду и исчезнет в земле! А на освободившемся месте будет построен прекрасный парк! В нем будет все! Цветы, птицы, пруды! Прощай, Саша!

Дуглас исчез. А я сел за компьютер, и стал изучать фильмографию Лоренса Оливье! Внимательно, и с большим интересом!

Звезда

Александр Староторжский

На кухне, звонко, с наслаждением, засмеялась моя дочь Маша… Я знал почему она смеётся. Она только что снялась в каком-то странном новогоднем клипе и никак не могла забыть Ольгу Марковну… Ольга Марковна была учительницей младших классов. Она привезла на съёмку своих восьмилетних учеников и обращалась к ним всегда одинаково:

«Ну что, твари…»

В том смысле, например, что: « Ну что, твари, куда вы подевали свои карнавальные костюмы?!» или ещё что-нибудь говорила, так же…

Ольга Марковна была очень высокая, худая, в очках с фантастическими диоптриями, увеличивающими её глаза так, словно у неё была базедка… Все восемнадцать часов съёмок, она что-то пила из большой фляжки и ходила, качаясь… Дети её совершенно не боялись и передразнивали, когда им было скучно…

Маша опять засмеялась, мне захотелось с ней поболтать и я пошёл на кухню. Маша налила мне апельсиновый сок и спросила:

– Папа, а почему в клипе, нашего русского Деда Мороза играла голая негритянка в оранжевых тапочках?

Я сказал, что это режиссёрская находка, Машу ответ устроил и мы пошли смотреть телевизор. Выступали молодые «звёзды», развязные, крашеные мальчики, похожие на девочек и ложно – скромные девочки в невероятных по глупости и бесстыдству одеяниях. Пели они – и те и другие – какую-то нудную чепуху из трёх нот…

– Тебе нравится? – спросил я Машу.

Маша с изумлением посмотрела на меня:

– Папа, как это может не нравится?! Это же звёзды!

Я поцеловал её в голову и пошёл гулять. «Звёзды, звёзды…» – повторял я, спускаясь по лестнице. «Маше тринадцать лет… Звёзды, конечно…»

День был хороший, тёплый, солнечный… Июль стоял – очаровательный! Цветы, шмели… Вороны ходили по двору с таким видом, как будто мы, люди, им что-то должны… Может быть и правда должны? Что мы понимаем в этой жизни?

На зелёном газоне перед домом, у подножья старого тополя, обычно лежал Тима, огромный чёрный кот с золотыми глазами. Этот Тима, мне очень нравился, я хотел с ним подружиться, но ничего не получалось – кот меня игнорировал.

Я звал его: «Тима, Тима!» Звал почтительно, ласково, почти заискивающе, но он даже не смотрел в мою сторону…

Однажды только, он повернул ко мне свою широкую морду с бакенбардами, секунду смотрел на меня, золотистыми, непроницаемыми глазами, потом отвернулся, встал и грациозно ушёл, мягко покачивая, высоко задранным пушистым хвостом…

Я искренне на него обиделся. Всё-таки я человек, а он кот… У нас весьма различное общественное положение и он должен был это понимать и ценить внимание, которое я ему оказываю… Но он ничего не хотел понимать… Он выгибал спину и смотрел в противоположную от меня сторону. «Самовлюблённый, невоспитанный кот!» – подумал я с раздражением и решил забыть о его существовании…

Но сегодня, выйдя в тёплый, солнечный день, я впал в блаженное состояние и как-то незаметно для себя пошёл искать Тиму. Мне хотелось кому-нибудь сказать что-то хорошее, даже коту, который отказывался со мной дружить.

Тима был на своём месте у тополя. Я позвал его. И вдруг, он поднялся и, выгибая спину, медленно подошёл ко мне и потёрся о мою ногу. Я обрадовался и осторожно почесал его за ухом. Ответив на мою ласку, откровенно дружеским мурлыканьем, Тима, плавно обошёл меня и направился в сторону гаражей…

Сколько в его движении было изящества, достоинства, благородства! Вот это звезда! Настоящая!

