В запредельной синеве

Карме Риера

В запредельной синеве

Моему отцу

Carme Riera

Dins el darrer blau

Перевод с каталанского Марины Абрамовой и Екатерины Гущиной

Перевод книги выполнен при поддержке Institut Ramon Llull.

© CARME RIERA, 1994.

© Абрамова М.А., Гущина Е.Э., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «ИД «Книжники», 2022

Действующие лица

Агилó, Пере Онофре, негоциант. Живет в Ливорно. Организует побег.

Аменгуал, Висент, отец, иезуит. Соперник отца Феррандо. Автор «Жизнеописания достопочтенной Элеонор Каналс, умершей в ореоле святости», а также «Торжества веры в трех песнях».

Анжелат, Бартомеу, городской хронист. Автор, среди прочего, «Истории Майорки».

Белпуч, Онофрина, маркиза де Луби, супруга наместника короля.

Боннин, Катерина, мать Марии Агило, супруги Габриела Вальса. Сумасшедшая. Помимо своей воли, подняв крик, помогла разоблачению тайных иудеев.

Боннин, Микел, матрасник. Проводит опыты с летающими машинами. Отец Сары Благоуханной.

Вальерьола, Щим, портной, женатый на Рафеле Миро, сосед Шрама.

Вальс де Вальс Старший, Габриел, по прозвищу Равви, старейшина тайных евреев, женатый на Марии Агило, отец Микела Вальса, эмигрировавшего в Алакант, и Рафела Онофре, влюбленного в Марию Помар.

Виллис, капитан. Заключил договор с Пере Онофре Агило и вдовой Сампол, зафрахтовавшими «Эол», чтобы спасти майоркских евреев.

Гарц, Андреас, капитан.

Кабесон-и-Сеспедес, инквизитор, которого на этом посту заменил достопочтенный Николас Родригес Фермозино.

Кортес, Айна, дочь Дурьей Башки, возлюбленная Жули Рамиса, от которого имеет сына.

Кортес, Рафел, по прозвищу Шрам, предатель.

Кортес, Рафел, по прозвищу Дурья Башка, визионер, верный последователь Закона Моисеева, отец Балтазара и Жузепа Жуакима.

Льябрес, Жауме, каноник Кафедрального собора и судебный следователь святейшей инквизиции.

Марти, Пере Онофре, по прозвищу Акула, женатый на Китерии Помар, с которой прижил двух сыновей; один из них помимо своей воли разоблачил беглецов.

Мас, Беатриу, по прозвищу Хромоножка, шлюха из городского борделя, бывшая любовница старого епископа Бенета, обвиненная инквизицией при помощи Рафела Онофре Вальса.

Миро, Полония, служанка Шрама.

Моаше, Жакоб, раввин Ливорно.

Монтис, Николау, маркиз де Бастида, президент Верховного городского совета.

Перес, Жоао, моряк, приплывший из Ливорно, чтобы оказать услуги вдове Сампол.

Пирес, Бланка Мария, вдова негоцианта Сампола. Жила на Майорке, а затем переселилась в Ливорно. Помогала организовать побег.

Помар, Мария, дочь огородника Пепа Помара и Микелы Фустер.

Помар, Китерия, жена Пере Онофре Марти.

Пучдорфила, Гаспар, верховный алгутзир.

Родригес Фермозино, Николас, инквизитор Майорки. Неподкупен и прям, в отличие от алькальда, тюремщиков и прочих служителей инквизиции.

Сампол, вдова, иначе называемая Бланка Мария Пирес.

Сара Благоуханная, визионерка, дочь Микела Боннина, матрасника.

Сегура, Айна, сестра тетушки Толстухи, живущая с внуками, которые тоже будут заточены в тюрьму.

Сегура, Праксидес, по прозвищу тетушка Толстуха, знахарка.

Сен-Бойет, бывший разбойник и профессиональный бунтовщик.

Сотамайор-и-Ампуеро, Антонио Непомусено, маркиз де Борадилья дел Монте, наместник короля на Майорке почти до публичной казни тайных евреев. Управлял всеми торговыми морскими делами, которые вел от имени своей супруги, донны Онофрины.

Таронжи, Изабел, супруга Жуакима Марти, христианина, исповедовавшегося отцу Феррандо и обвинившего жену в жидовской ереси. Имеет двух маленьких сыновей.

Таронжи, Жузеп, по прозвищу Консул.

Таронжи, Рафел, брат Изабел, умер под пытками.

