Соло на швейной игле

Он остался один. Несколько секунд ничего не происходило, потом машина загудела.

«Поехали», – подумал он.

Что-то дробно застучало внутри с такой силой, что Дэн вздрогнул: сломалась? Он запаниковал, но вспомнил, что Катенька его об этом предупреждала и успокоился. Гул машины переходил в свист, потом затихал. Что-то стучало, будто он находится в одиночной камере и с ним перестукиваются бывшие сокамерники. О чем только не думается в абсолютной изоляции! Реально начинает крышу сносить… Что там она говорила о боязни замкнутого пространства? Теперь Дэн знал, что это такое. Лоб его покрылся испариной, а пластиковые обводы сверху и по бокам начали давить, будто сдвигались.

«Сколько я уже тут? – думал он, изо всех сил стараясь не паниковать. – Минут пять? Полчаса? Или больше? А вдруг они обо мне забыли?» Смотреть на пластик надоело, и он прикрыл глаза. Бесконечную черноту прямо посредине разрезала узкая белая полоска. Ее пульсация совпадала с биением его сердца. По обе стороны плавали мутные капельки с нитевидными отростками, похожие на маленьких паучков. Было сложно на них сконцентрироваться, они все время перескакивали с места на место, исчезая на миг и неожиданно появляясь в новой области. Он перестал чувствовать ноги. Думал о них и, несмотря на запрет шевелиться, один раз попробовал напрячь передние мышцы бедра. Безрезультатно. Как будто ниже пояса ничего не было.

Тем временем полоса в его глазах померкла и отдалилась, неторопливо закручиваясь по спирали. Остались только паучки, но и они успокоились. Плавали кругами против часовой стрелки, иногда пропадая. Зачесался кончик носа, но он вспомнил, что шевелиться нельзя, и оставил руку на месте. Из темноты, как на фотобумаге при печати, проявлялось что-то знакомое. Он пока не мог разобрать, слишком неясными были детали, но сердце застучало.

– Ты куда машину поставил? – спросил кто-то, обрывая руками черноту в глазах Дэна, словно паутину. Из треснутой оконной рамы брызнули по комнате лучи солнца и золотыми монетами покатились мимо печки к ногам.

– Папа? – спросил Дэн.

– А ты кого ожидал увидеть? Бориса Ельцина? Или, может, Леонида Куравлева в роли Жоржа Милославского? – отец захохотал, как только он один и умел, звонко и заразительно, закидывая голову назад. Еще и притопнул. На ногах его были кирзовые сапоги, стоптанные и измазанные глиной. На коричневом крашеном полу остался грязный след. Нос защекотало от терпкого запаха «Беломора» и дачно-огородного пота. – Где машина, я тебя спрашиваю?

Дэн хотел сказать отцу, что давно продал их «ласточку» и что они с мамой скучают по нему, особенно мама. А главное, он понял: нужно узнать у отца, где он пропадал все эти годы. Дэн едва успеть открыть рот, как аппарат снова застучал, фигура отца помутнела и скрылась в серой пелене.

Дэн открыл глаза. Фу! Заснул, оказывается. Вроде не шевелился? Он поморгал и с силой зажмурился. Скорее бы все закончилось. Пот затек ему в глаза, и теперь их щипало. Нос зачесался еще сильнее. Ему осточертело лежать, надоела вся эта глупая затея, и Бурденко тоже. Будь у него послабее нервы и не знай он, что за дверью переживает за него Крис, давно бы уже встал и ушел, не оглядываясь. Но он терпел.

Казалось, прошло часа два, прежде чем аппарат, простучав напоследок особенно звонко, затих.

«Может, режим меняет?» – подумалось ему, хотя он изо всех сил молил, чтобы это был конец. Какое счастье – у слышать вполне обыденный щелчок входной двери и шорох шагов по линолеуму!

– Оставайтесь в лежачем положении, пока я не скажу, – с казала Катенька.

Никогда еще Дэн так сильно не радовался человеческому голосу. Он почувствовал движение и через несколько секунд выехал на свет.

– Как вы тут у меня? – спросила Катенька.

Он улыбнулся:

– Нормально…

Говорить было приятно, видеть живую душу на расстоянии вытянутой руки еще приятнее. Особенно такую симпатичную.

– Жуткая все же процедура… – сказал Дэн, почесывая нос.

– Все по-разному воспринимают, – она улыбнулась. – А вы молодец! Теперь вставайте, надевайте обувь и не забудьте, пожалуйста, ваши украшения.