Тузенбах и Луч солнца

Александр Староторжский

Меня мягко взяли за шиворот, и подняли вверх. Очень высоко. Я летел сквозь облака, мимо звезд, обгоняя искрящиеся потоки метеоритов, летел мимо тяжелых гигантских глыб, медленно вращающихся в пространстве, и, наконец, оказался на прелестной лужайке… Встал на зеленую траву… Огляделся… И в сердце вспыхнуло горячее чувство радости! Рай! Лужайка была небольшой, но удивительной! Сколько чудес! Вот огромное дерево с красными и желтыми плодами, величиной с дыню! Вот клумбы цветов, подобных которым я никогда не видел! Вот ласковая, голубая речка, медленно текущая в серебряные дали! Где я? Зачем? Я умер?

– Нет, Саша, ты не умер, – услышал я низкий и красивый мужской голос. Под деревом, на деревянной скамеечке, сидел седой, крупный мужчина, с очень знакомой внешностью.

– Здравствуй, Саша! Я Шаляпин Федор Иванович! Слуга Божий! Я пригласил тебя поучаствовать со мной в одном важном деле! – сказал Шаляпин, – Ты не против?

– Конечно, нет! – восторженно выкрикнул я, готовый ко всему! (сам Федор Иванович Шаляпин, гениальный и знаменитый, приглашает в свою компанию! что может быть удивительней и великолепней!)

– Я понял, что ты сказал, вернее, что ты подумал, Саша, и очень тебе за это благодарен! Мы посидим тут немного, а потом я объясню тебе, с чем я хочу справиться… Это там… На Земле… И носит массовый характер… В результате – масса жертв… Попробуем этот процесс остановить! Для начала, Саша, тебе нужно кое- что сделать… Душа твоя, измученная, затравленная происходящим, потеряла необходимую чувствительность… И это нужно исправить… Это просто.

Шаляпин сорвал с дерева красный плод, разрезал его и протянул мне:

– Ешь, это хорошая штука! Я ем каждый день! Давай, слопаем напару!

И Шаляпин, и я, съели по куску этого плода. Через секунду я посмотрел на мир другими глазами! Со мной что – то произошло! А что, я не понял! Силы огромные влились в меня, вот и все, что я могу сказать!

Шаляпин усмехнулся и сказал:

– Это нужно, Саша, чтобы ты потом мог описать все, что увидишь… А то у тебя интерес к писательству проходит, и от этого ты теряешь жизненные силы… Ну все! Можно начинать?

– Конечно! – взволнованно сказал я. Казалось, огненная стрела промчалась по мне!

Шаляпин. Тогда вот как! Мы никуда не летим! Мы будем действовать отсюда! Ты будешь видеть тоже, что и я! Не удивляйся! Здесь возможно все! И так, к делу!

Комната в большой хорошей квартире. На кровати лежит женщина. Она плачет, стонет… Рядом с ней стоит молодой доктор, лет двадцати четырех… Он не опытен. Он не знает, что делать. По его красному лицу течет пот. Рядом с доктором стоит длинноволосый, красивый мальчик лет двенадцати. Он бледен, испуган. Это понятно… Мама погибает у него на глазах…

Комната исчезла. Мы с Шаляпиным ходим среди цветов. Шаляпин объясняет:

– Рано утром, в интернете, в новостях газеты *Радость Родины*, появилось сообщение о том, что предприниматель Петров погиб в автомобильной катастрофе. Мальчик показал его маме. Ну, ты видел, к чему это привело! Кто такой Константин Леонидович Петров? Это крупный предприниматель, решивший построить в родном городе Нильске хлебный завод. Хлеб в городе несъедобный. Город не маленький, 250 тысяч человек… Петров хотел исправить положение. Ему никто не мешал. У него было разрешение. Он ехал строить! Он хотел сделать родному городу подарок! И вот такое известие! На самом деле оно ложное! Петров не погиб. Он весел и совершенно здоров. Через пять минут он войдет в свой дом. И увидит эту картину. Кстати его жена не умерла, потому, что я ей помешал. Она была на грани. Врач безграмотный предельно. Он даже не врач. Он фельдшер. Врачом только называется. К тому же, ему только двадцать четыре года… Возвращаемся!