Угета, хозяйка борделя.

Феррандо Салвадор, отец, иезуит, исповедник Шрама.

Фустер, Айна, супруга графского управляющего Габриела Фортеза, прозываемая также Изабел Фустера.

Часть первая

I

Мужчина то останавливался, то ходил, ступая как можно тише вдоль стены, окружавшей сад, но не теряя из виду калитку, которая должна была отвориться. В мыслях он без конца возвращался к тому, что привело его сюда и глубокой ночью вынуждало бодрствовать в ожидании сигнала. Он старался предельно сосредоточиться на каждом слове всех паролей, которые капитан Андреас Гарц сообщил ему почти год назад и которые с тех пор отпечатались на титульном листе его памяти: нужно, чтобы все произошло точь-в-точь как тогда. Убежденный, что все случившееся с Гарцем непременно должно повториться и с ним, он не сомневался, что его скоро позовут, а его достоинства будут оценены по заслугам. Но на этот раз юноша не просто хотел ощутить себя человеком сильным и властным, по крайней мере не худшим, чем капитан Гарц. Тот, правда, в свои сорок лет начал сдавать, хоть и хвастался в кругу друзей своими похождениями и бурными восторгами, которыми его встречали по три сотни замужних дам в сотне разных портов.

Нет, то, что заставило Жоао Переса сесть на первый же корабль, чей курс лежал на Майорку, что удерживало его здесь, на этой улочке Города, в тени стены, что вынудило рисковать – ведь патруль алгутзира[1] мог схватить его, – было гораздо сильнее, чем жажда власти или желание похвастаться. Он верил, что вся дальнейшая жизнь будет зависеть от долгожданного сигнала, как это виделось ему во снах. Все завязалось задолго до той ночи, когда капитан Гарц случайно рассказал эту историю, чтобы укрепить свою репутацию героя, а заодно попробовать себя в жанре занимательных побасенок среди людей, привыкших слышать из уст моряков о приключениях, которые случаются в дальних краях и только со смельчаками, способными отправиться на их поиски.

Жоао Перес поверил капитану «Лебедя» безо всяких сомнений и оговорок, а затем выпытал у него все самые мелкие детали того, что в течение двух таинственных весенних ночей произошло с ним в последний приезд на Майорку. Поверил вовсе не потому, что ему показалось, будто кольцо, продемонстрированное Гарцем, подтверждает рассказ капитана, но оттого, что факты – предъявленные один за другим во время застолья, когда кувшины с вином постепенно опустошались, а слова наполнялись смыслом – совпадали с точностью, от которой его бросало то в жар, то в холод, со сном, снившимся ему столько раз. Рассказ добавлял ряд подробностей, которые в образах, выхваченных из сна, он не мог уловить и которые теперь казались ему важнейшими: они приблизили его к месту, где все повторится, но на сей раз уже наяву. Потому что обнесенный стеной сад в ночных видениях располагался непонятно где в неизвестно каком городе, но лишь до тех пор, пока Гарц не закончил рассказывать.

– Если вам угодно послушать, я поведаю одну историю, – начал Гарц хриплым голосом, – такую, что заставит вас трепетать так же, как и меня, ибо она оставила зарубку на моей судьбе. Чего только ни случалось со мной в странствиях, и мне есть что порассказать, но равного этому приключению нет. С того времени, клянусь вам, я остерегаюсь назвать кого-нибудь лжецом, ибо раз столь невероятное приключилось со мной, то равным образом может случиться и с другими. Когда я бросаю якорь в гавани какого-нибудь острова, то готов ко всему… То, о чем я вам расскажу, произошло со мной ровно три года назад, июньской ночью, когда нежный сирокко дул уже несколько дней, облегчая путь моей шебеке[2], взявшей курс из Алжира на Майорку. Благодаря этому обстоятельству через пару дней «Лебедь» бросил якорь в гавани Порто Пи. За два года до этого я заключил союз с майоркскими пиратами и потому отправился свести денежные расчеты с компаньонами, которые мне задолжали, а потом, загрузившись оливковым маслом, рассчитывал бросить якорь в Ливорно. Знакомство с каталанским языком, который я выучил уже давно, помогало мне в делах, поскольку майоркцы тоже на нем разговаривают, хотя смягчают выговор и повышают его тембр, отчего звучание становится нежнее. Как сейчас помню: прошло два дня с моего приезда и был четверг. Вскоре после захода солнца я отправился повидать графского управляющего, с которым обычно решал финансовые вопросы, тогда как с его господином мы, хоть и знакомы издавна, никогда не говорим о деньгах. А вот с Габриелом Фортеза мы не имеем обыкновения разговаривать ни о чем другом.