Он проводил ее взглядом до двери, подошел к столу. На подносе в кучке серебра лежал квадратный листок бумаги. Мелким старательным почерком на нем был написан номер телефона. Под ним имя. Катя. Он улыбнулся и положил записку в задний карман джинсов. Неторопливо надел сережку, шнурок с головой койота, кольца и вышел в коридор.

– Ну наконец-то, – обрадовалась ему Крис. – Я извелась уже вся. Как прошло?

– Сначала тихо так гудит, потом бум-бум-бум! – сказал Дэн, садясь рядом. – Будто молотком по черепу. И полная тишина. Я даже не заметил, как уснул. И снова бум-бум-бум! – Дэн звонко стукнул кулаком в ладонь. – Чуть голову не разбил, так высоко подпрыгнул от неожиданности. Но я терпел!

– Ты мой герой!

– Думал, вот сидит там моя Крис, волнуется, – с интонацией театрального актера сказал Дэн. – Переживает, как он там, сокол ясный? Да я, Крис, с этой мыслью под танк брошусь, не то что в каком-то бублике пластмассовом четверть часа дрыхнуть, – он притянул ее за шею и поцеловал в губы.

– Пить хочешь? – спросила Крис, когда он ее отпустил.

– Давай, – Дэн жадно припал к бутылочке с водой.

Они посидели минут пятнадцать, лениво переговариваясь. Дэн немного побродил по коридору, чтобы размять ноги. После этого они прождали еще четверть часа. Потом в кабинет, оживленно переговариваясь, зашли два молодых врача. Один под два метра ростом и лысый, другой коротконогий, с аккуратной бородкой и со стетоскопом на груди. Вернулся Саша.

– Ну как вы? – спросил он, наклонившись с заговорщическим выражением на лице. – Заждались, небось?

– Что-то не так?

Крис внимательно посмотрела на Дэна, потом на Сашу. Кажется, и до нее стало доходить. Проблема.

– Вас скоро вызовут, – Саша оглянулся, словно ждал кого-то и спросил Крис: – Зайдешь с ним?

– А надо?

– Сама смотри, – он пожал плечами. – Я бы на твоем месте пошел. Поддержать, так сказать, друга.

– А что, есть повод?

Он махнул рукой:

– Ничего смертельного. Немного еще подождите, – Саша хлопнул Дэна по плечу и исчез в кабинете.

Через несколько минут в коридоре раздался кашель и пронзительное сморкание. С противоположной стороны коридора появился бородатый дед в длинном белом халате и медицинской шапочке. Шаркая лакированными туфлями с узкими носами, он шел по коридору с недовольным видом. Кто-то из сидящих в очереди прошептал: «Академик Петров!»

Это был эталонный академик. Именно так их описывают в книжках и показывают в кино. Дэн не удивился, когда тот, кашлянув напоследок, зашел в их кабинет.

– Черт, Крис! У меня, кажется, какая-то аномальная херня в голове. Смотри, они слетаются, как мухи сама знаешь на что.

У Крис задрожали губы.

– Эй, ты чего?

Крис зажмурилась и помотала головой. По щекам покатились слезы, оставляя две полоски угольного цвета.

– Он же сказал, ничего смертельного.

Дэн всегда терялся, когда Крис плакала. И сейчас не нашел лучшего, чем пошутить:

– Крис, врачи просто увидели на снимке, чем на самом деле у меня забита голова. Секс, наркотики и рок-н-ролл!

Крис фыркнула от смеха и вытерла слезы.

– Я просто представила, что тебя не будет рядом, и мне стало грустно, – заикаясь, сказала она и прерывисто вздохнула.

– Никуда я не денусь, дурочка.

Дэну было приятно, что она беспокоится. Но паника уже накрыла его с головой. Дураку понятно, что с ним что-то не так, раз столько врачей пришли посмотреть на снимок. Он пытался уговорить себя, что это простое совпадение. Может быть, у них по расписанию в это время производственное совещание. Но Дэн знал, дело в нем.

***

– Ну, что тут у вас? – с просил академик пронзительным дребезжащим голосом. Он был не в духе. Жевал губы и стучал пальцами по столу. Руки его были прекрасны, насколько прекрасными могут быть руки мужчины-хирурга. Длинные узловатые пальцы, ладонь как саперная лопатка. Лицо его тоже могло быть по-своему красивым, если бы не нос. Огромный и пористый, как губка, он делал все остальное незначительным и малоинтересным. Глубоко посаженные глаза и узкий рот, как у грустной цирковой обезьянки. Но самое печальное – подбородок академика (такие еще называют безвольными) почти отсутствовал. Отчасти этот недостаток, впрочем, компенсировался жиденькой бородой. И вообще, академик казался противным типом.