Комната. В нее входит Петров. Веселый, с коробками. Мальчик кричит: «Папа!» – и бросается к нему. Когда все проясняется, и женщина приходит в себя, разъяренный Петров срывает со стены ружье, и хочет пойти в редакцию « Радость Родины», и всех там перестрелять. Жена умоляет его не делать этого и обещает умереть, если он ее не послушается. Петров слушается. И – слезы, радость, жизнь вернулась!

Комната исчезает. Мы сидим под деревом, и я слушаю Федора Ивановича. Он говорит спокойно, но глаза его гневно сверкают:

– Саша, через секунду ты увидишь главного редактора газеты «Радость Родины», Белова Никиту Гавриловича. Ему 36 лет. Университетский диплом настоящий. И тем не менее! Ну, увидишь! Ныряем!

Редакция. Белов сидит в кресле. Ноги на столе. В руке бутылка водки. Он иногда отпивает из нее. Не часто. За компьютером сидит его секретарша Янина… И с ужасом слушает, что он ей говорит.

Белов. Янина! Куколка! Сделай так! Завтра утром должна появиться информация, что предприниматель Петров, которого все так ждут, погиб в ДТП… Не перебивай! Когда выяснится, что сведения ложные, поднимется страшный шум. Ответственность беру на себя. Я напишу Петрову извинительное письмо и прочее… Но самое главное и самое серьезное – это вспышка всего городского говна по этому поводу. На мои извинения не обратят внимания. Меня обольют говном с головы до ног, я отвечу тем же… И чем больше будет говна, тем больше, тем ярче будет наш успех! Говно сейчас – главный продаваемый продукт! Скандал будет страшный! Но это- то и прекрасно! Чем больше скандал, чем страшнее, – тем выше, тем сильнее авторитет газеты! Я волью в центральную тему другое говно, высшего качества! Я напишу о всех городских ворах, которые может быть и не воры, но мне наплевать! Клевета, обстрелы кучами дерьма, это главная наша работа, приносящая прибыль! Ничего другого не покупают! Скандал будет страшный! Мы станем знамениты, и это принесет нам доход! В ответ на обвинения я буду писать об отсутствии морали и нравственности в СМИ! Я буду писать о необходимости благородства в работе СМИ! Я напишу о решающей роли религии в жизни нашего города, страны и мира! И таким образом стану главным и самым уважаемым моралистом! На этом тоже можно заработать! Ты поняла, что я гениален? Что мы без пяти минут от успеха? Ликуй, куколка!

Янина. Никита Гаврилович, дайте мне пять тысяч… Вы должны…

Белов. Все, все, иди домой! Я устал! Сегодня из Стамбула прилетают моя жена Наташа и дочь Римма! Я должен отдохнуть! Я должен их встретить! Торт, цветы, и так далее! Ну, иди!

Янина. Никита Гаврилович, мне нужны деньги!

Белов. Потом, потом! Сейчас у меня денег нет! Вот сделаешь, что я приказал и получишь! Иди! И не надо плакать! Все будет хорошо! (Янина уходит). Надо заказать торт, цветы, вино… Что еще?

Шаляпин. Подойди к столу и рассмотри его внимательно!

Белов подходит к столу.

Белов. Откуда эта газета? Странная какая- то… « Луч Солнца»! Кто главный? Какой – то Тузенбах! Странно! И что же в ней написано?

Читает. Вскрикивает.