Вечерело, когда, закончив дела, я вышел из дома графа, имея твердое обещание получить назавтра от Фортеза все, что тот должен. Нечего говорить – я был доволен. Поскольку уже совсем стемнело, я решил не покидать городских стен и не возвращаться на корабль, а переночевать в одном доме, где мог рассчитывать на любезный прием. Так как дул сирокко, посвежело, но не слишком, и тяжелое дыхание ночи, которая на Майорке бывает влажной и душной, не ощущалось. Поскольку было прохладно, я завернулся в плащ, что вовсе не значило, будто я кого-то боюсь или хочу избежать драки, если в эти ночные часы меня кто-нибудь побеспокоит. Уверяю вас, я опасался только одного: натолкнуться на патруль алгутзира, который вынудит меня отсыпаться в тюрьме, раз я не вернулся вовремя на корабль.

Я спешил к мягкой постели в некоем доме, о чем уже говорил вам, и к объятиям, что меня ожидали, когда возле внешних стен, огораживающих сад и дом, называемый Эсторнель, услышал звук как будто чьих-то шагов. Однако, обернувшись, я никого не увидел. Решив, что мне послышалось, я двинулся дальше вдоль стены, но на всякий случай положил руку на рукоять пистоли. Я не говорил вам, что майоркцы – народ свирепый и до недавнего времени они насмерть бились с пришлецами, среди каковых были и прославленные бандиты, все еще разгуливающие на свободе. И не было б ничего странного, коли, увидев, как я выхожу из дома Дескос, решили б они напасть на меня со спины, чтобы освободить от денег, которые я, по их предположению, там получил. Не снимая руки с пистоли, я двинулся вперед как можно тише, чтобы лучше различить любой посторонний звук. Я уже собирался повернуть за угол, когда снова услышал шаги. На этот раз я был уверен, что за мной кто-то идет. Я обернулся, угрожающе подняв оружие, но улица была пустынна и ни одна даже самая маленькая тень не шелохнулась. Крик совы-сипухи, который в другом месте показался бы зловещим, в течение нескольких секунд сопровождал меня.

Поскольку иного выхода, кроме как двигаться дальше, не было, я решил идти побыстрее, но и преследователь, не отставая, прибавил шаг. Я неожиданно остановился – он тоже. И не подумайте, что этот загадочный отзвук, начавший действовать мне на нервы, был всего-навсего эхом. Я слишком хорошо исходил эти места, чтобы мне что-то мерещилось. Я было развернулся, чтобы пойти навстречу этому призраку и выяснить раз и навсегда, кто задумал меня преследовать. Но ужас, признаюсь, все же вынудил меня отступить. Я двинулся широким шагом – мое «эхо» тоже. Мы слишком трезвомыслящие люди, чтобы верить в призраков, ведьм и злых духов, но то, что происходило, шло вразрез со всеми моими убеждениями. Испуганный сверхъестественным характером происходящего, я препоручил себя Богу и перекрестился. Осеняя лоб крестным знамением, я повернул голову к стене и окончательно убедился, что некто следует за мной – то ли для того, чтобы привести в замешательство, то ли оттого, что ему показалось забавным испытать меня.

Избавившись таким образом от мистических страхов, я продолжил путь к одной замужней даме, которая нуждалась в утешении, и решил более не обращать внимания на тень, скользящую по другую сторону стены. Я уже повернул было за угол, чтобы продолжить путь, когда меня окликнули. Сначала я уловил едва слышный свист, словно тот, кто его издал, не желал привлечь чужого внимания, и лишь мое ухо, чуткое к шороху шагов этой тени, различило сигнал. Хотя я уже был сыт по горло этой историей, любопытство взяло верх – я остановился. Стена была слишком высока, чтобы видеть того, кто находится по другую ее сторону, но и меня тоже видеть было нельзя. Зато голос был слышен хорошо:

– Эй! Не убегайте, пожалуйста! Послушайте – и вы не пожалеете!

– Вы можете говорить что угодно, раз мы никогда не увидим лиц друг друга, – сказал я. – Вы уверены, что не спутали меня с кем-то другим, брат?

– Нет, сеньор, отнюдь. Простите за погоню, капитан Гарц! – ответил мне мелодичный голос, явно принадлежащий человеку молодому и миловидному. – Подойдите к стене поближе, и я вам все объясню.