Но те, кто знал его ближе, ценили академика за ум и огромный опыт в области нейрохирургии. Стоило пообщаться с ним пару дней, и становилось понятно, что брюзжащий старик – лишь маска. За долгие годы работы и руководства он привык отпугивать ею дураков.

– Вот, – Александр Алексеевич передал ему снимок.

Академик взял его кончиками пальцев, глянул мельком и бросил на стол. Обвел всех взглядом и спросил:

– Кто лечащий врач?

– Я, Иван Иванович, – врач Бурова привстала.

– Понятно. Где карта больного?

– Катенька, принесите карту Цветкова!

Академик поморщился и подтянул галстук потуже, словно это могло защитить его от некомпетентности подчиненных.

– Вот, Иван Иванович!

Академик вынул из нагрудного кармана халата заляпанные очки и водрузил на нос. Пролистал карту, багровея с каждой страницей, бросил на стол, прямо на снимок, и рявкнул:

– Сколько можно говорить, чтобы все заполнялось грамотно? Где страховой полис?

– Иван Иванович… – попытался что-то сказать Саша. Он даже привстал, но академик осадил его движением руки.

– Постоянно об одном и том же талдычим! А вам хоть кол на голове теши! Взрослые же люди! – он кричал и вколачивал каждое значимое на его взгляд слово кулаком в стол. – А потом Центр лишают премий за такие вот фортели! Вы этого хотите?

Голос его заполнил все пространство, придавил скорбно молчащих врачей. Они знали, что нужно немного переждать. Буря кончится, и защебечут птицы. Или нет.

Академик обвел каждого взглядом, от которого всем хотелось спрятаться, но врачи знали, он любит прямоту. Так что они, как загипнотизированные коброй кролики, смотрели в красные от недосыпания глаза академика и жалели, что сегодня их смена.

– Иван Иванович, позвольте мне, – Саша сделал второй заход в надежде оправдать коллегу.

Академик махнул рукой.

– Этот пациент – мой родственник, – сказал Саша. – Мы все заполним, не нужно волноваться.

– Волноваться – моя работа, – с казал академик. – А ваша – вести пациентов как полагается. Если в таких мелочах у вас бардак, то что можно ожидать от серьезных задач? А? – он снова обвел присутствующих взглядом.

Кажется, буря стихала. Академик прокашлялся. Потом вздохнул и ослабил узел на галстуке:

– Татьяна Ивановна, доложите соображения по пациенту… – он заглянул в карточку. – Цветкову.

Врач Бурова взяла снимок и прикрепила к световой доске.

– Итак, сегодня к нам обратился пациент Цветков Денис Николаевич, восемьдесят шестого года рождения, с жалобами на онемение языка и правой руки, на затруднения с речью, обмороки и головные боли. Была произведена магнитно-резонансная томография головного мозга. Полученный снимок показал наличие в затылочной области постороннего предмета. При ближайшем рассмотрении нам удалось идентифицировать его как швейную иглу.

– Очень интересно, – вставил академик, потирая руки.

– Да. Надо отметить, – продолжила Татьяна Ивановна, – что томограф последнего поколения, который нам поставили в этом году на замену устаревшему, отлично справился с работой. И тут мне хочется поблагодарить руководство Центра в лице уважаемого Ивана Ивановича…

– Полно, полно, голубушка…

– Мы с коллегами, – она показала рукой на врачей за столом, – смогли рассмотреть у предмета даже ушко. Без всякого сомнения, можно утверждать, что это обычная швейная иголка.

– Чрезвычайно интересно, – с нова вставил академик. Он внимательно посмотрел на снимок и забарабанил пальцами по столу.

– Однако по сути жалоб пациента, – продолжила Татьяна Ивановна, – вынуждена констатировать, что данное инородное тело с ничтожно малой вероятностью может служить источником указанных ранее жалоб пациента Цветкова. Очевидно, что эта игла находится в организме продолжительное время и обросла тканью. Организм с ней уже справился и свыкся.

– Я согласен с лечащим врачом, – сказал академик, – это очень интересный, я не побоюсь сказать, уникальный случай. На моей практике это первый такой пациент, хотя о подобном я слышал. Не так давно в Китае у ребенка обнаружили иглы и успешно их удалили с помощью хирургического вмешательства. Считаю, нам необходимо всесторонне изучить этот случай. Ваши мысли, уважаемые коллеги?