Белов. Боже мой! Связь с самолетом 17- 50, летящим из Стамбула в Москву, потеряна! Есть предположения, что самолет упал в море! Господи, помилуй! Что мне делать?! Девочки мои, что с вами?! Где вы?! Я, я, сейчас умру! Что, что… Сердце! Сердце мое! Мама моя! Я умираю!

Звонок в дверь. Согнутый Белов открывает. Входят смеющиеся Наташа и Римма.

Белов. Девочки мои, вы живы! Как я счастлив! Боже мой! Вы не представляете, что было! Вот! (Подходит к столу и берет в руки газету). Какой – то сука, Тузенбах сообщил, что вы погибли! Он хочет заработать на моей крови! Но это у него не получится! Я найду эту суку и зарежу!

Семья Беловых исчезает.

Шаляпин. Он не понимает, что занимается такой же мерзостью, что и Тузенбах… Кстати, Тузенбах, персонаж Чеховской пьесы… И ничего подобного никогда не писал… Ну, а теперь другая сцена!

Больничная палата. На койке неподвижно лежит Белов, весь в бинтах, с задранной ногой. Жена наливает ему апельсиновый сок. Дочка старательно показывает какое —то балетное движение. Белов с трудом, криво улыбается.

Шаляпин. Его заказал не Петров, хотя и хотел. Жена отговорила. Его избили горожане, молодые мужики. Они разгадали его план и решили этот план профессионально откорректировать. Белов должен был умереть, но я не позволил. Римма, дочка его, через двенадцать лет станет известной балериной. Но без его финансовой поддержки не сможет. Вот так, Саня! А теперь спасибо тебе, и прощай!

Шаляпин подмигнул мне, и я оказался дома, за компьютером. Я сидел в наушниках и слушал Вторую часть Пятой симфонии Петра Ильича Чайковского! Лучшую музыку на всем белом свете!

Малиновая баба

Александр Староторжский

Пять лет тому назад в жизни драматических писателей стали вдруг происходить неожиданные и приятные изменения.

Тяжкие глыбы безысходности слегка треснули и в щели стала пробиваться зелёная травка надежды: нам стали платить какие-то деньги за спектакли, мы узнали где у кого что идёт, нам объяснили, что мы можем постоять за себя, если нас обворовывают. В общем мы сделали первый вздох за долгие годы удушья.

За три года до этих событий, один из периферийных театров поставил нашу с Ларисой пьесу и прислал Министерству культуры, в театральный отдел, письмо с просьбой выплатить нам «авторское вознаграждение» (гонорар, если по-человечески), за постановку.

Театр, в письме объяснил, что сам он это сделать не в состоянии.

Наивное и жалкое это письмо, главный режиссёр написал по нашей просьбе. Мы надеялись, что вдруг что-то получится. Может быть каким-нибудь сверхъестественным образом или просто «дуриком», но нам вдруг, оплатят нашу работу. Мы ведь имели на это право. Разумеется, не мы одни, у многих драматургов что-то ставилось и все они пытались что-то получить, но получали единицы… Причём как-то странно, таинственно… Мы знали, что кому-то платят, но кому – мы не знали. Счастливцы жили среди нас как духи. Все знают, что они рядом, но почти никто их не видел.

Когда письмо пришло в Министерство и его поставили на «очередь», мы тут же забыли о нём и с удовольствием сели за новую пьесу.

Писали мы её долго, года три и когда поставили точку возник вопрос – а что дальше? Ясно, что предстояли утомительные, бесчисленные путешествия по театрам и к этому я был готов, к тому же финансовые проблемы изглодали нас окончательно… Вот тут, мы с Ларисой и вспомнили про письмо и Министерство.

Я договорился о встрече с начальником театрального отдела, несчастным человеком, которому приходилось лгать авторам каждый день, причём годами… И надеясь на перемены в его поведении, мы отправились в Министерство.

Это было зимой, в январе, день был тусклый, грязный, вся Москва была покрыта льдом, как панцирем. Еле-еле мы добрались до места.