Неожиданно для себя я подчинился, подзуживаемый желанием узнать, чем могут закончиться все эти ночные треволнения.

– Следуйте вдоль стены еще пятьдесят шагов – и мы встретимся. Нам нужно обсудить с вами один вопрос к вашей же выгоде.

Проскрежетав всеми засовами, железная дверь отворилась. Свет, идущий от свечи, которую держал незнакомец, позволял рассмотреть моего преследователя. Это был очень молодой человек, почти что мальчик. Хоть одетый как слуга, он выказывал приятные манеры, а лицо его обладало благородными чертами, лишенными простонародной грубости.

– Капитан Гарц, – произнес юноша, – прошу вас, войдите внутрь, ибо дело, о котором я хочу с вами говорить, не относится к разряду тех, что решаются на улице.

Уверенный, что речь идет о коммерческом предложении – более выгодном, чем то, что я заключил с Фортезой в интересах его господина, – я вошел в калитку. В нескольких шагах позади за спиной слуги стояла юная девушка. Обычно прислуга на Майорке носит крестьянскую одежду, а женщины еще и мантилью. На незнакомке же было платье из белого шелка и тафты, а темная накидка-вуаль закрывала часть лица. В одной руке она держала масляный светильник, другой – прикрывала огонь от сквозняка.

– Добрый вечер, капитан Гарц! Моя госпожа послала меня просить вас оказать ей честь своим визитом.

– Я сейчас несколько спешу. Кроме того, мне кажется, что это неподходящее время для визитов вежливости. По правде сказать, у меня назначена встреча, я уже обещал…

– Отложите ее, сеньор! – произнесла она, заговорщицки улыбнувшись и взяв меня за руку. – Моя госпожа никогда не простит мне, если я позволю вам уйти. Я должна провести вас к ней прямо сейчас. Вы не раскаетесь в этом, уверяю!

Я покорился и, говоря по правде, был горд тем, что слухи о моих достоинствах достигли ушей столь высокородной дамы. Пока мы шли к апельсиновым деревьям, я ощутил сладкий и сильный запах цветущего жасмина и мирта, который как будто окутывал ароматным занавесом остальные органы чувств, особенно зрение. Сад становился все гуще, а небо затянуло тучами. Несколько раз я спрашивал у моей провожатой, куда мы идем, но безуспешно. Я предположил, что она хочет запутать меня, поскольку мы направляемся в некое секретное место, дабы нельзя было понять, где находится дом. Мы прошли еще немного и ступили на тропинку, которая привела нас прямо к гроту, откуда начинался какой-то ход.

– Не бойтесь, капитан Гарц! Иным способом в это недоступное место не попасть, но я уже говорила, что выполняю приказ госпожи.

Мы прошли еще сотню шагов по проходу, и девушка внезапно остановилась перед дверью. Она постучала – и изнутри открыли. Мы оказались в помещении, где было не так холодно, но так же темно. Сильный запах базилика ударил в нос, из чего я заключил, что на сей раз оказался в прихожей дома.

– Мне было очень приятно сопровождать вас, капитан Гарц! – произнесла моя провожатая, разжимая руку, которой столь долго и нежно сжимала мою. – Но теперь я оставляю вас. Другой слуга проводит вас в покои моей госпожи.

Мне почти не пришлось ждать. Тут же появился юноша (во всяком случае, так мне показалось по голосу), который повел меня через тьму. Мы шли довольно долго. Наконец он предупредил, что прямо за дверью меня ожидает госпожа, и простился. Лишь продвинувшись дальше в полумрак спальни, я увидел причудливой формы кровать с задернутым пологом. На узорчатый дамаст красного цвета бросал отблески светильник, стоящий на столе, заставленном мясными закусками и фруктами. Из-за полога ко мне обратился голос, прохладный, как озноб:

– Не бойтесь, капитан Гарц! Я пригласила вас, поскольку ваша слава похитила мое сердце и придала мне необходимую смелость. Ешьте и пейте все, что возбуждает в вас аппетит, ибо дорога сюда была не короткой, и я уверена, что вы испытываете голод.

Я отщипнул виноградину и пригубил вина: мне гораздо больше хотелось не утолить голод, а увидеть ту, что говорила со мной. Но когда я приблизился к ложу, чтобы проверить, столь ли прекрасно ее лицо, как и голос, светильник погас. Мне показалось, что виновато в этом было магическое искусство незнакомки, а не ночной ветерок, ибо дамастовые занавеси не шелохнулись, когда я хотел их отдернуть.