– Позвольте мне, – поднял руку Саша.

– Пожалуйста, Александр Алексеевич.

– Я согласен с Татьяной Ивановной в том, что конкретно это инородное тело не может спровоцировать подобную симптоматику, хотя и полностью не снимал бы этого с повестки. Очевидно, что игла не мешает функционированию организма, не приносит болезненных ощущений и не представляет опасности для жизни пациента. Я, как нейрохирург, считаю, что оперативное вмешательство в данном случае не требуется.

– Согласен с вами, – сказал академик. – Вот что интересно, коллеги, перед нами действительно необычный медицинский прецедент, но и не менее захватывающая и драматическая, я бы сказал, жизненная коллизия. Вы знали, что таким образом раньше женщины избавлялись от нежелательных младенцев? Да, это жестоко, бесчеловечно, варварски! Но так было. И вот перед нами пациент… – академик посмотрел в карту. – Молодой еще совсем парень, восемьдесят шестого года… Это сколько ему лет?

– Тридцать один, – подсказал лысый врач, сидящий у окна.

– То есть тридцать один год назад, уже перестройка началась, а какая-то темная женщина, мать этого молодого человека, по-видимому, пыталась от него таким способом избавиться, – академик покачал головой. – Дикость какая!

Он поднял вверх свой длинный и крепкий указательный палец и помолчал, чтобы все прониклись драматизмом ситуации. Потом стукнул ладонью по столу и спросил:

– Ну, какие еще предложения будут?

– Можно мне?

– Пожалуйста, Татьяна Ивановна.

– Хочу высказаться по сути жалоб пациента Цветкова, – с казала она. – Я полагаю, что с большой долей вероятности онемение и обмороки могут быть вызваны недостаточным кровяным питанием головного мозга. Необходимо провести дополнительное триплексное сканирование внутричерепных отделов брахицефальных артерий.

– Вот это, я считаю, правильное замечание, – одобрительно покачал головой академик, – и по делу. А то что получается? Посмотрели, как на урода в кунсткамере, поцокали языками и разошлись? Парню-то дальше жить надо. Поручаю вам, Татьяна Ивановна, довести пациента до, так сказать, полного и окончательного выздоровления, – он, кряхтя, встал со стула и добавил: – Ну, вы тут занимайтесь. Мое присутствие далее считаю нецелесообразным.

Он уже дошел до двери, но развернулся, словно вспомнил что-то, и потряс кулаком:

– И не забудьте заполнять карты как полагается, а не то разгоню всех к едрене фене! Пойдете у меня в районные поликлиники! В народ, так сказать. Там вас быстро научат порядок соблюдать в бумагах!

Академик поправил шапочку на коротких седых волосах, покашлял на дорожку и вышел из кабинета.

***

Дэн опустил голову. Зажал руками и попытался думать о новой песне. Вместо текста в мозгу закрутились Сашины слова: «Ничего серьезного… я бы на твоем месте… поддержать…»

– Ой, смотри! – Крис больно толкнула его локтем в бок. – Академик вышел.

Врач прошаркал мимо них с тем же недовольным видом, что и по дороге сюда, но в этот раз походка его была куда более энергичной. Он исчез так же быстро, как и появился, и по коридору снова расползлась тишина бесконечного ожидания.

– Ой, мне сейчас плохо будет, – простонала Крис.

Дэн поднял взгляд и увидел, как открывается дверь кабинета. Медленно, неотвратимо. Звонкий голос Катеньки провозгласил с интонацией глашатая на площади у городской ратуши:

– Цветков, зайдите!

Очередь снова недовольно зашумела.

Дальше все было как во сне. Дэн слушал врачей, и до него не доходил смысл сказанного. Он смотрел, как Татьяна Ивановна тычет указкой в его мозг на черно-белом глянцевом снимке. Она говорила и говорила, раскрывая рот, как большая озабоченная рыба, а врачи за столом кивали и смотрели на него, как на подопытного кролика со вскрытой грудной клеткой. Какая еще иголка? Что она делает в его голове? Это что, шутка? Не представляет опасности для здоровья. Ну, спасибо… Тень от оконной рамы сдвинулась влево сантиметров на пятнадцать, пока она говорила.