Начальник отдела, маленький, всклокоченный и слегка пьяный человечек, вежливо и красноречиво наврал нам с три короба, отсекая возможность получения гонорара. Мы вежливо и в душе посмеиваясь над своей глупостью, его выслушали и собрались было уходить, как в кабинет заскочила полная брюнетка лет пятидесяти в малиновом платье. Это была одна из «главных специалистов» Министерства по драматургии. Услышав наши фамилии, она коротко бросила, что наше письмо у неё, что у неё были деньги нам заплатить, но она нас не нашла, и заплатила другим авторам. Сказав это, она тут же обратилась к начальнику отдела с какой-то насущной темой и они стали живо её обсуждать, не обращая внимания на наше присутствие. Мы с Ларисой вышли из кабинета. Я был ошеломлён. Как это, она не могла нас найти?! Это была подлейшая ложь!!! Нас нельзя было не найти! Мы были членами Союза писателей, мы были членами Авторского общества, десятки театров играли наши пьесы и опытному человеку, которым несомненно являлась малиновая баба, ничего не стоило нас найти! К тому же, мы никуда не уезжали из Москвы. Надо было только захотеть! Почему она не захотела?! Я вспомнил, как тяжело работала Лариса, спасая нас от голода. Вспомнил свои попытки что-то предпринять, которые заканчивались тяжёлыми приступами нервной болезни, которую я схватил, годами, ежедневно борясь за выживание, И мне захотелось убить малиновую бабу или напиться до смерти. Лариса взяла меня под руку и сказала:

– Пойдём, съедим что-нибудь…

Она вывела меня из Министерства, и мы пошли по льду в сторону метро. Я что-то кричал, размахивал руками, несколько раз чуть не упал, хотел вернуться и «пролить жабью чиновничью кровь», но Лариса, испуганно озираясь, удержала меня и сказала, что на нас стали оглядываться… Я немного успокоился и мы пошли в чебуречную, которую мы оба хорошо знали. По дороге я продолжал тихо, страшно ругаться, дёргаться и излагал планы мщения, ужасные и нереальные, вследствие слабости моего характера.

– Смотри под ноги, Саша, ты упадёшь, – несколько раз серьёзно сказала Лариса. Но со мной бесполезно было разговаривать. Проклятая малиновая баба лишила меня рассудка и я продолжал бесноваться, не обращая внимания на опасность… Вдруг, что-то словно ударило меня по ногам, я взлетел в воздух и грохнулся на мостовую. Свет померк. Меня не стало. Тьма…

Очнулся я лёжа на ледяной корке асфальта, надо мной было серое небо и обезумевшее лицо Ларисы.

– Что со мной? – спросил я Ларису.

– Ты сломал ногу. Не двигайся, сейчас я попрошу, чтобы тебя посадили на что-нибудь.

Лариса отошла от меня на секунду и вернулась с двумя крепкими, подвыпившими мужиками. Они осторожно и легко подняли меня и помогли доковылять на одной ноге до каменного выступа у входа в чебуречную.

– Усидишь? – спросил один из них. Я кивнул.

– Надо, женщина, скорую вызывать, – сказал другой – Он на морозе долго не протянет.

Лариса дико посмотрела на него и бросилась в какую-то дверь.

Я поблагодарил мужиков, и они ушли допивать в чебуречную. Я огляделся. Люди шли не обращая на меня внимания. Было холодно и как-то странно. Я почему-то чувствовал себя так, словно оказался в параллельном мире. Я посмотрел на ногу, она как-то неестественно изогнулась. Я попытался встать на неё, что-то хрустнуло, и я потерял сознание. Очнулся я от страшных криков Ларисы. Она была где-то рядом, но я не видел её. Недалеко была открыта дверь и я понял, что Лариса была в этом помещении. Она требовала «скорую» и, видимо, ей отказывали. Потом она рассказала, что она сорок минут умоляла прислать машину, объясняла, что не может самостоятельно везти меня в травмпункт, что её муж, я то есть, весит сто двадцать килограммов, что он каждую минуту теряет сознание, что он сидит беспомощный на морозе и может скоро погибнуть… Но «скорую» это не интересовало. Она действовала по инструкции Минздрава. Обычная отговорка негодяев…

Наконец Лариса догадалась сказать, что я член Союза писателей (то есть опасный человек, могу нехорошую статью написать) и только после этого приехала «скорая».