– Сеньора, я надеюсь услужить вам, чем могу, но мне хотелось бы знать ваше имя и увидеть своими глазами ту несравненную красоту, о которой я могу только догадываться, – произнес я.

– Капитан Гарц, – ответила она, смеясь и протягивая изящные руки для приветствия, – мне весьма приятны ваши слова, которые свидетельствуют о прекрасных манерах, кои я ценю, но я никак не могу назвать вам свое имя и уж тем более – показать лицо. Именно поэтому слуги провели вас в мои покои иным путем, чем прочих визитеров. Я, как вы могли догадаться, принадлежу к высшим кругам этого города, и, поверьте, только ваши исключительные заслуги укрепили во мне отвагу вас принять. Но оставим светские любезности, капитан Гарц, ибо рассвет прогонит эту ночь так же, как и любую другую.

Кровать оказалась гораздо более мягкой, чем та, что ждала меня в тот день, а тело прекрасной незнакомки, которая очень скоро перестала быть столь уж незнакомой, было бесконечно более мягким и нежным. Эта ночь оказалась самой короткой из тех, что прожиты мною, и – самой жаркой. Утехи любви сменялись разговорами, а потом вновь уста смолкали. Моя дама, любопытная, как все женщины, желала, чтобы я изложил ей по порядку всю мою жизнь, о которой ей уже было кое-что известно: с какого времени я капитан, сколько человек у меня в команде, что у меня за корабль, могу ли я перевозить пассажиров и в каком количестве, как управлять судном. Я удовлетворил ее любопытство исчерпывающими ответами, она же, как я ни настаивал, так и не открыла мне ни своего имени, ни лица, хотя тело было открыто для страстных поцелуев и волнующих ласк.

Негромкая песнь жаворонка возвестила о скором прощании. Перед тем как расстаться, моя дама пообещала, что на следующую ночь пришлет за мной слугу, дабы тот отворил калитку в стене. Она заставила меня поклясться, что я не стану рассказывать о нашем свидании никому, во всяком случае на Майорке, ибо считала, что взять с меня слово молчать всегда и везде невозможно, поскольку, как она могла заключить, я получаю удовольствие от своих рассказов не меньше, чем от самих дел. Не имея возможности осмотреться, я покинул виллу через тот же потайной ход, что вел в сад, сопровождаемый теми же слугами. Когда я вышел на улицу, мальчик, что так недавно преследовал меня, вручил мне кошелек, полный монет, – подарок своей госпожи, отказываться от которого я посчитал дурным тоном.

Взволнованный происшествиями этой ночи, я, как только открыли городские ворота, вернулся на «Лебедь». На то, чтобы восстановить силы, понадобилась всего пара часов сна, но день в ожидании вечера тянулся бесконечно. Пока я следил за тем, чтоб мои подчиненные хорошо выполняли свою работу, голова была полна воспоминаниями о прошедшей ночи. Любая вещь напоминала о моей даме. Оливковое масло в глиняных кувшинах было того же цвета патоки, что и ее волосы – длинные и тяжелые на ощупь, казавшиеся мне то русыми, то темно-медовыми.

Когда пришло время, я отправился, сжигаемый страстью, к стене, окружавшей сад, с твердым намерением узнать, в каком точно месте открывается потайная дверь и какие дома расположены рядом. Хотя я и обещал не рассказывать никому на Майорке о нашей встрече (а я человек слова), мне хотелось узнать, кому принадлежит сей сад, и выяснить каким-нибудь образом там, где мне могли бы объяснить, куда идет ход, по которому меня вели. Но у меня почти не было времени, чтобы сосредоточиться на чем-либо или чтобы толком сориентироваться, потому что, как только я подошел к калитке, мне открыли.

– Добро пожаловать, капитан Гарц! – произнес слуга. – Наша госпожа ждет вас.

Молча улыбаясь, служанка, сопровождавшая меня накануне, взяла меня за руку и снова повела через сад и апельсиновую рощу к гроту, откуда начинался тайный ход, который на сей раз показался мне длиннее и холоднее. Когда мы вышли из него, у меня создалось впечатление, что это какое-то другое место, потому что дыхание моря, смешанное с запахом подгнивших водорослей и ракушек (которое, как вы понимаете, я не спутаю ни с чем) проник во все мои поры, а слух уловил его глухой и темный рокот в прибрежных скалах.