Почему плачет Крис? Ей это ужасно не идет. Она становится похожа на затюканную одноклассниками девочку-подростка. Куда только делась крутая панк-бунтарка? Ему захотелось обнять ее, поцеловать в острый позвонок склоненной шеи, успокоить, но Татьяна Ивановна все говорила, а врачи рядом с ней важно кивали, как будто знали что-то особенное, чего он знать не мог, еще не дорос, не созрел. Было бы неуместным прерывать такую судьбоносную речь, успокаивать глупую девчонку да и вообще делать что-либо. Только сидеть и слушать все, что должно быть сказано.

И снова то же самое по кругу. Обычная швейная иголка… В затылочной части… Нужно еще пройти обследование, чтобы выяснить природу симптомов… Сканирование артерий… Нет повода для паники… Сплошная лажа. Как могла иголка попасть к нему в голову? Об этом ни слова.

Потом заговорил Саша. Он улыбался недоуменно и вымученно, и слова красиво вылетали из его крохотного рта круглыми, идеально законченными фразами. Они походили на праздничные шарики, заполненные гелием. Надувались, увеличиваясь в размерах, и отрывались от его губ. Взлетали, влекомые вверх силой своей значимости, и теснились под потолком, поскрипывая при соприкосновении друг с другом.

«Я все понял. Хватит!» – хотелось крикнуть Дэну, но он по-прежнему сидел на стуле с прямой деревянной спинкой, а рядом всхлипывала Крис. Врачи перед ними разевали рты, как в немом кино, и Дэну не хватало подписей внизу кадра: «Медики обнаруживают швейную иглу в голове музыканта!» И потом: «Его девушка раздавлена плохими известиями!» И дальше: «Операции не потребуется! Он будет жить…» Финал. Затемнение в круг с фальшиво улыбающимся Сашей. Бравурно играет оркестр. Звенит медью, басит барабаном. В зале зажигается свет. Зрители разочарованно расходятся.

– Можно мне снимок? – спросил Дэн.

– Да, конечно, – засуетилась Татьяна Ивановна, – вот, смотрите.

Одной рукой он взял снимок, другой дернул со стула Крис.

– Пошли!

– Как? Куда?

– Спасибо всем! – сказал Дэн. – Я все понял. Иголка в голове и все такое. Опасности для здоровья нет. Надо обследоваться. – Он крепко обнял левой рукой Крис за плечи. Она еле стояла на ногах. – Александр Алексеевич, вам особая благодарность! – Дэн протянул руку и тот машинально ее пожал. – Татьяна Ивановна, Катенька! Хорошего вам дня и успехов в работе! Мы, пожалуй, пойдем.

– Подождите, а как же дополнительные обследования? – крикнула Татьяна Ивановна.

– Полис, полис страховой! Надо же данные записать! – всплеснула руками Катенька. – Стойте!

Но они уже вышли. Через минуту за ними выбежал Саша. Он пробежал по коридору мимо обескураженной очереди, вниз по лестнице в вестибюль, но не нашел их там. Заскочил в буфет, но и там, в чахлой очереди с подносами, их не увидел, за столиками они тоже не сидели. Все это время они были в туалете на втором этаже, где Дэн смывал с лица Крис потекшую тушь.

Позже Саша разминулся с ними второй раз, когда они прошли в буфет, взяли по чашке черного кофе, и Крис, глотая слезы, съела сэндвич с лососем. Они ни о чем не говорили. Казалось, каждый был погружен в свои мысли.

Никем не преследуемые, они спустились вниз и вышли из Центра нейрохирургии имени Бурденко на улицу. Там жарило весеннее солнце, вываливаясь то и дело из грязно пепельных облаков, городские птицы пели нехитрые отрывистые песни и автомобили обреченно плелись в плотном потоке.

– Пойдем на качели, – сказал Дэн.

– Ты чего, дурак! Какие еще качели?

Крис уже не плакала, но, как всегда после эмоциональной встряски, была раздражена и холодна.

– На Маяковской после реконструкции качели поставили.

– Да знаю я про них! – она шла за Дэном частыми мелкими шагами, и говорить ей было неудобно. – Да постой же ты!

Они остановились на углу возле ломбарда.

– Почему мы ушли? – спросила Крис. – Они же сказали – тебе еще надо обследоваться.

– Я и обследуюсь, – сказал Дэн. – Потом. В Новосибирске.

– Что? В каком еще Новосибирске? Почему в Новосибирске?

– В том Новосибирске, что на реке Обь, за Уралом.