Казалось бы, всё самое страшное позади: вот машина, вот врач, можно ехать, но не всё так просто…

Оказалось, что узкая койка в машине неисправна. Она торчала правым ребром вверх, и положить меня на неё было невозможно. Мне стало смешно. На что мы рассчитывали? Разве могло быть иначе?

Врач стала молоть какую-то ахинею про Иваныча, который запил и поэтому «всё остановилось».

Отчаяние Ларисы описать невозможно.

Я почему-то стал вспоминать всё самое вкусное, что я ел в этой жизни… Поросёнок, пхали, сациви, лобио, джон-джоли… Почему-то всё грузинское…

Откуда взялся этот огромный, рябой парень в лисьей шапке с хвостом? Страшным ударом кулака он починил лежак, и властно позвав нескольких мужиков, аккуратно уложил меня в машину.

Когда мы подъезжали к институту Склифосовского, врач, вдруг заволновалась и спросила меня:

– Может быть вам сделать обезболивающее?

Я стиснул зубы, закрыл глаза и с отвращением отказался. Ну, скажи мне, идиотка, почему ты не сделала мне обезболивающее, когда я загибался там, на морозе? У меня хватило сострадания не задать ей этот вопрос вслух.

В институте Склифосовского меня переложили на каталку и привезли в приёмное отделение. Какие-то два одинаковые, маленькие, толстые тётки, сразу же попытались разрезать мои новые брюки из английской шерсти. Я запротестовал и правильно сделал. Оказалось, что брюки легко можно было снять не разрезая. Это было важно: брюки из английской шерсти – шутка ли? У меня такие были всего одна пара…

Потом меня перевезли в большой зал, и молодой врач в голубой шапочке сообщил мне, что сейчас он мне просверлит ногу где-то в области пятки, через отверстие, протянет шнур и привесит к нему гирю.

То, что он рассказал, конечно, было очень интересно, но меня волновало другое: есть ли в институте нужные мне таблетки от диабета?

Врач позвонил в аптеку и слегка смущаясь, сообщил мне, что там таких таблеток нет. Надо сказать, что таблетки были самые банальные, манинил. Они стоили недорого, и их можно было купить в любой аптеке. Видимо, руководство института мудро сообразило, что больные, если хотят жить, выкарабкаются как-нибудь сами.

Снимаю шляпу перед дальновидностью дирекции института.

Когда врач сделал со мной, то, что обещал, меня, уже прикованного к кровати, перевезли в палату. Минут через пятнадцать, пришла врач, блондинка лет тридцати. У неё была странная причёска, которая ей потрясающе не шла. Ясно было, что голова у неё своя собственная, а вот причёска сорвана с другой головы и надета на её голову, причём очень неудачно, вкривь и вкось.

Врач поинтересовалась, как я себя чувствую. Я сказал, что чувствую себя хорошо, но вот кроме таблеток от диабета, мне ещё нужны таблетки от другого заболевания, нервного. Я объяснил, что без этих таблеток могу погибнуть. (Я хитрил. Таблетки у меня были на два дня. Я хотел понять, можно ли выжить в этой больнице, человеку без поддержки.)

Врач вышла и вернулась с лекарством. Я поблагодарил её и стал рассматривать таблетки. Это был почти аналог моего лекарства, но дозировка превышала нужную мне в десять раз. Врачиха могла меня запросто угробить. Я обратил её внимание на дозировку. Она молча забрала у меня лекарство и вышла из палаты, гордо вскинув свою маленькую, смешную голову. Больше я её в этот день не видел.