– Мы должны подняться по довольно крутой лестнице, капитан Гарц, – сказала моя провожатая. – Будьте внимательны!

Я насчитал шестьдесят ступенек, разделенных четырьмя площадками, на которых девушка останавливалась, чтобы передохнуть немного. На последней площадке она толкнула какую-то дверь.

– Капитан Гарц, прошу меня простить, но моя госпожа обязала меня завязать вам глаза. Здесь несколько светлее, а вы знаете, что вам не разрешено видеть сеньору.

У меня не было иного выхода, кроме как подчиниться. Мне на глаза наложили повязку, сделанную, должно быть, из шелка, поскольку прикосновение ее оказалось нежным, и оставили одного. До моих ушей доносилась спокойная мелодия – в комнате кто-то играл на лютне. Вдруг моя возлюбленная обратилась ко мне:

– Доброй ночи, капитан Гарц! Надеюсь, это место покажется вам столь же приятным, что и вчерашнее. Подойдите же!

Я сделал три или четыре шага по направлению к голосу, разведя руки в стороны, – не столько для того, чтобы обнять свою даму, сколько чтобы не наткнутся на что-нибудь. По правде сказать, я чувствовал себя сбитым с толку и смешным. Мне захотелось сорвать повязку и, оставив все правила хорошего тона, немедленно овладеть ею с открытыми глазами. Ее рука коснулась моей и остудила мой пыл.

– Присаживайтесь, капитан! – сказала она, помогая мне сделать это. – Если хотите, я сыграю вам. Вам нравится музыка?

Я сказал неправду. Привычный к бесконечному гулу моря, я не знаю иной музыки, кроме шума волн. По правде говоря, я не большой любитель музыки. Оттягивать то, ради чего я был сюда призван, казалось мне, ей-богу, надувательством. Однако, как подобает в таких случаях, я притворился и потому ответил:

– Очень, сеньора! Музыка возвышает душу и смягчает печаль.

– Но иногда она лишь углубляет страдание, – сказала она.

Произнеся это, моя возлюбленная печально вздохнула.

– Вы желаете отведать чего-нибудь, капитан, или, может быть, испытываете жажду?

– Нет, сеньора, лишь одно у меня неутоленное желание и только один голод меня мучает… Вы!

– Имейте же терпение, еще рано! Мне так нравится слушать ваши рассказы о море!

Я довольно долго развлекал ее своими морскими байками. Она внимательно меня слушала. Иногда, заинтригованная, моя госпожа расспрашивала о далеких портах, которые знала лишь по названиям, так как, казалось, очень интересовалась путешествиями и плаваниями.

– Сеньора, – сказал я, когда уже был сыт рассказами и пояснениями, – не длите более мои мучения! Позвольте моему рту замолчать, и пусть заговорит моя бурлящая кровь!

И, как и в прошлую ночь, мы начали нашу бескровную битву на том ложе, на котором сидели. Уже почти наступил рассвет, когда она уснула, нежно положив голову мне на грудь. Тогда я понял, что настал, наконец, момент снять повязку с глаз. Со всевозможным старанием, почти не шевелясь, я ослабил узел и поднял ткань на лоб.

Всего несколько секунд я смотрел на нее, но запомнил на всю жизнь. И вовек не смогу позабыть, потому что видел, думается, истинно райское создание. Лицо ее, освещенное слабым светом луны, которая уже была готова исчезнуть с неба, являло собой совершенные пропорции. Лоб был высок и бел, как, впрочем, и весь лик, казавшийся почти прозрачным, словно пена волн. Длинные и густые волосы цветом напоминали скорее шафран, нежели патоку. Брови походили на два небольших лука, изготовившихся выстрелить стрелами глаз. Глаза же были прикрыты веками, а потому не знаю, какого они цвета. Пухлые губы – розовы и нежны. Тело, казалось, сошло с тех гобеленов, что я видел в одном дворце в Венеции, столь оно было совершенным. Я умолчу о ее ступнях, поскольку их чудесная молочная белизна заслуживает особого разговора. Как две горлицы – нежные и теплые – дремали они на подушках из тафты, разбросанных по софе, и я не мог побороть искушение целовать их, как целуют, поклоняясь, священную реликвию. Нет, увиденное не разочаровало меня. Напротив, лишь подогрело мое желание сделать это прекрасное тело еще раз моим, чтобы вновь вкусить наслаждение.