– А что я теперь Саше скажу? – на ее глаза снова навернулись слезы. – Уйти вот так… После всего, что он для тебя сделал. – Крис вытерла лицо тыльной стороной руки и спросила, нахмурившись:

– Ты поедешь в Новосибирск?

Дэн пожал плечами:

– Похоже на то.

– Когда ты это решил?

– Я еще не решил.

– Но зачем тебе ехать?

– Сама подумай.

– Не хочу я ничего думать! – о на оттолкнула его руку. – Дэн, если уедешь, клянусь, между нами все кончено. Я не шучу.

Дэн знал, что Крис не шутит, но и ему было не до шуток. Мозг его просто горел от мыслей о чертовой иголке. Картинка не складывалась. Нужны ответы. Любой ценой, иначе как жить дальше?

Он смотрел Крис в глаза и не понимал, как она может быть так далека, находясь на расстоянии вытянутой руки, дыша одним воздухом? Ближе еще пару часов назад никого не было, а теперь она говорит, что между ними все может быть кончено, и глаза ее не врут.

– Поймай мне такси, пожалуйста. Мне надо на репетицию.

«Какая репетиция во вторник днем?» – подумал он и спросил:

– Придешь сегодня?

– Не знаю, – она закусила губу и посмотрела мимо него. – Может быть…

Она сама подняла руку, и, удивительное дело, – через пару секунд возле них остановился желтый «рено» с шашечками на борту.

– Пока! – она отстранилась от поцелуя, юркнула на заднее сиденье и хлопнула дверью. Когда такси отъехало от тротуара, Крис даже не посмотрела в его сторону.

Глава 5

К четырем часам в среду Лёха планировал закончить с репетиторством. Вечер рисовался ему в нежных тонах. Он рассчитывал провести время в обществе одной из подружек, чьи номера были записаны в памяти телефона. Но всего за полчаса занятия нерадивый ученик убил в нем веру в человека разумного, окончательно испортив настроение. С грехом пополам они прошлись по упражнениям из домашней работы. Ученик, толстый парень лет двадцати, с дорогим фирменным «Гибсоном» в корявых руках, безнадежно тонул в материале. Путал струны, лады и собственные пальцы.

– Ты вообще занимался, Дима?

– Да я гитару из рук не выпускаю! Даже в туалете вчера играл, – надул он пухлые щеки, прошелся пятерней, как расческой, по волосам и почесал грустно свесившийся нос.

– Ну и толку-то! Ты ко мне сколько уже ходишь?

Дима опустил голову.

– Три месяца! По два раза в неделю, а такое ощущение создается, что только хуже стало.

Дима тяжело вздохнул, опустив глаза в пол, потом поднял взгляд, полный внезапной радости:

– Слушай, а покажи мне, как соло в The best of times играть, а? Все эти гаммы мне, если честно, на фиг не нужны, а соло я выучу. Обещаю!

У Лёхи просто слов не нашлось. Ну и люди пошли! Играть толком не может, ковыряет что-то без чувства ритма, скомканно, рвано, грязно, а туда же. Покажи ему соло Петруччи из Dream Theatre.

– Да пойми ты, ведь не сможешь! – Лёха даже вскочил со стула, навис над учеником. – Я для этого и даю упражнения, чтобы ты научился играть. Вот будешь заниматься и, глядишь, через пару месяцев сможешь что-то сыграть. Только реально надо учить. Под метроном, медленно, нота за нотой, следя за звукоизвлечением, за интервалами, за темпом. Снова и снова. И еще сто раз. Только так можно научиться на гитаре играть. Никак по-другому.

С каждым словом лицо Димы тускнело и опускалось, пока не склонилось совсем вниз, носом к струнам.

– Я же плачу тебе, так? – сказал он чуть слышно.

Ну что тут поделаешь? Купит такой детина дорогую гитару и думает, она сама за него играть будет. Если где и налажает, перегрузит звук – авось никто не заметит.

– Ладно. Смотри!

Лёха крутанул ручку громкости на гитаре и нажал ногой на примочку. В колонке зашумело. Он убрал правую руку с грифа с легким звоном, пробежался пальцами по струнам от низких нот к высоким и вышел на соло. Лёха не тряс волосами, не корчил гримасы, как делают музыканты на концертах; он сидел расслабленно с инструментом на колене, улыбаясь, и даже не смотрел на пальцы, но в звуке было столько страсти и энергии, что ученик вытянулся вверх, как сурикат, заметивший мучного червя. Руки его невольно повторяли на грифе выключенной гитары движения пальцев учителя.